Читать книгу: «Под ласковым солнцем: Там, где ангелам нет места», страница 7

– Что вы хотите? – сдержанно спросил юноша.

Тут высокий «мужчина», положив тяжёлую руку на парня, грубым и пугающим голосом заговорил:

– Ну, я со своим мужем думаю замутить тройничок.

– Да, моя жена давно этого хотела. – Обратив безумный взгляд на свою «супругу» сказал человек в пиджаке.

Лютер воспринял это нормально, он знает, что подобных «парочек» пруд пруди в городе и ещё миллионы по всей стране. Юноша давно отработал метод того, как уйти из подобного веяния интимной свободы.

Юноша, начав с кивка, заговорил:

– Простите, мне нужно на учёбу, я спешу.

Тут «супруг» вспылил ржавеньким голоском, уйдя на срыв в конце:

– Ты смеешь отказывать нам в реализации нашей Свободы?! Вы понимаете, что противодействие актам Свободы карается законом?

Парень ещё спокойнее, словно со снисходительностью без эмоций достойно ответил:

– Я учусь на Корпорацию.

Этим было всё сказано. Четыре слова полностью отбили желание «супругов» выместить своё рвение на парне, поняв, что в будущем сотрудник Компании. Никто не хотел переходить дорогу Корпорациям, ибо они стремились к контролю над всеми сферами жизни в зоне собственного влияния и если кто противоречил их интересам, то следовало неумолимое возмездье.

«Мужчина» демонстративно отряхнул парня от снега и месте с «супругом» поспешил скрыться от взора юноши, не желая более его задерживать на пути к учёбе.

Лютер, испытав презрение к подобным «людям», продолжил гулять по улицам города. Но теперь он, используя все возможности мышц ног, уже спешил в институт, чтобы поскорее скрыться от подобных «пар» в стенах ВУЗа, как за стеной крепости.

Он шёл быстро, даже очень, но между тем стремился не задевать проходящих людей, так как это каралось законом, поскольку «личное пространство граждан – неприкосновенно, которое никто, в случаях не определённых законом, не смеет его нарушить».

Парень понимал, что всё это больше напоминает одну большую фантасмагорию либерального бреда, возведённого в ранг абсолютного права, но такова была его реальность, которую никак нельзя изменить, что стала монолитом, который ничем не пробить.

И вот юноша уже завидел свой родной ВУЗ, который подобно великану возвышался над низкими домами, чья максимальная высота в этом городе была не более пяти этажей. А университет подобно грузному великану, являясь самой высокой постройкой в городе, устремлялся к небесам на десять этажей вверх, и в буквальном смысле в его тени существовали прилежащие дворы, дома и их жители.

Студент проходил по улице возле высокого забора, представленного толстыми металлическими прутьями, устремившимся на несколько метров вверх пиками. Внизу прутья забора были встроены в бетонный батон, отчего забор становился ещё крепче.

ВУЗ окружал забор и внутри каменная плитка, без единого посаженного растения или травинки, отчего он становился ещё более серым и угрюмым.

Юноша быстро мелькнул через ворота в заборе и поспешил поскорее прейти на одно единственное занятие, поставленное на сегодня. У ворот он как всегда встретил студенток, которые приторговывали собственным телом, тем самым реализуя «Право на торговлю во всех её формах».

Студент быстро прошмыгнул мимо них и устремился вовнутрь здания. Там в большом и широком холле он встретил того, кого не хотел бы ни видеть, ни знать всю свою жизнь, с момента, когда познакомился с этим человеком.

Холл был действительно широк и представлял собой место, где у облицованных мраморной плиткой стен стояли приличные стулья, кресла и лавочки. У самого входа стоял пост, на котором проверяли документы студентов, убеждались, что это действительно они. Рядом с входом и далеко на противоположной стене от него были широкие окна, через которые целыми массивами проникал свет, плескавшийся внутри холла.

