Читать книгу: «Когда придет Большая Черепаха», страница 5
– Ну что ж, раз возражений нет, приступим. Наташа, начнем с тебя.
Наташа остается сидеть. У них не принято выступать стоя – из уважения к Драматургу и его старой травме. Он сидит, опираясь на трость обеими руками, вытянув вперед больную ногу, чтобы дать ей отдых, и смотрит прямо перед собой, показывая, что готов слушать.
Все взгляды обращаются к Наташе. Она на несколько секунд зарывается в бумаги, лежащие на коленях, и неловко произносит:
– Да… ну, в общем… Я благодарю всех за то, что пришли сюда, нам с Лулу очень важно услышать ваше мнение, поскольку мы много спорили, но так и не достигли консенсуса.
Собравшиеся вежливо кивают, и в этот момент происходит удивительная трансформация. Наташа выпрямляется на стуле, внимательно обводит взглядом товарищей, и когда она начинает говорить, в голосе нет ни намека на смущение.
– Как вы уже знаете, мы обе хотим ставить Метерлинка, но мне больше по душе «Слепые». Если совсем коротко, эта пьеса – о вере. Действие происходит на одиноком, затерянном в море острове, где несколько пожилых монахинь и священник держат приют для слепых. Оговорюсь, речь идет о служителях древнего культа, существовавшего еще до Исхода и давно исчезнувшего. Так вот. Однажды утром священник выводит слепых на прогулку, хотя они не хотят за ним идти. Они добираются до старого кладбища, недалеко от берега, и там священник умирает. Причем его тело остается рядом с героями, но они не знают об этом, а думают, будто проводник куда-то ушел и скоро вернется. Становится уже холодно, начинается шторм, а они не представляют, как найти дорогу обратно в приют, потому что единственный зрячий среди них – грудной ребенок. А еще они сидят прямо под маяком, но люди, работающие там, никогда не смотрят вниз, потому что заняты лишь наукой, и вряд ли они придут, чтобы помочь. Финал истории открытый: герои слышат шаги, но неизвестно, кто приближается к ним, и посреди безмолвия раздается отчаянный крик ребенка.
Все внимательно слушают. Наташа берет небольшую паузу, а потом продолжает:
– Я считаю, что эту пьесу стоит поставить, хотя бы потому что техническое воплощение будет весьма простым. Во-первых, это статичное действие: слепые сидят на бревнах, и если они совершают какие-то движения, то только несколько неуверенных шагов в одну и другую сторону. Во-вторых, они одеты одинаково, не поясняется, во что именно, но это должны быть «мрачные и однообразные одежды», – цитирует она, сверившись со своими записями. – Придумать такие костюмы и сшить их труда не составит. Особенно, для тебя, Ася, – Наташа кивает швее, та улыбается. – В-третьих, не придется много возиться с декорациями: старое кладбище, заросшее кустарником и высокой травой – это совсем легко. В-четвертых, шум моря мы и так постоянно слышим. А что касается света… На сцене сгущаются сумерки. То есть, лампы будут постепенно гаснуть, что позволит сэкономить электричество. Единственное технически сложное решение – изобразить блуждающий свет маяка, но, думаю, для Отто это решаемая инженерная задача.
Лулу бросает короткий взгляд на жениха, чтобы посмотреть, как он отреагирует на такой профессиональный вызов. Не то чтобы девушка не была уверена в нем: конечно Отто отдаст свой голос ей. Просто она, в отличие от героев Метерлинка, не слепая, и давно поняла, что Наташа имеет определенное влияние на ее будущего мужа, и теперь ей кажется: подруга специально приберегла этот аргумент напоследок. Но Лулу ошибается.
– И еще, – девушка делает глубокий вдох и обращается прямо к старшему, – я бы хотела, чтобы в этом спектакле роль Самого старого слепого исполнил Драматург.
В этот момент Лулу едва сдерживается, чтобы не вскочить с места. Ну ничего себе заявочка! Это же открытая провокация и подкуп! Все знают, за кем будет решающий голос, и вот так вот без зазрения совести пытаться повлиять на руководителя труппы, предложив ему лучшую роль – это ни в какие ворота не лезет! Лулу кажется, что она спит и видит дурной сон, что это не по-настоящему, ведь не могла же ее подруга на полном серьезе такое сказать! Они друг друга с детства знают, их работа в Театре всегда строилась на взаимном уважении. Что заставило Наташу так резко свернуть на кривую дорожку?
