Читать книгу: «Плохие девочки не худеют: Как обрести свободу, внутреннюю гармонию и стройную фигуру без диет и самоограничений», страница 3

Казалось бы, а как же родители? Они должны были заметить? Куда смотрят близкие девочек с РПП? Я не могу винить родителей за невнимание, потому что у нас в семье в тот период случилось горе: от онкологии уходила из жизни любимая бабушка, и внимание семьи было сосредоточено на ней. Возможно, отчасти причиной РПП была моя реакция на испытываемый ужас, инфантильное непринятие ситуации и инфантильное же желание все-таки вновь ощутить любовь.

К слову, уже став психологом, я осознала, что анорексия – это всегда про непринятие мамы. А если копнуть глубже – крик, взывание к ее любви. Еда – это жизнь; так мы получали любовь и заботу мамы в первый год нашей жизни. Анорексия – это отказ жить. Она запускает процесс самоуничтожения, когда в твоем сознании все перевернуто настолько, что ты идешь против самого главного инстинкта – самосохранения. И это уже совсем не о красоте.

Отсутствие внимания семьи к этой теме ощущается как безразличие. Безразличие близких, реальное или мнимое, и является основной причиной анорексии.

Анорексия – это не о красоте, это о потребности в любви и внимании, конечно, неосознанной.

Также в защиту всех родителей скажу, что во время моей юности еще никто не знал о таком расстройстве, как РПП, о его опасности. Не было и нынешнего культа заботы о психологическом здоровье. «Проголодается – поест», «На диете? Воспитывает силу воли – тоже хорошо», «Отказывается от приготовленной с любовью еды? Обидно, но, наверное, это такой возраст»… Никто и предположить не мог, что за отказом от еды и прогрессирующей худобой скрывается столько боли, что это, по сути, самоистязание, серьезная угроза для здоровья и жизни. Никто из родителей не видел, что болезнь уже полностью подчинила рассудок дочери, лишила возможности остановиться и контролировать свою жизнь, заставляя покорно следовать за недугом.

Осуждение и стыд

В шестнадцать лет я в первый раз по-настоящему влюбилась. Меня настигло ни с чем не сравнимое, сносящее все на своем пути, как ураган, чувство. А затем пришло время первой ссоры, расставания. Мир перевернулся, и я не знала, за что ухватиться, как уйти от накрывшей меня боли. Одно было ясно: голодание перестало быть панацеей. Прежде все эмоции, которыми я жила, в которых черпала силы и вдохновение, были связаны с похудением, и вдруг расстановка сил перемешалась. Фокус внимания со снижения веса переместился на чувства, которые я испытывала. Стало необходимо как-то справиться с тем, что я ощущала, надо было забыться. Так как пища (а точнее, отказ от нее) последние два года была для меня единственным способом управления собой и своей жизнью, главным утешением и радостью, то и стремление заглушить боль не могло лежать в иной плоскости. Таким образом, первое, о чем я подумала, как об инструменте, способном изменить мое эмоциональное состояние, – о еде. Я вспомнила, что в прошлом она приносила мне удовольствие и давала чувство защищенности.

Ограничения в пище и контроль веса невозможно вечно использовать как основной источник вдохновения (и дофамина). Такое пищевое поведение со временем неизбежно создает дефицит всех питательных веществ, создает и нарастающее напряжение, формирует четкий фокус на еде. И как только в привычном мире происходят неожиданные перемены, это всегда отражается на питании, влечет за собой патологическую компенсацию.

К тому времени все уже отвыкли от того, что я вообще что-то ем, тем более «запрещенку», и не скрывали своего удивления, видя, что я начала позволять себе сладкое. (Так происходит потому, что люди привыкают к определенной твоей роли, позиции и отношению, в том числе к еде. Человеческому мозгу сложно с ходу принять какие-либо изменения в поведении других людей, ведь для этого ему нужно выстраивать новые нейронные связи.)

