Читать книгу: «мечтатель_солдат_бунтарь. Головоломка», страница 3

Глава 7. В рабство

Чур меня самого! Наважденье, знакомое что-то, —

Неродящий пустырь и сплошное ничто – беспредел,

И среди ничего возвышались литые ворота,

И этап-богатырь – тысяч пять – на коленках сидел.

Владимир Высоцкий. Райские яблоки

Этап подогнали к пересылке. Перед литыми воротами топталась горстка офицеров-гэбэшников. В распадке волгли понурые бараки.

– На колени, падлы!!! – заорали охранники.

Пять тысяч зеков сложились в позу раба.

От кучки начальства отделился комендант лагеря: хромовые сапоги, сталинский китель…

«Фунт!» – внезапно узнал его Доброжилов. Чуть в сторонке топтались-перемигивались и другие «беспредельщики»: Заика, Чечен…

– Так, б… ди, – загудел комендант, – права здесь шаляпинские!

Первая встреча Штурмана с бандой Фунта случилась на Борискином ключе. Знающие люди его предупредили: тамошний лагерь держат ссученные – считай, честные воры, которых сломали гэбисты. Поэтому там беспредел.

На второй же день к Доброжилову подошел Заика и, не говоря ни слова, жахнул его ногой ниже пояса. Но не попал. Штурман встал в правостороннюю стойку. На него навалились кодлой, удары посыпались со всех сторон…

Как из-под земли вырос Фунт:

– Ша! – И тише – Штурману: – Пошли.

Он все знал про новичка – и что боксер, и что моряк. Предложил самому выбрать должность: завстоловой, нарядчиком…

– Будешь, – обещал, – кем захочешь… А начальник, – добавил, – у тебя будет один – Иван Фунт…

– Все поняли, глиства? – Генерал беспредельщиков мрачно оглядел этап.

– Ща воров ссучивать будут, – зашелестело по шеренгам.

Доброжилов уже знал, что это такое. Честный вор не может палец о палец ударить по приказу администрации, а его заставляют что-нибудь сделать на глазах всего этапа. Подчинился – ссучился, нет – пеняй на себя.

Гэбисты стали по формулярам выкликать воров. Те выходили из строя и становились в отдельную шеренгу. Неподалеку торчал столб, на котором висел кусок рельса. Колокол. С краю воровского строя набычился бугай, незнакомый Штурману. Перед ним остановился подручный Фунта, по-обезьяньи длиннорукий Чечен.

– Звоны в колокол! – В опущенной руке ссученного блеснул узкий длинный клинок.

– Не буду, – буркнул бугай.

Чечен выбросил руку – вор повалился на землю, харкая кровью. Этап сжался. Чечен подскочил к другому вору.

– Звоны в колокол!

Через час с десяток воров были ссучены. Остальные валялись под колоколом в лужах крови. То ли живые, то ли мертвые¹⁹.

 
                                          * * *
 

Длинный форштевень придавал «Феликсу Дзержинскому» сходство с «пиратом». В войну пароходы этой серии укладывали кабель на дно морское. Но после войны государству требовались рабы, а не связь²⁰.

На прибрежной зыби «Дзержинский» весь визжал и скрипел, словно гигантский мусорный бак. Тошнотворно воняли приваренные к фальшборту ржавые ящики – гальюны для зэков. На каждом свободном пятачке торчали по два-три автоматчика. Штурман постарался запомнить, что где расположено на пароходе. Их часть этапа загнали в трюм под капитанский мостик.

Глубокой ночью на дне трюма сгрудились человек тридцать. Обсуждали, как вырваться на волю. Подтянулись авторитетные воры: ростовчанин Млад, нижегородец Нежный.

Но заправляли не урки, а вчерашние офицеры. Еще летом 45-го они добивали японцев в Манчжурии. Командовали кто взводом, кто батареей – не штабисты, окопники. Правду-матку рубили сплеча – и про заграницу, и про эсэсэрию. Арестовали кого в Порт-Артуре, кого во Владике…

Захватим пароход – а дальше? Сорвиголовы призывали рвать в Сан-Франциско, моряки агитировали за Японию. До Америки далеко – «Дзержинский» перехватят торпедоносцы. А до Хоккайдо рукой подать. Пожилой инженер-полковник Родин²¹ попытался урезонить зэков:

– Поверьте мне, друзья, я был на Халхин-Голе, под Прагой и в Мехабаде. У нас нет оружия. С голыми руками на автоматы – верная смерть.

