Читать книгу: «Черный торт», страница 2
Байрон
Байрон знает, что впереди еще полно дел и надо кое-что обсудить, но в данный момент не настроен общаться с сестрой. Организация похорон закончена. Байрон позаботился об этом, дожидаясь, пока Бенни прилетит в Калифорнию, а с остальным можно повременить. Закутавшись шарфом до подбородка и глядя на волны, Байрон сидит на террасе своего дома. Он останется здесь как можно дольше, а потом вернется в дом матери.
Он долго страдал от отсутствия Бенни, но теперь, когда она наконец приехала, вместо облегчения он испытывает негодование. Сложись их отношения по-другому, Бенни сейчас сидела бы рядом. Вероятно, рисовала бы что-нибудь в одном из своих альбомов. У него сохранился тот дурацкий набросок, который сестра сделала на берегу, когда Байрон катался на серфе и без конца падал, дрыгая ногами в воздухе. Он так долго копил в себе обиду на Бенни, что даже не стал сообщать ей о болезни матери. А потом уже было поздно. Он собирался позвонить ей, пока не случилось неизбежное, – действительно собирался. Он понимал, что время поджимает. Но не думал, что все произойдет так быстро.
В прошлую пятницу Байрон вошел в дом и, еще ничего не увидев, почувствовал, что матери больше нет. Он нашел ее на пороге кухни, на полу в коридоре. Врач потом сказал, что такое бывает: случается внезапный приступ и он оказывается смертельным. Это могло произойти с человеком, организм которого боролся с каким-то жестоким недугом. Последнее время мама, как правило, была еще в состоянии самостоятельно встать с кровати, ополоснуть лицо, налить себе стакан воды, пусть дрожащими руками, включить по телевизору какую-нибудь музыку, пока, обессилев, не ложилась на диван.
Обхватив мать за голову и плечи и прижимая к груди ее холодное лицо, Байрон подумал о Бенни, о том, как сообщит сестре о случившемся, и на него вновь накатила волна горя, которое вскоре постигнет и Бенни. Поначалу он не мог даже найти нужных слов.
«Бенни, Бенни…» – подняв телефонную трубку, только и сказал он. Потом умолк, у него перехватило горло. В отдалении слышался шум. Музыка, чей-то говор, звяканье тарелок. Ресторанные звуки.
Прорезался голос Бенни: «Байрон? Байрон?»
«Бенни, я…»
Но она уже поняла. «О нет, Байрон!»
Сообщив новость сестре, Байрон повесил трубку, после чего принялся обдумывать, какие еще звонки предстоит сделать, о чем договориться. Вспоминая уход отца, он думал о том, как далека от них была Бенни все эти годы, и чувствовал, как в нем вновь вскипает обида на сестру.
Черт побери, Бенни!
И вот, подъезжая к дому матери, он видит на дорожке машину из проката.
Бенни.
Байрон входит в дом через кухню, рывками сбрасывает ботинки и, прислушиваясь, замирает на месте. Тишина. Затем шагает по коридору, заглядывает через окно на задний двор, потом в прежнюю комнату Бенни. Ее нигде нет.
Ну конечно.
Он направляется в спальню родителей. Вот она, лежит посреди кровати, как гигантский яичный ролл, завернувшись в стеганое ватное одеяло и чуть слышно похрапывая. Она, бывало, делала так в детстве – вскакивала на кровать между мамой и папой, стаскивала с папы одеяло и заворачивалась в него. «Бенни-ролл!» Папа всякий раз вопил, словно она не делала одно и то же каждое воскресное утро. Таков был способ Бенни развеселить всех, привести в хорошее расположение духа. Но ничего этого уже давно нет.
На Байрона вновь накатывает это чувство. Злость. Хочется броситься к кровати и растолкать Бенни. Но в следующую секунду ему просто становится грустно. Гудит телефон. Байрон опускает взгляд. Напоминание о том, что сейчас приедет мистер Митч.
