Читать книгу: «Его Алмазом кличут…», страница 2

5

То ли оттого, что машина все-таки нашлась, то ли оттого, что я сам себя позабавил участью фотоаппарата напарника, но настроение у меня улучшилось. Я ожидал, что цыганка мне непременно предложит погадать, а если я откажусь, она все равно это сделает. Я томился минут десять. Но ничего не происходило. Максимка вел с кем-то телефонную переписку. А цыганка державшая на коленях грудного ребенка, лишь однажды перекинулась парой фраз со своим мужем на их родном языке, и я ничего не понял. Старшие мальчики ерзали на наших с Максимом коленях и даже пытались подраться, разыгравшись, но цыганка-мать крикнула им что-то грубое и резкое, и они притихли. Я разочаровался и немного погрустнел. Ведь вначале мне даже показалось, что началось интересное приключение. Не выдержав тишины, я спросил ее первый:

– А погадай мне! Ты ведь, умеешь?!

Цыганка обернулась и равнодушно посмотрела на меня:

– Умею, и что с того?

– Ну как же? Ты же, наверно, прямо по лицу мое будущее видишь? – я что-то совсем раззадорился.

– Нет у тебя будущего…

Я опешил. Неужели умру сегодня? И посмотрел на нее испуганно и вопросительно. Она поняла и продолжила:

– Я говорю, нет у тебя будущего и не будет, если у каждого спрашивать станешь. Что другим до твоего будущего? Ты себя спрашивай.

– Так ты же другим, наверно, гадаешь?

– Гадаю. Если человека направить надо. Бывает еще прописанное свыше, судьбою велено. Тогда тоже сказать можно, коль не изменишь уже. А у тебя что? Ни пути, ни судьбы… Судьбу строит характер человеческий.

– И что это значит? Что я бесхарактерный?

– Догадливый ты, – с издевкой сказала цыганка. – Ты ни черное ни белое, ни рыба ни мясо, сам не знаешь кто. Вот тебе и гаданье, – цыганка засмеялась, и смех ее мне показался злым и неприятным на слух, как в фильмах ужасов.

– Это как же? – не понял я. Она меня оскорбила или посочувствовала?

– Путь у тебя тот, который выберешь, вся воля твоя. Но воли-то как раз нет у тебя. Борись.

– Да с кем бороться? – я разозлился.

– С собой борись, с безвольностью… Все, баста! – по ее интонации я понял, что она закончила и говорить больше не желает.

А тем временем мы проехали уже около половины пути.

Я от скуки и даже какого-то отчуждения из-за разговора с цыганкой не знал, как себя развлечь. Мне стало неприятно оттого, что этот разговор случился при свидетелях, одним из них являлся мой коллега по работе. Беседовать со своим товарищем я не хотел, да и он, вероятно, предпочел бы телефон общению со мной. И тут я поймал себя на мысли, что Максим по всей своей сути еще ребенок, подросток, но даже ему неинтересно разговаривать со мной, тем более после того, как эта предсказательница «раскрыла про меня все карты», хоть он и не знает, являлись ли ее слова правдой. Я ведь взрослый мужчина, намного его старше… Под этим я подразумевал, что если старше, значит, опытней, умней и рассудительней, что я «пожил» и многое повидал. Но вся правда в том, что то, что я подразумевал в общем, ко мне лично не имело никакого отношения. Ну, старше я, и что? Какой у меня опыт? Чем я могу поделиться с молодым парнем? Впустую умничать не хотелось. Я с самого начала чувствовал перед ним свой авторитет, и это добавляло мне уверенности в себе, но теперь… Теперь я опустился до его уровня, стал ему ровней, а в моем возрасте это стыдно. В двадцать лет многие поступки человеку прощаются и списываются на молодость, а в моем возрасте требования к человеку не на один порядок выше. И, попробуй, вытвори что-нибудь эдакое – засрамят и засмеют, потому что нехорошо, неприлично и не положено. Чем старше становишься, тем более тесную одежду заставляет носить общество, таковы законы социума.

