Читать книгу: «Под ласковым солнцем: Там, где ангелам нет места», страница 18

– Есть какие-то проблемы? – Мелодия из гортани сзади зазвучала как пение двухструнной расстроенной скрипки. – Может я вам смогу помочь чем-нибудь? Вы только скажите это.

– Да, мы ищем Мастера-Ювенала Притуса Проллера.

– Конечно. Он находится на четвёртом этаже, в кабинете сорок два. Вас проводить туда?

Эрнест ощущал мозгом, как корявый голосок девушки отражается у него в голове и резонирует со стенками черепа. Мужчина почувствовал всеми костями черепа этот проникающий противный голос.

– Спасибо. – Скоротечно бросила Эбигейл и устремилась к первому лифту, стараясь как можно быстрее и увести за собой Эрнеста.

Дама поцокала каблуками по мраморному полу к стеклянно двери быстрого лифта и ловким движением палец активировала несколько кнопок, приведя в действие новенький механизм.

– А-а-а, что это за голос? – Возмущённо и держась за больные уши, в еле сдерживаемой злости, вопросил Эрнест, заходя в лифт.

Эбигейл прикоснулась к ушам и вынула оттуда две крохотные, полупрозрачные пластинки, невинно ответив:

– Прости, я забыла тебе дать их.

– Кого?

– Понимаешь, эта девушка, она думает, что является чайкой, – Эбигейл тут же взялась за поручень, так как лифт устремился вверх, – и помимо перьев под одеждой прислуги, сделала себе ещё и соответствующий голос, но во время операции что-то пошло не так. Поэтому без специального устройства её слушать невозможно. Когда она отдаёт приказы, новенькие работники обливаются кровью из ушей.

– Жуть.

– Ты ещё не видел тут человека-паука.

– А это что за насекомое? – С удивлением вопросил Эрнест, исказив лик в непонимании.

– А ты представь себе мужчину с восьмью руками, на ладони которых прикреплены накладные железы, выделяющие специальный клей, с помощью которого можно цепляться за стены.

– Похоже, мы приехали. – Указав на открывшуюся дверь, вымолвил парень.

Пара тут же покинула лифт и за сущие секунды нашла нужный кабинет, обратившись туда со стуком.

– Входите! – Послышалось за банальной плоской дверью, выточенной из куска хорошего дуба.

Эбигейл и Эрнест одновременно приложились ладонями к дверной ручке, отчего почувствовали теплоту кожных покровов и содрогнулись душами от такого касания. Произошла секундная заминка.

– Да входите уже!

Эрнест прикоснулся к золотистой ручке и отпирал дверь, следуя старым традициям, позволяя даме пройти первой, а потом и сам проследовал вовнутрь, захлопнув за собой кусок древесины. Кабинет не огромен, скорее больше напоминая хорошо обустроенную коморку. Выкрашенные белой эмалью стены отражали свечение источников света, выражая их в бессмысленной композиции ламповых бликов. Под ногами оказалась обычная клеёнка чёрного цвета, резко контрастировавшая со стенами. А впереди имелся только небольшой столик, за которым сидел мужчина в блестящей розовой рубахе и что-то печатал на интерактивном ноутбуке.

– Здравствуйте, парламентарий Эбигейл. – Как только мужчина поднялся, Калгар углядел на работнике и синею юбку, прикрывающую волосатые ноги, и подводку для глаз на лысой и морщинистой голове и накрашенные губы. – Ах, вы мне привели нового парламентария для разъяснительной беседы?

– Да, только можно побыстрее, а то нам ещё в Инкубаторий.

– Ах, Инкубаторий, – склонив голову, в извращённом тоне вымолвил мужчина, – прелестное место. Ладно. – И сделав голос намного строже, человек продолжил. – Прежде чем я начну, хочу вам сказать, что Гранд-Ювенальное управление не является частью Механизма Свободы. Мы давно работаем в структуре Культа Конституции, а поэтому наша встреча не является преступной. Это понятно?

– Вполне. – Эрнест сжал зубы в неописуемой ярости, помня о том, кто позволил забрать у него сына и только из-за правил приличия Калгар себя сдерживал, чтобы не накинуться на работника и не растерзать его.

