Читать книгу: «Под ласковым солнцем: Там, где ангелам нет места», страница 25
Глава двадцать шестая. Государство по найму
В это же время. Городской департамент «Управления Олигархическими Финансами».
«Наёмничество – суть нашего свободного рыночного мира, лишённого всяких предрассудков в виде альтруизма, морального долга, патриотизма и прочей ерунды, сдерживающей Свободу во всех её проявлениях.
Кто же есть наёмники? Это не те, кто просто работают по договору. Наёмники есть группа людей, что во имя становления рынка, готовы отказаться от презренной морали принадлежности к кому-либо и стать вершителем воли контракта
Ну а что же с институтами государства? Как говорит нам теория договоров – оно тоже наёмное. Представляете, в нашем свободном мирке всё покупается, всё продаётся, в том числе и линия государственной политики. Наёмное государство – вот к чему мы должны стремиться, ибо таким образом все субъекты рынка и народного управления смогут диктовать ему свою суверенную волю, которую он должен будет исполнить.
Наёмное государство не нуждается в том, чтобы оно искало указание для пути. Дорогу ему укажут его владельцы и хозяева. Государство по найму есть залог того, что оно будет исполнять волю строго тех, кто заказал его, согласно священной рыночной воле контракта».
– Приказ-проповедь, Главного Антидуховного Совета Культа Конституции.
Помещение хоть и не блистало великолепием или изыском, как то в органах «общественно-либерального управления», где есть и золотые статуи, но для слуги региональной власти это верх, о котором можно мечтать.
Выкрашенный в светло-зелёный цвет, с потолка до пола, он действовал на единственного владельца успокаивающе. Для человека, усердно кропающего над бумагами, фанатичное увлечение делами государства. Пускай делами неблагодарными, лишёнными достойной оплаты и погрязшими в бесконечных претензиях «О нарушении прав». Но для черноволосого мужчины это всяко лучше, чем пересчитывать младенцев или отписывать новые партии новопроизведённых детей в распоряжение «Вестникам Свободы».
Единственный стол, набитый бумагами, ибо проработав далеко на востоке, мужчина лишён навыка работы с голографическим планшетом; один стул на колёсиках, практический лишённый движения и с изорванным тканевым покрытием; одинешенек лишь диван, протёртый до такой степени, что коричневая ткань на нём стала белой и практический испарилась: всё это являлось бедной мебелью слуги властей региона. Олиграхат не особо любил тратить деньги на дела государственные, предпочитая их больше вкладывать в дела Корпорации.
Раздался звук, оторвавшийся мужчину в белой рубашке от работы, заставив его обратить внимание на настойчивый стук в дверь.
– Проходите! – Крикнул мужчина, снова погрузившись в работу.
Дверь скрипнула, издав такой крик, будто она в этот момент готова сорваться с петель. В кабинет сначала ворвался запах дорого парфюма, и только потом появились зрительные образы. Высокий, плотный человек, в отчётливо мужском пальто, кожаные перчатки покрывали руки, удерживающие трость. Несколько седоватых волосков зачёсывались на бок, а на старческом лице читалось беспокойство и мудрость. Чёрные брюки, слегка покрывавшие кожаные туфли, так и сияли своей дороговизной. А наручные часы, слегка выглядывающие на стыке пальто и перчатки, так и манили своим золотистым свечением.
– Я смотрю, ты снова за любимым делом. – Голос пожилого человека прозвучал умудрённостью и дрожал от изношенности лёгких. – Я рад тебя видеть таким.
Калгар оторвал голову от бумаг и, завидев столь знакомые черты лица, невольно улыбнулся, указав на диван:
– Ох, Матвей. Присаживайся.
Вошедший мужчина презрительным взглядом окинул изорванную мебель и посылом шутки произнёс:
– Эрнест, за что ты меня так ненавидишь?
В светло-синих очах работника Олигархата пробежал свет усмешки.
– Ладно, рассказывай, зачем так далеко прилетел. Что тебя так далеко от Восточной Бюрократии привело?
