Читать книгу: «Время текущих кровель», страница 2

– Сору много, – сказала она и повертела листок с анализом у плоского казахского носа.

– Просеешь. Другого нет.

Если казахи привозят краснодарское зерно, стоит поверить, что другого скоро не будет. Свое уже всё продали или берегут: сидят баи на мешках и ждут, когда поднимется рынок (нынешние баи отлично разбираются в рынке).

– Где ты нашла этого Бориса? – не доверяю я казахам с краснодарским зерном.

Взгляд у Полины блуждающий, в полуулыбке: вот-вот расскажет чужую тайну.

– Соседкин хахаль. Живет у нее, когда бывает на местных элеваторах.

Платила Полина за минусом засора (думала: мордовка обманула казаха), а мука получилась темная и пахла сорной травой.

У самой Полины – не хахаль, а мужчина. Игорь – низкоскулый татарин. Не из волжских тюркских племен: по виду – натуральный потомок Батыя. Как только Полина отличает хахалей от мужчин, особенно когда глаза у них прорезаны почти одинаково? Жена (сгорбленная тень от нее осталась) приходила, кричала на весь Полинин подъезд по-татарски. Полине этих скверных слов не понять, только терпеть она долго не будет: давно бы уже усмирили скандалистку нужные люди, если бы не двое детей Игоря от крикливой татарки.

Уши у Полины маленькие. Красные всю последнюю неделю.

– Татарка проклинает, – вынимает она серьги из отекших мочек.

– Или зэки, – я всего лишь предполагаю: последнюю партию макарон из темной горькой муки увезли в Потьминские лагеря.

III.

– Тусклое твое обручальное кольцо, – говорит Борис, завязывая пакеты с пшеницей.

– Это зерновая пыль: зерно набирала руками.

– Слишком тяжелое для такого тонкого пальца. Скажи своему мужчине: в степи дроф такими кольцуют.

– Нужно успеть к семи, – объясняю казаху.

Словно семь  –  какая-то граница: хотя в семь уже темно и тоскливы мартовские фонари в окнах моей квартиры.

– Двадцать минут, – уверяет Борис. – Довезу тебя быстро.

Сорок километров от хлебной базы до города. Два пакета с запотевшей пшеницей на моих коленях  –  зерно на анализ, поволжский схороненный в частных бункерах хлеб. Обнимаю пакеты крепко: белые огни несутся навстречу, в темноте у них огромная скорость.

Пахнет Бориска чистотой и тонким одеколоном. Вывел казах степные запахи: ковыля и кумыса, потного скакуна и пыли из-под его копыт.

В ауле детей не мыли до года: берегли от нечистой силы. Кожа у пятимесячного Боранбая ороговела – сплошная короста, почти в чешую превратилась. Грудь младенец не брал, беспокоился, плакал. Свои сказали: умрет, как и два старших ребенка умерли в этой юрте, другую жену надо хозяину – такую, чтобы рожала здоровых. А русские, которые выводили у местного населения солитера (живыми лентами кишела специально вырытая за аулом яма), пришли и вымыли Боранбая. Сначала верхнюю часть тела – ровно по пояс, и освободившаяся от коросты кожица была красной и тонкой, как после зажившей раны. Младенец поел и уснул на целые сутки. Мать прибежала к русским врачам в слезах: уморили ребенка!

Гроза солитеров, а тут испугался – кто их разберет, этих казахов? Успел карагандинского прокурора представить, пока добежал до люльки.

– Спит Боранбай, – зыркнул русский на собравшихся у юрты соседей, закурил.  –  Дня через два и ножки отмоем.

– И что? Ты жил в настоящей юрте?

– Жил. Потом, когда был школьником, русские построили в совхозе двухэтажки. У нас была большая квартира с паркетом и балконом. Соседи паркет сломали, постелили вместо него войлок. Мой отец не стал ничего ломать: не представляешь, сколько в войлоке блох…

Перекупщик. Кочевник. Предвидит, предчувствует. Такому фронт урожая  – как птице прогноз циклонов. Много нулей в вексельных бланках  –  свернутых вчетверо в нагрудном кармане, переложенных договорами, счетами, сертификатами в толстой кожаной папке, брошенных веером на заднем сиденье  –  подлинно шелестящих, пахнущих типографией и Сбербанком.

Где при таких цифрах личная охрана с автоматами?

– Щедрость  –  лучшая охрана, – говорит казах.

Скользящая высота у его голоса: от звуков густых и протяжных  (такие в степи длятся многие километры) до напряженных высоких, едва уловимых строением моего славянского уха – их я чувствую кожей (мурашками покрывается тело).

Все верно: детством поделился  – стал ближе. Как лукавить в ответ на такую искренность?

– Сегодня ты успела, зеленоглазая.

Голубоваты габаритные огни на Борискином автомобиле, увязли лучами светодиодов в рыхлом снегу моего двора.

Пять минут до семи.

– Спасибо, Борис.

Бледны просыпающиеся фонари.