Никогда раньше я не задумывался об этом, не занимался самокопанием и самоедством. Хотя раньше я и наедине с самим собой не оставался. Днем на работе с коллегами, дома с телевизором или друзьями. Поэтому эта тишина в машине мне определенно не нравилась. Не хватало мне еще путаницы в мыслях! Но «пророчество» цыганки снова прозвучало в моей голове, и, все же, я посчитал ее слова оскорблением и решил, что все это ко мне не относится. Я резко и сознательно прервал думы и устремил свой взгляд в окно.

6

Мы уже давно свернули на узкую лесную дорогу. Судя по едва заметным следам от колес предыдущей машины, ездят здесь крайне редко. Густой лес казался бесконечным. Но красивым. Золотые березы сменялись елками и соснами. Были среди них и другие деревья. Машина цыган ехала медленно, то и дело буксуя на размытых дождем колеях. Тут мой взгляд среагировал на непонятное движение в окне. Я присмотрелся и увидел белку, сидящую на крепком кедре. Уцепившись задними лапами за кору, передними она держала шишку, полную внутри маленькими кедровыми орешками, которые она умело вытаскивала и ела. Чувство восторга меня переполняло! Ну, надо же! Белка! Настоящая живая белка! Я видел белку! Не контролируя себя, я поделился радостью со всеми сидящими в машине. Цыгане даже не повернулись, не взглянули ни на меня, ни на животное. Максимка же поднял глаза и исподлобья посмотрел на меня удивленно. Его взгляда я не понял.

– Белку что ли никогда не видели? У нас в зоопарке их полно, сходили бы, посмотрели… Тоже мне… Хм… – Максим сказал это пренебрежительно, словно я его младший брат или вчера родился.

А я не вчера родился, а, как оказалось, только что. Ведь действительно, я впервые в жизни увидел белку.

Меня опять понесло в глубины мыслей. На этот раз стало как-то стыдно, что я за столько лет своей жизни не видел обычных, казалось бы, вещей. А что я видел, собственно? Эта тема предвещала очень серьезные размышления, поэтому я испытал облегчение, когда машина резко остановилась.

– Приехали, «дэнги» давай! – сказала цыганка.

Я огляделся. Мы стояли в лесу.

– Как приехали? Куда? – удивился я. – Где село?

– Туда идите, – цыганка показала пальцем в самую глушь леса.

– Я ничего не вижу.

– Дальше не едет машина, болото, – спокойно сказала цыганка, пересчитывая деньги, которые достала из кармана своей бесформенной юбки. Наверно, это был их сегодняшний заработок.

– И как мы дальше? А вы, кстати? Куда сами пойдете? – Мне стало действительно интересно, куда пойдет эта семейка.

– Мы пешком, нам рядом, наш табор у костра там дальше… – кивнула она головой уже в другую сторону.

– И нам что ли пешком? И долго? – недовольно и капризно спросил Максим.

– Километра два прямо, – неожиданно заговорил цыган.

Я расплатился и подумал, как же мы будем возвращаться обратно, в Москву.

– Эй, подруга! – я решил договориться с цыганкой и по поводу дороги назад.

Но их уже не было. Машину оставили, а сами удрали. Когда только успели…

Делать было нечего. Я мысленно попрощался со своими недавно купленными кроссовками и пошел. Юный фотограф, молча, двинулся за мной. Он вообще был равнодушен к происходящему. Наверно, думал, что дядя Игорь все знает и приведет его куда надо.

Мы шли минут двадцать, а лес все не кончался. Дело шло к вечеру, и небо стало темнее. Да и высокие деревья плохо пропускали свет. Я забеспокоился. Хорошо, что Максим этого не заметил и ни о чем меня не спрашивал. И мы продолжали идти вперед.

Вскоре мне послышались едва уловимые подозрительные звуки. Подозрительные, потому что я догадывался, что это. Я остановился и прислушался. Ну конечно! Это вода. Шум воды. Пройдя еще шагов пять, мне открылась великолепная панорама – у нас на пути текла широкая река. Судя по карте, это Енисей. Что уж говорить, никакого села не было и в помине. Цыганка обманула. Я сел на пригорке, схватился за голову и вздохнул.