– Дык-с-с, извиниться. – Матвей сложил обе руки на трости, прежде чем продолжил. – Это ж тебя по моей вине так потрепало, и тебя продали, как тетрадки на школьном рынке.
– Ничего страшного. – Эрнест отложил работу. – Зато я…
– Встретился с Эбигейл? – Превентивно спросил гость, не снимая широкой улыбки, не лишённой подколки. – Да, мне уже всё рассказали и я знаю.
– Мда. – Вязкость и неудобства пролилась из слов Калгара. – Я только развёлся с Маргарет и тут. Сам понимаешь.
– Ты думаешь, плохо, что ты поступил, руководствуясь чувствами? – Упрёку в словах не было предела. – Послушай, юноша, как сообщают новости, твоя Маргарет стала у Верховной Матери одной из любовниц.
– Любовниц!? – Мерзость и удивление срослись воедино в громком вопросе. – Это как?
– Да вот так вот. Ты же сам помнишь, что все феминистки, во главе Феминисткой Матриархальной Республике, проповедую ту мерзость, которую зовут «лесбийской любовью». – Матвей, активно жестикулируя правой рукой, словно наматывал слова на конечность, чуть пригнувшись. – Они называют это «первой и истинной любовью, ибо весь род мужско-ориентированных гендеров не способен к проявлению любви как такой». – Отвращение полыхало в каждой букве, произносимой мужчиной. – Современные ревнители женских прав считают, что в любом взаимодействии с женщинами мы пытаемся их угнетать, в том числе и в любви. А поэтому истинная любовь есть между двумя женщинами, а остальные должны ей подчиняться.
– Мерзость. В печку их всех.
– Согласен. – В воздухе промелькнула пауза, пока Матвей вновь сцеплял руки на трости. – Скажи, мне как ты работаешь?
– Хорошо. Занимаюсь практически тем же, чем и в Восточной Бюрократии. Не хватает только лютого холода и постоянных болезней.
– А чем занимается Эбигейл?
– Ей повезло чуть больше. – Эрнест подобрал пустой лист и стал его сминать. – Она работает в информационном отделе. Когда Культ Конституции нашёл на наши места работник более… обученных, нас просто передали региональной власти, как «человеко-капиталистический дар». – В руках у парня получился самодельный кораблик. – Вот в принципе и всё. Живём мы, конечно в квартире одного рабочего с его женой. Это в квартале бедных.
Нежданно-негаданно в кабинет ворвалось три, отдалённо похожих на нормального человека существа. Один из них, пройдя резко пихнул Матвея в плечо и слуга Корпорации решил присесть, понаблюдать за действом.
Три «человека». Первый, самый тучный, с четырьмя подбородками, выкрашенный в алый цвет, с оголённым огромным, вылезающим пузом, мужчина. У него из длинных волос вылезали вставленные в череп бычьи рога, а из носа торчало огромное кольцо. Его налитые яркой алой краской глаза так и блестели от ярости. Второй, похожий на пернатого, худущий до изнеможения, так же мужчина. У него вместо носа светился зелёный клюв, а по всему телу натыканы фиолетовые перья. В глазах так и манила пустота. И третья, вся в татуировках девушка, с крабовыми клешнями вместо ладоней, выбравшая для одежды кожаную мини-юбку и нейлоновую куртку. Только вот её волосы представляли собой шипастые насаждения, высаженные как у ёжика.
– Вот скажи нам, дядя. – Грубо и не прилично, резким голосом, начал «бык». – Вот что ты творишь, гнида?
– Что собственно случилось? – Вежливо, сохраняя лицо и посматривая на Эрнеста, задал вопрос Эрнест.
– Скажи нам, гражданам, воюющим с вами, как с представителями тоталитарного института, почему ты так наглеешь? А?!
– Ох, я слышу на дню, что я слуга тоталитаризма раз двадцать. – Усердно делая вид работы над бумагами, отвечал Эрнест. – Выражайтесь пожалуйста конкретнее. Тогда я смогу понять, что вы хотите. – Лицо мужчины при ответе оставалось по-настоящему каменным.