Был момент раздумий. С верхних нар вопросительно свешивались бритые головы.

Потом был взрыв: офицеры хватали друг друга за грудки, вор Шкиндя полз к кому-то с заточкой в зубах… Зэки успели уже уверовать в близость свободы, а тут какой-то «бывший» зовет их назад в рабство.

– Стойте! – поднял руку Доброжилов. – Мы тут ведем открытый разговор, и человек честно высказал свои мысли.

Трюм неохотно перенастраивался на нового оратора.

– Моя мысль другая. У нас есть реальный шанс освободиться. Но нас могут и всех перебить. Единственный выход – твердо сойтись на чем-то одном и действовать всем вместе.

«Феликс Дзержинский» вполз в пролив Лаперуза. Справа по борту в ночи мерцали редкие огоньки Хоккайдо. Хорошего ходу туда – час-полтора.

В полночь по инструкции полагалось выпустить партию заключенных на оправку. Едва трюмные лючины раздвинулись, как на палубу вырвался Доброжилов с еще десятком зэков. Но вертухайские пули уже были в полете и легко находили жертву в гуще копошащихся тел.

…Оглушенный падением Штурман сидел на чугунной решетке, тупо раскачиваясь. Громадный трюм ревел, как трубы органа в Домском соборе. Неподалеку вольно раскинул руки мертвый лейтенантик с рыжими, щеточкой, усами над губой.

– Всем отойти от люков! – залаял сверху репродуктор. – Мы включим паровую систему пожаротушения!

Смысл фашистской угрозы сразу дошел до Штурмана: пар сварит вперемешку одежду, мясо, кости…

«Свобода или смерть?! – вдруг поразила его лживость революционных лозунгов. – Только сама жизнь чего-то стоит в этой жизни…»

Глава 8. Настя

Чем яснее прорисовывалась стратегия кампании, тем больше всякой чертовщины случалось в штабах: начальники проворовывались, пиарщики спивались, «полевики» продавались…

– Пока, Олег Палыч, вы тут обсасываете вашу стратегию, – троллила Ионина, – люди на местах вон горы сворачивают.

– На каких местах?

– Да вон хоть в Башкирии! Зыбов Виктор Викторович.

…«Калина» остановилась у бетонной «башни», торчавшей на самом краю города. Отсюда открывались залитые солнцем просторы республики, над которыми звенела трудолюбивая башкирская пчела. Но гостей повлекли в сумрачный подвал – судя по толщине двери, бомбоубежище времен «холодной войны».

– У меня срывается выпуск газеты!!! – орал из глубины подземелья всклокоченный человек с красными глазами.

Стол перед ним был завален номерами агитационной «Правды-матки». У одного уха он держал трубку обычного телефона, у другого – мобильник. По мобиле миндальничал с неким Муртазой Салаватовичем, в трубку материл какого-то Толю.

– …Ну-с, господа, с чем пожаловали?

– Вы Зыбов? – удостоверился Вятр.

– Выход газеты срывается! – вновь завопил всклокоченный. – Арестован автобус с листовками!!!

– Кто у вас на связи с силовиками?

– Как это кто?! Всё я! Кому тут чего доверишь? Русскому? Запьет! Башкиру? Все перепутает!

– Татарину, – подал голос Ленька.

Подсказка аналитика, однако, пропала втуне.

– Вы, господа, у себя в столицах все в облаках витаете! А мы тут, на земле, пашем! Вы приехали инспектировать? Отлично! Я покажу вам сто двадцать три номера моей газеты! Я приведу вам пять тысяч двести два агитатора!

– Меня интересуют только два вопроса. Первый: на какую социологию опирается «Правда-матка»? Второй: каков ее реальный тираж?

– Я опираюсь на результаты социологического опроса! – веско заявил Зыбов.

– А качественные исследования вы проводите?

– Мои социологи работают исключительно качественно²².

– А нельзя ли, – нудил Олег, – посмотреть отчеты ваших социологов?

– Ро-ома-а!!! – глядя в приоткрытую дверь, завыл Зыбов.

– Рому? – тихо подпел шефу Ленька.

– Да. – В двери возник складный, разворотистый Рома.

«Рамазан Асаинов», – вспомнил Олег.

– Покажешь господам нашу социологию!

– Сделаем, Виктор Викторович.