– Что, приплыли? – посмеялся Максимка.

Отвечать я не собирался. Единственное, что хотелось сказать, так это: «Какого черта я поехал?»

7

Воды Енисея текли шумно, но спокойно и мягко. Волны его ловили остатки лучей заходящего солнца, превращаясь в множество переливающихся бликов. Наблюдать за этим движением можно было бесконечно. Словно загипнотизированный, я сидел и просто смотрел на эти воды, на плавность и могучесть волн, на ход течения реки. С того пригорка, где мы сидели, не было видно, откуда держит путь Енисей и куда направляется. В просвете между деревьями нам был виден лишь короткий участок большого потока.

Я опомнился лишь когда перестал видеть на воде солнечные лучи, без них река выглядела сурово. Полутьма делала ее мрачной, окрашивая в темно-серые тона. И, казалось, что волны стали выше и чаще от усиливающегося ветра.

Вариантов дальнейших действий у меня не было никаких. Я уже начал представлять, как мы с Максимкой прочно обосновались в этой тайге, построили хижину и каждое утро выходим на охоту. Представил, как мы ежеминутно вглядываемся в небо, надеясь увидеть вертолет со спасателями… Полет моей фантазии прервал напарник:

– Смотри! – крикнул он и указал на противоположный берег.

– Что? – у меня не сразу получилось вернуться в реальность.

– Вон там мужик какой-то в лодке! Сюда плывет!

И действительно, на том берегу усаживался в лодку крупный мужчина в плаще до земли.

Пока он переплывал на наш берег, я успел подумать о том, что в этот день ангел-хранитель явно заботится обо мне. Если, конечно, таковой существует.

Мы с Максимом переглянулись, негласно решив спуститься со склона и пойти навстречу мужику, дабы не терять время.

– Что, заплутали, братцы? – крикнул он, еще не успев доплыть до берега.

– Ага, – с облегчением ответил я, – нам в деревню N нужно!

– Ну вот, а я только оттуда. Ну да ладно, вернемся. Надо же вас справить.

И он вылез на берег. Это был крупный и широкоплечий мужчина лет сорока пяти. Все в нем было необычно, от черт лица и до одежды. Разрез глаз был круглым, а сами радужки имели почти прозрачный голубой оттенок. Рыжие брови находились на большом расстоянии друг от друга и кончались на его висках. Все это выглядело забавно, и когда он смотрел на нас, то казалось, что он чем-то удивлен и, вместе с тем, открыт душою. Лицо его было таким добрым, что он походил на волшебного тролля – героя детской сказки. Рот и губы его терялись в такой же рыжей густой бороде. Когда он говорил, то шевелились только его усы, от чего он выглядел еще смешнее. Плащ этого мужчины был плотным, черного цвета. В похожем одеянии ходили рэкетиры в 90-ых годах. Наверное, как раз кто-то из них и подарил нашему добряку такой наряд с барского плеча. На ногах его были высокие резиновые сапоги.

– А вы кто? – влез Максим, не дав мне первому наладить контакт с человеком.

– Я-то? Я егерь местный. Знаешь ли слово такое, сынок?

Максим понял намек егеря и замолчал.

– Василий Петрович! – произнес егерь и протянул мне руку.

– Игорь, – ответил я, – а это мой напарник Максим.

– Ну, поехали! – скомандовал Василий Петрович.

Он решил помочь нам так просто, что мне показалось, будто это его основная работа – перевозить людей через реку.

Усевшись в лодку, мы отчалили. Я рассказал егерю про цыганку и про то, как она нас обманула. На что он засмеялся и спросил:

– Это Лэйла что ли? Ха-ха! Ее как-то по-другому зовут, по-ихнему, а у нас ее Лэйлой кличут. Не первые вы. Давно она этим промышляет, извозом в смысле. Одного вообще давеча привезла к медвежьей берлоге. Знала ведь, ведьма! Так что вам повезло еще.

– Так ведь ехать никто сюда не хотел. Говорили, что только на вертолете можно…

Тут егерь расхохотался еще больше.