Мистер Митч
В дом входит мистер Митч, и Бенедетта, обменявшись с ним рукопожатиями, забирает у него куртку. Байрон приносит из кухни чашки с кофе и крекеры и отключает телефонную линию матери. Дети Элинор по-прежнему не разговаривают друг с другом, но сейчас дочь не кажется такой раздраженной, как раньше. Мистер Митч опять поражен тем, насколько дети Элинор похожи на своего отца, только у одного кожа цвета красного дерева, у другой – цвета мокрой соломы. В этот момент оба немного напоминают строптивых малышей – красивые головы подняты, уголки губ обиженно опущены.
Бенедетта устраивается на диване, прижимая к животу диванную подушку. Несмотря на свой шестифутовый рост, она опять напоминает ему ребенка. Мистер Митч удивлен, что женщина столь царственного вида может производить такое впечатление. Байрон наклоняется вперед, уперев локти в колени. Мистер Митч открывает ноутбук и отыскивает аудиофайл. Они действительно не понимают, да? Они думают, это все про них. Он нажимает кнопку воспроизведения.
Байрон
Звук материнского голоса разрывает его сердце.
«Б и Б, дети мои…»
Звук ее голоса.
«Пожалуйста, простите меня за то, что не рассказывала об этом раньше. Когда я была в вашем возрасте, все было по-другому. Все было по-другому для женщин, в особенности если вы с островов».
Родители Байрона всегда говорили «острова», словно это единственные в мире острова. В мировом океане насчитывается приблизительно две тысячи островов, не говоря уже о миллионах других клочков суши, окруженных морями и прочими водоемами.
Байрон слышит, как мать останавливается, чтобы перевести дух. Он сжимает кулаки. «Б и Б, я собиралась спокойно посидеть с вами и кое-что объяснить, но у меня не хватает времени, а я не вправе уйти, не рассказав вам, как все это произошло».
– Как что произошло? – не понимает Бенни.
Мистер Митч, прикоснувшись к клавишам ноутбука, ставит запись на паузу.
Байрон качает головой. Ничего с ними никогда не происходило, совершенно ничего. А для темнокожей семьи из Америки это о многом говорит. Пока не умерли родители, их единственной настоящей семейной драмой была Бенни, доводившая маму и папу тем, что старалась посвятить их в детали своей личной жизни. Разве не могла она в том году просто привести домой свою подружку, чтобы родители понемногу свыклись с мыслью об этом? А на следующий год начала бы встречаться с каким-нибудь парнем, объяснив им, что «переключилась». Родители справились бы с этим. Привыкли бы в конце концов.
Но нет, Бенни есть Бенни. Она всегда требовала к себе внимания, всегда искала одобрения – начиная с учебы в колледже. Она не была больше его покладистой младшей сестренкой. Бенни превратилась в человека, не оставляющего пространства для диалога. Ты либо с ней, либо против нее. Если бы Байрон так себя вел, если бы Байрон уходил всякий раз, когда с ним кто-то не соглашался, не одобрял его немедленно, обращался с ним несправедливо, где бы он был сейчас?
Нет, Байрону грех жаловаться. Он любит свою работу, он рожден, чтобы стать океанологом. Он чертовски в этом преуспел, пусть даже его и не избрали на пост директора института. Во всяком случае, благодаря своим публичным выступлениям, книгам и консультациям при выпуске фильмов он зарабатывает гораздо больше, чем получал бы на должности директора. Фактически в три раза больше, но он предпочитает, чтобы об этом знал лишь налоговый инспектор.
У Байрона нет намерения становиться любимцем афроамериканских социальных медиа в области океанологии, но он собирается извлечь из этого всю возможную выгоду. Он просто-напросто снова подал заявление на пост директора, хотя знает, что его коллега Марк тоже надеется занять эту должность.
Не исключено, думает Байрон, что он услышит от учредителей все те же старые доводы. Доводы о том, что Байрон нужен центру там в качестве представителя, что Байрон привлек беспрецедентное внимание к работе института, что помог получить дополнительное финансирование и завоевать солидный авторитет на международных совещаниях.
