Читать книгу: «Прямохождение по Алтаю. Песня гор, солнца и ветра», страница 5

Скоростной спуск

Одолели последний на сегодня взлёт, и встали прямо над обрывом. Горячим ужином тут и не пахло, ведь все реки и ручьи остались внизу, а деревьев здесь в принципе нет. Виктор скупо знакомит с затейливыми тюркскими наименованиями частей окружающего ландшафта.

– Под нами долина реки Аккая, а там вон гора с таким же названием. Завтра спустимся по Сергезю и пойдём по Кубе к лагерю.

Как? Сер..ге..зю? Ну и имечко у реки!

Палатки на плоской голове хребта – как набитые шишки, как наскоро слепленные пирожки на сковородке. Вместо «хребта» на язык просится почему-то слово «кряж», но не уверен, что оно уместно. Россыпи плитняка защищают от ветра. Там, где кончаются их серые языки, мелькают головки мелких цветочков. Лапчатка? Камнеломка? Точно не незабудка, её бы я не забыл! У той ведь такие голубенькие цветики… Недавно мне встречались, стелются между камешками, радуя глаз…

Значит, обширная долина – это и есть владения Ак-каи? Ну, ничего себе она раскинулась! Уходит далеко вниз, постепенно обрастая лесом, тянется на юг, к колоссальным скально-лесным цепям. А перед ними угадывается ещё одна долина, как меч-кладенец прорезавшая горный массив с запада на восток. Это ложе реки Куба, куда нам и нужно попасть. Но дотуда ещё Да-Ле-Ко…

Наутро, миновав необычную проплешину горных верховий – окружённую шерстью трав и усеянную моими любимыми огоньками – стали валиться в распадочек с речным истоком. Экшен, который я уж точно не запамятую никогда: спуск по реке Сергезю!

Примечателен он уже тем, что река вроде бы есть, но её как бы и нет, она вне физической досягаемости почти вплоть до самого устья. Попить и набрать воды, таким образом, не представляется возможным. Да и не видно её вовсе из-за травы, кустов и деревьев, только слышен звук: местами журчание, местами шум.

Тропа по Сергезю такой крутости, что подниматься по ней находится мало желающих. Но, как ни странно, находятся. А нам и спуска – через край! Косогор с трэшовым уклоном; держись, чтобы не разогнаться и не улететь, не наскочи на нижних, не попади под верхних, да смотри, чтобы стопы от голеней не открутились…

У меня нет ни одной фотографии с этого места, да и вообще фотки из Первого похода пересчитываются пальцами одной руки. Суровая правда жизни: на плёнке в мыльнице было шестнадцать кадров, и половина была засвечена. Есть и другие причины, могущие показаться смешными, но тем, кто помнит, как всё было – грустными. Морось, туман и дождь означают: никакой фотосъёмки. Резкий подъём и резкий спуск значат примерно то же. Снимать просто некогда! Тебя никто не ждёт… Плюс, если у тебя полтора десятка кадров на всё про всё, ты не будешь щёлкаться на лету, как попало. И никаких постановочных композиций, мы и так всю дорогу отстающие! Догоняющие.

Вот и опять все растворились, убежали… Шагу!

Сейчас мне кажется, что нисхождение по Сергезю я помню хуже, чем то, что было сразу после него – кубинскую дорогу… Детали исчезли из памяти. Но я так хотел бы рассказать вам про эту реку! До конца не уверен, почему, но я полюбил её. Наверное, из-за названия. Такое уж оно… «артхаусное», нестандартное. А может, из-за крутого её нрава, бешеной той тропы, диких зигзагов вверх-вниз… Из-за того, что в сердце моём она так и осталась холодной, недоступной… И из-за того, что так много было там спелой малины и смородины!

Но также и потому, что имя этой реки навсегда для меня связано с именем погибшего друга, Алексея Курицына.

Сергезю – это символ. Всего Алтая, если хотите. Всех этих лет.