– Хорошо. Я Мастера-Ювенал Притус Проллер, работник этой отрасли уже двадцать лет и моя задача разъяснять вам парламентариям, какие законы нужно принимать для более благодетельной работы. Задача всего ювенального правосудия состоит в том, чтобы передать детей из неправильных семей в правильные околосемейные сообщества. Так мы повышаем их благополучие и заботимся о детском воспитании.

– Это как? – Проскрипел зубами Эрнест, рыком задавая вопрос.

Эбигейл знала о проблеме Калгара, и что ему пришлось пережить, поэтому легко, практически подобно дуновению ветра коснулась руки парня, чтобы успокоить его.

– Как? Мы изымаем детей из неправильных семей и передаём к тем гражданам, осознающим необходимость воспитания детей на принципах Свободы и саморазвития. У нас так даже имеются списки, согласно которым мы в год должны изъять у «несвободных» семей до сорока процентов детского капитала и передать их в семьи «Вестников Свободы».

– А за что изымают?

Работник заученно ответил:

– Детей, во имя их благополучия и лучшей жизни, а так же избавления от угнетения, эксплуатации, и тираничного воспитания можно изымать по следующим причинам. – И прокашлявшись, накрашенный мужчина зачитал с бумажки. – За: принуждение ребёнка ко всякого рода работе, если он того не захочет того сам; неправильное с точки зрения принципов «Свободы» воспитание, опирающееся на тоталитарно-традиционные постулаты; принуждение детей к посещению учреждений для обучения, если он того сам не захочет; неисполнение детских пожеланий; препятствие ребёнку в сфере реализации его «Самости». – И вновь прокашлявшись, приложив кулак к горлу, вновь заговорил. – Полный список есть у нас на сайте. Лучше туда зайдите и прочитайте. Хорошо?

– Да. А вы не изымаете детей у «Вестников Свободы»?

– Конечно же нет! – С расширенными глазами, ошарашенным видом, воскликнул работник. – Как утверждает Культ Конституции: «Вестники Свободы есть передовая часть общества развитого либерализма, не способная тому, чтобы причинить вред детям, ибо они настолько просвещены, что способны иметь власть над детьми».

– Понятно.

– Я вам сейчас расскажу самое главное. Суть в вашем парламенте, что за три года вы должны принять хотя бы сорок актов, расширяющих наши полномочия по отношению к семьям, отвергающих прогрессивное либерально-просветительское воспитание. Дело в том, что «Вестникам Свободы» по определённым особенностям не дано иметь потомство или это не так часто, как бы хотелось. Культ Конституции определил это как «величайшая жертва, принесённая во имя дела утверждения Свободы». Поэтому, Культ Конституции и создал нас для решения этой великой миссии. Мы должны, нет, мы обязаны сделать так, чтобы «Вестники Свободы» смогли познать радость воспитания детей! – Горделиво, с нотками лже-патриотизма воскликнул Притус. – Изымая детей у тиранов и диктаторов, отвергающих общество развитого либерализма и передавая их истинно прогрессивно мыслящим гражданам, мы приносим ещё одну оплату «Вестникам Свободы» за их великий труд. Это понятно? Теперь вы осознали свою часть работы по услужению «Вестникам Свободы»?

– Абсолютно. – Еле сдерживая гнев, охвативший каждую клеточку его естества, и желание наброситься и избить до состояния полусмерти, всё боле казавшееся вот-вот исполнимым, проскрипел Эрнест.

– Тогда пошли вон отсюда. У меня ещё много работы. – И лукаво улыбнувшись, Мастер-Ювенал добавил. – У меня есть ещё триста семей, из которых мы собираемся выбить детский капитал. И мне надо придумать за что.

Эрнест, сжимая кулаки и зубы от злобы, развернулся и направился к выходу, с ярым желанием покинуть этот кабинет. И как только дверь проскрипела несмазанными петлями Калгар словно выпрыгнул за порог, пропуская Эбигейл.

– Проклятье, я его там чуть не придушил.

– Успокойся. Тише.

