Читать книгу: «Бес », страница 2
Глава 3
– Александр Владимирович, она увидеться хочет,– Егор замялся, сминая татуированными пальцами чёрную короткую шапку, которую носил, кажется, в любое время года, обычно закатывая её снизу так, чтобы не видны были две прорези для глаз. Зимой он менял её на такую же вязаную, и обязательно с теми же дырками. Говорил, что никогда не знаешь, когда понадобится лицо скрыть.
– Хочет? – сдержав улыбку, когда он как-то резко глаза прикрыл веками. Да, ведь парень, как и весь остальной персонал сразу же усвоил, что моя гостья здесь на особых правах, пусть даже их у неё по большому счёту и не было. И она могла жить хоть в клетке, хоть в моей спальне, никому из них в голову не придёт отнестись к ней иначе, чем с уважением и осторожностью. Что мне нравилось в этих ребятах – никаких особых распоряжений по этому поводу я не давал. Только относительно её кормления и наблюдения в те дни, когда самому приходилось улетать с острова. И в то же время я был уверен – ни один из них не посмеет пальцем притронутся к пленнице или даже заговорить с ней. Жалость ли, похоть ли, сочувствие ли…любые эти эмоции меркнут по сравнению со страхом. Со страхом ошалелым, почти животным. И я постоянно подпитывал в них его, давая чётко понять: своим людям я прощаю всё, кроме предательства. Предательством автоматически считалось любое, даже малейшее нарушение моих приказов.
– Требует. Римма сказала.
Римма – это девушка, которая как раз и следит за Ассоль в моё отсутствие. Она же и кормит, и убирает в её комнате. Всем остальным туда вход запрещён, потому что все остальные на этом клочке земли – мужчины.
– Пусть требует.
Понимающий кивок, и Егор, бывший десантник, отсидевший десять лет за убийство шлюховатой жены, разворачивается, чтобы уйти. Хотя, конечно, ни хрена он не понимает. Простой мужик, в голове которого навряд ли укладывается необходимость содержать молодую красивую бабу, которую ещё и по телевизору регулярно показывают, у чёрта на рогах да в дорогой клетке. Обустраивать для неё целый комплекс зданий. О, да, у меня для моей девочки были припасены интересные испытания. И я очень надеялся, что ни одно ей не понравится. Для таких, как Мороз, сначала «служивших» Кощею, а теперь перешедших «по наследству» мне, всё это казалось бредом и глупой тратой времени. Все мои действия с Ассоль. Нет, конечно, никто и заикнуться б не посмел или вопроса какого-нибудь задать, да и взгляды зачастую они прятали, скрывая любые мысли по этому поводу. Но иногда я всё же успевал заметить недоумение, мелькавшее в глазах. Потому что в нашем мире женщины были лишь материалом. Поначалу интересным, после – отработанным, который стоило выкинуть на свалку. Исключение составляли только родные по крови…или жёны. У меня не было ни того, ни другого, и все они знали об этом.
Чёрт…а ведь я и сам удивлялся себе. Почему-то, когда разрабатывал всю схему похищения и дальнейшего содержания Ассоль на острове…а я не просто всё тщательно обдумывал, но и подолгу рисовал связки между действиями карандашом на листе ватмана, ведя стрелки от каждого, даже самого незначительного, на первый взгляд, персонажа моего спектакля к его шагу…так вот когда я всё это скрупулезно вычерчивал, почему-то представлял, как возьму её в первую же ночь. Бл**ь, да это было настолько естественно…само собой разумеющееся, как подыхающему, иссохшему от жажды путнику сделать долгожданный глоток живительной влаги из обнаруженного источника.
А сейчас я стоял у этого самого оазиса и не мог заставить себя нагнуться к кристально чистому озеру, чтобы, наконец, напиться. Мне казалось, я буду пить её жадными глотками, захлёбываться ею и продолжать пить до тех пор, пока не станет противно, пока не начнёт вызывать отвращение одна мысль о воде.