Два с половиной десятилетия тлетворно влияют на клетки воспоминаний. Позволю себе небольшое отступление «назад в будущее», и опишу Сергезю по впечатлениям лета 2018-го.

Я снова сбегал по ней, совершая «Поход памяти» и исправляя «недоделки». Слово «сбегал» – явное преувеличение того, что происходило в действительности, потому что старая тропа теперь заросла. Эх, не ходят больше туристы по Кубе и её притокам! И бойцы-эрлагольцы редко заглядывают в эти места. Как жаль!

Всему виной наводнение? То, что «шишиги» не могут проехать дальше смытого «третьего мостика»? Или измельчали любители гор? Окончательно превратились в пузатеньких мужичков и располневших женщин, сонно раскачивающихся в сёдлах в ожидании, пока их довезут до «места» и накормят ухой из хариуса?

Я в это не верю. Не может человек, через ноги, через эти две антенны впитывавший древнюю энергию Земли, вдруг пересесть на коня, чтобы под монотонные команды проводника трястись на нём по расхлябанным лошадиным дорогам. Ни влево, ни вправо не сделать шага… Пастись отарой, плестись как зеваки за экскурсоводом в заграничных турах «всё включено»…

Так же, как брутальный рокер не заделается попсовиком, как любитель драматического авторского кино не станет вдруг глотать одну за другой тупые американские «писе-какачные» комедии, как альпинист не влюбится в плоскую, что твоя сковорода, равнину, так не может превратиться в матрасника настоящий пеший турист!

Итак, Сергезю. Каскад резких петляющих спусков, перемежающихся подъёмами на обходах обрывистых прижимов. Всё это скрыто за сплошной стеной трав, не только высоких, но и толстенных – не переломишь стебель. Запинаешься и летишь вперёд, родименький, судорожно цепляясь за всё подряд, чтобы замедлиться. Здесь и борец, и лопухи, и серпуха, и гигантская шульция, и молочай – вся алтайская флора! Ступать приходится наугад, прямо в переплетённую гущу, загоняя ботинок в беспредельный океан травы. Тропа еле-еле угадывается под ним, когда смотришь сверху вниз, но если оглянуться, то уже ничего не увидишь, лишь по прибитым листьям и можно найти обратную дорогу.

И кто говорит про дорогу обратно? Только вперёд, и только вместе!

Заколодели дорожки, замуравели… Шарить конечностями по бурьяну как всегда некогда, а мы уже традиционно все выбились из сил. Короче, делаю так: просто сую ногу под зелёный покров и проверяю, каково ей там. Если ступает ровно, вольготно – значит, тропа всё ещё с нами. Живём. Делаем следующий шаг.

Из-за травяного леса перед глазами ноль обзора. Ощущения почти пионерские, первооткрывательские. И даже лучше. Интуитивно нащупываю… своё прошлое в заколдованном и заброшенном таёжном краю, в тихом, спокойном и убийственном горном распадке, где всё так круто и так запущенно…

Сама носительница необычного имени холодна и прозрачна. Звонка и переливиста. Встречусь с нею лицом к лицу только близ устья, у впадения в Кубу. Да, изменились эти места, стали ещё более дремучими. После памятного всему Алтаю ужасного наводнения 2014-го года Куба пробила себе несколько новых русел. Участок леса, где Сергезю вливается в неё, сейчас – непроходимый бурелом. Но это там, впереди… А здесь, наверху, льёт дождь. То сильно, то как из ведра. Я иду первым, и от каждого шага становлюсь всё водянистее. Прикинулись бы мы рыбами, да не можем как хариус жить в ледяной водице… Забились вот под сосёнку, пытаемся переждать экстремум ливня под жидкими ветками, но все эти меры помогают не очень. Напротив, замечено, что чёрная туча зависла непосредственно над нами! Остановилась и целенаправленно поливает скучающие по влаге тела. За кромкой ущелья виднеются просветы голубого неба, но край тучи нисколечко не движется относительно этой кромки. Проклятье долины змей.⁴

– Вот как ты встречаешь старых друзей, Сергезю? Мы ж окоченели в дупель! Смертушки нашей хочешь?