В прошлый раз Байрон опроверг эти аргументы, нацепив на лицо свою лучшую улыбку командного игрока и заявив, что в состоянии помочь центру в усовершенствовании методов, находясь в рабочем офисе. После этого неприятного разговора он вышел из комнаты несколько развязной походкой – чтобы показать, что их решение его не волнует.
Итак, еще одна попытка. Если институт не предоставит ему большей свободы в организационных делах, то он продолжит поиски других способов усиления своего влияния. Именно Байрона пригласили рассказать на телевидении о подводном вулкане в Индонезии. Именно Байрона попросили сделать доклад об этом на конференции в Стокгольме. Ему звонили японцы по поводу проекта по составлению карты морского дна. Его фотографировали с двумя президентами, а не так давно действующий президент представил его как яркий пример воплощения «американской мечты». Примерно в то же время девушка, с которой он встречался, назвала его самовлюбленным и разорвала с ним отношения.
«Не такой пример для подражания нужен моим детям!» Эти слова Линетт выкрикнула Байрону в их последний вечер. Право, более обидных слов женщина не могла бы сказать мужчине. Он даже не знал, что Линетт задумывалась о детях.
Линетт, по сути, мало что понимала. Если вас приглашают в Белый дом, вы просто идете независимо от того, кто сидит в Овальном кабинете. Ведь вам представилась еще одна возможность выступить в поддержку важных идей. Высказаться против сокращения финансирования исследований и за расширение доступа к качественному образованию в области естественных наук. У темнокожего появился еще один шанс сесть за стол переговоров с лицами, принимающими решения, вместо того чтобы вздрагивать от оскорблений. Вместо того чтобы стоять за очередной закрытой дверью.
Но Линетт не соглашалась. Похоже, до нее не доходило, какие барьеры ему приходится брать, чтобы его заметили и услышали в этом мире. А вот мать это понимала.
«На что ты готов пойти? – однажды спросила она, когда он признался, что его затирают кое-какие ребята из средней школы. – Разве ты делаешь что-то не так, Байрон? Думаешь, тебе не по зубам показать идеальный результат в этом тесте? Думаешь, твою работу не оценят? Хочешь жить по чужой указке, чтобы другие решали, каким ты должен быть и что тебе надо делать? Считаешь этих парней своими настоящими друзьями?»
В глазах матери появился тот блеск, который Байрон замечал всякий раз, когда она стояла на морском берегу.
«Итак, что ты собираешься делать? – спросила она. – Ты готов кого-то отпустить?»
Как бы то ни было, Байрон не собирался отпускать Линетт. Это она отпустила его. Будь его воля, он и сейчас держался бы за нее. Но она сделала свой выбор, и не в характере Байрона было унижаться. Этого Линетт тоже не понимала. Ей не приходило в голову, что Байрон не мог себе это позволить.
С Линетт все вышло очень странно. Байрон в свое время решил не путать личную жизнь с работой. На протяжении многих лет ему удавалось придерживаться этого правила. Он знал кучу парней, которые не парились по этому поводу, но, даже отбрасывая проблемы карьерного роста и харассмента, перспективы всяких осложнений его отпугивали. И конечно, это грозило одиночеством.
Все свое время он посвящал расчетам, посещению конференций, написанию научных статей, а в начале карьеры – длительным экспедициям по картированию морского дна. Позже – книги и публичные выступления. Аэропорты и гостиничные номера. Где мог мужчина вроде него завязывать знакомства, длящиеся больше одной ночи?
Кабель, непрошеный советчик Байрона по всем вопросам, рекомендовал знакомиться по Интернету. Ну да, именно так он нашел себе жену. Тут Кабелю повезло. Но где было Байрону найти время на штудирование всех этих описаний и организацию всех этих встреч с новыми людьми? Байрон постоянно встречался с новыми людьми, проблема была не в этом.
И вдруг появилась Линетт.
– Извините. – Голос Бенни прерывает поток воспоминаний Байрона. – Извините, мистер Митч, – махнув рукой, повторяет она, – можем продолжать.
Мистер Митч включает запись.