Надо мной начали подтрунивать: «Что это ты вдруг ешь? Ого, еще и сладкое!» Когда такое случается в первый раз, ты ощущаешь ни с чем не сравнимое чувство стыда за то, что просто ешь. Оно накладывается на и без того сложные отношения с едой, на корню убивая шанс на выстраивание здорового пищевого поведения.

Все стало еще хуже. Теперь запрет на еду был уже будто не моим решением, а вердиктом извне. В то время, когда нужно было хвалить себя за каждый кусочек, возвращать здоровое чувство голода и сытости, снимать фокус с ограничений, я, получив такую реакцию окружающих, начала еще больше концентрироваться на теме еды. Однако «слезть» с доступной дозы эндорфинов, которую давала вкусная пища, было уже непросто. Ограничивать себя вдруг стало непреодолимо трудно, так как сформировались конфликтующие ценности: с одной стороны, я осознавала, что от еды можно немедленно получить настоящий кайф, заставляющий забыть все печали, а с другой стороны, ощущала, что если я ем, то получаю осуждение окружающих.

Неодобрение или недоумение людей, привыкших к тому, что человек с РПП ограничивает себя в пище, наше сознание считывает как неприятие общества и проявление нелюбви, что заставляет нас снова не есть. В результате еда приобретает еще большую ценность, чем во время нервной анорексии. Она становится не просто «топливом», которое надо сократить до минимума, а главным утешением и компенсацией, основным удовольствием в жизни – запретным удовольствием. Запрет всегда предвосхищает манипуляцию, а манипуляция – зависимость или бунт. И в том, и в другом случае выстраиваются нездоровые отношения, выровнять которые очень сложно.

Таким образом, еда оказывается в центре внимания сознания, являясь одновременно и самым желанным источником дофамина, и главным врагом положительной социальной оценки. Тело требует вкусной еды, а социальные механизмы диктуют запрет на нее. Формируется нейронная цепочка, которая остается на многие годы: «Если я ем, общество меня осуждает». Еда – это счастье, но еда – это и отверженность.

Как и в 80 % случаев, моя анорексия перешла в булимию. В моей жизни снова появился тайный мир, но уже не такой прекрасный, каким он казался во время анорексии. Теперь это был мир стыда, страха, боли, осуждения себя, растерянности и неудачных попыток удерживать контроль.

Я все еще маниакально хотела оставаться худой, но срывалась, все сильнее и сильнее переедала, оставаясь дома одна, а затем жестко компенсировала съеденное таблетками и голодом. Когда голова переставала кружиться, выходила гулять с друзьями. И никто ничего не замечал. Мне всегда казалось, что похудеть осталось совсем чуть-чуть и надо это сделать. Мне было сложно (читай: невозможно) остановиться, когда я ела что-то вкусное – любое лакомство выступало триггером (провоцировало на повтор прежнего поведения), и я теряла контроль. Тогда я пыталась исключить вкусную еду полностью, но, конечно, долго так не выдерживала, а каждый срыв считала провалом и катастрофой. Ненавидела себя – и продолжала есть и есть весь день. Сегодня уже все потеряно, а завтра я начну худеть заново, думала я. Это «завтра» все чаще не наступало.

Помимо напрочь испорченных «отношений» с едой, что выражалось, в частности, в отсутствии чувства сытости (и голода), я жестко подсела на диуретики. Такая зависимость требовала постоянного употребления, ведь если отказываешься от них, через день все тело превращается в один сплошной отек. Лицо оплывало, любимые кольца не налезали на пальцы, которые было трудно даже согнуть. Я не могла себе позволить так выглядеть, и приходилось пить таблетки еще и еще…

Во имя любви

Но я взрослела. Я начала есть, и мое тело стало меняться, созревать. Становились более зрелыми и мои идеалы, стремления. Я открыла для себя новые каноны красоты – примеры женственности и сексуальности, среди которых были Моника Беллуччи, Софи Лорен, Меган Фокс, Анджелина Джоли и другие. Теперь я любовалась именно такой красотой, взрослой, соблазнительной и притягательной.