Впрочем, кто сказал, что Сергезю нам душевная подруга? Это мы к ней в друзья набиваемся, а она всегда была сама по себе, как кошка. Своенравная, себе на уме река. И лично на меня ей есть за что обижаться. Оскорбил я её однажды, не по-доброму обругал… Причём, из-за собственной глупости и невежества! За то лишь, что петляя часами по распадкам, блуждая по расселинам, никак не мог её отыскать…

Больше десяти лет прошло, а она помнит. Буду извиняться. Виноват, без всяких там оправданий.

И в тот раз я перед тобою повинился, и сейчас прошу прощения. И ещё поклонюсь тебе, Сергезю, как свидимся снова! Я уверен, что свидимся…

Как поговорил я по душам с рекой-хозяйкой, как двинулись дальше – так и вышли из-под обстрела. Бесконечно льющая туча осталась на месте, как прикованная, и за нами не пошла. Вот такое колдовство. Рассказывайте потом, что это просто «облако за гору зацепилось…» Кому-нибудь другому, а не мне.

Интермедия из будущего окончена, вернёмся в год 1997-й.

Ватага утомлённых солнцем, дождём и рюкзаками малявинцев движется вниз по Кубе ныряющей между хребтами лесовозной одноколейкой. Нет ничего хуже, чем идти весь день по дороге. Это знает любой пеший турист. Профану такое утверждение может показаться шуткой. Но я, к сожалению, не шучу. Во-первых, это просто уныло. Многочасовое однообразие страшно утомляет и деморализует. Во-вторых, ноги от постоянных одинаковых движений начинают стираться. На горной тропе положение стопы всё время меняется, нагрузка распределяется между мышцами, и обувь не шоркает по одному и тому же участку кожи. На дороге всё это присутствует. Час за часом, методично. В итоге быстрее устаёшь. Потом теряешь терпение. Потом… убиваешься. Добры молодцы и красны девицы начинают канючить:

– А скоро будет мостик?..

– Где лагерь-то?..

– А далеко ещё?..

Дядя Витя, как всякий порядочный инструктор, на это отвечает:

– Да нет, не далеко. Вон за той горой!

Ответ вселяет оптимизм в изголодавшиеся по отдыху души. И все чешут дальше. К «той» горе. Но ни за ней, ни за ещё двумя горами и тремя поворотами лагеря нет. После нескольких попыток определить свою ближайшую участь вопросы прекращаются, и всем становится ясно, что идти будем до покоса. Точка. Мысли постепенно покидают голову, и остаются лишь механические шаги. Один, другой. Один, другой. И ещё тысячу раз так. И ещё две тысячи.

Эрлагольская ночь

Понимание того, что мы выжили в передряге, ещё не пришло. После шести суток трэша мозг отказывался верить в спасение.

В воротах лагеря возвращенцев торжественно встречала дочь директора, по имени Ангелина Сушкина (в целях конспирации и во избежание судебных претензий ФИО изменены). Лёха заочно присвоил ей кличку «Сушка». Полагаю, это не является оскорблением… Причём, на сушку она ни капельки не походила. Девочка она была крепенькая, симпатичненькая, даже гламурненькая, и всё что надо, крепилось к нужным местам…

В руках у девочки были шоколадка и пакет сока, этими подарками она жаловала каждого прибывшего. «Оставь одежду, всяк сюда входящий!..» Наверное, где-то рядом был склад шоколадок и соков, и его можно было бы захватить штурмом целиком, но тогда, в силу смертельной убитости, я об этом не подумал.