– Ну, вы, ребята, даете! Ей-богу! Как дети всему верите. Ха-ха-ха! Машины свои никто в грязи пачкать не хочет – вот и все дела! Вертолет… Ха-ха-ха! Тут автобусы ходят, ежели чего. А вы, кстати, по какой нужде в наши края-то приехали?

– Живет у вас тут старик один, долгожитель. Как его… сейчас, – я стал судорожно искать в кармане бумажку с его именем. А про себя думаю: «Еду к человеку за интервью и даже имя его не удосужился запомнить. Стыдобища!» – Ведунов Григорий Матвеевич.

– Алмаз что ли? – егерь оживился.

– Не знаю… А почему Алмаз?

– У нас его все так за глаза кличут. Золото – мужик! Мировой! И зачем вы к нему? Родня что ли?

Тут я рассказал егерю про все: про то, что это не моя работа, про то, что не хотел ехать, про эту «тьму тараканью». Хотел еще сказать про бесполезного Максима, но, разумеется, не стал. Василий Петрович спокойно выслушал, поднял голову и многозначительно посмотрел на меня:

– Я вот что скажу тебе, брат. Клянусь, не зря ты приехал. Вот увидишь. Ежели сейчас не понимаешь, потом поймешь. С таким человеком как Алмаз поговорить – многого стоит. Все не зря.

– Может и так, но эта поездка совсем не входила в мои планы.

– Планы? А есть ли смысл в планах-то? Жизнь – она другая, она сама себе хозяйка, и тебе хозяйка. Что толку планировать, брат, если все по-другому выйдет? Жизнь – она шире, понимаешь? План – он, наверное, должен быть, но лишь маяком, по которому ориентир держишь. Но нельзя, чтобы твой план тебя же в тисках держал. Жизнь не зря наши планы рушит, а чтобы показать, что есть лучшее для нас, чем мы себе придумали. Жизни доверять надо, братцы, – Василий Петрович закончил и посмотрел на воду, продолжая грести веслами.

Василий Петрович оказал нам неоценимую услугу еще и тем, что проводил до самого дома старика. Мы попрощались, и егерь пошел к лодке.

8

К тому времени как мы причалили, было уже совсем темно. Небо с красивыми закатными разводами закрыл густой слой синих облаков, за одним из которых показалась полная луна. Она достаточно хорошо освещала все вокруг. Дом Алмаза был виден еще издали. Деревянная изба старика-долгожителя выглядела такой же старой, но крепкой. Было заметно, что давно не прикасалась к ним рука человека. Бревна в стенах уже не представляли собой ровные аккуратные линии, а сползли в правый нижний угол, от чего казалось, что дом засасывает в яму. Крыша тоже доживала свой век. На отдельных ее участках виднелись дыры, такие глубокие, что поначалу я принял их за гнезда птиц. Крыльцо являлось самой красивой частью избы, оно было высоким и ровным. Застекленные окна в нем имели необычную форму ромбов и треугольников, соединенные тонкими рейками, похожими на настоящие стекольные рамы. Никогда раньше я не встречал подобного оформления окон даже у самых маститых творцов на деревне. По всему периметру окон крыльца виднелись коротенькие занавесочки, больше похожие на бабушкины кружева. Видимо в рамах имелись щели, поскольку от задуваемого внутрь ветра занавески эти слегка колыхались. Первая дверь с улицы была крепкой, но тоже со вставками стеклянных элементов. Окна дома были совершенно обычными, никаких резных ставней и фигурных рам. Но занавески тоже висели.

В одном из окон виделся тусклый свет, старик еще не спал. Я долго не решался войти. Хотелось просто посидеть на улице и хоть немного перевести дух. Тишина… И ни одной живой души… Эта обстановка показалась мне знакомой, хотя я уже не помню, когда в последний раз сидел в тишине.

– Ну что, идем? – нарушил молчание Максим.

– Да. Идем, – я взбодрился и направился к дверям.

Непонятно откуда раздался негромкий лай собаки. Вероятно, она была заперта на дворе или в коридоре. Вначале, немного испугавшись ее нападения, я все же решил продолжить путь к дому.