– Не могу, Эбигейл. Ты знаешь…

– Да, я знаю, что стало с Лютером. Но его же отдали никуда. Он сразу пошёл в ВУЗ Корпорации.

– И, слава Богу. Но остальные дети. – Возмущённо прошипел мужчина. – Они за что должны расплачиваться?

– Эрнест.

– За то, что их родители нормально воспитывают? За то, что родители не потакают всякому капризу и содержат своё дитя в строгости? За что?

Эбигейл приложила мягкую ладонь к щеке мужчины и ласково, томно, полушёпотом произнесла:

– Я тебя понимаю. Это недопустимо, но мы в таком положении, что мало можем что-либо изменять. Знаешь, как сказано в одной очень старой книге: «Мы не вольны выбирать времена в которые жить».

– Я помню книгу, но не помню конец цитаты. – На губах парня проступила улыбка. – Ты права. Я всё ещё не смерился с потерей Лютера, я не никогда не прощу этой системе, что у меня отняли сына.

– Эрнест, поверь, всё ещё наладится. Всё будет хорошо. – Твердила девушка, буквально умоляя парня успокоиться.

– И всё же… да ты права. – Обхватив руку на щеке своей ладонью, мужчина опустошённо добавил. – Просто поехали в этот Инкубаторий и закончим на сегодня, а то мне становится плохо.

– Хорошо.

Пара за пять минут успела спуститься на лифте в просторное помещение, прошмыгнуть мимо «чайки» и сесть в автомобиль. Эрнест не стал даже ремня цеплять, наплевав на правила дорожного движения. Их путь длился меньше десяти минут. Машина, ведомая современным мотором на мощных батарейках, остановилась возле высотного здания, обитым металлическими листами и сверкающим под светом тусклого солнца. Само здание ограждалось высоким забором и имело практически абсолютную схожесть с огромным заводом, не хватало только дымящейся трубы. У единственного входа, представленного пропускным пунктом в высокой стене, роилось два десятка солдат.

– Ты зачем привезла меня на завод? – Усмехнулся Эрнест.

Эрнест с Эбигейл быстро, стараясь шевелиться, как будто от этого зависит их жизнь, покинули автомобиль и едва ли не бегом направились к входу, на фоне которого восстала незначительная, малозаметная фигура.

Только подбежав к КПП, Эрнест смог отчётливо уловить детали человека. Невысокий рост, балахон из дорогущей атласной ткани, с особым изобилием усыпанный драгоценными камнями и капюшон на лице, полностью скрывший его очертания.

– Стой Эбигейл. – Махнув рукавом, приказал странный человек, ясно похожий на какого-то монаха с обложки учебника по истории. – Я магистр начальной ступени Культа Левиафаний. Послушник, который должен был вас встретить отправлен мною по важному поручению.

– Нас досматривать не будут?

– Нет, парламентёр Эбигейл. Я договорился. А теперь, пожалуйста пройдёмте. Но вынужден предупредить, что я не смогу вас впустить на Инкубаторий, так как мне не дано разрешение. Так что просто пройдёмся, и я объясню коллеге, что к чему.

Триада прошла за КПП и тут же направилась к ближайший небольшой садик с искусственным прудиком и невысокими зелёными кустарниками, так и веющими ароматами пластика и пластмассы.

– Вы знаете, что такое Инкубаторий? – Прозвучал вопрос от магистра Культа Конституции.

– Нет.

– Тогда я вам, пожалуй, расскажу. Все мы знаем, что наше народонаселение в Либеральной Капиталистической Республике не склонно к самостоятельному продолжению рода, ибо большинство людей заняты великим делом построения «абсолютного либертинизма». Общество развитого либерализма построено, но за этим есть и свои жертвы, необходимые для создания либерально-общественных институтов.

– Уважаемый магистр, – вмешалась Эбигейл, – у нас заседание через час. Можно чуточку быстрее.

– Конечно, если у вас воистину будет процесс принятия актов утверждающих новые Свободы, да будут они благословенны, то и задерживать я вас не стану.

– Спасибо.