– Почему Ассоциации ЛГБТПАиПНА, Свободному Обществу Потребления и Союзу Людей-Птиц было отказано в доступе к «финансовому кошельку города»?
– Потому что это ведение региональной власти. У этих обществ нет договора пользования «финансовым кошельком».
«Бык» со всей силу ударил по столу с такой силы, что он едва не развалился.
– Ты, смеешь от «Вестников Свободы» утаивать деньги государства. А как же народный доступ, гарантированный нам Конституцией? Мы обязаны получать доступ к деньгам государства, ибо «это лишь поспособствует народному благосостоянию». – Кого-то процитировав набычился мужчина. – К тому же, мы долго пишем снести этот хренов детский сад! Он мешает всем чайлдфри одним своим видом! Пусть эти свиноматки сами воспитывают своих личинусов.
Эрнест понимал, что ответить нечем. На их стороне закон. Он, по букве закона должен отдать ключи и дать доступ к «финансовому кошельку» и оттуда пропадут все деньги, откладываемые на здравоохранение, ибо таким образом «реализуется право народа на доступ к государственности». Каскад бредовых законов позволял «Вестникам Свободы» разрушать целые детские сады, если они не принадлежат Корпорациям.
– Этот детский сад противоречит нашим требованиям, – завопила голосом раненной чайки «птица», – защищаемым Антисемейным Кодексом, а именно: «Если учреждение, воспитывающее детей, не принадлежащие частному лицу, наносит вред интересам или убеждениям всех чайлдфри, то данное учреждение следует упразднить». – «Птица взревела как пикирующий коршун. – Так почему наши права не защищаются! А! Вы посмотрите, в Английской Республике уже давно введены ограничения для родителей не из «Вестников Свободы».
– Простите, – Эрнест говорил всё так же сдержанно, – но во всей Либеральной Капиталистической Республике введены ограничения. Вы сами знаете, что для всех родителей введены соответствующие ограничения. – Мужчина быстро нашёл нужный листок и стал зачитывать с него. – Так, родителям запрещается появляться с детьми в публичных местах, чтобы не нанести моральный вред чайлдфри. Так же во многих регионах уже запрещено иметь статус родителей для всех не «Вестников Свободы».
– К примеру?! А!? – верещала «птица». – Вы можете назвать примеры, или так и будите бросаться в нас голословием?!
– В «Центре Свободы», в Германской Марке, в Датском Демократическом Королевстве, в Федеральной Военной Республике. – Пока длилось перечисление всех регионов, мирно сидящий Матвей едва не упал в объятия к Морфею. – Вот и всё. В этих регионах запрещено иметь детей всем «антипрогрессивным социальным элементам».
– Но примеры?!
– Вы же должны помнить, как вчера полиция задержала одну мать.
– Мать?! Нет такого слова в нашем свободном лексиконе, ибо это оскорбляет права всех…!
– Я вас понял. – Остановил верещащий поток слов мужчина, искривив лицо в недовольстве. – Женско-ориентированный гендер, не зарегистрированный как член «либерально-народной бюрократии» вывел своего мальчика.
– Мальчика?! Как он мог определиться, кто он до своего совершеннолетия?! Вы не смеете его так называть!
– Хорошо. Ребёнка. Вывела своего ребёнка. Полиция её тут же задержала, так как это был «акт незаконного и нелиберального воспитания».
– Вот же хорошо, когда наша полиция работает на благо народа. Акт воспитания в несвободе и получи тюрьму. Вот это и есть либеральная справедливость. – Торжествуя, радовался «бык».
– У вас есть ещё какие-то претензии? – Зацепившись за нить, попытался соскочить со всех тем Эрнест.
– Нет, конечно! Почему, во имя становления сексуальной культуры и свободы сексуальных связей, в шестой класс не пустили гранд-растлителя Виколу?
– А зачем?