Но теперь что-то не позволяло взять её сразу. Нет, не жалость и не наивные розовые воспоминания о нежности, с которой когда-то она сама протягивала мне флягу за флягой. Раздумывал об этом все эти дни, пока не понял: там, в озере я вижу слишком чёрную, слишком мутную воду. А должен – своё отражение. Я смотрю в её гладь и вижу лишь тёмные подтёки яда, извивающимися скользкими тварями поднявшиеся к поверхности озера. Стоит только опустить туда руку, как они набросятся на неё, чтобы сожрать, чтобы разъесть до костей, до полной ампутации конечности.
Просыпался среди ночи именно от этого сна. Всё казалось, если сделать ещё один шаг вперёд, если приглядеться получше, то можно увидеть сквозь густые, вонючие пары отравы ту самую чистую, хрустальную, прозрачную водную гладь…и уже через секунду это наваждение спадает, уступая место омерзению к тварям, раззявившим свои зубастые пасти в предвкушении жертвы, и к самому себе, способному шагнуть в это уже болото ради мерзавки, так просто забывшей обо мне.
Хотя сейчас я был уверен: ни хренааа…сейчас она помнила обо мне каждую минуту своей жизни. Каждую ничтожную секунду, в которую её ломало от неизвестности и страха. И мне нравилось думать о том, что она боится. Смешно. Когда-то я готов был выдрать собственное сердце из груди и преподнести ей, только чтобы доказать, что не причиню вреда, чтобы никогда не увидеть и проблеска боязни в зелёном мареве её глаз. Сейчас? Сейчас я наслаждался этим зрелищем. Перематывал камеру наблюдения, увеличивал изображение и, поставив запись на паузу, застывал перед монитором в поисках того самого страха…а после впадал в состояние, близкое к оргазму, когда находил. Ведь в этом и заключается самая настоящая власть над человеком. Не в клетке, не в поводке или ошейнике, не на конце иглы. Нет. Это в страхе. Даже если она за километры от тебя. Даже если между вами города, страны и долгие годы разлуки. Страх. В нём и только в нём одном моя власть над ней. Я поддерживал его в девочке всё это время. Мне с некоторых пор катастрофически мало просто её тела. Мне душу её надо. Вытрясти. До крошки всю. До последней капли высосать, опустошить. Её тело…оно ничем не отличается от тысячи таких же. Всё дело в яде внутри неё. Том, что делает это тело тем самым моим наркотиком, той самой моей грёбаной одержимостью, которая выкручивала изо дня в день все эти годы.
– Александр Владимирович, – Мороз развернулся у самой двери, – не ест она ничего. Римма завтрак её к ужину выносит, а ужин – следующим утром.
– Хорошо. Можешь идти.
Упёртая ведьма. Впрочем, разве я ожидал, что с ней будет иначе? И ведь меня заводила эта игра. Заводила, и в то же время я начинал подсаживаться теперь не только на эту дрянь с глазами русалки, но и на любую информацию о ней. Звонил из Питера или из Берлина на остров, чтобы услышать от Риммы, как она провела день. И плевать, что каждый следующий звонок был похож на предыдущий, за исключением названий блюд. Мне просто нужно было услышать, что она проснулась, что она в том же месте, заключённая в моей клетке, в моей власти.
Включил снова монитор, приближая лицо к экрану и глядя на сидящую на кровати женщину. Она похудела и очень сильно. Стала почти прозрачной. Её колотит…словно от холода…и я отбрасываю мысли, что не от него. Что это начинается ломка. Да, я знал, что она баловалась чёртовой травкой и не только. Дьявол, я пару раз её обдолбанную вытаскивал из ночных клубов. И я запомнил каждую такую ночь, а она нет. Я запомнил непреодолимое желание свернуть её шею за то, что посмела связаться с дурью, запомнил ощущение гадливости от каждого прикосновения к ней в этот момент…и в то же время привычный трепет. Так, наверное, конченые сектанты дотрагиваются до икон. И приходилось стискивать зубы до зубовного скрежета, напоминая себе, каким грёбаным еретиком я стал.