– Жертвы требуют покрытия. – Продолжил магистр. – Люди, занятые свободой не могут множиться и плодиться, так как заняты иным. Многие «Вестники Свободы», хотят иметь детей, но не могут ввиду принесённой биологической жертвы. И тут на помощь всем пришли мы. Культ Конституции в своей милости учредил создание Инкубаториев, откуда и будет продолжен род либеральный, да не оскудеет он никогда. – Вздев руки к небу, культист затвердил с пущей вдохновлённостью. – Инкубатории есть священная земля, откуда проистекает жизнь нашей великой страны!

– А как это происходит? – В словах Эрнеста пробежала тень дрожи.

– Сначала мы думали о клонировании. К великому сожалению, план клонирования провалился, и нам пришлось искать иные пути решения проблемы. Мы стали брать у женщин оплодотворённые яйцеклетки и помещать их в специальные условия, эмитирующие условия содержания и развития в…

– А откуда вы берёте эти яйцеклетки? – Удивление в вопросе, прервавшим магистра, явилось нескрываемым.

– Способов получения множество. У нас есть двадцать миллионов «Кабинетов Зачатия» по всей стране, где за хорошую плату можно после совокупления отдать нам свою яйцеклетку. Так же мы насильно изымаем их у беременных женщин не из «Вестников Свободы», за преступления, противоречащих принципам свободного мироустройства. Так же мы, как способ наказания, ввели «Насильное Зачатие». Преступницы против свободы приговариваются к такой процедуре, дабы они смогли послужить великому делу укрепления общества развитого либерализма.

– А что потом?! – в возмущении вскрикнул Эрнест.

– Не кипятитесь, вы не чайник, – в издёвку произнёс магистр. – Когда срок содержания в «имитационном поле» подходит к концу, ребёнок буквально вылупляется из специального покрытия. Наша задача его содержать несколько дней, а потом мы их отдаём на воспитание в детские дома или в антисемейные объединения «Вестников Свободы», дабы они привили новорожденным все просветительские принципы на которых стоит наше общество. КПД Инкубаториев составляет девяносто пять процентов.

– А где ещё пять? – Давясь комом в горле, еле как выдал Эрнест.

– Ну не все процедуры отлажены, а поэтому какую-то часть детей мы теряем. Проще говоря, не всё доходит до конца конвейера, но эта лишь капля в море радости, которую получают «Вестники Свободы», получая дитя. Вот ради них и должна существовать такая система, так как ею и держится всё наше общество развитого либерализма. Без неё наш либерально-просвещённый род давно бы вымер, и остались одни тоталитарно-традиционные дикари, гетерасты и прочие психи. – И приложив руку к вибрирующему карману, магистр с фанатичной улыбкой сказал. – Простите, звонят.

– Ты как, Эрнест?

– Эбигейл, давай не пойдём сегодня на заседание. Мне нужно выпить, – с глазами полными шока молвил парень. – Пока я не напьюсь, я не смогу смириться, что это безумие теперь на конвейере. Это же фабрика по производству детей и этому сумасшествию не будет конца. Никогда.

– В какой бар пойдём? – понимающе вопросила девушка.

Эрнест кинул взор полный праведной ярости на магистра и разглядел, что тот стоит у пруда и собирается сделать шаг назад. У туфли мужчины валялся камешек округлой формы, больше напоминающий мячик. Эрнест слегка его подтолкнул туфлями и, схватив Эбигейл за руку, скоротечно покинул парк под звуки всплесков и истошного крика.

Глава девятнадцатая. Мир клонированных «индивидуальностей»

Город Микардо. Спустя три дня.

«Индивидуальность граждан самый важный аспект составляющей концепцию Развитого Либерализма. Каждый волен решать, кто он есть, чем является, пускай даже его выбор подходит к самому краю всякого здравомыслия. «Люди»? Это слишком броско и неподобающее обозначение для наших граждан, ибо само естество индивидуальности вольно избирать свою наружную сущность. У нас есть орки, жуки, гномы, звери, эльфы, птицы, феи и ещё тысячи самых различных определений и нареканий самих себя. Людей мало, и в этом совершенство Свободы, ибо сама личность должна выбирать, кто и что она есть.