– Как же!? – Возмутилась женщина, как бешеная, начиная жестикулировать руками. – Он должен научить детей, что само удовлетворяться, чем раньше, это хорошо, что отсутствие постоянного партнёра это правильно, что совокупление со всеми живыми существами есть Свобода сексуальности, а семья из двух человек это не семья.
– А раньше этому не учат?
– Для закрепления?! И начала практики! – Воскликнул «бык».
– К тому, когда решится вопрос о прекращении домогательств со стороны рекламной компании? – Возмущение, сплетаемое с уст девушки, ширилось с каждой секундой. – Меня, как представительницу феминизма, это оскорбляет.
– Как вас рекламная кампания может домогаться? – Удивление, выраженное в ошарашенном взгляде, настигло даже Матвея.
– Как? Я вам скажу! Мужско-ориентированный гендер, рекламирующий одежду, нарушает сразу несколько моих прав! Он смотрит на меня слишком вожделенно! – Женщина стала ходить по кабинету, словно говоря сама с собой. – У меня даже есть триста подписей от прогрессирующих феминисток. – От слова «прогрессирующих» на лице Эрнеста вспыхнула улыбка, сбившую женщину. – А…э… ах да! Он также во время рекламы призывает нас двигаться больше. Вы понимаете, что это прямой призыв женщины к действию, против её воли. Это её угнетение! Знаете ли…
– Что вы хотите? – Эрнест положил рядом бумажку, делая вид, что сейчас будет записывать за девушкой её требования.
– Мы хотим, чтобы этого мужчину привлекли к ответственности, за наше угнетение, как то было в Шотландском Герцогстве. – Поучительно тряся пальцев словно сарделькой, твердила женщина. – Один мужско-ориентированный гендер пошутил, в рекламе, что женщина должна быть с мужем. Его тут же завернули, упаковали и отправили в тюрьму, за принижение женских способностей к одиночеству и предпосылку тоталитарно-семейного угнетения.
Тут кабинет, посреди самого разгара диалога вошла субтильная девушка, на невысоких каблуках. На ней слегка трепыхалось синеватое платье, спускавшееся прямиком до колен и покрывавшее руки до запястий. Карие глаза так и манили своим смазливым великолепием, а еле-еле смуглые черты лица внушали ощущение, что рядом с вами находится сошедший с небес ангел.
– Твоя внешность не соответствует Феминистскому Кодексу! – Взревела «птица». – Так ты только убеждаешь общество, что все мы милые и беззащитные! Как ты смеешь предавать своих сестёр!
Пожав плечами, разведя руками, девушка просто ответила:
– Я не принадлежу к феминисткам.
«Бык», приложив руку к подбородку задумчиво выдал:
– Если, гражданин не принадлежит к «Вестникам Свободы», то он может быть использован в целях удовлетворения потребностей становления Свободы всеми членами «либерально-народной бюрократии».
– На что вы намекаете? – С тембром скользящего страха вопросила Эбигейл.
– На то, что сейчас мы тебя будем использовать. Ну, для нужд Свободы. – Устрашающе изрёк мужчина в два метра высотой и ещё полтора в ширину, став устрашающе надвигаться на девушку.
Внезапно трость Матвей метнулась к верху, как шлагбаум, преградив путь «быку», отчего тот опешил.
– Ты чё дядя? Совсем попутал?
– Хм, не рекомендую. А то очень сильно пожалеешь. Я тебе-то рога пообломаю.
– Ну, попробуй, старый пердун.
Вызов принят. Матвей вынул, дотянулся пальцем до устройства у шеи, похожему на бусинку, отчётливо произнеся в неё:
– Ребята, быстро ко мне.
Через пару минут небольшой и тесный кабинет набили шестеро бойцов в синей пиксельной форме и тяжёлых ботинках. Настоящие бугаи, похожие на двухметровые шкафы. С такими и «бык» мог показаться маленькими. Горы мускул, а не жира, как их соперник.
– Звали, босс? – Обратился один из бойцов к Матвею, разминая костяшки.
– Конечно. – Пожилой мужчина поднял руку, указав на «гостей». – Выведете отсюда эту корову и двух куриц, и пусть они забудут дорогу сюда.