И посреди всего этого великолепия, увековеченного в мраморе и свете, стоял человек, одногрупник Лютера, который вызывал у парня самые противные чувства и ощущения. Это щуплый худощавый, но между тем высокий юноша с чернявым, словно уголь, гнездом на голове. Глаза были мутные, зачастую всего скрытые под солнцезащитными очками. Кожа бледна, практически безжизненна, словно вымоченный в молоке белоснежный пергамент. Одет он в обтягивающие джинсы, с завёрнутыми довольно широкими подкатами. Торс покрывала мешковатая кофта, непонятной и трудно описываемой расцветки, чья безумное сочетание серого, чёрного и белого просто резало глаз. Ну а на стопах были большие и контрастирующие с его телосложением кроссовки, на нём напоминавшие боты. Бесцветные с зелёной отделкой они были уж слишком большие для его худющих ног и напоминали лапти.

Но не одежда послужила для Лютера причиной озлобленности и неприязни. Причины были столь глубинными, даже идейными, что крылись в представлении устройства общества, в сути самого миропонимания. А эти различия во все времена были самыми сильными и приводили к самым жестоким раздорам….

– Хаюшки, Лютер, – кинул приветствие студент, голосом как у раненной чайки.

– Приветствую, Джон. – С толикой лёгкой неприязни, проходя мимо, из вежливости, ответил юноша и устремился как можно быстрее к кабинету, дабы скрыться от взора того человека, который стоял и продолжал ждать свою «сестру по идеям».

Причины идейной розни двух парней послужил взгляд на мироустройство. Джон был ярым приверженцем той либеральной системы, укрепившейся в обществе, ставшей абсолютом. Он был её ярым приверженцем, сторонником и почитателем, ставая её в пример другим странам и с упованием ожидавшим, когда тамошние системы рухнут и они «освободятся от гнёта тиранов», и у них придёт к управлению власть, «уважающая права и свободы людей».

Этот паренёк был таким ярым служителем «нового чудного мира», что зарегистрировался в Новой Церкви, Неохристианской Церкви, подал документы на зачисление в послушники Культа Конституции и смог пойти на услужение ещё десятку самых различных движений и общин.

Но самое главное, суть идеологического раздора заключилась в том, что Джон был одним из главных сторонников движения образования Муниципальной Студенческой Республики, которая, как представлялась «будет отражать интересы, и что самое главное Права и Свободы всего студенческого сообщества, позволяя ему участвовать в управлении ВУЗом, что соответственно является делом свободы и демократии».

Лютер понимал, что образование «Студенческой Республики» приведёт к полному ужасу свободного мира, который теперь будет плескаться и в институте, став доедать всех тех, кто раньше был защищён Корпорацией от тех «монстров», что самодовольно кличут себя «субъектами гражданского общества».

Но сейчас Лютер мог просто выдохнуть и не о чём не беспокоиться. Глава института стойко держится, отклоняя все несуразные предложения и строго следуя курсу, утверждённого Компанией.

Юноша как можно быстрее взобрался на собственный этаж. Там его ждали все его знакомые одногрупники, но больше всего он был рад видеть своих друзей, с которыми сдружился: Ансуа, Жебера и, конечно же, Амалию.

Лютер скорее обращал внимание на них, нежели на остальных знакомых, попросту пропуская их взглядом, не смотря даже на их одежду. Ансуа в этот раз принарядился, набросив на себя, ставший сейчас очень редким, светло-голубой пиджак, такие же брюки, светлую рубашку и аккуратные, начищенные до блеска туфли. Жебер нарядился в свой привычный классический костюм. Но больше всего внимания Лютер обращал внимания на девушку, которая обворожила своим видом его взгляд и разум. Несмотря на то, что на Амалии одета примерно обычная одежда, вроде банальных джинсов, зимних ботинок и простецкой кофты, совершенно незамудрённой синеватой расцветки.