«Дети, вы должны узнать о своей семье, о наших корнях, о том, как я в действительности познакомилась с вашим отцом. Вы должны узнать о своей сестре».
Бенни и Байрон переглядываются, открыв рот.
«Б и Б, я знаю, это для вас шок. Просто запаситесь терпением и дайте мне все объяснить».
Байрон и Бенни смотрят на мистера Митча, одновременно произнося одно и то же слово.
Сестра?
Сестра
Сестра? Что это значит? Что с ней случилось? Они с Байроном говорят одновременно, на разные лады задавая, по существу, один и тот же вопрос: «Как такое могло быть?»
Мистер Митч качает головой, настаивая на том, чтобы Бенни и Байрон сначала прослушали всю запись, как просила мать. Он указывает подбородком на ноутбук. Бенни вглядывается в лицо брата, в его большие темные глаза, так похожие и на глаза папы, и на ее собственные. Она вспоминает моменты, проведенные вместе с Байроном, – как они бегали по берегу моря или корчили друг другу рожицы через обеденный стол, как Бенни корпела над домашним заданием по математике, а рядом с ней сидел Байрон, объясняя задачки. И все это время у них была сестра, а они о ней ни сном ни духом?..
Невероятно, что они не знали об этом! Мама и папа были женаты целую вечность, и отец однажды сказал Бенни, что они с мамой после рождения первенца надеялись иметь еще детей, но поначалу у них был только Байрон. Лишь спустя несколько лет появилась Бенни, и они не уставали любоваться ее пухлым крохотным тельцем и умиляться при виде ее простодушной улыбки.
«У тебя с самого начала была мамина улыбка, как и у твоего брата», – ущипнув Бенни за подбородок, сказал как-то папа.
Пожалуй, рот был единственным, чего она не унаследовала от отца. Да, и еще светлая кожа.
Бенни всегда считала, что родители созданы друг для друга. У них было много общего – оба из Карибского региона, оба сироты, оба иммигрировали в Британию, после чего вместе переехали в Соединенные Штаты. Но самое главное заключалось в другом. Они часто повторяли, что это была любовь с первого взгляда, – ведь некоторым людям суждено встретиться, несмотря ни на какие обстоятельства.
«Я показался вашей матери таким красавчиком, – шутил, бывало, папа, – что это сразило ее наповал».
Об их встрече дети слышали, и не раз. Однажды в Лондоне Берт Беннет увидел, как девушка споткнулась на улице, успел подхватить ее, узнал, что ее зовут Элинор Дуглас, а остальное, как говорится, уже история. Иногда, рассказывая об этом случае, папа наклонялся к маме и терся носом о ее нос, вот так. Поцелуй носами. Разве в наше время кто-то так влюбляется? Без колебаний, без страха? Или все прочие похожи на Бенни?
Неужели каждая семейная пара хранит от детей столь важные секреты?
Тогда
Б и Б, я понимаю, что должна объяснить, почему вы ничего об этом не знали. Но имеет смысл начать с самого начала. Дело не только в вашей сестре. Это касается и других людей, так что наберитесь терпения. Все это связано с островом и с теми событиями, что произошли там более пятидесяти лет назад. И прежде всего вам предстоит узнать о девочке по имени Кови.
Кови родилась в городке на берегу глубокой морской бухты, насыщенный синий цвет которой ближе к побережью переходил в бирюзовый. И чем взрослее становилась Кови, тем труднее ей было находиться вдали от воды. Когда она была маленькой, отец ставил ее на свои плечи в бассейне и бросал в глубину. Но именно мать научила ее скользить на серфе по прибойной волне, и это определило судьбу девочки.
Наверное, вы сейчас думаете о тех красивых карибских пляжах со спокойной водой, где можно, посмотрев вниз, увидеть рыб, кружащихся вокруг ваших ног. Да, такие места там тоже были, но Кови росла в краю серфинга. На некоторых пляжах волны могли утянуть вас вглубь, если вы не умели управлять своим телом. Любимое место ее матери было именно таким. Неподходящее место для ребенка, как говаривал ее отец, но мать тем не менее приводила ее туда. Так что Кови росла сильной. И эта сила понадобилась ей, когда все пошло вразнос.