Бойцы быстро взяли «быка» за рога. Раздался страшный хруст и два имплантата в черепе обломились. Но поступив более простым приёмом – заломив руки, наёмники быстренько вывели всех прочь из кабинета.
Эрнест моментально подорвался с места. Он стремился как можно быстрее заключить Эбигейл в свои объятия, чтобы поскорее успокоить девушку, которую собирались использовать для «удовлетворения потребностей Свободы». Она не плакала и даже не беспокоилась. Обескураженность взяла верх над разумом и дама до сих пор пыталась понять, что здесь произошло.
– Совсем обнаглели. Дикое племя. Точно, одичали от своей свободы.
– Спасибо, Матвей. – Сокрушался Эрнест. – Ты спас нас.
– Да не за что. – Бодро провещал старик. – Если кто-то будет ещё донимать, зовите, мой охранники всегда выручат. – С добродушной улыбкой пошутил пожилой человек, тут же скинув улыбку. – А вы не слышали последнюю новость?
– Какую?
– Да, под Микардо бой был. Говорят, что народ возле города одичал так, что людей сгоняли прямо в леса. Там они и построили свою цивилизацию. А теперь они сгорели в огне тех, кто его породил. – Как будто издеваясь над всей либеральной действительностью, твердил Матвей.
– Скажи, ты же пришёл не только для того, чтоб сообщить нам о новостях? – Держа за талию свою возлюбленную, обратился Эрнест.
– Да, я пришёл, чтобы вам сообщить о грядущих изменениях. – Лик Матвея отражал все грани серьёзностей, обладающей на пике параноидального беспокойства. – Мне сказали, что близок «Час Конца Найма».
– Что? – В один голос, вопросила пара.
– Вы должны понимать, что наше государство живёт на основах идеи наёмничества всего и вся. Её выдвинул ещё «перволиберальник» Локк, как нам говорит история. Как вы думаете, сегодняшний визит этих сумасшедших был случайным?
– Не знаю. Я ничего не знаю, с тех самых пор, как покинул «Центр Свободы».
– Они тоже понимают, что грядёт «Великое Перезаключение Контракта». – Слуга Корпорации встал с дивана, сложив руки на трости. – Поймите, ещё Культ Конституции сказал, что с этим государством договор будет заключён на тридцать лет. Все понимают, что с уходящего исполнителя надо что-нибудь забрать, иначе потом будет поздно. Это шакализм в абсолюте.
– Подожди, а зачем нам это?
– Когда проходит «Час Конца Найма», все слуги государства автоматически складывают свои обязанности. Все ориентируются в этом смысле на Локка и его концепцию. Если государство – результат найма, то когда прекращается срок действия договора, наступает анархия.
– И?
– Вы должны бежать. «Вестники Свободы» начинают думать, что момент «абсолютного либертинизма» вот-вот настанет и начинают отрываться во всю. И в первую очередь…
– На приспешниках всех тоталитарных институтов. – Закончил Эрнест, прижав девушку чуть сильнее.
– Государство по найму, – стал издеваться над концепцией Матвей, искрив голос в сарказме и иронии, – как считают они, это великая идея, согласно которой все институты «главного тоталитариста» служат идеям «либерально-гражданской бюрократии». Но у нас не получилось достойного и справедливого государства, ведущего грамотную политику. У нас получился безжалостное государство-наёмник, исполняющее волю против всех, кто не вошёл в круг избранных и бессильное, немощное против нанимателя. Чувствуя поддержку наёмника, те дикари, величающие себя «Вестниками Свободы».
– Как это понять? – Эрнест действительно не понимал того, о чём твердит ему Матвей, находясь так далеко от той кухни, где вершатся повседневные дела Корпорации и государства.
– Это «теория абсолютного договора», выведенная из идей Локка. Она и лежит в бредовой концепции «Развитого Либерализма», где государство отомрёт, когда кончится срок контракта.
– Так что нам делать?