Потом я откопал её настоящего «поставщика». Он визжал подобно жалкой свинье, пока я отбивал его свисающие дряблые бока, но всё же отрицал то, что даёт Ассоль наркоту. Пока я не наступил на его жалкий отросток между ног. Давил носком туфли крошечные яйца и слушал, как он, захлёбываясь слезами и хватаясь короткими пальцами за удавку на толстой шее, рассказывал, что и как часто приносил своей протеже.
Потом именно этот трусливый кретин поможет мне организовать похищение Бельской. В обмен на свою никчёмную жизнь. Правда, мне всегда было смешно, когда подонки, типа него, так искренне полагались на чью-то честность. Вроде бы сама их гнилая, прожжённая натура должна отвергать саму её сущность. Логично же? Но нет. Человек был и всегда будет самым жалким из всех существ. Иван Фёдорович Басманов, продюсер актрисы Бельской, был едва ли не самым ничтожным из них. Ублюдка полоснули по горлу, как только Ассоль села в мой самолёт. Просто никто не смеет портить мои вещи. А эта мразь всё же осквернила мою самую драгоценную, самую важную на свете игрушку.
И сейчас я смотрел, как она загибается на кровати, то обхватывая себя тонкими руками и съёживаясь, то выгибаясь назад и начиная метаться по постели. Иногда казалось, она выкрикивает что-то. Я смотрел видео без звука, но предпочитал думать, что зовёт меня. Скорее всего, проклинает. Наплевать. Для меня тоже её имя давно стало анафемой.
Римма говорила, что подобные приступы случались не так часто. Нарколог, которому я показал запись и результаты анализов девочки, уверила, что на данной стадии с её зависимостью возможно бороться. Да, я привёл врача для этой лживой дряни, потому что игра против слабого соперника не представляла никакого интереса. Так, по крайней мере, я уверял себя.
***
– Мне кажется, мы вышли на след, – спокойный голос Стаса на том проводе периодически искажается надоедливыми шумами в трубке.
– Почему ты думаешь, это она?
– Слишком много совпадений. В лесу появилась охраняемая огороженная закрытая зона. В лесу! В районе почти перестали видеть бомжей. Они часто спускались к лесу именно летом, спасаясь от жары. После вечера выходили по своим местам, чтобы клянчить милостыню. Удалось найти парочку. Они в откровенном ужасе. Говорят, их были десятки. Кто-то исчез бесследно. Кто-то сбежал. Кого-то нашли убитым.
– Это бродяги. Для них подобное – норма.
– Да нет же! – и тут же ошарашенно затих, видимо, сам оторопев от собственной наглости. Потом молчание, растянувшееся секунд на тридцать и ровно до момента, когда я уже готов был рявкнуть, – Я видел одного из них, Бес. Я в морге был. У него отсутствовали почти все внутренние органы. Просто кожа, натянутая на плечи, и частично кишечник. Я не знаю, каким макаром не выблевал тогда свои кишки. Но работники морга проговорились, что это уже третий такой. Они считают, что орудует маньяка или же группа психопатов. Но я думаю, это наша птичка. Слишком похоже на то, что ты рассказывал.
Да, я рассказывал Стасу кое-что о моем любимом монстре в белом халате. Не всё. И не как о себе. Но ровно столько, чтобы дать необходимую ориентировку на эту продажную тварь. Одному найти её не представлялось возможным даже сейчас. И в данный момент Стас был в одном из американских штатов, откуда и звонил каждую неделю, передавая информацию.
– Ещё что?
– Я навёл справки насчёт шкафа, который она с собой таскает. Кого-то, отдалённо на него похожего, видели в пригороде.
– Похожего?
– Да, Бес. Но…в общем, я могу ошибаться. Тут почти половина мужиков таких. Вторая половина – бабы. Такие же шкафы. Страшно подойти к ним. Ещё страшнее – залезть на неё. Потому что не знаешь, позволят ли тебе слезть.
Не удержался от короткого смешка.
– Смотри, не обделайся там от страха. Не опозорь честь русского парня на земле вечного врага.