Мне кажется, в момент торжественной встречи я поступил не очень по-джентльменски. Такое чувство, что просто взял подарочки молча, с хмурым лицом и стиснутыми зубами. Боги, пусть это было не так! Пусть на самом деле я сказал «спасибо» и улыбнулся. Славненькая девочка, дочь директора, ничем перед нами не провинилась, ни зависти, ни злости не заслужила. Хоть и спала на мягком, ела с серебра… Ё-моё, что я плету! Уверяю вас, это шутки ради!

Так или иначе, все мы были отхэппибёзжены, и прошествовали к своим полатям. Там бы я и остался спать навеки! Мне, как и остальным, не хотелось более ничего, ни петь, ни свистеть. Желания покинули походников, и боль, шедшая всю неделю рука об руку, нога в ногу с нами, отступила. «Отступала боль, алая капель…»⁵

Я вернулся из Похода. Я стал туристом…

Ни о чём таком мы не думали. Мыслей не было вообще. Все громкие слова: «посвящение…», «мы это сделали…» Вся эта чушь – для восторженных новобранцев. А мы прошли крещение огнём, землёй и водой, теперь мы были матёрые серые горные волки. Шесть дней, которые изменили сознание.

«На седьмой день ему всё остоп..дело!.. Пусть всё бурно расцветает… на север, на запад, на юг, на восток!..»⁶

Как инвалидам похода, нам полагалась внеочередная баня. К вечеру следующего дня, когда я уже снова мог двигать ногами, стайка серых волков отправилась на постирушки.

Эрлагольская баня находилась (и, возможно, находится) в необыкновенном месте. В самом диком, заросшем крапивой и кустами уголке, на узенькой ленточке прижима между горой и рекой Чемал. Здесь всегда царили тишина и таинственность, даже какая-то полумистическая жуть. Особенно в сумеречное и тёмное время суток. Неудивительно, что у наших предков баня неизменно была «чертовским» местом. В славянской традиции у каждой баньки есть свой хозяин – Банник, существо навроде домового, с которым надо дружить. Обижать духа бани нельзя ни в коем случае. Поэтому баньку топят всегда чинно, традиционно, не бедокурят, и обязательно прибирают за собой. Топить, конечно, будем сами, у нищих слуг нет. Девчонки остались ждать в палатке, а мы с Лёхой с дровами и мыльно-рыльными принадлежностями выдвинулись в авангард.

Притихший лагерь и тёмный скелет столовой тают в сумерках позади, бредём по тропке мимо косматых травяных чудовищ. Близко шумит река. Первые звёзды поблёскивают сверху.

И вдруг навстречу выбегают две голые девчушки! Ну, не дети, конечно, а нашего возраста. Те две туристки с хобами, матушку их за пятку! Только сейчас они без хоб. И вообще без ничего. Из баньки бегут – бултыхнуться в реку. От распаренных тел валит пар.

– Ой, мальчишки, извините, мы тут проскочим!..

И убегают в прибрежные кусты.

Чёрт возьми, жизнь хороша! Вот и настроение как-то изменилось. Приподнялось. Весь, такскаать, жизненный настрой.

Прощальный бал

По случаю закрытия сезона, по лагерю объявили всеобщий сход. Вечерина в столовке, с официальной частью, раздачей слонов, самодеятельностью и дискотекой. Фестиваль. Ленточки, плакатики, атмосфера праздника.

Каждому отряду предлагалось подготовить какое-то выступление: спеть песню под гитару, прочитать стихи или выдать на-гора ещё какой-нибудь номер. Нам никто ничего предлагать не стал. Дядя Витя Малявинский уже неделю как покинул Эрлагол, осиротив своих питомцев и освободив местечко в главном корпусе, к вящему удовольствию прагматичной администрации. Многие из «ложинской» группы тоже разъехались. Семейная пара Петровых («туха-сгуха», Юлины однофамильцы) отбыла сразу после похода. Отец и Сын растворились в библейско-рембрандтовских потоках бытия. Ваня-Калинов-Мост также исчез. Перед превосходящими силами пищевых и музыкальных конкурентов мы остались в абсолютном меньшинстве.