Но, несмотря на это Лютер продолжал смотреть в глаза девушки, словно нашёл в них нечто ценное, стоящие смысла его жизни. Он, боясь смущения, при приветствии Ансуа и Жебера не обратил внимания на девушку, но когда пришёл черёд поздороваться с ней, то приковался взглядом к ней и даже как-то неумело попытался сделать комплимент, когда она улыбнулась:

– Тебе идёт улыбка, почаще улыбайся.

В ответ Амалия могла лишь слегка засмущаться чуть сильнее, слегка покраснеть и улыбнулась немножечко шире, от чего на душе юноше стало немного теплее, и мир не казался ужасно мерзким.

Ансуа слегка усмехнулся и решил чуть-чуть подколоть своего друга:

– Л-ю-ю-ю-тер, – протяжно начал юноша, а потом, увидев двух подходящих из тени одногрупников, то резко перешёл к другой теме. – А почему ты куртку не сдал в гардероб?

Юноша обернулся и увидел, как к ним подходят Джон с «сестрой по идеям», и понял, почему его друг быстро сменил тему. Если бы Джон услышал, что Лютер делает комплимент, то сразу бы начал верещать про то, что это «комплимент гендеру женского типа, который может оскорбить чувства всем остальным гендерам». А его подруга сразу бы обвинила Лютера в том, что он, требует эмоционального обслуживания от Амалии, чем нарушает её права, предоставленные Феминистским Кодексом.

Парень скоротечно оглядел девушку, идущую рядом с Джоном. Это была довольно высокая девушка, красивая, приятной наружности, имеющая длинные, слегка волнистые волосы, с лиловыми локонами. На ней была джинсовая куртка, со слегка приоткрытым верхом. Её ноги покрывали обтягивающие джинсы и сапоги, на рукаве куртки был сжатая в кулак лиловая ладонь, на фоне двух скрещенных клинков – символа ультрарадикального феминизма. Её лицо было очень трудно рассмотреть из-за того, что они всё ещё шли в тени стен.

И всё вроде бы было хорошо, вскоре должны были начаться занятия, но рок решил внести свои коррективы в судьбу.

Даниэлю сегодня было немного не по себе. У него был лёгкий жар и головокружение, но он решил пойти в институт, словно потакая воле роковому фатуму. У парня чуть сильнее закружилась голова, и он покачнулся, сделав шаг назад. Подошва его кроссовка коснулась широкой, большой обуви Джона, оставив на ней замечательный след.

Сторонник либерального духа едва ли не взорвался потоками гнева, фонтанируя пеной изо рта:

– Да как ты смеешь! Это моё личное имущество, охраняемое законом!

– Мне нехорошо. – Держась за голову, тяжко проскрипел зубами Даниэль.

– Да мне всё равно! Ты, дикарь, какое право ты имел наступать и портить моё личное имущество! – продолжал орать на срыв Джон, при этом в безумной манере жестикулируя руками, словно отгонял рой мух.

Лютер знал, с каким фанатизмом Джон следит за своей собственностью, словно это единственный смысл его жизни. Он вычищал свои вещи, удерживая их в странной чистоте, и никому не позволял к себе приближаться более чем на тридцать сантиметров – расстояние, названное «личным пространством». Отчего и создавался его образ, как либерала-одиночки, наряженного порой в самые нелепые вещи.

И сейчас он стоял, словно прокажённый. У него глаза налились кровью и вздулись, став красными. Его голос сильно дрожал, а мышцы свело толи от судороги, толи от злобы. Он продолжал истошно орать, защищая свою нелепую вещь, ведь «это его вещь и никто кроме него не имеет священного Права к ней прикасаться». Все слышали безумный скрежет зубов Джона, который то безумно на срыв кричал, то шипел, как змея, то готов был накинуться на Даниэля.