– Служу Советскому Союзу! Ты ж знаешь, нам честь мундира ронять нельзя.
– Нет уже ни Союза, Стасик, ни мундира твоего. Ты его променял на бандитскую кожанку и кастеты. Но честь всё-таки не роняй.
Отключился, глядя на перекатывающуюся по постели Ассоль. Зарывается пальцами в свои волосы, с силой дёргая за них, словно намеренно причиняя себе боль. Недолго, моя девочка. Осталось потерпеть недолго, и мы начнём игру. Скоро остальные участники нашего спектакля присоединятся к нам. Я знаю, что ты привыкла быть главной звездой на сцене…и ты будешь ею. Я обещаю. Но до твоего выхода мы разыграем увлекательнейшую постановку, полную самых страшных мук, для твоей суки-матери и никчёмного муженька. Как думаешь, кто из них первым прибежит посягать на твоё имущество? Оно у тебя есть, мы втроём с тобой и монстром знаем это. Совсем скоро информацию о тайном счёте получит и твой жирдяй. И он, скорее, сдохнет, чем откажется от возможности присвоить его себе.
Вот только почему так мерзко-то от мысли, что твою гнилую, лживую до самых костей натуру оплакивать буду я один? Кровавыми слезами. Других по нам не осталось, девочка. Но они будут самыми честными, обещаю. Такими же ядовитыми, как твоя дрянная любовь. И ты ещё успеешь увидеть из самой Преисподней, как они разъедают до мяса кожу, обжигая твоим именем каждый миллиметр моей кожи.
***
Мне нравилось находиться тут. Мне нравилось ощущать, как просыпается, как взвивается к самому горлу откуда-то из глубины желудка торнадо ненависти, ярости и подсознательного ожидания боли. Инстинктивного. Такое не вытравишь из своей сущности никогда. Оно проникает под кожу человека, любого живого существа. Оно вплетается в ДНК тем прочнее, чем дольше длилась эта систематическая боль…
И нет, я давно бросил попытки избавиться от него. Достаточно того, что теперь я сам мог причинить любую боль другим. И я предвкушал. Я, словно конченый нарик, предвкушал, как посажу на деревянный стул со спинкой монстра, привязав её изящные руки к стулу, и буду знакомить её с болью. С той, что она так щедро изо дня в день, из года в год десятилетия вливала в меня, впрыскивала и вводила шприцами. Нет, в отличие от неё я не боюсь свою подопытную. Но зафиксировать руки нужно. Для чистоты эксперимента, иначе картинка, вспыхивавшая в голове и любовно мной взращиваемая, ломалась. Разбивалась вдребезги, и меня воротило только от взгляда на осыпавшиеся осколки моей мечты.
Да, оказывается, мечты могут таять, стоит убрать из них какой-нибудь, на первый взгляд, незначительный элемент.
В наших с Ярославской отношениях не было ни одной малозначимой детали. Она была слишком хорошим учёным, чтобы упустить их, я же должен был доказать ей, что стал достойным её учеником.
Откинул голову назад, закрывая глаза и представляя себе лицо Ассоль. Как удивится моя девочка…да, сначала удивится, а после испугается, придёт в откровенный ужас, увидев то, что я приготовил для них. Идеальную копию лаборатории доктора Ярославской. Досконально точно воспроизведенная обстановка устроенного этой тварью Ада на земле. С теми же прозрачными палатами со стеклянными дверьми и прикреплёнными к поручням цепями. Правда, моя лаборатория меньше. Ровно столько помещений, сколько мне нужно для того, чтобы привести свою месть в исполнение. С главным элементом декора – вольером для самого уважаемого доктора и её псины Покровского рядом. Интересно, дорогая Ангелина Альбертовна, сколько вы с этой мразью выдержите без еды и воды в этой клетке? Проверим, окажется ли простая вонючая, как вы говорили, волчица благороднее известного учёного? И кто из вас сдастся первым и решит сожрать второго?
Впрочем, я ни капли не сомневался в правильном ответе. И она бы тоже не засомневалась ни на йоту, вгрызаясь в тело своего помощника смертельным укусом.