Но на праздник всё же пошли. Да и как иначе, не могли мы подвести своего руководителя, хотя бы и заочно. Кроме того, под занавес обещали дискач!

Приветственные слова… Длинный перечень фамилий, благодарностей, поздравлений. Тургруппы обменивались репликами, шутками, колкостями. Мы сидели в сторонке. Наших поубавилось вдвое.

Начались выступления. Неприятно резанули по ушам «Как здорово, что все мы здесь…", «Брич-Мулла»… и т. п. Причмула, причмырю… Объясню, почему резануло. Я спокойно отношусь к Олегу Митяеву, а к Сергею и Татьяне Никитиным – с большим уважением. Но… Ребята, это же общее место! Это как спеть «Ой-йо» Чайфа в четыреста пятьдесят третий раз, после всех этих бесконечных студенческих пьянок и общажных посиделок, а «бессмертный хит», к тому же, и по радио-телекам без конца крутят… Я понимаю, песни эти признаны «вечными», с ярлычком «строго рекомендовано для туристов»… Блин, но как же у вас тут скучно и ровно!

Впрочем, прозвучала и оригинальная, авторская, шуточная песенка. Кажется, от «альбаганцев». Вечер был относительно томным.

– Ну, Малявинцы нам вряд ли что-то исполнят, – сказал директор, саркастически и испытующе глядя на нас. – Ваш инструктор ведь уже уехал…

С нажимом на слово «инструктор»…

Я выступать не собирался. Но Лёха ткнул меня в бок и шепнул: «Давай!»

Тогда я повернулся к товарищу директору и сказал:

– Отчего же… Можем спеть.

Взял гитару из чьих-то приветливых рук. И чтобы не размениваться на мелочи, исполнил «Открытую дверь» «Гражданской Обороны». Как подобает. То есть, зверски проорал.

 
…Луна наблюдает за нами, как замкнутый круг!
Луна тяготеет на небе звенящей серьгой!
Лишь рок заставляет меня оставаться в живых…
И открытая дверь…
…ХХО-О-ОЙ!!!!!
 

«Звенящей» я классически заменил на «свинячей». Последний пассаж, он же рык, – и в зале повисла минутная тишина. Потом один из преподавателей довольно грустно усмехнулся и воскликнул:

– Что б ты мне так экзамен сдавал!..

«К счастью, я уже на четвёртом курсе, вряд ли пересечёмся», – подумал я про себя. А вслух сообщил:

– Вы, наверное, слышали песни «Гражданской обороны» в лагере по ночам? Не могли не слышать… В общем, это был я!.. – реверанс.

Шоколадку и сок мы честно заработали. И улыбочки с ехидных лиц стёрли. Вообще пресекли все улыбочки.

Мы – группа Малявинского. Нас не убить.

Второе пришествие

Прошло несколько лет, в течение которых меня совершенно не тянуло на Алтай. Ни на Алтай, ни куда-либо ещё, где поверхность сильно отличается от горизонтальной…

Но вот Горы позвали меня. Наверное, у каждого человека, заболевшего ими, это случается по-своему. А может, всё происходит одинаково, я не знаю. Я тогда не понимал сам себя. Как я, проклинавший день и час, когда купил путёвку и повесил килограммы боли на спину, снова собираюсь вкусить дождь и грязь, холод и смертельную усталость!.. И более того – хожу по туристическим магазинам, присматриваю обувь и рюкзак, выбираю котелок и спальник… Кажется, я действительно не здоров.

Спортсмены говорят, что сила воли проявляется в тот момент, когда… заставляешь себя пойти на тренировку. Встать и пойти – туда, где боль, тяжесть, упорство… и снова боль. Я проходил и это, помню, как оно бывает. Часто вспоминаю слова тренера по рукопашке:

– Зачем вы сюда ходите? Здесь же бьют по лицу!