Единственное сравнение, которое пришло на ум Лютеру, это сравнить Джона с теми, кого сегодня все церкви в это жалком мирке называют «вестниками свободы». Нет, скорее Джон был ими одержим. «Одержимость» – проскочило в голове у Лютера, сделав сравнение как нельзя лучше. А тем временем, безумец Джон выкинул единственное слово, которое по сути и определило дальнейший путь…:

– Суд! – в вихре ненависти, негодования и одержимости «Правом на неприкосновенность имущества», с резко покрасневшим лицом и взъерошенный, на срыв то ли прошипел, то ли крикнул Джон.

Глава восьмая. Адов цирк «Форум Свободы»

На следующий день. «Центр Свободы». Ночь.

На месте огромной равнины раскинулся «Центр свободы». С орбиты земли он напоминает огромный сияющий тысячами цветов кусочек драгоценного камня, словно кто-то поместил огромный бриллиант в земную кору и стал пропускать через него мириады солнечных лучей. И свет, и блеск, и сияние этого «Алмаза всего свободного мира», как его называли в Конституции, виднелся далеко за пределами орбиты Земли, ибо его сверкание, особенно во времена, когда солнце зашло на покой, устремлялось очень далеко и было неистово сильно, словно в собственной гордыни и спеси, стараясь утвердиться во всей вселенной.

По своим размерам это был настоящий мегаллаполис, здания которого становились подобно искусственным и противным деревьям. Не исчислимое количество растительности, сделанной из камня, пластика и стекла, устремлялось к небосводу, подобно древней вавилонской башне, будто споря с самим создателем за право править.

Тысячи тысяч блистающих небоскрёбов образовывали целую сверкающую лесную чащу, в тени которой влачили своё существование остальные здания, выпавшие за границы леса зданий, образуя для него каменную опушку, которая, как изумрудная трава в преддверии леса, раскинулась серой и унылой муравой на многие километры.

Ветра в центре огромного мегаллаполиса не было совершенно, словно его огородили стенами, через которые ни один свежий порыв не способен пробиться, оттого и становилось выносимо душно практически во всём городе. А средь высоких «стволов» каменных деревьев, постоянно клубились облака и океаны серого и токсичного тумана, который рождался от всего, что давало выхлоп.

Но всю фантасмагорию стекла, камня, дерева и всех строительных материалов, не прозвали «алмаз республики» или как-то по-иному, а хотя, учитывая его облик, вид с орбиты, это место смело можно назвать «бриллиантовый Вавилон» или «хрустальная Гоморра». Это место, ставшее сокровищем «Всего свободного мира», получило совершенно иное название, такое, какое дали ему первые создатели, восставшие из мрака Великой Европейской Ночи и решившие утвердить свою власть и мировоззрение. Именно их взгляд на мир послужил основой, для выбора названия нового города, что «должен сиять и освещать путь к истинной свободе всем остальным, подобно тому, как маяк указывает путь заблудшим кораблям в пучине Посейдона».

Что ж, этот мегаллаполис стал тем, что хотели заложить в него иерархи Культа Конституции и все их прихвостни, полностью воплотив их мечты и чаяния. Теперь ему можно дать полностью синонимичное название, которое и отразило его суть – «Сверкающий Садом».

И даже гостю, пришедшим с дальних рубежей, начинало казаться, что, что-то здесь не так. К горлу, не бывшим тут ни разу, мог подступать тошнотворный комок к горлу, а глаза самопроизвольно хотели закрыться и не видеть того, что обильной рекой течёт по улице и становится воплощением мира «Прав и свобод».

Эрнест ехал в автомобиле такси и жалел, что стёкла машины не были тонированы с обеих сторон. Он просто уставился в одну точку, которой стала пачка сигарет водителя у руля, и его позвоночник просто отказывался поворачиваться и смотреть, что происходит на улице. А на душе, словно кошки скреблись, и сам дух, у сердца, неистово рвался и метался, призывая покинуть, сей место, позабыть про него и сбежать куда-нибудь из этой проклятой страны.