Дверь была не заперта. Войдя, мы обнаружили сухопарого маленького дедушку в плотной льняной кофте, сидящего за низким столом и медленно жующим картошку «в мундире». Он не спеша доставал ее из чугунка и старательно очищал дрожащими руками.

Небольшая комната озарялась тусклым светом от лампы. Обстановку в ней было не разглядеть, но я заметил, что мебели в ней было мало. И запах! Не очень приятный сам по себе, но такой знакомый! Отчего его оттенок уже не казался пресным. Что-то родное я обнаружил в нем. Вся эта тихая комнатка была пропитана этим запахом.

Странно, но увидев двух явившихся к нему ночью незнакомых людей, лицо старика не выражало ни испуга, ни удивления. Он лишь поднял голову и равнодушно посмотрел на нас, словно знал заранее, что к нему придут гости. Мы поздоровались. Я волнительно начал объяснить, кто мы такие и зачем к нему приехали. Его спокойствие оставалось неизменным:

– Да вы устали, поди, с дороги? Ложитесь-ка спать. Завтра, все завтра…

И он, с трудом поднявшись с лавки, медленно зашаркал калошами, в которые были обуты его ноги. Я удивился, что дед в таком возрасте сам ходит. Но он семенил ногами так долго, пока шел до кровати, что казалось, будто он вовсе не идет, а топчется на месте. Он начал готовить нам постель. И только сейчас я осознал, что совершенно не подумал о ночлеге заранее. Ведь знал, что ехать далеко. Да и за один день мы бы не управились. Лисицын, мой начальник, тоже знал, но ни словом не обмолвился об этом. Решай, мол, сам свои проблемы. Так он, наверно, и думал. А мне с этой предвыездной суматохой было совсем не до таких «мелочей». И стало даже как-то страшно: а что, если бы нам не помог егерь? И что, если бы старик не оказался таким радушным? Где бы мы сейчас были? А потом я вспомнил: «Ангел-хранитель же…» и усмехнулся.

Старик, он же Алмаз, судя по всему, больше не желал с нами говорить и почти насильно уложил спать. Сначала я решил, что нас с напарником положат вместе, поскольку второй кровати в комнате я не заметил. И, похоже было, что комната в доме всего одна. От предстоящей ночи бок о бок с суетливым парнем я немного расстроился. Но все вышло не так. Мне было велено лечь на большой койке у стены. Максиму старик предложил лечь на другую кровать, которую было совершенно не видно, поскольку она стояла за печью. Сам же Григорий Матвеевич собирался спать на печи. Но Максим вдруг сказал:

– А давайте я на печке посплю, а то что вы туда полезете? Высоко ведь, расшибетесь.

– А и правда, чего это я? – удивился старик сам себе. – Лет пятнадцать уж не лазил туды, а нынче надумал, вот старый круговой! Кхи-кхи! За мной тяперича как за малым пригляд нужен, такие мы… Бывает, знаете ли, мысля какая-нить каверзна влезет в голову, а потом и идешь на поводу у ней. Это дело плохое.

Алмаз остался доволен таким исходом и незаметно для нас уже лег и накрылся тонким одеялом. Спустя еще пару минут в комнате раздался тихий свист. Мы с напарником переглянулись и негласно договорились ложиться спать. Максим ловко, минуя старика, влез на печь, конечно, прихватив свой телефон. Еще часа два он находился в своей виртуальной реальности.