Так же мы требуем ввести особый правовой режим для «копий» всех деятелей либерально-просвещённой богемы. Мы знаем, что в нашем обществе есть тысячи, если не сотни тысяч граждан, вызывающих интерес подражания своего образа у сотни тысяч других жителей страны. А по этому, мы просто обязаны прировнять к «Вестникам Свободы» всех тех, кто отдают свою уникальность на жертвенный алтарь свободы, ибо она и диктует этим ход жизни.

А те, кто смеют, в пресловутой дремучей нравственности, покуситься на сей свободный выбор гражданина, должен быть привлечён к уголовному наказанию, ибо Свобода это есть высшая ценность нашего либерального рода, его мера и судья, ради которой и стоит существовать».

– Проповедь-Эпистола Культа Конституции Форуму Свободы.

Небосвод над отдалённым городком, нашедшим свою жизнь на отшибе Либеральной Капиталистической Республики, спешил выкраситься в тёмные и грузные свинцовые тона, наполненный химическим грузом, способного просыпаться на бренный город, в виде снега, с обилием самых необычных элементов химической промышленности.

Мороз и холод, по мере продвижения и вращения земного шара подступал всё сильнее, начиная сковывать лютыми морозами окрестности и половину континента. Гольфстрим практически не грел, и из-за того рокового каприза природы в своё время ледяная рука зимы сковала половину Старого Света.

Но не сейчас холоду править торжество и справлять победу над теплом. Атомные войны в прошлом, грандиозная работа заводов, наполняющих всё воздушное пространство быстро нагреваемыми элементами, деятельность Компаний по «термической защите населения» приводила к весьма определимому исходу – извращённое тепло, вызванное победой и издевательством над природой, витало слабым ядом, согревая тленную жизнь, всё ещё пытающуюся доказать справедливость и истинность своих законов морали.

Но паре, гулявшей по городским улочкам, не приходило в ум, размышлять о подобном экологическом и природном коллапсе, ибо две души и разума, обуреваемы совсем иным состоянием, исключающим подобные, как им бы показалось «забавные размышления».

Два человека идут по ночным улицам отшибенческого и полузабытого города Микардо. О населённом пункте помнила разве что Корпорация, выработками производства которой, повисшей в воздухе микрочастицами, одевалось две фигуры, медленно продвигающиеся по кривым улочкам.

Фонари вокруг издают не яркий и ослепляющий свет, как то рекомендовалось, а тусклый, слабый, трепещущий в сгущающейся тьме огонёк, слабо освещающий пространство под ногами. А некоторая часть источников света не работала вообще.

Из-за такой фонарной композиции складывалось ощущение, волнующее чувство у пары, что они попали в фильм ужасов, самый настоящий хоррор и вот через секунду на них, по закону светового жанра так и должен был кто-нибудь наброситься, и закончить миловидное действие прогулки.

Но никто не нападал, а пара так и продолжала гулять по кривым улочкам, раскинувшимся вдоль трассы. Оба человека понимали, и помнили уроки истории, а отчего знали, что когда несколько Корпораций поделили сферы влияния и пододвинули во всех ветвях власти беззаботно пирующий Культ Конституции, то буквально через неделю большинство норм качества стали рекомендательными и незначительными. Так появился и стал абсолютно нормальным и часто потребляемым хлеб из гранул, похожий на мочалку, капуста из пластика, картофель, выращенный из специального порошка и шоколадка в руке девушки, идущей в паре…

– Стой, что ты ешь? – Внезапно встрепенулся юношеским голосом, в котором так и чувствовалась вплетённая обеспокоенность, рядом расхаивающий товарищ. – Там же нет совсем шоколада!

– Это самое лучшее, что у нас есть в городе, – с толикой невинности ответила девушка, обратив свой взор на парня, и юноша посмотрел в её промелькнувшие серебром в свете тусклых фонарей глаза.

– Это же нельзя есть, – бросил юноша, почесав свои короткие чёрные волосы, потянулся в карман ветровки. – Вот держи, это мне дал Габриель.