Несмотря на то, что по крыше автомобиля настойчиво била дождливая барабанная дробь, уши Эрнеста слышали тот говор, что скрежетом несётся по узким улочкам, сдавливаемыми «лесом», и ощущали противные музыкальные композиции, несущиеся с многоголосной рекламой, что слилась со всем в единую сумасбродную песнь, от смысла которой могла «поехать» уже «крыша» нормального человека

Внезапно, чисто машинально, на подсознательном уровне инстинктов, глаз Эрнеста дёрнула в правую сторону, там, где видится улочка и всё же часть картинки ушла в его мозг, прежде чем воля взяла вверх, и мужчина снова не стал смотреть на пачку сигарет. В сознании тут же проецировалась изображение того, что узрело глазное яблоко: На улочке, вымощенной из серых каменных плит, и стоявшей подле некой торговой лавки, из которой волной падал жёлтый свет, приложив все четыре конечности к мокрым плитам, с ошейником на шее стоял на лысо подстриженный и бритый мужчина. Он был на четвереньках, облачённый в тянущийся обтягивающий чёрный монохромный костюм, который отсвечивал сиянием всего того, что может вообще сиять. «Латекс» – пронеслось в сознании Эрнеста. Ошейник с шипами имел поводок, который находил конец в руках высокой женщины, выбравшей тот же наряд, но при этом нацепив на себя высокие сапоги со шпильками. Половина лица этой женщины скрылась за бесконечными татуировками, а другая за бесконечными стальными кольцами и пирсингом, что прошил её лицо, исполнил его в неистовом металлическом безумии, а на лбу были два имплантированных козьих рога, из волос присутствовал только чуб, выкрашенный в розовый цвет.

За этой парой, за руку прогуливался другой мужчина, чьи элементы наряда пропали в жёлтом ослепительном свете торговой лавки. Но вот избранница мужчины поразила Эрнеста до глубины души, заставив его ощущать дискомфорт в желудке и горле. Правая механическая рука «девушки» касалась плоти безумца. Её ноги отсвечивали металликой и были собраны из стали, а при каждом механическом движении издавали характерный звук работы механизма. Часть лица её отражала матовостью и одноцветностью и отсутствием всякой эмоции, словно кто-то выкопал хорошо сохранившийся труп и только левый глаз отсвечивал стеклом. Но вот вторая часть лика, которую Эрнест уловил случайно, была похожа на воплощение старых фильмов о наступившем будущем. Правый глаз представлен диодом, а всё остальное, что окружало его, играло бликами воды и света, как, будто это…металл. Так оно и было, мужчина, шедший с девушкой, воспользовался правом, пришедшим из Кодекса Андройдов: «Каждый робот, механизм или иное рукотворное средство, похожее на человека и обладающее достаточным разумом, подтверждённым «Технической Картой», наделяется теми же правами, что и граждане Либеральной Капиталистической Республики, становясь гражданином». Вот парень и выбрал себе избранницу, которая тоже «гражданка», пускай и механическая. Но он не сможет с ней сделать всё, что угодно, так как андройд имеет очертание женщины, а значит, автоматически попадает под защиту всех феминистских сообществ. И если, проверяющие его раз в неделю сотрудницы Феминистского Надзора уследят на нём признаки «угнетения женщин», то начнут разбирательство по всем возможным статьям, ибо «мужчина нарушил Право женщины на неприкосновенность и то, что она механизм – лишь подогревает решимость мужчин на угнетение её, так как она не может ответить, а это лишь укрепляет всех представителей мужского пола в их природной тирании» – как сказано в одной из сотен статей Феминистского Кодекса.

Когда Эрнест услышал о подобном правиле, проводя время в пути, который пролегал в воздушном пространстве, то чуть не захлебнулся от кофе, который аккуратно попивал у себя из чашечки. Он, сидя у себя в Восточной Бюрократии даже представить себе не мог, что такое способно существовать. И тут же в его разуме мельком, лишь слегка тревожа рассудок пробежали слова Матвея, который предупреждал его о безумии с которым придётся встретиться в этом городе.