Матвей развёл рукой, указав в сторону открытой двери и во всеуслышание заявил:
– Бери Эбигейл под руку, и бегите отсюда. Неситесь как можно дальше. – Член Компании призадумался, засуну руку в карман. Через секунду в пальцах, обтянутых кожаными перчатками сверкнула белоснежная бумажка, которую Матвей протянул другу:
– Держи. Там адрес, он тебе будет интересен. Верни себе остатки семьи.
Глава двадцать седьмая. «Семья» в сборе… переборе
Вечер. Скатриума.
«Семья? Что это для нас? Каково её место в мире, построенном на концепции Развитого Либерализма? – Это есть вопросы, на которые нет точных ответов, дающих нам понимание этого дремучего института, которому место на кладбище истории. Что ж, ведомый всеми либерально-свободническими доктринами я попытаюсь описать её статус и динамику.
Первая, самая просвещённая и свободомыслящая семья есть уже не семья, а собрание граждан, объеденных лишь одной священной идеей освобождения от моральных оков, сдерживающих всякое развитие личности. Тут нет брачных уз, только единое понимание того, что лучше сплестись в экстазе прогресса. Матерей, отцов, детей, дедушек и бабушек – нет, сама свобода отказывает в таких названиях, ибо они на протяжении тысячелетий оскорбляли тех, кто себя таковыми не считает. Звероформированные, ЛГБТПАиПНА, человекообразные андройды: все скрутились в танце освобождающей похоти, объединив себя антисемейными узами. Да, тут нет семьи, ибо название сие прогрессивному явлению – антисемья.
Но есть граждане, единящие себя не по старым дремучим тоталитарно-традиционным законам, но и не вступившие за тонкую грань дарующей свободу антисемейной оргии. Мужско и женско-ориентированные гендеры, создающие одногендерные объедения, с целью любви есть ступень развития перед планкой освобождающей от всякой моральности. Одногендерные околосемья, где каждый их член сплёлся с агонией удовольствия и стал истинным адептом нашей великой Концепции, это путь к прогрессу Свободы. Их участников сей просвещённого объедения должно быть больше трёх, ибо свобода это явление массовое.
Два единых «Вестника Свободы», объединённые брачными узами есть начало либерального прогресса в отношениях. Звероформированные и люди, андройды и зоолюди, предметы и всё, что угодно – сочетание таких носителей либерального прогресса, в одной семье, где есть место, только двоим «Вестника Свободы», это самое начало пути антисемейного прогресса. Это есть полусемья.
И на самом последнем месте, выброшенная за всякую грань света прогресса, расположилась семья обычная, которая прислужник гнилого и противного нам каскада так называемых «традиционных ценностей». Тут нет свету прогресса, ибо граждане именуют себя там «мать» и «отец», «мужчина» и «женщина». Проклятье! Но это противоречит всякой идее освобождение от гендерно-родительских нареканий! Мы накладываем проклятье на такую семью. Анафема нашего просвещённого общества Развитого Либерализма» должна попрать эту семью. Спускайте псов развития с цепей и разрывайте это объедение на куски, во имя просвещённости и прогресса. Уничтожайте их, ибо так говорю не я, а сама концепция Развитого Либерализма!
Вот я и помог разобраться вам, что есть противная всякому либеральному прогрессу семья; только вступившая на этот путь полусемья; уверенно шагающая околосемья и самое просвещённое объедение, отринувшее тьму всякой ханжеской дремучести – антисемья. Почитайте три последних объедения, ибо они вступили на просвещённый путь Свободы и собирания Прав. И выжигайте огнём просвещения семьи традиционные, ибо они есть оплот антилиберлизации общества нашего».
– Закон-поучение Гроссмейстиария Культа Конституции.
Тучи медленно сгущались над городом, раскинувшимся прямо перед горами некогда гордого Уэльса. Тень падала прямо на огромные дома, и на кварталы бедных, словно возвещая о чём-то ужасном.
Холодный массив надвигался прямо с севера, гоня за собой и массивы туч, заставляя теменью, достойной торжества тьмы, стягивать небеса тяжёлыми, налитыми грузным свинцом облаками.