– Ох, что это? – вопросила подруга, коснувшись аккуратными пальцами шероховатую поверхность бумаги. – Я не узнаю такой этикетки.

– Потому что это настоящая бумага, а под ней настоящей шоколад. – Выдержав лёгкую усмешку, бросил парень. – Когда наш новый друг попробовал наши конфеты, его едва не стошнило. Он сказал, что этим крыс можно травить.

– Ну, мы же, как то это едим. – В словах промелькнула тень возмущения.

– Он мне и передал этот шоколад. Габриель сказал, что вкуснее я не ел и не попробую. – И ткнув в сторону несуразного батончика, завёрнутого в ярко-блестящую упаковку, шутливо сказал. – Лучше выкини её, а то вспыхнет.

– Что сделает. – Голос девушки сотрясся от смешка. – Вспыхнет? Как это вообще возможно? Лютер, не неси чепухи.

Даже тусклый свет фонарей не мог скрыть улыбки парня, ширящейся с каждой секундой. Юноша, улыбаясь, взял в руки, буквально выхватив, батончик в свои руки, нашёл у себя в кармане зажигалку и поднёс пламя к шоколадному покрытию. Через секунду шоколад, да и весь батончик вспыхнул ярким сине-жёлтым пламенем, озарившим местность подобно яркому светилу во мраке, заглушив даже слабое свечение фонарных столбов.

Пальцы разжались и полыхающая головёшка пала на землю, попав в выбоину в плитке на дороге, продолжив гореть и громко трескаться, слово кто-то разжёг костёр из поленьев. И спустя мгновение воздух наполнил вонючий аромат, лишь отдалённо веющий запахами мазута и горящей нефти. Вся остальная палитра ароматов была настолько непередаваемой и смердящей, что Лютер тут же принялся тушить батончик туфлями, но он не унимался и продолжать полыхать светом ярче фонарей, продолжая озарять местность.

– Надо было твой батончик вместо фонарей тут повесить. Эффекта было бы больше. – Слова юноши вновь изобиловали старой неприязнью к «частно-коммерческой инициативе», приведшей к практически полной потере качества товаров.

– Воу, как он горит. – Диву далась девушка. – Из чего он такой состоит?

– Ингредиентов достаточно много. Сама шоколадка могла быть сделана из нефти, горючих веществ. Начинка… спрессованное и размягчённое дерево, посыпанное сахаром и услащённое, чтобы напомнит вафлю.

– Я до сих пор не понимаю, как такое допускают до прилавков. Это ведь, невозможно есть. А я это ещё собралась кушать. – Уходя подальше от пламенеющего шоколада, аккуратно, стараясь не порвать, разворачивая бумажную упаковку, недовольно твердила девушка.

– Амалия, ты прекрасно знаешь, почему это всё лежит в торговом обороте. – Злобно начал Лютер, циркулируя руками. – Корпорации правят торговым и финансовым балом, и они сами этого не скрывают. – И прикоснувшись к коричневому покрытию кожаной курки спутницы, парнишка краями пальцев заботливо стряхнул чёрную пыль. – Прилипло у тебя что-то.

– Что ты имеешь в виду? – смущённо произнесла вопрос Амалия, кладя шоколад в рот. – «Правят балом».

Лютер ухмыльнулся, замедлил шаг, и ласково обхватив девушку за плечи, сжав со скрипом кожу из которой состояла куртка, повернул корпус изумительной пассии налево, указывая своей рукой в бескрайнее просторы.

Пара шла по кривой разбитой дороге, возле трассы на самом краю города. За довольно машистой магистралью простирались целых полтора километра искусственной пластмассовой травы, игриво… и фальшиво заигрывавшей зеленью со всяким, кто на неё посмотрит. Но указание Лютера, как и вектор, заданный его рукой, упёрся в огромные, исполинские, не вмещающие взгляд блестящие металлическим покрытием заводы с чёрными трубами. Каждый завод настолько расплывался в пространстве и устремлялся к небосводу, словно споря с Богом, что человек мог почувствовать себя ничтожным муравьём рядом с ним. А таких заводов и производств вокруг города самая настоящая цепь.

– Теперь ты видишь.