Он хитро улыбался, зная, что ни у кого из присутствующих нет на это ответа. Невозможно отличить волевое стремление от пагубного пристрастия, какого-то даже извращения и мазохизма, пока ты не найдёшь ответы в самом себе, не постигнешь внутреннюю философию этого… образа жизни. А когда вдруг осознаешь, он из образа становится Путём. Говоря в терминах походов, тропинка превращается в Путь.

…И снова пазик трясёт мои внутренности прочь от сибирской столицы. Мелькают километровые столбы, растворяются в сумерках таблички с заковыристыми названиями деревень и посёлков. Едем прочь от суеты, беготни, расписаний, отчётов и должностных обязанностей. От показной деловитости и неприкрытой алчности. От выдуманной и навязанной нам искусственной реальности города, в которой все обязаны играть роль послушных крыс в беговых колёсах.

…Я вздрогнул, разлепил веки и понял, что мы стоим. Брезжил рассвет, водителя на месте не было, и двери автобуса были распахнуты настежь. В них вползал густой и мокрый утренний туман…

Я прикинул, что это идеальный момент для моциона, и вывалился в белую рассветную вату. Очутившись на безлюдной улочке какого-то глухого посёлка, долго раздумывать не стал, пристроился к ближайшему дереву. Расстегнул ширинку… и вдруг поднял глаза вверх!

И увидел Их…

С тех пор я уже больше не расставался с Горами. Теперь я принадлежал Им.

Часть II. Маашей-Баши

В траве появились жёлтые точки

Попробуй же небо потрогать на ощупь

Хочется тихо лежать и плакать

Не может быть завтра

Не может быть завтра

В поисках ночи большими цветами

Ночными цветами давно уже стали

Зелёное море, там в странном забытьи

Огромные листья, огромные листья

(«Светлячки»)

Ночь с пятницы на субботу: мы любим Россию

В восемь вечера четверо обрюкзаченных туристов, с пока ещё городскими, «пятничными» рожами и с головами, засорёнными мыслями о работе, уселись на поезд до Бийска. Но очень скоро всё «старое» было забыто, в предвкушении горных дорог они начали веселиться и хохмить, слегка расшевелив неулыбчивых проводников, и даже поздравив их с подвернувшимся под руку Днём Железнодорожника. Коротали время за интеллектуальной беседой, и первой же темой стала, конечно, тема еды – несмотря на то, что мы теперь претендовали на звание «матёрых туристов», в полный рост готовых к тяготам походной жизни.

Само собой, как только делать стало нечего, встал вопрос: что есть поесть? Внезапно выяснилось, что о питании в дороге никто не позаботился, и настроение от похода сразу начало портиться…, но ненадолго, так как уже через час, в Бердске, добрые «мама и папа» (они же Людмила Степановна и Виталий Иванович) снабдили своих незадачливых чад, а заодно и других «бывалых походников» всем необходимым: картошечкой с малосольными огурцами и пирожками с луком-яйцом! Короче, нажрались все от пуза. Переход ко сну, исключая мелкие неприятные моменты – они, в основном, сводились к тому, что мы в вагоне не одни, и к тому, что Илюха сорвал рюкзаком плафон с лампы дневного света, которая начала мигать, – в целом прошёл успешно.

Прожжённые туристы легли на спальниках, а я, как самое изнеженное существо, мечтающее хоть как-то компенсировать недельный рабочий недосып, взял постель (да, бейте меня за это лопатами!)

Компенсировал я всего до часу ночи, поскольку в это «время Че» мне стал звонить братела Димьян. Он уже прибыл в Барнаул и должен был подсесть там к нам.