По последним новостям на Скатриуму с самого севера, со стороны Шотландского Герцогства и Ирландского Унитарного Консульства надвигается страшный и всепоглощающий шторм. Снежные бури, ледяные дожди и промораживающий до костей ветер накрыли плащом смертельной зимы весь норд и движутся на Уэльс, готовясь заключить и этот регион в свои морозные и штормовые объятия.
Но тем, кто пляшет в вечном празднестве плотского рая, всё равно на погоду, ибо ничто не может остановить оргий, направленных на получение удовольствий, что уже не право, а закон общества.
В пятнадцати городах Уэльского Олигархата уже даны объявления о начале «празднеств». Горожане, обезумевшие от пьянства Свободой, решили окунуться в импульсивную криофилию. Совокупление группами на снегу, набивание вен токсичными ядами и наркотиками, агонизируя от холодного прикосновения снега, противные действа со снегом, где он сам становится участником безумств: всё это стало лишь малой толикой изливающегося сумасшествия. В северных городах Уэльса, все мужско-ориентированные гендеры – обожатели розовых платьев, собирались пройти маршем по бедным кварталам, выискивая всякого, кто противиться новому миру и свободным устоям. Городские администрации уже выделили деньги на многотысячные марши, бросив на произвол судьбы тех, кто должен получить пенсии из этих денег.
Для кого-то такие новости казались лишь само собой разумеющимся в мире прав и свобод, но вот находились и те, кого брал шок от содержания вестей. Да, есть ещё в новом Содоме те, кто готов решительно отказаться от иглы, травы и множественных игрушек для «актов Свободы».
По Скатриуме продвигал пара таких человек. Всего двое парней, но всё же, по количеству таких же, это целый легион среди либеральных безбожников. Первый, высокий и беловолосый, широкоплечий, как викинг и такой же угрюмый. В зелено-болотных глазах повис хлад, сравнимый с северными ветрами, и источалось возмущение от увиденного.
Роботы, похожие на людей, идущие под ручку со своими «любовниками». Каждый механизм, похожий на человека, приравнивался к таковому. И этот парень знал это, что воспламеняло в душе огонь негодований. Он помнил лекции, на которых рассказывали, что «граждане-механизмы» защищаются в судах, к ним такое отношение, как и к «Вестникам Свободы», они получают такие же социальные пособия.
ИК-12, Железный Плут, АркКо-56, ЦУ-81: все эти имена отпечатались в памяти юноши, будто их выжгли там неведомым клеймом и навсегда закрепили. Названия андройдов, которые за последние недели выиграли дела у живых граждан. И не только выиграли, а также вступили в брак. Парень с отвращением вспоминал, что слова выйти «замуж», или же «жениться» являются запрещёнными, так как «наглейшим традиционным образом оскорбляют права ЛГБТПАиПНА и звероформированных», а также все объедения феминисток, ибо жениться в их смысле – «вступить в процесс семейного угнетения».
В глазах и бурлящих мыслях юноши сей признавалось мерзостью, с которой не сравнится религиозный фанатизм южного соседа – Автократорство Рейх, ведущего бесконечную войну за истинную праведность. Теперь же парень, имя которому Габриель, понимал, чего так боялись иерархи церкви и Культа Государства.
Второй юноша, чернявый, довольно стройный, но с глазами, как далёкий атактический лёд. Он пробыл в стране, имя чьё отзывается страхом в сердцах тех, кто смеет думать о древней традиционной семье, существовавшей из глубины веков, и стремится воспитывать своих детей в строгости да сдержанности. Название державы, с которой ассоциируется тысяча флагов, тысячи объедений, суть которых сводится к одному – оторвать человека от всех старых постулатов жизни, и ввергнуть в экстазы и бесконечную Свободы.