– Как восхитительно! – визгом, полным счастья и изумления вскрикнула Амалия, невысоко подпрыгнув и обернувшись к Лютеру с очами полными радости и детского, наивного удивления.

– Не понял.

– Я про шоколад. Он действительно… он… – замешкалась, дама, не в силах от удовольствия подобрать слово.

– Настоящий.

– Да. Это такой вкус. Он не приторный, не липкий. В нём, как во всех старых книгах и технологиях: «умеренная горькость идеально сочетается с терпкостью и толикой добавления сахара». Это восхитительный шоколад.

– Я же говорил. – Лютер улыбнулся, ощущая, что Амалия буквально у него в объятиях и радуется чему-то настоящему, не фальшивому и искреннему и тут же приятное тепло захлёстывающей волной пробежало по огрубевшей душе.

– Спасибо тебе, Лютер. Пожалуй, я бумагу от шоколада сохраню себе. Может, потом в интернете найду шоколад и закажу себе ещё.

– Хм, а дай-ка бумажку. – Попросил Лютер, точно помня, что раньше нигде и никогда не видел таких этикеток и упаковок вообще.

Пальцы юноши коснулись бумажного покрытия, а зрительные нервы напряглись, стараясь в тусклом свете различить символы. Слабо, вяло и практически не различимо, но чётко напечатанные буквы прояснились на бумаге, выдавая её истинное место происхождение:

– Интересно. Тут написано, что это: «Шоколад производства компании «Альпийское Солнце», произведённый по «Имперский ГОСТ-ППК015». Одобрено министерством по Надзору и Производству Шоколадной Продукцией».

– Может это название дочерней компании у какой-нибудь Корпорации? – Предположила Амалия. – Сам знаешь, что в «целях укрепления бизнеса и для привлечения потребителя, коммерческим лицам дозволяется писать на этикетках всё, что угодно».

Лютер улыбнулся, обхватил девушку за плечо и ласково сказал:

– А это тему ты усвоила. – И протянув кусок бумаги, в которой ещё оставалась только начатая плитка лакомства, произнёс. – Пойдём, посидим. А шоколад забери себе. Посмотрим, что нам выдаст твой поисковик.

– А куда мы пойдём?

– Я знаю, тут поблизости один ресторан. – Юноша в усмешку, смешанную с хвастовством, дополнил. – Я там был пару раз, очень пафосное место. Но и у него есть пара… недостатков.

– Ты про «Мутный Глаз»? Я его знаю. Там обычно собираются… особо прогрессивные. Только вот я не помню когда.

– Будем, наедятся, что их сегодня там не будет. – Мрачно понадеялся юноша, смотря на миловидный лик девушки и погрузившись в недавние воспоминания.

Парень помнил, словно это случилось вчера, как он в ресторане попал на какой-то сумасбродный фестиваль, где «люди», обклеенные голубиными перьями, в кожаных изодранных обносках, прикрывающими меньше половины тела, танцевали, пили и горланили песни. Юноша отчётливо помнил, как всё это дело снимали блоггеры, напрямую транслируя в региональное телевиденье, порой только подначивая и раззадоривая толпу, чтобы сорвать куш «лайков». В итоге всё празднество закончилось в трёх местах: на танцевальной площадке, где на нитках, прошив всё тело, подвесили трёх «человек»; за барной стойкой, где употребив некачественный алкоголь, празднующие навечно заснули в собственном, исторгнутом из желудка завтраке и на улице, где случилась потасовка. И ни один блоггер не стремился это прекратить, только сильнее затягивая нити, окуная лицом во рвоту и распаляя драку. Прибыла полиция, чтобы арестовать зачинщиков, вызвать скорую и снять с нитей, умывшихся кровью и собственным безумием «людей». Мигом «на крыльях Свободы» прилетел и Культ Конституции, вступивший в перепалку с полицией. Блоггеры, пенясь от сумасшествия и фонтанируя слюной во все стороны, заявили, что полиция нарушает их право на получение известности всеми доступными средствами, а так же смеет нарушить «Свободу получения удовольствия всеми возможными способами», гарантированной Кодексом Потребления. Культ Конституции спросил у пирующих, мешает ли им полиция получать удовольствие и развлекаться. Празднующие граждане, с заплывшими от сумасшествия и наркотического угара, те, кто «остался в строю», ответили, что «проклятые инструменты принуждения к несвободе мешают». По итогу, прибывшие полицейские были уволены через три дня и оштрафованы за «препятствие к получению Свободы удовольствия и угрозу получения блоггерами популярности и дохода в виде «лайков».