Внезапно машина ушла в поворот, рассеяв, подобно утреннему туману все мысли и остаточные воспоминания в голове пассажира. Эрнест ощутил, как колёса под ним стали двигаться всё неторопливее, и машина стала замедлять свой ход. И длилось это до тех пор, пока автомобиль вообще не прекратил своё движение, остановившись у одного из небоскрёбов на парковке.

– Вот мы и приехали, – скрипучим голосом прозвучало со стороны места водителя.

– Сколько с меня? – спросил Эрнест, опуская руку в карман классического пиджака.

– Нисколько, – сквозь усмешку последовал ответ. – За всё платит Корпорация.

Мужчина не видел лица водителя, и искренне надеялся, что его подвёз к зданию Федерального Сената не один из тех вурдалаков, что на голову лепят килограммы железа, при этом раскрашивая его всеми цветами радуги.

Эрнест взялся за стальную ручку и одёрнул её. Дверь автомобиля устремилась вверх, подобно птичьему крылу, открывая место для прохода. Ступив своими кожаными подошвами на мокрый асфальт и подавшись из машины с футуристической конструкций, выкрашенной в цвет ночи, Эрнест ощутил, как по его коже закрапали холодные и колкие точки. Мужчина поднёс к лицу руку и в свете множественности фонарей увидел, что вода на его конечности отсвечивала множеством различных цветом, имела вязкую текучесть и если её растереть между пальцев, то очень сильно напоминала масло.

– Господин Эрнест! Господин Эрнест! – Заслышалось где-то в вдалеке.

Мужчина поднял голову и увидел, как к нему подбегает невысокая стройная женщина, так же одевшая строгий классический костюм, но уже женского типа – туфли, рубашку, жилетку и юбку, при этом удерживая в руке два открытых нараспашку зонта.

– Господин Эрнест, нельзя под этим дождём стоять! – прикрикнула девушка и накрыла мужчину брезентовой защитой от странного и очень дурно пахнущего нарастающего ливня.

Эрнест наконец-то смог оглянется по сторонам, когда забрался под зонт, аккуратно взяв его из рук девушки. Повсюду было множество машин самой различной раскраски и стиля. Цвета были все те, которые возможны во вселенной, заканчивая самыми различными и немыслимыми цветовыми вариациями и рисунками. Но вот стиль автомобилей поражал ещё сильнее, словно каждый приехавший старался занять первенство по необычайности форм, а порой и по их уродству. Где-то стояли машины на трёх огромных колёсах, что полностью закрывали собой салон. В других же местах своё место заняли автомобили, похожие на самые различные предметы, начиная от цилиндров и заканчивая звёзды. Но всё же, несмотря на такое разнообразие, больше всего на парковке было обычных строгих, классических машин старой конструкции и стиля.

Внезапно зазвучали слова, попавшие прямиком в уши мужчине и зазвучавшие у него в разуме ярким звоном:

– Господин Эрнест, я Эбигейл, ваш временный куратор от Корпорации «Восточное Единое Торговое Собрание». Назначена, что бы помочь вам понять суть работы Форума Свободы.

Эрнест опустил голову и в его глазах отразились черты лица девушки. Это в основном шатеновые волосы, имеющие локоны, к концам специально обесцвеченные, ниспадающие на аккуратные плечи и ниже, доходя практически до поясницы. Глаза, имеющие расцветку драгоценного щербатого топаза, со щенячьей наивностью смотрели на мужчину. Тонкие и слегка низко посаженные губы не имели ярко-красной расцветки, а к углам сливались с беловатыми щёками, которые, между прочим, были слегка впавшими. Едва крючковатый и острый нос переходил в малость широкий лоб, что с виду, как посчитал Эрнест, придавало девушке лишь вид умного человека.

Осмотр мужчина прервался приятным женским голосом:

– Пройдёмте уже в здание Сената. Скоро уже должно начаться первое заседание Форума Свободы.