Лютер прекрасно знал, что к чему. Мужчины в голубых, розовых платьях на шпильках его не смущали, но отторгали. Женщины, готовые за свои права порвать любого, кто встанет на их пути. И легионы бесполых, именующих себя освобождёнными от всяких предрассудков гендера. Юноша всё понимал, но ничего сделать не мог, ибо воздаяние настигнет его раньше, чем он посмеет высказать свободное мнение, противоречащее принципам Свободы.
Габриель и Лютер, два разных мира, но так похожих. Их миры, солнца, что сияют над ними, настолько же разные, сколько и похожи. Два близнеца, из разной материи, две стороны одной монеты. Мир, Старый Свет как будто надсмехался над бытием, склепав два «абсолюта», старающихся показать себя разными и одновременно демонстрирующий истинность их родства.
– Лютер, – подняв руку, облачённую в кожаный рукав пальто, бодро обратился к своему другу, – ты так и не сказал, а куда же мы идём.
– Ох, не в самое хорошее место. – Юноша запустил руку в карман куртки. – Это дом триста двенадцать, квартира один. – Осмотревшись по сторонам, устремив взгляд в пролёты небоскрёбов, юноша мрачно констатировал. – Ещё пара минут и мы подойдём к дому.
– Что же ты там забыл? – В шутливом тоне попытался скрыть серьёзный вопрос Габриель. – Что нам там делать?
– Правильней говорить не что, а кого.
– Так и…
– Амалию. – Резко выдал Лютер. – Она пошла к одной преподавательнице, у нас на кафедре. А в том доме живёт вся её антисемья.
– Антисемья? – Недоумение в вопросе вызвало у проходящих горожан толику сомнения о вменяемости парня. – Это что за образование? – На пол тона тише вопросил Габриель.
– Долго объяснять. Придём, увидишь.
– Хоть самую малость. – Грузно просил немногословный юноша.
– Всё, что связано с семьёй, только наоборот. – Жестикулируя, пытался выдать не понимаемое Лютер. – Если в… – оглядевшись по сторонам, удостоверившись в том, что никто не услышит слов, юноша шёпотом продолжил, – нормальной семье ценятся верность, взаимоуважение, целомудрие, спокойствие и тому подобное. То в антисемье все не-ценности почитаются с двойным рвением.
– Не самое лучшее объяснение. Лучше приду и увижу.
– Вот и я о том говорю.
Лютер и Габриель продолжили неблизкий путь к нужному дому. Дороги по городу аккуратно ограждали каждый дом, ибо он становился «Домовым Образованием», где правят свои законы, своё управление и тому подобное.
Калгар всегда вспоминал недобрыми словами о пятиуровневой системе, «установленной для обеспечения граждан к полнейшему самоуправлению, ибо это способствует становлению Свободы» – как заявляли в Культе Конституции.
Порой целые дома и кварталы выходил из-под управления муниципальной и региональной власти, перекрывая узлы водоснабжения. Другие дома и части города могли умирать от жажды, гибнуть в пламени эпидемий и голода, прозябать в холоде, но Культ Конституции строго-настрого запрещал применять к ним меры принуждения, ибо так мятежники пытаются выразить «гражданскую позицию».
Лютер помнил, что в Микардо вечно протестовали северные кварталы, из-за того, что живущим там «Вестникам Свободы» завозилось недостаточно «игрушек» для плотских утех. Культ Конституции постановил, что их никто не посмеет трогать, пока не удовлетворят требования, связанные с проявлением Самости и Свободы. Но Культ не волновало, что из-за глупого мятежа, срывали поставки продовольствия в город и десяток человек скончался от голода.
Воспоминания развеялись подобно туману, когда на улице, по которой быстро шли парни, им навстречу надвигалось, подобно бури, шествие, организованное женским движением «Почитание Женщины, как борца против института Патриархата».
Габриель, смотря на то, как на помосте девушки, облачённые в кожаные и стягивающие одежды, ведут на цепях десяток мужско-ориентированных гендеров, выдав им какие-то серые невзрачные обноски. Беловолосый юноша помнил, что слово женщина ещё является приемлемым, ибо так попросили феминистки, а вот «мужчина» – слово-агрессор, напоминающее о днях минувшего патриархата.