Глава 4
Я сказал Римме принести ей девственно-белое струящееся платье с завязками на плечах. Украшенное золотыми светящимися камнями по краю декольте, оно струилось по роскошному телу, такому же матовому и бархатному, которым я его помнил…которым видел в своих снах и грёбаных мечтах. Оно единственное в них было белым, нежным…в окружении черных кривлявшихся демонов-фантазий о том, что я с ним сделаю, каким образом заставлю его извиваться и извиваться до тех пор, пока не решу сломать окончательно.
Изысканная женщина. До ошизения сексуальная и в то же время изысканная. Так, наверное, выглядели греческие богини. Шикарные тела, созданные для грехопадения, для того, чтобы свести с ума самого стойкого смертного и самого жестокого из жителей Олимпа, тёмные волосы, ниспадающие на оголённые покатые плечи, что до зубовного скрежета хочется сжать в своих ладонях. Тонкие руки, которыми заправляет за маленькое ушко шёлковые локоны. И эти чёрные изогнутые брови, сошедшиеся на переносице…моя богиня недовольна тем, что её заставили одеться в выбранное мной платье, а теперь ещё и заставляли ждать. Да, она изменилась даже с того момента, как сошла с трапа самолёта, с того момента, как её изящная ступня опустилась на этот остров…в её персональную Преисподнюю. И, дьявол…я просто обязан был стать достойным для этой дряни Аидом. Обязан был сбросить с себя эти колдовские чары, досыта ими насладившись.
Вышел из-за стены, и она резко повернула голову, ища глазами источник шума. Глаза блеснули одновременно злостью и усталостью…или даже слабостью. Впрочем, мы оба знали, в чём заключается её слабость. Та, что оставила неизгладимый след на её лице. Та, от которой едва заметно, но всё же иногда тряслись её руки и слегка подрагивали плечи. Остаточное явление после достаточно длительного для нас обоих лечения. Когда ни я, ни она не смогли бы с точностью объяснить, за каким чёртом мне понадобилось всё же избавить её от зависимости, вместо того, чтобы сполна насладиться её падением, самым большим унижением для дочери моего врага. Впрочем, какой был кайф в том, чтобы мучить обессиленную наркоманку, моментами впадавшую в безумие ломки и терявшую связь с внешним миром? Абсолютно никакого. Скорее даже, своеобразная попытка унизить самого себя, опустить ниже плинтуса. Туда, куда я же давал слово не возвращаться больше никогда.
Истощённая? Да, возможно, она и выглядела такой. Моей слабой, истощённой богиней, заточенной в плену в ожидании собственной казни.
– И всё же прекрасна.
Распахнул стеклянную дверь за решётками и вошёл в её комнату-клетку.
– Есть что-то, что может испортить твою красоту, Ассоль? Испортить настолько, чтобы не хотелось сломать её самому? Собственными пальцами?
***
Я ждала, когда он придет. О, как я этого ждала. После всех дней ада, через которые он меня провел с особой, изощренной жестокостью выдергивая из ломки практически без врачей, на одном успокоительном, когда лезешь на стены и ломаешь о них ногти от боли и от панической люти внутри. Когда ползаешь на четвереньках по полу, выблевывая собственные внутренности, ломаешь ногти о стены и просто воешь от боли везде.
И смотрел… я знаю, как он на это смотрел, наслаждаясь. И как? Тебе понравилось, Саша? Понравилось видеть, во что и в кого ты меня превратил? Кем я стала из-за тебя, подонок? Ты мастурбировал, когда я рвала на себе волосы и одежду и проклинала тебя, желая тебе самой жестокой смерти, а потом ползала на коленях и умоляла унять мою боль, бросалась на прутья своей темницы? Помнишь, как когда-то ты обхватывал ладонью член и дергал по нему вверх и вниз, когда я голая извивалась за твоей клеткой и терлась о нее, пока ты не сатанел до такой степени, что брал прямо через нее, как голодное животное?