Я так вдохновилась, что даже захотела иметь женственную фигуру – аппетитные формы, которых у меня так и не появилось вследствие моего диетического «усердия». Анорексия оставила мне тело подростка – как велела мода, и я не росла. Я начала запоем читать статьи о правильном питании и пробовала новые рецепты в надежде обрести заветные округлости. И постепенно, после нескольких гормональных сбоев и аллергии на скачки глюкозы после долгого отказа от сладкого, мой организм привык к еде и с благодарностью принимал поступающие витамины. За несколько месяцев я выросла на пару сантиметров, а фигура обрела желаемую женственность.

К слову, принимая свою женскую природу, мы принимаем себя и признаем свою маму.

Перестав фокусироваться на своей обиде, я почувствовала, что уже не хочу быть пугающе худой, я захотела быть красивой, по-женски привлекательной; и я понимала, что для этого надо есть. Расцветая, я пользовалась повышенным вниманием противоположного пола, и это восполняло потребность в любви, которая у меня сложилась.

Одобрение, внимание и любовь – вот факторы, диктующие «отношения с едой». Различие лишь в том, что при нервной анорексии мы жаждем внимания и беспокойства за нас прежде всего от близких, а выбирая женственную привлекательность, ожидаем внимания, любви и принятия от противоположного пола и социума в целом.

Однако даже тотальное одобрение общества неспособно утолить главную потребность в любви – потребность в принятии себя собой. И сколько бы вы ни получали любви и заботы от других, это не имеет никакого значения до того момента, пока вы не получите собственное тотальное одобрение, пока не дадите безусловную любовь сами себе.

Так происходило и со мной: не получая абсолютного одобрения от самой себя, я считала себя все еще недостаточно худой, недостаточно идеальной и будто искала этому подтверждение. А ищущий всегда найдет. Мир всегда отзеркаливает наше отношение к себе и неизменно подбирает человека, который будет относиться к нам ровно также, как мы сами относимся к себе. Судьба всегда подкидывала мне хотя бы одного знакомого, намекающего на то, что с меньшим весом и телом подростка мне было бы намного лучше. И конечно, я сосредотачивалась именно на этом, пусть даже единственном, критическом комментарии. При отсутствии комплиментов в течение хотя бы одного дня я начинала сомневаться в том, что хорошо выгляжу, а если я некрасива, значит, неуспешна, нелюбима.

У меня начались первые настоящие отношения с замечательным парнем, для которого я была самой красивой. Он совсем не поощрял мои ограничения в питании и всегда хотел меня накормить. Я ощущала невероятно приятную заботу, исходящую от него и его друзей. Как-то они нашли у меня таблетки для похудения, отругали меня и выкинули их. Но, конечно, я купила новые.

Даже десятки заботящихся о тебе людей не сумеют доказать, что с тобой все в порядке, что ты достойна любви, пока к тебе самой не придет это понимание. Пока ты в глубине души не считаешь себя заслуживающей одобрения и любви и постоянно соизмеряешь степень своей «достойности» с тем, как выглядишь, ты будешь цепляться за каждое замечание, и даже одного-единственного критикующего тебя человека будет достаточно для падения самооценки и возобновления РПП. Это неизбежно, потому что мы всегда притягиваем то, о чем думаем.

Самые темные времена

Через полтора года я поступила в институт. Приближался наиболее мрачный период моей жизни. Даже не знаю, каким чудом мне удалось подготовиться и хорошо сдать экзамены. Наверное, потому что тогда в жизни у меня все же оставались вещи, которые приносили мне чистую радость и счастье, – друзья, любимый человек. Все это не давало мне слететь с катушек и замкнуться в себе, убегая от действительности и утопая в РПП.

К тому же все, что происходит в школе, строго контролируется учителями и родителями – варианта не готовиться к ЕГЭ просто не было. И именно из-за свободы, которая начинает резко ощущаться в университете, многие не справляются с учебой. Никто тебя больше не контролирует. Появляется чувство ложной свободы – кажется, можно не сделать задание, не прийти на лекцию, не сдать экзамен, – и вот долги по учебе копятся, а ты оказываешься в водовороте проблем, тебя засасывают отчаяние и безнадежность.