Наш поезд имел номер 601 и назывался «Новосибирск-Бийск». Купленный на него билет для брата находился у меня в кармане, а в нём русским по белому значилось: «Поезд 602, Новосибирск-Бийск». Мне по этому поводу как-то так таинственно заяснили в кассах, что я ни фига не понял. Типа, «поезд 601 одновременно является поездом 602…» – или я что-то упустил в их загадочной схеме? Да нет, обычное, вроде, дело: смена нумерации вагонов, смена нумерации вокзалов… «По всем вопросам – обращайтесь в джип». Старая присказка розлива 90-х, когда в предбаннике некоего ночного клуба «Бегемот» избивали моих студенческих корефанов, предлагая тем, кто не согласен, искать причину всех бед в каком-то неведомом внедорожнике за углом…

Итак, глубокой ночью, в полутора часах езды до Барнаула будит меня братишка Димьян, и говорит, что наш поезд №602 уже объявили, и в настоящий момент он САДИТСЯ на него, так что сейчас мы его улицезрим, конец связи! Я, борясь со сном и пытаясь сообразить, как такое возможно, стал выглядывать во все окна. Но узрел лишь непроглядную ночь и качающиеся в ней монструозные деревья. Тогда я слегка заволновался и начал метаться по вагону в поисках всеведущих проводников, но они, как всегда бывает в нужную минуту, полностью самоустранились. Матерясь и будя пассажиров, я стал дозваниваться до брата – но доблестный МТС, симку которого я приобрёл специально для путешествия, зарубил все потуги. Хвалёная «зона покрытия на Алтае» никак не распространялась на территорию перед столицей Алтайского края. На ум пришла фраза из сети: «Fuck MTS! Start to send this SMS!»

Приключения начались.

Вздымая руку с мобилой к потолку вагона, тщась рассмотреть в полутьме количество «палочек» на приёме, я выскочил в тамбур, и там мне выпало счастье в лице гуляющей по кишке ночного поезда проводницы из другого вагона. Глядя, как в гадальную карту, в братовский билет, она открыла мне суть магии РЖД: состав «Новосибирск-Бийск», пока он не достиг Барнаула, является поездом 601, а в Барнауле сразу же ПРЕВРАЩАЕТСЯ в поезд 602! И наоборот, встречный 602-й, сейчас стоящий в Барнауле, после отправления ПРЕВРАТИТСЯ в поезд 601!

Но пока он, чёрт возьми, ещё 602, и вот Димьян в него садится…

Добро пожаловать в Россию! Мы любим эту «необъятную» умом страну! Два поезда с одинаковыми номерами и названиями встречаются ночью в алтайской столице! А разница между ними пустяковая: они едут в противоположные стороны, садись – не хочу! Люди взрослые, разберётесь…

Наконец-то, зона покрытия МТС распространилась на закуток возле туалета, и я в режиме постоянных прерываний попытался объяснить брату, что «тот 602-й – это не тот 602-й», но он половину слов не слышал, и получалось просто, что я ору на весь вагон: «ПОЕЗД!.. НЕ ТОТ!..»

К счастью, в нашей великой стране ещё не садят на поезда без билетов, так что Димьяну волей-неволей пришлось дождаться правильного 602-го, и на сём инцидент с взаимопревращениями поездов был исчерпан. «Российские Железные Дороги: вы умираете незаметно!» Предложу этот слоган маркетологам, за небольшое вознаграждение.

Ура! Мы с братом обнимаемся, тут же бесцеремонно расшвыриваем содержимое моего рюкзака (в нём ехала снаряга и для Димы) по всей плацкарте, раскидываем его на два, и затем, умиротворённые, разбегаемся по полкам.

В три часа ночи, на стандартно короткой для моих ног плацкартной полке ко мне приходит Идиллия. Я лежу на спине в зелёной траве. Надо мной нависают могучие сосны, рядом шумит река. И сосны шумят ей в такт. И мне никуда не надо. У меня вся жизнь впереди, точнее вся жизнь – здесь, в этом дне, в этом мгновении. Я просто лежу и лениво наблюдаю, как плывут в ясном небе белые пушистые облачка…

Вот мой поход!..

…Толчок в спину сообщает мне о том, что поезд снова тронулся. Мы повернули на Бийск.