Но я была рада, что избавилась от кокаина и этого тумана, который помогал мне не слышать по ночам детские крики и его лживые клятвы в любви. Так я могла ненавидеть его сильнее, я чувствовала каждую грань своей ненависти, каждую ее черточку и зазубринку. Она, как адская татуировка, была выжжена на мне изнутри, и я собиралась показать ему ее грани. Все грани моей ненависти к нему. Может быть, я и по ту сторону клетки, но я не та наивная девочка, которую он бросил беременной и обрек на гниение живьем.
Как же он изменился. Этот лоск, эта новая прическа и короткая ухоженная борода, безумно дорогие вещи – часы, запонки, а под ними лютый, страшный и уже заматеревший зверь, и я знаю, на что он способен. Я помню, как он рвал людей голыми руками. Вешал на крючья, как свиней, и выдергивал им кишки.
Кто знает тебя так же хорошо, как я, Саша? Мой Саша…мой предатель, мой палач, мой любимый.
Только одно осталось неизменно… несмотря на жгучую едкую ненависть, я все же до дикой дрожи была рада его видеть и жадно пожирала взглядом его лицо, голос, его запах всем своим изголодавшимся естеством. Потому что он – часть меня, потому что он в меня въелся молекулами ДНК моего умершего младенца. И это та связь, которую разорвет только смерть… и то не факт.
– Некоторые вещи остаются неизменными. Например, твой дорогой костюм и твоя прическа, твои часы…ничто не скроет, кто ты такой на самом деле, Саша.
Сделала несколько шагов к нему, глядя в жгучие темные глаза, испепеляющие меня насмешливым взглядом.
– Ты всегда любил все делать сам. Я думаю, ты придумал множество способов, как испортить и сломать меня. И я с замиранием сердца жду каждый из них. Здесь ведь так скучно.
***
– Скука – не самая худшая вещь, девочка. Она до предела честная. Впрочем, – я усмехнулся, думая о том, насколько она права. Я не просто придумал множество способов. Я пришёл к каждому из них опытным путём, – честность никогда не входила в сферу твоих интересов, так ведь?
И да, ей было не просто смертельно скучно…нет, она в полной мере ощутила на себе составляющие части этого предложения. Сначала – что означает слово "смертельно", когда она молила меня о собственной кончине. Сначала проклинала и желала мне самому сдохнуть, если я не дам дозу…да, я слышал её проклятья и чувствовал, как от меня методично, болезненно, с мясом отслаивается другая часть меня самого. Та, которая скалится окровавленной пастью её анафеме, отдиралась полыхающей бордовым пламенем плотью от той, что сгорала в агонии из-за неё.
Затем она начала просить меня о смерти. Выкрикивала, угрожала и унизительно ползала по полу клетки на четвереньках, умоляя прекратить ломку.
А после, когда мы оба поняли, что она выдерживает…что ей, нет, нам обоим удалось приглушить эту зависимость, победить эту тварь ценой её многодневных страданий, девочке стало не просто скучно в одиночестве своей тюрьмы без единого человека рядом, которому можно было бы сказать хотя бы пару слов. Это была дикая смесь из эмоций, которые появлялись на её лице, стоило услышать малейшее движение возле своей клетки…и каждый раз калейдоскоп завершался разочарованием. Она ждала меня. Моя маленькая лживая красивая сучка продолжала ждать меня, всматриваясь в эту сторону своей золотой клетки.
– Ты права. Ни одна одежда, ни один аксессуар, ничто не способно скрыть настоящее лицо человека. Как, впрочем, и ни одна маска. Рано или просто маски спадают, обнажая под своей прекрасной, но такой искусственной оболочкой, – не смог сдержаться от желания коснуться костяшками пальцев её нежной скулы, – обнажая самую уродливую, самую кровожадную свою суть.
И стиснул челюсти так, что показалось, раскрошатся зубы…чёёёёрт…сколько лет должно пройти, чтобы от прикосновения к этой дряни перестало вот так насквозь простреливать током всё тело?