Драматург же только усмехается в ответ на дерзкое предложение и отвечает с ироничным поклоном:
– Благодарю за столь высокую честь, Наташа. Но пока рано распределять роли. Мы ведь еще не утвердили репертуар. Если ты закончила, то предлагаю передать слово Лулу.
Наташа тушуется и бормочет что-то наподобие: «Да-да, конечно, я имела в виду – в теории, мне кажется, вы бы хорошо воплотили этот образ…», а ее подруга в этот момент мысленно аплодирует старшему. Молодец! Здорово он осадил нахалку, так что нечего тут…
В любом случае, теперь очередь Лулу говорить, и она с готовностью начинает выступление, очень гордая тем, что у нее в руках нет ни одной бумажки.
– Ну что ж, друзья, – звонким голосом обращается она к собравшимся, – все это крайне интересно, но мой вариант ничем не хуже. Я предлагаю поставить «Там, внутри». Если вкратце сформулировать содержание, как уже сделала моя коллега, основная тема этой пьесы – смерть, которая делит жизнь на «до» и «после». И хотя вам всем может показаться, что вещь изначально мрачная, сначала я бы хотела рассказать, как Метерлинк воплотил свой замысел. Итак…
Она делает паузу – не драматическую, а просто паузу, чтобы собраться с мыслями.
– Представьте, что вы стоите в ночном саду и смотрите в ярко освещенные окна дома, за которыми открывается поистине идиллическая картина: отец семейства дремлет у камелька, мать сидит за столом, погруженная в размышления, две их старшие дочери заняты вышиванием, а младший ребенок спит в колыбельке. Они спокойны и счастливы, потому что еще не знают, что их третья дочь покончила с собой, утопившись в реке. Ее тело нашел Незнакомец, и теперь он и Старик, старый друг семьи, наблюдают за семьей из сада, не решаясь войти и сообщить о смерти девушки. Тем временем, утопленницу уже несут к дому, и люди за окном так и так скоро узнают. Но конфликт здесь строится именно на том, что, глядя на их счастье, ни один, ни второй не могут взять на себя такую ответственность: войти и разрушить прекрасный мир, который уже никогда не станет прежним.
Лулу так глубоко погружается в собственный рассказ, что не замечает, как ее голос будто бы гипнотизирует окружающих, и последние ее слова, сказанные уже совсем тихо, повисают в безмолвии.
– Видите ли, – произносит она, словно бы обращаясь к самой себе, – я не могу сказать, что эта постановка технически проста, ведь нам потребуются красивые костюмы, реквизит для комнаты, громоздкие декорации, и со светом придется повозиться, но… но дело ведь не только в этом. Я лично вижу здесь не одну лишь смерть. На мой взгляд, тут главное – эта комната, полная яркого света, потому что пока пространство внутри не нарушено, в нем остается надежда. Этот момент, в котором она еще есть, прекрасен, и мне хочется показать всем… показать зрителям, что нужно ценить хрупкий мир. Даже если ему осталось жить всего-ничего.
Она снова замолкает, и Драматург, выждав, не скажет ли она еще что-нибудь, спрашивает:
– У тебя все, Лулу? Или ты хочешь что-то добавить?
– Нет, – она рассеянно качает головой, – нет, у меня все.
– Что ж, товарищи, – старший хлопает в ладоши, и все как будто разом выходят из транса, в который их погрузило выступление Лулу, – мы выслушали оба предложения. Не будем тянуть с голосованием. Кто за то, чтобы мы начали работу над пьесой «Слепые»?