Эрнест кинул взгляд вперёд и увидел, как в поднебесье устремляется огромный и в ширину и в высоту небоскрёб, который устремлялся прямиком в поднебесье, приняв на себя облик и цвет ночи.

– Пойдёмте, – ответил мужчина и пошёл к входу, так, что каждый его шаг перемахивал по небольшой лужице, а девушка еле как поспевала за своим подопечным, назначенного Компанией.

Как только Эрнест подошёл к пластиковым прозрачным дверям, они самостоятельно распахнулись внутрь, подобно приглашая мужчину, для того, что бы он прошёл. Депутат сначала чуть приостановился, и кинул смущённый взгляд на это действо, но быстро всё сообразив, более уверенно прошёл вперёд.

– Вы в первый раз видите само открывающиеся двери древней конструкции? – Прозвучал вопрос женщины.

Эрнест в нём уловил толику игривости, перемешанную с лёгким, еле усматриваемым сарказмом и желанием подколоть своего собеседника.

– На севере Восточной Бюрократии вы не встретите даже тех технологий, что зовёте «древними». – В ответе мужчине послышались нотки незначительного презрения, перемешанного с холодом безразличия. – У нас, в «узлах», временами даже отопления не было, и дров не подвозили, не говоря уже об электричестве.

– Что ж, здесь вы почувствуете все блага цивилизации, предоставленные Корпорацией.

Внутри холл был самым обычным и даже немного неприлично маленьким для того грандиозного сооружения, как здание, оплот и место заседания Федерального Сената, что должен был отсюда управлять всей страной. За входом пол умащался обычной керамической бежевой плиткой, испачканной грязными следами. Помещение входа было настолько мизерным, что по правую руку было всего лишь одно окно, уставленное различными горшками с растениями, а впереди наискось стоял стол, как на многих пропускных пунктах, примыкающей к лестнице на второй этаж.

– Стоять, вы куда!?

Эрнест, ориентируясь на источник звука, посмотрел на высокий стол, из-за которого не было видно говорившего, и размашистым шагом направился туда, но Эбигейл его опередила.

– Мы на заседание. – Быстро кинула девушка, как только приблизившись к столу.

Мужчина подошёл к посту и посмотрел за него, желая увидеть говорившего. Это была самая обычная секретарша, которых некогда было бесчисленное множество, а сейчас, ухоженная и приятная на вид девушка в этом безумном мире работница стала такой же редкостью, как исчезающий вид.

– Ваши пропуски, пожалуйста.

Просьба светловолосой секретарши не была похожа на просьбу, ибо прозвучала подобно струящейся музыке, прозвучавшей в помещении. Такой же мягкой и приятной.

Эбигейл вынула из небольшой сумочки два листка и подала их на стол. Спустя пару секунд, проявившихся в копошениях у компьютера, простучав по клавишам, секретарша вернула два пропуска и сказала:

– Поднимайтесь быстрее, вот-вот начнётся заседание. Практически все уже там.

Куратор мужчина направилась уверенным шагом к блестящим дверям лифта, которые находились по левую сторону от входа. И если девушка шла быстрее, то вот шаг её подопечного стал более опасливым и подломанным в коленях.

Эрнест и Эбигейл забрались в лифт. Женщина аккуратными, даже с виду хрупкими тонкими пальцами, прикоснулась к сенсорным кнопкам, и механизмы заработали, уводя передвижное устройство высоко вверх, на довольно ошеломительной скорости. При стремительном передвижении наверх у мужчины слегка закружилась голова, и он приложился спиной на стенку.

– Никогда не ездили на лифтах?

На этот раз Эрнест в звоне речи своей наставницы не заметил ни толики язвительности, ни сарказма или игривости.

– Не на таких быстрых. На севре лифты едва ли не на паровой тяге.

Тонкие края губ девушки потянулись кверху, и на её лице расцвела искренняя улыбка, украсившая её лик. Но Эрнест не придал этому никакого значения, лишь приняв это как обычный факт в действии.