9

Открыв глаза, я не сразу понял, где нахожусь. Залитая солнцем комната, низкие окна с кружевными занавесками и какой-то треск. Я привстал. Увидел стол со стулом и лавку у стены, покрытую, связанным вручную, половиком. Такие же коврики вязала огромным деревянным крючком моя бабушка из длинных тканевых полосок, а точнее – из старых изрезанных тряпок. Откуда-то прибежала черная кошка и запрыгнула ко мне на колени. Я слегка отстранился, и кошка, почувствовав мое недовольство, переместилась на сундук в углу. Он был очень старый. Если приглядеться, то можно было заметить на его поверхности незамысловатые узоры и самобытную роспись. Но время стерло почти все изображения. Сундук имел и замок – старый, из тонкого и заржавевшего железа. Но он не был закрыт, а висел без надобности. На стенах висели небольшие веники и снопы из засушенных разнообразных трав, названий которых я не знал. Тем утром, когда в доме стало совсем светло, я мог уже как следует рассмотреть все это. Также и фотографии в большой раме на стене стали мне отчетливо видны и понятны. Так делала и моя бабушка – в большую застекленную раму она вставляла множество маленьких фотографий. Помню, мне это никогда не нравилось, поскольку глаза разбегались, прыгая с одной карточки на другую, и ничего нельзя было посмотреть по-хорошему. Алмаз – человек того же поколения. Я стал вглядываться в каждую фотографию. Все они были коричневыми или серыми и очень мутными. Вот он еще молодой в старой потрепанной куртке и меховой шапке… А вот вся его семья в сборе, дети, внуки… А это фотография, похоже, сделана не так давно. Качество ее совсем иное, гораздо лучше. Фотография цветная и яркая. Я подумал, что его снимали внуки со своей «мыльницы». На ней он уже преклонного возраста и сидящий в обнимку рядом с милой бабушкой, вероятно, своей женой.

В комнате никого не было. Я решил, что пора бы уже и вставать, оделся и направился к двери. И тут вошел Григорий Матвеевич. В руках он держал несколько поленьев. Теперь-то я понял, что трещит – это старик топил печь. Я быстро встал и кинулся помочь ему. Выхватил дрова и уложил на полу возле печи.

– Что же вы сами такие тяжести таскаете? Неужели у вас столько силы? – удивился я.

– Да таскать силы-то хоть сколь есть пока, а вот дрова колоть уж не смогаю. Еще ведь в прошлое лето мог, а нынче нет… Нет силы теперь… – рассуждал старик, присаживаясь на лавку.

– Прошлым летом? – удивился я.

Старик ничего не ответил, а только, погрустнев, махнул рукой.

«Ну и чудные же эти долгожители!» – подумал я.

– Ладно, что с меня взять… старый уж… А вот вы, городские, спать-то любите… Век бы и спали, кабы вам волю дали, – улыбаясь, сказал Алмаз. – Мне вот спать тошно. Кабы я опять молодой сделался, как вы, я бы… ух! Я бы все! Да так и было, не сиделось мне на месте, всегда что-то делал, сколько жизни было во мне! – старик сел за стол и склонил голову, подпирая ее рукой.

– А откуда вы знаете, что мы из города?

– Так товарищ твой все уж рассказал мне.

– То есть вы знаете, кто мы и зачем приехали?

– Нет, этого не знаю… А вот про «дома до неба», это да… Максюша все утро мне про них… уж так старался, так старался, объяснял, кхи-кхи… – старик засмеялся так тихо, как бы сам с собой, – словно не жил я в городе-то, кхи-кхи…

Этот его смех казался мне таким причудливым! Никогда раньше я не слышал, чтобы так кто-нибудь смеялся. Старик так растягивал последний звук «И», что это становилось похоже на комариный писк. И старику нравилось так протяжно смеяться, было видно, что он делает это нарочно и сам получает удовольствие от своей причуды. Одновременно с этим он сильно прищуривал глаза, и выражение лица его становилось как будто хитрым. Все это выглядело так, словно он смеется, а сам наблюдает, как на это реагируют другие, смотрят ли на него, любуются ли им. Мне нравилось, когда он смеялся, я даже ждал этого. И когда Григорий Матвеевич вновь начинал издавать свои протяжные звуки, я старался как можно быстрее уловить их, чтобы как следует прочувствовать, так это было забавно и мило.

– А где он, кстати, мой дружок? – спросил я про Максима.

– А вон де, курей фотографирует.

«Ну, да… – подумал я, – что от него еще можно ожидать? А ведь меня предупреждали».

Григорий Матвеевич переключил свое внимание с меня и начал закидывать дрова в печь. Я сладостно потянулся, оделся и вышел на улицу.