С замиранием сердца Лулу смотрит, как взлетают в воздух руки. Художник и два актера из труппы поддерживают Наташу, а потом, немного помедлив, к ним присоединяются Ася и Ташир. У нее внутри все обрывается – уже второй раз за этот вечер она сталкивается с предательством. Как же так? Ведь они оба утверждали, что предложение Лулу им нравится куда больше, что оно интереснее, и вообще Ася только сегодня утром сказала: «Мы болеем за тебя». Слово в слово, так и сказала! Почему же они оба переметнулись на другую сторону? Или эти двое изначально условились голосовать за ее соперницу? Но зачем тогда было обманывать? Лулу не стала бы к ним хуже относиться, это их право, в конце концов. А вот теперь она что-то не уверена, хочет ли после такого давать Асе полюбоваться на себя в зеркало.
Но не успевает она отойти от одного потрясения, как на нее обрушивается следующее: руку поднимает сам Драматург. Лулу впадает в отчаяние и опускает взгляд, чтобы скрыть слезы. Отто сжимает ее руку, как бы говоря: еще не все потеряно, крошка! Но как же не все? Ведь Драматург уже сказал свое слово, и никто не выступит против него.
– Шесть голосов, – эти слова девушка едва слышит. У нее в ушах стучит кровь, и Лулу боится, что просто упадет на глазах у всех.
А Наташа наверняка сейчас глядит на нее так… хотя нет, вряд ли, по ее лицу обычно нельзя ничего прочитать. Но внутри-то она точно ликует, что так легко одержала победу.
– Кто за «Там, внутри»? – спрашивает Драматург. Наверное, больше для порядка, потому что эти голоса все равно уже ничего не решают.
Лулу не смотрит, кто поднимает руки. Отто – тот, ясное дело, первый. Потом остальные. А потом вдруг повисает странная тишина, и девушка слышит голос подруги:
– Драматург, простите, вы, кажется, дважды проголосовали.
Она резко вскидывает голову, схватив приступ головокружения, но больше от волнения. Наташа улыбается как-то уж больно неуверенно. Все переглядываются, не понимая, что тут происходит, а Драматург, не опуская руки, говорит:
– Да, верно. Я отдал свой голос тебе. Но мне по-прежнему нравятся обе пьесы, и потому я хочу поддержать вас обеих.
– Но… – растерянно произносит первая актриса из труппы.
– Но как же мы тогда решим этот вопрос? – заканчивает за нее вторая.
– Вы не можете проголосовать два раза, так нельзя, – поддакивает актер.
– Товарищи, – Драматург, наконец, опускает руку, – мой голос, как вы знаете, идет за два, именно поэтому за мной всегда последнее слово. Но кто вам сказал, что я должен отдать оба за одного человека? И хватит делать вид, будто здесь нет нашего гостя, это невежливо, в конце концов!
Впервые за все время, старший переводит взгляд на Анджея. До этого момента он будто бы оставался за кулисами, а теперь не просто вышел на сцену, но и встал прямо под прожектором, приковав к себе взгляды публики. Чувство нереальности происходящего, которое преследовало Лулу с самого начала худсовета, усилилось стократно. Она пока не может сложить воедино все кусочки мозаики, но внутренний голос упрямо твердит, что само это собрание – один большой спектакль, а Драматург – его режиссер, и все это затевалось вовсе не ради голосования, а только ради единственного зрителя. Вернее, Анджея убедили, будто он – всего лишь зритель, тогда как ему было уготовано стать главным действующим лицом. Ведь, как ни крути, теперь его голос станет решающим. Вот только зачем все это нужно?..
– Анджей, – обращается Драматург к гостю с самой доброжелательной интонацией, хотя взгляд остается холодным и колючим, – а как ты думаешь, чья пьеса подходит лучше?
Гость моментально подбирается. До этого он выглядел вполне расслабленным. Теперь же смотрит на всех тем настороженным взглядом, под прицел которого попала Лулу, когда вошла в бокс.
– Я не компетентен в этом вопросе, – говорит он, глядя в глаза старшему.
– Но ты у нас – психолог, разве нет? – возражает тот, прищурившись. – Выскажи свое профессиональное мнение. Ведь обе эти пьесы имеют глубокий смысловой подтекст.
– Разумеется, – Анджей не спорит с очевидным. – Как и все пьесы Метерлинка. Я читал и другие. Они полны символов, а символы – это то, чем оперировала психология с момента ее зарождения как науки.
– Ты, конечно, имеешь в виду психоанализ.