Тут же прозвучал звонкий щелчок, и лифт мгновенно, на грани внезапности, прекратил собственное движение. Двери распахнулись, виду представился небольшой коридорчик, окрашенный в зелёный цвет, а заканчивался он деревянными дверями.

Эбигейл повернулась и посмотрела на своего подопечного.

– Прежде чем мы войдём, я должна объяснить несколько вещей. Во-первых, ты должен говорить и обращаться с вопросами пока ко мне или представителями из других Корпораций. Это самые адекватные люди в этих застенках. Во-вторых, не обращайся ни к кому из Палаты Народной Свободы из части Законодательного Конгресса. Ты же помнишь, что у нас двухпалатный парламент. Первая это Законодательный Конгресс, а вторая – Региональное Собрание. Первая плата разделилась на две части. В первой заседают все те, кого и стоит опасаться, а во второй – самые ущербные и подавленные личности, кроме тех, кто послан Корпорациями. Ну и в третьих…

– Не называй никого по видимому полу, обращайся только по именам, которые сами выбрали себе люди. – Закончил за девушкой уже сам мужчина. – Мне Матвей объяснял эти правила.

– Вот и хорошо. – На выдохе прозвучали слова, и тут лицо девушки стало более строгим и серым. – А теперь, Эрнест, приготовься увидеть преисподнею.

Два депутата, представленных в Региональном Собрании направились к деревянной двери. Мужчина чувствовал постоянную дрожь в коленях, сомнения, но несмотря, ни на что, продолжал идти вперёд. Девушка ухватилась двумя руками за ручки дверей и открыла их нараспашку.

В глаза и разум мужчине неистовой волной рванул не удивительный интерьер и постановка зала главного законодательного органа страны. Не его размеры и устройство, а то обильное расплескавшееся на волю количество «духовно просвещенных индивидов, имеющих ориентацию на свободу» вызвали приступ отвращения. У Эрнеста начала болеть голова, совершенно не от стоявшего дикого гула, а веки самопроизвольно опускаться, от того, что они увидели. Неимоверно огромный океан «гендерного и идеологического» разнообразия, что хлынул сюда нечестивым потоком, парализовал сознание мужчина и он даже не мог ступить и шагу вперёд, ноги словно налились свинцом, а рот, его челюсть так и спешила распахнуться от визуального и идейного шока.

Глаза Эрнеста, зрачки и радужка бегали как бешенные, всё стремясь окинуть взглядом каждый уголок этого помещения с его богопротивным разнообразием, что бы запечатлеть его в памяти.

Высокие стены места, где заседал весь законодательный орган были облицованы белоснежным мрамором, а потолок имел богатую расписку, словно в богатом соборе эпохи Возрождения, а с центра его свисала огромная люстра, представленная самым настоящим лучезарным и сверкающим «тортом» из прекрасных гравированных бриллиантов.

Сам зал заседания всего Сената, или Форума Свободы был разделён на три, последовательных и нависающих друг на друга яруса, в которых заседали по пятьсот человек. Внутри самих ярусов, кроме первого, были разделения на два сектора. А у самого подножья ярусов, практически у одной из стенок находилась площадка для выступающих людей. Каждый ярус отделялся от другого участка высокой ступенью и деревянной резной мощной темноватой перегородкой, которая ограждала края. Каждое посадочное место в этом помещении было представлено отдельным едва ли не высоким троном, имевшим остроконечную спинку, сделанную из дуба с посеребрёнными узорами. И у места, где стояла кафедра для выступающих, у самой стены, стояло три престольных трона, уходящих под специальный стол заседаний. Каждый трон из этих троих имел золотую окантовку по углам, а стол заседаний имел выплавленный из платины герб государства, крепившийся к видной ко всем части стола.

Но, не своим роскошным и помпезным видом было богато это помещение. Его главным «достоинством» стали депутаты, которые тут работали. Законотворцы, хотевшие лишь блага для народа… Конечно же то благо, которое хотели и принимали они.