В кабинете замначштаба пахло горьковатым мужским одеколоном и уютно светился компьютер на столе.

– Результаты социологии… – напомнил Вятр.

– Да, конечно. – Рамазан мгновенно выудил из стола нужную папку. – Опрос, правда, годичной давности…

– Вот смотрите, Рамазан, треть объема «Правды-матки» – «национальная» тема: засилье башкир на госслужбе, преимущества при поступлении в вузы… – Олег по диагонали пробежал колонки цифр, проверяя себя. – Зачем акцентировать эти сюжеты, если вот народ как черт ладана боится «второй Чечни»?

– Мне трудно судить об этом. Редакционную политику определяет Виктор Викторович.

– Простите, Рамазан, а вы кто по национальности?

– Полукровка. Отец – татарин, мама – башкирка.

– Ну и как вы думаете, это на пользу Доброжилову – ковырять здесь национальную болячку?

– Смотрите… К началу века тут русских было пятьдесят процентов, татар – тридцать, башкир – двадцать. На сегодня официально считается – всех по трети. – Рамазан быстро посмотрел на дверь и понизил голос. – По-моему, мы дергаем тигра за усы. Власть в любой момент может обвинить нас в возбуждении национальной розни. А это – статья УК.

– И последний вопрос, Рамазан, если можно.

– Конечно, Олег Палыч.

– Каков реальный тираж «Правды-матки»?

– Точная цифра мне неизвестна. – Рамазан опустил глаза. – Распространением газеты занимаются волгоградцы из команды Виктор Викторыча.

– Понятно… – Вятру вдруг нестерпимо свело скулы от пошлости жизни. – А кто в штабе занимается SMM?..

Самолет чуть тряхнуло – Олег открыл глаза. Что ему показали? Сон? Естину?

Где-то на севере Башкирии власти пытаются закрыть татарскую школу. Противостояние родителей с милиционерами перерастает в драку: с десяток человек ранено, двоих или троих увезут в больницу. Старушка-учительница получила инфаркт и ночью умерла.

На следующее утро полгорода перекрыто баррикадами. Башкиры создают народные дружины. Толпа с флагом Татарии захватывает районное отделение милиции. К городу стягиваются войска…

Упаси бог от такой естины!

Олег посмотрел в иллюминатор. Мутно-голубые клубы облаков внизу то и дело озарялись изнутри вспышками молний. Далекая и грозная красота чужих трагедий…

 
                                          * * *
 

Вятр прилетел к Новодевичьему ровно в одиннадцать. Накануне он был в Питере. Там при штабе объявились городские партизаны – диггеры и фанаты Че Гевары, – и надо было разобраться, кто они: гэбэшные провокаторы или просто молодые придурки. Но из-за нехватки времени он в этом полярном карнавале только еще больше запутался.

…В руках у Насти был игрушечный щенок. Она высоко подняла его над головой и показала папе.

– Это Лопух, он наказан.

Олег сгреб Настю и Лопуха в одну охапку и поцеловал.

– Встречаемся ровно в четыре на этом же месте, – проговорила Ольга так холодно, как умеют только мелкие блондинки.

– Ты опоздала на тридцать минут! – не удержался Вятр.

В ответ только пыль взвилась из-под колес «Гелендвагена»…

Олег и Настя остались вдвоем.

«…Господи, как быстро она растет! Чертовы выборы напрочь отрывают меня от реальности. Или… создают другую?»

– А знаешь, за что я наказала Лопуха?

– Нет, малыш.

– Он съел жвачку перед обедом – «Чупа-Чупс».

– Неважный поступок.

– Папыч, возьми меня на ручки!

Вятр отработанным движением крутанул дочку над землей, и она, поерзав, привычно устроилась у него на плечах.

– Да ты потяжелела, дочь…

– Я расту. Мама покупает мне «Растишку». Папыч, а почему ты так долго не приходил?

– Было много работы, котена.

Довод прозвучал жалко. Олег с Настей на плечах медленно спускался вдоль монастырской стены к пруду. Холодные пальчики осторожно трогали голую папину голову.

– Мама мне говорила: «Не скучай, папа приедет, и вы пойдете гулять на Новодевичий». А я все равно скучала.

– Я тоже очень скучал по тебе, малышик.

– Папыч… – Она изо всех сил обхватила родную голую голову обеими ручками.

Некоторое время он ничего не видел перед собой. Ослепленный любовью, он шагал наугад.