– И его тоже. Но я не фрейдист, моя специализация – кризисная психология.
– Что ж, тем более, будет интересно услышать твои соображения. Ведь герои обеих пьес переживают глубокий кризис. А в основе кризиса лежит внутренний конфликт, который в итоге приводит людей в безвыходное положение. Как по-твоему, оно им таким кажется, или является таковым на самом деле?
– Кажется, – не задумываясь отвечает психолог, – безвыходных ситуаций не бывает. Выход есть всегда, а вот нравится он людям или нет – это уже другой вопрос.
– Тем не менее, – невозмутимо продолжает Драматург, – в момент кризиса люди слепы, не так ли? Как те самые слепые на берегу. Не видя выхода, они не видят надежды.
Анджей откидывается на спинку стула, не сводя взгляда с оппонента.
– Ну, скажем так, у слепых надежды куда больше, чем у той семьи, потерявшей дочь.
– Смерть стоит на пороге и там, и там.
– Не согласен. У семьи в доме уже вообще ничего нет. Их дочь и сестра – мертва. Когда и кто именно сообщит о случившемся, теперь не имеет значения. Какая разница, кто и как принесет смерть в твой дом – завернет ли в красивую упаковку или просто выложит на стол без обиняков? Старик и Незнакомец смотрят в лицо прошлому. Его не существует, а люди живут в иллюзии.
– Но в этой иллюзии и есть надежда, разве нет?
– Нет. Иллюзия не дает ничего, кроме обманчивого чувства безопасности.
– А у слепых и того нет. Они находятся вне приюта, в какой-то дикой части острова.
– Слепые сидят под маяком.
– Они его не видят.
– А и не надо, чтобы его видели они. Важно, чтобы видели их. Ученые все-таки еще могут посмотреть вниз и помочь бедолагам.
Все присутствующие, затаив дыхание, следят за этой дискуссией, поворачивая голову то к одному, то ко второму, как будто наблюдают за игрой в мячик.
– И каковы шансы? – скептически спрашивает Драматург.
– Пятьдесят на пятьдесят, – Анджей пожимает плечами, – это неплохая вероятность. Они либо столкнутся со смертью, либо нет. Их вера мертва, но они могут обрести другую. А для этих, в окне, уже все потеряно, потому что девушка утопилась, и на этом все. Они не смогут обрести дочь заново.
– Так, стало быть, ты голосуешь за «Слепых»? – подводит итог старший.
– Да, – подтверждает чужак, – ничего личного, просто эта пьеса кажется мне честнее.
Ну все, теперь уже точно конец…
– Отлично. В таком случае, я отзываю свой голос и отдаю оба за «Там, внутри».
Это заявление вызывает шквал негодования. Актеры из труппы снова кричат, что это не по правилам, что нельзя менять свое решение постфактум и голосовать повторно. Наташу трясет от ярости, а Лулу торжествующе улыбается.
– Поздравляю, солнышко, – шепчет ей на ухо Отто.
Драматург, тем временем, пытается навести порядок.
– Товарищи! Товарищи! – рявкает он на театралов, пытаясь перекрыть гвалт, и стучит по полу наконечником тяжелой трости. – Прошу тишины!
Они неохотно замолкают.
– Хочу напомнить всем присутствующим, что мы готовим спектакль к празднику. Вряд ли зритель захочет в такой день смотреть на унылый пейзаж и людей в серых хламидах. Они и так это каждый день видят. Давайте не будем забывать, что в Панцире-7 есть своя повестка, и Театр должен не только развлекать, но и формировать соответствующие настроения. Лулу совершенно права: главное в этом спектакле – не смерть, а мир за окном, который нужно ценить, несмотря на все ужасы, творящиеся за его пределами. И не надо так на меня смотреть! Я отдал голос за идею, а не за режиссера. Не надо приплетать сюда утренний инцидент, он уже давно исчерпан.
Минуту назад присутствующие смотрели на Драматурга с неудовольствием, теперь же они отворачиваются, потому что, естественно, все подумали, будто старший таким вот изощренным способом наказывает Наташу.