– Ты представляла их, так? Все эти способы. Наверняка, представляла. Ты же так хорошо меня знаешь, – кажется, можно бесконечно долго вот так гладить её щёки, тонкие веки, осторожно дотрагиваясь до трепещущих кончиков длинных ресниц, – какой из них тебе понравился больше всего?
***
Конечно, он знал, что я лгу. О, мы прекрасно друг друга изучили, чтобы знать, куда бить больнее и чувствительней. Куда вонзить нож и в какую сторону провернуть. И в этом и был самый концентрат смертельного яда. Потому что я с каким-то унизительно триумфальным удовольствием видела, что ему не все равно. Ему больно, когда я бью…и это мои победы. Это мой личный кайф. Скорей всего, он меня убьет. Ведь ты привез меня сюда умирать, Саша? Верно? Этот остров – моя могила, и закапывать ты будешь медленно.
А еще я видела чисто мужской блеск в его глазах, тот самый, голодный, от которого у меня самой сводило жаждой все тело и превращало нас обоих в зверей, алчущих плоти друг друга. До исступленного сумасшествия.
Он с ним не справлялся, не мог подавить или спрятать за маской холодного безразличия и цинизма. Мой умный Саша, мой гений, мой бог сарказма и убийственных взглядов. Я восхищаюсь тобой так же сильно, как и желаю тебе корчиться от боли…И ведь ты будешь. Вместе со мной. Будешь и, подобно истинному психопату, ждешь своей порции, как и я. Обещаю, я сделаю все, чтобы ты иногда сгибался от нее пополам. В ту секунду, когда поняла, что тебе не все равно, я вынесла приговор и тебе. Мы ведь умрем здесь вместе, да, любимый?
Тронул мое лицо, и я дернулась от прикосновений его пальцев, от слабости все еще шумело в голове, и после ломки остался тремор в руках. И после его слов я задрожала уже по иной причине…по той самой, на которую он намекал каждым своим словом.
Перехватила его руку и поднесла к своему лицу, выискивая под тюремными татуировками старые шрамы…Когда-то он сбивал их о стены своей клетки, если я не приходила к нему. Нашла и провела по ним кончиками пальцев. А потом жадно поцеловала каждый из них, ввергая его в диссонанс вместе с собой. И тут же отшвырнула его руку, с вызовом глядя в черные глаза.
– Тот, в котором ты грязно меня трахаешь, Сашааа. Пачкаешь собой, рвешь мое тело на части.
Облокачиваясь о стену, смотреть ему в глаза, позволяя тонкой лямке платья упасть с плеча, а краю материи зацепиться за торчащий сосок и держаться только на нем.
***
Сучка…моя маленькая наглая сучка, изучившая меня лучше меня самого. Соблазнительная…до невероятной, до жуткой боли соблазнительная сучка с задёрнутым поволокой похоти взглядом. Её слова – порочный фон тому зрелищу, которое легким движением плеча намеренно открыла моему взгляду. А я повёлся на него. Моментально. Сжав ладони в кулаки и не в силах оторваться от этого острого соска, за который зацепилось её платье. На самом деле ничего. Сотни абсолютно голых девиц, бесстыже раздвигающих свои ноги и демонстрирующих свои призывно влажные дырочки, проигрывали этой хрупкой маленькой дряни, прикрытой долбаной тканью. Ведьма. Чёртова ведьма, на которую стоит так, как не стоит ни на одну больше шлюху в мире, даже самую искушённую.
И тут же напоминанием самому себе: а она ничем не отличается от них. Такая же шалава, продающая свое тело за блага. А тебе просто повезло сегодня оказаться тем, кто отымеет её.
Поднял взгляд к её лицу и чертыхнулся, увидев приоткрытый рот и лихорадочно горящие глаза…даааа, в них та самая лихорадка, которой заражала меня девочка все те десять лет. В которую окунался сам. С грёбаным мазохизмом и бешеным удовольствием.
К ней. Не считая шаги и слушая гул в ушах…так ревёт похоть. Воет диким зверем, алчно желая утолить свою жажду, корчится в той самой лихорадке…и она у нас общая сейчас на двоих, так, девочка?