– А где ты был, папыч?

– Ну, последнее место – город Санкт-Петербург, на берегу Балтийского моря.

– Оно синее, как в Греции?

– Нет, малыш, Балтийское море – северное. Зеленое скорей.

– А что ты там делал?

По пруду бежала мелкая рябь, бликуя в висячих космах ив. Врать дочке было тошнотворно пошло. Но правда про диггеров все не давалась Олегу.

– Папыч, ты уснул?

– Задумался. Твой Лопух съехал мне на глаза. Вот сойду с дорожки – и мы свалимся в пруд.

– Лопух, не шали! Папа, а что ты делал в этом… Сам-Петербурге?

– Встречался с… друзьями.

– А они какие?

– Молодые. И смелые. Только глуповатые.

– Как Винни Пух?

– Винни добрый. А те – ежики.

– Они хотят кому-то сделать плохо?

– Наоборот, хорошо. Но для этого они хотят прогнать мэра города. Это такой сампетербуржский царь.

– Он плохой?

– Он ленивый и лживый. И во всем слушается московского царя. А горожане живут так себе…

– Папыч, опусти меня на землю.

Минуты три Настя шла молча, помахивая Лопухом.

– Может, уточек покормим? – осторожно предложил Вятр.

– А чем?

– У меня есть булка.

– Ага. Давай. А как твои друзья будут воевать с этим… ну, как его?

– Мэром?

– Да.

– Они диггеры. Они то есть умеют проходить под городом по подземным тоннелям. И они знают один старый-престарый тоннель. По нему они хотят пробраться во дворец. А потом – выгнать плохого царя из города.

– Он вернется с солдатами. – Настя невесело подкинула Лопуха над головой. – И они посадят ежиков в тюрьму.

– Почему ты так думаешь?

– А я смотрела мультик «Три толстяка». Там наши тоже пролезают по тоннелю, но он узкий. А чтобы захватить дворец, нужно много людей. И пушки.

«…Эти диггеры просто дурачье, а не провокаторы. Надо их отмыть и пристегнуть к полевой сети. Она пострашнее пушек…»

Они спустились к воде. Настя доверила Лопуха папе и стала кормить уток. Птицы с жадностью выхватывали из воды лохмотья хлеба, злобно щипля друг друга клювами.

 
                                       * * *
 

– Почему ты… вы, – неожиданно ожил Доброжилов, – на месяц затормозили стратегию?

– Социология, Прокл Харитоныч… От такой, с позволения сказать… есть два пути. Один – сразу все похерить и полететь отдыхать – ну, скажем, на Реюньон, да? Другой – сочинить такую стратегию, которая…

Доброжилов достал из плошки апельсин и разрезал его на два оранжевых полушария.

– Реюньон… – Под репьями бровей засинело. – Бывали вы там?..

– Не приходилось.

– А хочется?..

– Хочется разбежаться да прыгнуть. Тогда, может, и долетим до… победного. А будем ползти…

– Прыгнуть… Ты смотри! Что же, так и будем – великими скачками к победе коммунизьма?

– Добра над злом – если по стратегии.

Доброжилов вложил в пасть дольку апельсина и стал задумчиво ее пережевывать. В разверстую цитрусовую мякоть на столике невесть откуда свалилась саксонская оса.

– Добро, зло… Так ты… вы, значит, идеальную стратегию сочиняете?

– Точную, мечтаю.

– Это если б кто из моих старателей… на месяц опоздал с балансом… – Доброжилов проникновенно задумался.

– Текст готов, – вырвалось у Вятра. – Мы презентуем его хоть завтра.

– Добро, – непоправимо согласился Доброжилов. – Точное время утрясете с Окоемовым.

Попили минералки.

– У меня к вам просьба, Прокл Харитонович, – решился-таки Олег.

Репейная бровь вопросительно приподнялась.

– Примите вы нашу стратегию или нет, а все штабы должны работать как один.

– А сейчас не так?

– Сейчас черт-те как.

– Ну уж что-что, – отжег Доброжилов, – а дисциплина у меня на «Точке» – как на флоте!

– Публичная политика – не бизнес. В выборы будет втянуто народу на порядок больше, чем сотрудников в «Точке Овна», – тысяч сто человек. Поэтому приказная дисциплина работать не будет.

Вятр умолк. Реакция миллионера на либеральные загогулины могла быть любой степени свирепости… Но пока тот лишь смачно чавкал цитрусовым реюньоном.