– Мы будем ставить «Там, внутри», – резюмирует он безапелляционно. – Лулу, завтра мы должны распределить роли. Ася, с тебя – эскизы костюмов, придумай что-нибудь поярче на этот раз. Отто, готовь световой сценарий и не жалей электричества. Согласование декораций и музыкального сопровождения – до конца месяца.
– Профанация, – фыркает Наташа, хватает папку с бумагами и направляется к выходу, бросив на ходу: – Спасибо за поддержку, Анджей. Похоже, ты – единственный в этом сумасшедшем мире, кто понимает, что суровая правда лучше иллюзорной надежды.
Девушка уходит прежде, чем он успевает что-то ей ответить. Драматург усмехается своим мыслям, потом поднимается с места и объявляет:
– Худсовет окончен. Расходимся, товарищи!
Лулу счастлива, она обнимает любимого и не замечает, что он смотрит в спину Наташе. Отто не замечает, что Анджей тоже провожает девушку взглядом. А Наташа на замечает вообще ничего.
Вымарка #3
Во дворе творится что-то несусветное. Никогда еще ему не приходилось видеть такого столпотворения в тихом спальном районе, где они с Робин решили поселиться именно из любви к тишине. Но никакой тишины сегодня нет и в помине. Кажется, здесь собралась добрая половина жителей из ближайших домов: у мужчин за спиной – большие походные рюкзаки, и они все утешают плачущих женщин и растерянных детей, которые не бегают вокруг взрослых, как это обычно бывает, а переминаются с ноги на ногу, не понимая, что происходит и как себя вести. Вой стоит такой, будто хоронят китайского императора, а рядом рычит мотором большой желтый автобус, в который, видимо, мужчины вскоре и сядут.
Он проходит мимо этой толпы, видит нескольких соседей, которых знает лично, кивает им, но те удостаивают его лишь рассеянными взглядами и снова поворачиваются к родственникам. В общем гвалте сложно что-то разобрать, но лейтмотив такой: «Господи, если тебя там убьют, я этого не переживу!.. Говорят, они новобранцев сразу на передовую бросают, даже мальчишек, говорят… Ах, почему же мы не уехали в отпуск? Там бы нас это все настигло, мы бы даже носу сюда не сунули, а теперь… Мама, мама! А куда папа уезжает?.. Ну что ты, крошка, поцелуй братика на прощанье, не плачь!..»
Мужчина в последние дни почти ночует на работе и не знает последних новостей. Но ему не нужно быть аналитиком, чтобы понять: этих людей забирают на войну. И тогда он впервые с того дня, как по телевизору объявили о начале акции сопротивления, позволяет себе произнести это слово хотя бы про себя. Он же сам говорил Робин: «Война – это когда людей забирают на фронт…». Власти обещали, что до мобилизации дело никогда не дойдет, а теперь вот оно, уже в его собственном дворе… Да что там, во дворе! Вон же его сосед по лестничной клетке, а этот – с третьего этажа, любитель электронной музыки по воскресеньям. А тот качок, когда выпивал, часто рассказывал об армейских годах и службе в десанте. Но он – понятно, а остальные-то хоть служили?..
Он заходит в подъезд, поднимается на свой этаж, открывает дверь ключом. Ключ он сделал в тот день, когда они начали жить вместе, но все равно звонил в дверь, ведь так приятно знать, что дома ждет любимая женщина! От этой привычки пришлось отказаться, чтобы не будить жену зря. В последнее время ее одолевает жуткая сонливость, и Робин спит чуть ли не по двадцать часов в сутки. Но на девятом месяце это абсолютно нормально. Да и лучше даже: больше спит – меньше новостей смотрит. А новости теперь тошнотворно позитивные, одни успехи, и никаких потерь, хотя всем ясно, что не бывает войн без крови.
Однако сегодня Робин бодрствует. Муж находит ее в кухне, у окна. Конечно, она слышала, как он вошел, но не пошла встречать. Стоит, опершись на подоконник, и смотрит во двор. Когда мужчина входит в кухню, скрипит половица, и Робин резко оборачивается. Невольно в памяти вспыхивает образ того июльского дня, когда она выглядела такой счастливой, и разница между той, прошлой Робин, и этой – пугающая. Бледная, с черными кругами под глазами, волосы тусклые, под платьем видны выпирающие ключицы. Токсикоз, которого ее супруг так боялся, не начался. Но она очень плохо ест, плохо спит, и даже когда проваливается в сон, ее преследуют кошмары, от которых женщина кричит так, что, наверное, все соседи слышат. Мужчина боится: они вызовут полицию, решив, будто он, садист, избивает беременную супругу.