Лютер ушёл из ресторана на том моменте, когда один из ликующих, в глубочайшем состоянии токсического опьянения, вбрёл в голову, что за ним охотиться индейцы, выпрыгнул в окно с третьего этажа. Тогда посетители и решились позвонить в полицию.

– Надеюсь, Амалия, – с тяжёлым грузом изрёк Лютер – что сегодня там только мы сможем быть.

Пара устремилась дальше по разбитым дорожкам, на которые падал слабый свет фонарей, совершенно не освещающий ничего. Городские компании, подчинённые Корпорации, и её дочерним предприятиям, берегли буквально на всём, стараясь выжить максимальные прибыли. Так и с фонарями, в которых энергоподача и мощность электричества настолько маленькая, что его едва хватает зажечь лампочку.

Но дело касалось не только лампочек на фонарях, ибо являются пиком айсберга рыночного деспотизма. Так плитка, из которой состояли дороги, по которым продвигалась пара, сделаны из настолько некачественной смеси, что после пары дождей камень обращался в пыль. Одежда, сидящая на Лютере и Амалии, сделана, сшита из такой ткани и кожзаменителя, что с «радостью» отдавала свою краску на кожу, буквально вгрызаясь в кожные покровы. А качество самого материала подобно лёгкой вуали, что на теле, и в ношении, давно не задерживалось, вечно рвясь и портясь.

Лютер пребывал в собственных раздумьях, погрузившись в тему, которую и сам затронул. Возле него, приятным для юноши ореолом раздавалась лёгкое чмоканье, и Лютер припустил голову, обратив свой взор на субтильную девушку, что с лицом полного радости продолжала поглощать настоящий шоколад.

Юноша огляделся по сторонам и втянул полной грудью воздуха. Но его глаза усмотрели лишь мир, построенный для «свободы», диктуемой теми, кто правильно её понимает. Его лёгкие заполнились десяткам приторных и противных ароматов, оставивших химическую горечь на гортани. И тут парень постиг суть либерального бытия: ради идеи возвеличивания всего свободного, пришлось искоренить мораль и все «традиционно-тоталитарные социальные институты», вроде семьи, дружбы… осталось лишь похоть и извращения. А воздух? А воздух показал Лютеру, что весь мир существует лишь для обеспечения нужд Корпораций.

– Лютер, – внезапно вырвала девушка парня из его угрюмых размышлений, – а как тебе Габриель и Хельга?

– В смысле как? – Усмехнулся юноша, разведя руками.

– Ну, как тебе их пара? Я просто никогда не думала, что наша Хельга, феминистка с роду. Да так и…

– Я тебя понял. – На губах Лютера проступила улыбка. – Меня просто сейчас больше заботит увиденное у Дома Бескультурья. Никогда не видел такого количества… одинаковых людей.

– Ну, для тебя может и они и одинаковые. – Пожала плечами Амалия. – Скорее всего, так они пытаются показать свою «Самость».

– Ах, ну да. Сами себя они называют теми, кто, таким образом, проявляет свою индивидуальность. Но ведь они так похожи. И разве в своём безумии они не равны? Отказаться от своего образа?

В речах парня полыхало негодование и рвалось осуждение того, что его сегодня постигло у входа в ВУЗ. Парень весь день вспоминал, как на экскурсию в Микардо приехало «Общество Копий Суперзвёзд и Всех Известностей». Но и не только. Граждане, копирующие мультяшных персонажей, становясь с ними неотличимыми. Да и ещё множества тех, кто отвергнул свои истинный облик в сторону наигранных, безумных и несуществующих образов, гордо называя это «Проявление индивидуальности, как отвержения собственного лика».