– Скоординировать работу штабов, Прокл Харитонович, можно только вокруг общей стратегии. Но ребята в регионах ее пока и в глаза не видели. А самодельничают уж во всю ивановскую.

– Они говорят, мы время теряем… А конкретно – о ком речь?

– В Питере или, скажем, на Кубани есть проблемы, но решабельные. А вот в Башкирии… Там начштаба не местный. Возрастной. Да и куда у него деньги деваются – неясно.

– А мне говорили, Зыбов – крепкий руководитель. У него там вроде хорошие результаты…

– Наши результаты – это ваши рейтинги. А газеты и агитаторы – это только распил бюджета.

Артельщик задумался. Могло показаться, он не отрывает глаз от пестрой саксонки, упорно барахтающейся в цитрусовой трясине. Но на самом деле его мысли улетели куда-то далеко-далеко, куда дальше Реюньона.

– Башкирия, значит… – произнес он наконец. – А вот вы, Олег Палыч, что бы сделали в Башкирии?

– У Зыбова есть молодой зам – Асаинов. На старых крыльях за мечтой не угонишься.

Глава 9. Тайная вечеря

По конькам изб чертили тучи. Яблони стояли в яблоках, как сельчанки в монистах.

– Яблоцка хоцца, – закосил Миха под Мустафу²³.

– Имеем право, – согласился Димка.

Одну плодоносицу хозяева с кондачка ткнули к самому забору. Студенты мигом напихали яблок во все карманы, но они оказались кислые, как мелкое предательство. Одно Димка с голодухи сжевал, второе, едва надкусив, запулил в лопухи.

Широко раскрытыми глазами за чужаками наблюдала сопливая девчушка от калитки. В руке она крепко-крепко сжимала одноногую куклу.

– На́ яблоко, – нечаянно расщедрился Миха.

– Бери-бери, – подбодрил туземку Димка.

Девчонка спряталась за калиткой и заперла ее на вертлюжок.

Гигант Миха, разбрасывая полы плаща, пошел дальше мерить проселок гулливерскими кирзачами. Непринятый дар он некоторое время подкидывал на ладони. Потом размахнулся и, едва не оторвав брезентовый рукав, засветил им в никуда.

Сельмаг был канареечно-желт. Пока полыхало бабье лето, цвет «точки» не особенно цеплял глаз. Но потом полили беспросветные ливни, и пуп деревни выпер во всем своем идиотизме.

– А работает? – усомнился Миха.

– Должно, – мечтательно предположил Димка.

На двери сельмага висел замок размером с детскую голову. Студенты на всякий случай перечли табличку «Часы работы магазина», но ничего нового не вычитали. В три часа дня магазин должен работать. Точка.

Миха от души жахнул сапожищем в дверь. Замок издевательски звякнул. Студенты сели на мокрые ступеньки. Без водки они не могли вернуться в поле. Народ этого не поймет.

– … сила, – сказал Миха.

– … мать, – подтвердил Димка.

От нечего делать будущие президент и генеральный прокурор России поехали ругать колхозный строй. Все у них через жопу, у деревенских. Есть картошка – нет мешков. Есть мешки – нет машины. Машину чинят, картошка гниет. Картошка сгнила, зерно покупаем у Америки…

Наподобие субмарины, из лужи всплыл «Жигуль», по крышу обляпанный говном. За рулем сидел мужик в шляпе, рядом – баба с ребенком на коленях, сзади – еще три бабы с детьми. Перегруженная малолитражка выплывала по брюхо в рыжей жиже.

Колхозницы, однако, восседали гордо и прямо, а детишки с готовностью показывали носы двум городским дурням, сторожившим закрытое сельпо.

 
                                          * * *
 

– Предлагаю объявить благодарность нашим костровым – Петру и Павлу, – чисто и четко, как на лекции, провозгласил Сопчук. – Молодцы!

Петька косолапо потоптал новгородскую травушку в смущении. Пашка тремя пальцами, как голливудская звезда, помахал публике.

– Ну вот и прекрасно! – Сопчук энергично потер ладони над огнем и опустился на пенек.

По правую руку от профессора плюхнулся штатный угодник Пашка. Слева от Сопчука, кокетливо вильнув попкой, присела Маринка Красавченко. Отличница Клеманова подсунулась к комсоргу Димке, и композиция в целом была завершена.