По лицу Робин катятся слезы.
– Ты и теперь будешь говорить, что это не война? – спрашивает она вместо приветствия, шмыгнув носом.
– Нет, – спокойно отвечает он, – не буду. Это война, Роб. Самая настоящая война.
Он подходит к ней и обнимает, ее слезы капают на рубашку, оставляя мокрые пятна. Робин дрожит, и он так хочет защитить свою любимую от всего этого кошмара! Просто взять ее в охапку и уехать, сбежать в джунгли Амазонии или в глухую деревню, где нет ни электричества, ни воды, ни связи. Но все это бесплодные фантазии, потому что: а) участники «Проекта-144» дали подписку о невыезде в ближайшие пять лет, б) весь мир оказался втянут в конфликт, и никому сейчас не нужны лишние рты, и в) Робин скоро рожать, остались считанные недели. И если на первый пункт он бы сейчас с легкостью наплевал, добиться политического убежища хоть где-нибудь еще как-то смог бы, то с третьим ничего не поделать. Он не может тащить в неизвестность глубоко беременную жену. Ей нужны покой, еда, витамины, медицинская помощь, в конце концов.
– У Гретхен сегодня забрали сына. Ему восемнадцать на прошлой неделе только исполнилось, ты представляешь? – всхлипывая, говорит Робин. – Она так кричала, у меня чуть сердце не остановилось! Это ведь ее единственный ребенок, первого она уже похоронила!
– Я знаю, милая, знаю, – ласково говорит он, поглаживая ее по спине. – Мне очень жаль Гретхен, правда. Но я за тебя больше волнуюсь.
Жена поднимает голову и смотрит на него снизу вверх.
– Мне сегодня приснилось, что они за тобой пришли. Позвонили в дверь и…
– Этого не будет, – решительно говорит он.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что мне так сказали. Да, сегодня позвонил человек, куратор проекта, и сказал, что если вдруг за мной придут по какой-то дурацкой ошибке, сразу звонить ему. Потому что я нужен своей стране, и участников «Проекта-144» на войну забирать запрещено.
– Это правда? – спрашивает Робин с надеждой. Ее пальцы сминают ткань рубашки, когда она вцепляется в плечо мужа. – Ты ведь не обманываешь меня, чтобы просто успокоить?
– Разумеется, правда, – невозмутимо говорит он. – Именно так он и сказал. Это проект приоритетной важности. Участников собирали целых десять лет, и вовсе не для того, чтобы нас перестреляли, как собак. Возможно, конечно, уже знали, что Город Будущего мы будем строить после войны, но… это не важно. Сейчас – не важно. Так что выбрось из головы, ладно?
Робин облегченно выдыхает:
– Слава Богу! Как хорошо, что ты попал в этот проект!
Мужчина держит жену в объятиях до тех пор, пока она не успокаивается окончательно. Потом ему удается уговорить ее поесть нормально, и он быстро готовит простенький ужин, пока Робин дремлет в гостиной перед телевизором. Он предусмотрительно включил тот канал, по которому крутят всякие старые фильмы, любовные мелодрамы и комедии, и никаких новостей. За ужином они не говорят о войне. Робин выглядит уже получше, даже шутит, щеки немного порозовели, и ночь проходит на редкость спокойно.
Правда, ему так и не удается уснуть. Чутко прислушиваясь к дыханию любимой, мужчина думает о том, что не сказал всей правды. Нет, он не лгал, когда говорил, что его не будут забирать на войну. На войну – точно не будут, но была в этом коротком разговоре с куратором одна фраза. Сказал он следующее: «Вы должны оставаться дома до особого распоряжения». Собеседник не стал ничего пояснять, попрощался и повесил трубку.
Мужчина догадывается, о чем шла речь. Но Робин не стоит знать. Пусть спит. Кто знает, сколько еще спокойных ночей им осталось?..