При РПП или другой зависимости эти ощущения особенно обострены, ведь, по сути, ты не можешь даже справиться со своей зависимостью от еды, не можешь контролировать время, отведенное на приемы пищи, которое измеряется уже не минутами, а часами. Таким образом ты пытаешься убежать от реальных задач и почувствовать выброс гормонов счастья.

В то время, когда нужно заниматься делами, от которых зависит твое будущее – карьера, учеба, бизнес, – ты буквально тонешь в омуте своей внутренней борьбы с едой. Ты тратишь на это много времени, переживаешь из-за нереализованности в важных сферах жизни и переносишь эти эмоции на область питания и стройности – привычную сферу, которую, как тебе кажется, ты умеешь контролировать.

У меня начались трудности с учебой. Тогда я понятия не имела, что эти проблемы могут быть как-то связаны с расстройством пищевого поведения. Напротив, еда казалось мне единственным спасением в этом новом, взрослом, неуютном мире. Имея РПП, ты даже не можешь отследить эту связь, ты просто не видишь проблему в своем отношении к еде. Проблемой кажется все остальное – фигура, учеба, работа, что угодно, но не РПП.

Я совершенно потеряла контроль над собой и своей жизнью. И как из этого выбраться, не знала. Страх, дикий страх перед неизвестностью и трудными задачами парализовал меня. Я училась в небольшой школе, а теперь оказалась в огромном серьезном университете, где меня контролировала помощница папы, которая отслеживала каждый мой шаг и морально уничтожала меня за каждое пятиминутное опоздание на лекцию.

Вдобавок мне не давалась учеба: я лихо переложила ответственность за выбор профессии на родителей, а они, желая для дочери блестящего будущего, посоветовали мне получить престижную специальность, связанную с финансовой аналитикой. Я же до мозга костей была гуманитарием. Чтобы изучить материал, мне приходилось прикладывать втрое больше усилий, чем моим сокурсникам. Нередко приходилось готовиться к занятиям всю ночь.

Почему такой важный вопрос, как выбор факультета, я предпочла переложить на родителей? Во многом потому, что РПП парализует самосознание, осознанность. Все увлечения и хобби часто напрочь исчезают из жизни, не говоря уже о размышлениях о себе и духовном росте. В жизни человека остается только РПП. Все мысли сводятся к еде и фигуре, к планированию всевозможных ограничений. Самосознание при РПП сужается, ограничиваясь восприятием себя как тела и с определенными параметрами идеальности. Все неважно, ничего не имеет значения, пока не достигнуты заветная форма тела, заветный вес. До этого ты – ничтожество.

Я выходила из дома и порой, поддавшись жуткой панике, просто выключала телефон и сворачивала с маршрута. Я заходила в первое попавшееся кафе и заказывала что-то большое и вкусное, даже не осознавая, зачем я это делаю. Это дикое желание не поддавалось ни осознанию, ни контролю. Точнее, контроля просто не было, а было только ощущение направляющей тебя силы, идущей изнутри, непреодолимой мании, которой невозможно сопротивляться. Будь то любой страх или неопределенность, или боязнь не соответствовать ожиданиям – из всего этого видится один выход: еда и похудение.

Интересно, что как бы ни менялись цели и идеалы, при РПП желание стать худой почему-то всегда остается во главе всего. Кажется, что если ты будешь очень тонкой и изящной, то в жизни сразу появится все, что желанно, будто без такой хрупкости невозможно стать любимой, успешной, богатой, красивой, довольной собой и счастливой. И в недостижении чего-либо ты всегда винишь себя и свое недостижение состояния стройности.

То есть у человека с РПП могут быть различные цели, разные ценности и ориентиры, но результат всегда один – неспособность достичь этого из-за невозможности добиться определенного образа тела своей мечты и удержать эту форму.