– Сегодня четверг! – провозгласил Сопчук. – Что из этого следует?

– Что завтра пятница, – тихо прогудел Миха.

Димка ткнул ироника локтем. Сладковатый картофельный самогон без остатка растворял мозги студиозусам. Но комсорг и без мозгов помнил: замзавкаф – один из главных по набору в аспирантуру. Не стоит острить ему под руку.

– Завтра, коллеги, последний день наших мытарств, – провозгласил Сопчук. – В субботу мы возвращаемся в Питер, а в воскресенье, не побоюсь преувеличения, воскресаем для новой жизни!

Студенчество не могло дождаться, когда заветные корнеплоды запекутся в золе.

– Мне всегда нравилась ваша группа, – продолжал профессор. – Вы по-настоящему дружите, это очень важно.

Петька подбросил в огонь сучьев, и костер упруго запрыгал в экзистенциальной пустоте.

– Я не шучу. Помогайте друг другу. – Сопчук элегантно улыбался, хотя зацепил вроде бы серьезную тему. – Воистину, «как Я возлюбил вас, так и вы да люби́те друг друга»²⁴.

– Да, я б Красавченке вдул… – мечтательно прохрипел Миха.

– Заткнись, падла, – любовно посоветовал Димка.

Апостолов обступал худосочный осинник, словно облитый лаком. Падала гаденькая мокрядь, урина мира.

– В который раз мы помогаем спасти урожай славного «Знамени Ильича»? – упорно силился Сопчук поднять дух адептов.

– В третий, Ксан Анатольч, – с подхалимской готовностью подсказал Пашка.

– В третий, типа… – сомневалось студенчество.

– В третий! – подтвердил профессор. – И что же, многое изменилось в колхозе за три года?

– Да ни х…я, – тихо констатировал Миха.

Димка насторожился. Как ни силился кум²⁵ Двужильный подловить Сопчука, тот откровенничал со студентами лишь наедине. Поэтому его антисоветчину, с учетом гласности, можно было замалчивать. Но сегодня он кусанул «агрогулаг» при дюжине²⁶ свидетелей. «Не сообщу я – сообщит кто-то другой», – догадывался комсорг.

– Ой, картошка поспела! – вскрикнула Красавченко, катая в белых ладонях черный, как яйца черта, корнеплод.

– Берите соль, ребята, – пробасил ответственно Петька.

– Налетай, орлы!

Жующие апостолы не в силах были ни внимать, ни проповедовать. Дождик усилился.

Сопчук очистил картошину покрупнее и незаметно сунул ее Красавченке.

– Да ждравштвует «Жнамя Ильиша»! – с полным ртом прошамкал Пашка.

– Виват ЛГУ! – оживало студенчество.

– По-хорошему вам завидую, друзья. Гласность и перестройка приведут к восстановлению частной собственности в стране, – продолжал Сопчук, – а далее неизбежно будет создано правовое государство в СССР, и вам выпало быть участниками всего этого. Надеюсь, коллеги, вы помните, что такое правовое государство?

Сопчук посмотрел на Пашку.

– Ну, это государство, в котором господствует право… – суетливо промямлил угодник.

– Паша, Паша, не балуй! Слон тебе откусит х…й, – тихо продекламировал Миха.

Потревожив дворовую классику, будущий генпрокуратор отрубился, уронив невеликую свою голову промеж державных сапожищ.

Апостолы растерялись.

– Правовое государство – это юридическое выражение демократического гражданского общества, – привычно выручила группу отличница Клеманова. – В правовом государстве нет ни одной организации, ни одного должностного или частного лица, стоящего вне закона.

– Прекрасно! – воспрянул Сопчук. – Но, надеюсь, вы понимаете, коллеги, сколь далеки мы еще от этого идеала!

«Опять контра…»

– В нашем обществе есть целые корпорации, стоящие над законом. И прежде всего это КПСС…

«Он думает, он самый умный, – съехал комсорг в уютную колею пошлятины, – а от умников один бардак в стране».

– Чувствуете драму наших дней? С одной стороны, слабость и несовершенство государственных средств защиты гражданина. А с другой – партия, которая стоит вне и над государством.

«Час от часу не легче…»

– В университете, на лекциях я не мог говорить вам об этом. Но сегодня, здесь – скажу! Исторически понятие права зиждется на христианском постулате равенства людей во грехе. Всех нас уравнивает грех.

«Грех-х-х…» – эхом отдалось в голове у Димки. Сладковатая колхозная самогонка вытравила из его головы последние остатки коммунистической морали. Он взял за руку Алену Клеманову и повел ее куда-нибудь подальше от трудового коллектива. А некое озорное змееподобие подмигнуло ему с осины искусительским глазом капитана Копейки…

– Все люди, говорю я вам, грешны в равной мере. От Адама и Евы мы действуем по наущению дьявола, грешим против Отца нашего. Но Он милостив и дает нам право каяться, исправлять ошибки!

Осинник расступился. Лишь редкие стрелы солнца пробивались сквозь лесной сумрак до муаровых мурав. Ева-Аленка прижалась хрупкими лопатками к неохватному стволу секвойи, разбросав тонкие руки, и Адам-Димка впервые заметил, какие они разные – она и он. Его соски были – бледная вяль, ее – перезревшие земляничины…

– Праведное, правовое – это государство, в котором соблюдаются права каждого человека. Право на коллективную собственность там равно праву на частную. А право на общественную деятельность – праву на частную жизнь. Одним словом, только правовое государство дает человеку свободу. Право – Бог!

Красавченко, хлопая глазищами, втихомолку кончила подле Учителя. Петька сорвал лыжную шапку и принялся тереть ею макушку, и без того покрасневшую от умственных усилий. А Димка растроганно трогал черненькие пружинки в промежности Евы-Клемановой…

– Один из вас предаст меня, – вдруг страшно тихо предсказал Сопчук, – а остальные отрекутся.

– Осанна профессору! – выкрикнул тут кто-то из апостолов.

– Виват гласность!

– Ур-р-ра-а-а!!! – заорал спросонок прокуратор.

 
                                          * * *
 

– Не пей больше, – тихо попросила Аленка.

– А чё тут пить?

Димка встряхнул бутылку перед глазами. Зеленый первач змеюкой взвинтился под самую затычку – и тут же опал на дно. Ад – рай, рай – ад: они есть. Но разницы между ними нет. Все относительно, доказал Эйнштейн.

– Мне так не нравится, когда ты пьяный…

– А ты тоже выпей.

– Не могу. Ты же знаешь, Дима, я не пью.

– Знаю: мы разные. Ты отличница. А я говно.

Зной в сушилке стоял ровно как в раю, но секвой не было. Были лишь развешанные на просушку вонючие шмотки да разбросанные повсюду сапоги апостолов.

– Тебе нужно просто памятник установить, Алена Клеманова. В смысле – бюст на родине героини.

– Бюст… – закомплексовала было Клеманова. Но тут же исправилась: – Ну какая же я героиня?

– Если б не ты, кто бы дал отлуп Сопчуку?

– Да какой там отлуп… Он ведь задавал свои любимые вопросы – про правовое государство, права человека. Я уверена, ты тоже все это знаешь.

– А я не уверен.

Они сидели на Димкином ватнике, распятом на полу. «Х…р ее знает, как к ней подъехать в этом бардаке», – сомневался будущий президент России.

– Одно я знаю… – Димка вдруг обхватил субтильную отличницу мохеровыми клешнями.

– Что? – пропищала та, упираясь.

– Что я… тебя… люблю…

– Неправда!

– Правда!

Силы Аленки словно удесятерились. Клешни комсорга не удержали добычу. Отличница прижалась спиной к двери, запертой изнутри на ключ.

– Классно это у нас получается… – просипел Димка. – Целуемся, милуемся, а зачем?

Аленка всхлипнула. Она не понимала, кто такой этот Димка Иванов, и нежный, и грубиян одновременно. Но она твердо помнила: в двадцать один год мама уже вышла замуж. И ровно через девять месяцев родила ее – Аленку.

– Ваще не догоняю, зачем все это. – Димка тупо сидел у стены, раскинув бесполезные ноги. В его голове, как карты с девками, еще тасовались позы отличницы на ватнике. Но момент был упущен. Вся страсть из комсорга вытекла, как кипяток из распаявшегося чайника.

«Он, наверное, хотел овладеть мною, – догадывалась Аленка. – Но я не могу так. Притом в сушилке. Мы же должны расписаться. Вдруг я забеременею, а он меня разлюбит? Мама права: главное – оформить отношения по закону».

– В молчанку будем играть? – пробулькал Димка.

– В жизнь, – точно предсказала отличница.