Кови
Даже под самый конец работы у женщин не пропадала охота смеяться.
Раз, поворот, и два, поворот, и три…
Для Кови это были любимые дни, когда занятия в школе заканчивались и она могла, сбросив туфли, усесться в кухне с женщинами. Они включали радио и слушали калипсо и рокабилли1. Отвинчивали крышку с банки фруктов, пропитанных ромом и портвейном, и в голову ударял пряный аромат. Легкий ветерок, напоенный запахом трав и солью, проникал сквозь жалюзи, охлаждая вспотевшие шеи. Сплетни шепотом, взрывы смеха.
Мать Кови и ее помощница по хозяйству Перл занимались небольшим, но популярным бизнесом по изготовлению тортов. Большинство знакомых состояли в гражданском браке, как и родители Кови, но уважением пользовались законные союзы, и обеспеченные люди всегда планировали свадьбу. В подобных случаях обязательным был черный торт. Тут-то и принимались за дело мама и Перл.
Мама часто смеялась, когда готовила черный торт. Всегда наступал момент, когда она не могла больше противиться магии музыки, звучавшей по радио.
«Давай-ка, Перл», – скажет, бывало, она. Но танцы не сильно занимали помощницу.
Перл сдержанно улыбнется и начнет покачивать головой в такт музыке, а мама поднимет испачканную во взбитом жидком тесте лопаточку, ритмично размахивая ей, подступит к Кови, а затем отступит, хватая дочь за руку. Та-ди-да, ди-да, запоет она под музыку. Она увлечет Кови за собой в этом скользящем движении, и они закружатся по столовой, распространяя запахи жженого сахарного песка, растопленного сливочного масла и помады для волос.
Перл нравилось иногда пожурить маму.
«Мисс Матильда, – скажет она так, словно бранит Кови, а не обращается к своей нанимательнице, – знаете, эти торты не готовятся сами собой!»
В те времена, когда Кови была маленькой, мама порой танцевала с папой на заднем дворе. Это происходило вечерами, когда отключалось электричество и они выставляли свечи в стеклянных банках вдоль края патио и выносили на улицу транзисторный приемник. Мама прижималась к папе, поглаживая его по спине. Порой родители брали Кови за обе руки и танцевали с ней. Иногда папа поднимал ее и вертел туда-сюда, а мама заливалась смехом.
В последние месяцы перед своим исчезновением мама почти не смеялась. Всякий раз при появлении папы ее лицо каменело. У взрослых были какие-то свои дела, смысл которых Кови уяснила гораздо позже. Как и смысл маминого поцелуя посреди ночи.
Кови почувствовала во сне этот поцелуй. Потом следующий. Прикосновение руки к волосам. Легкий аромат розового масла, смешанный с запахом пота. Затем рассвело и наступило воскресное утро. Мать, видимо, дала ей выспаться. Кови ждала. Мамы не было. Она встала и пошла в кухню. Мама исчезла.
Двенадцать часов спустя она так и не появилась. Перл, как обычно, оставила ей ужин. Папа, как обычно, пришел домой навеселе.
Через двое суток мамы по-прежнему не было. В дом пожаловали полицейские, они слушали папу и кивали. Да, сказали они, мы посмотрим, что можно сделать.
Неделю спустя папа, держа Кови за руку, свободной ладонью утирал ей слезы. Он обещал, что мама скоро вернется, говорил: «Вот увидишь». Папа перебрал больше обычного. Перл крепко обнимала Кови.
Прошел месяц, мамы нет.
Прошел год.
Потом еще пять лет.
Папа пропадал на петушиных боях. В одной из своих лавок он прятал за коробкой бутылку, Кови это видела. Перед тем как уйти домой, Перл обнимала Кови. А та по-прежнему просыпалась ночью, принюхиваясь, не пахнет ли розами и солью.
Лин
Минуло шесть лет, и лишь тогда Джонни Лин Линкок признался себе в том, что его женщина не вернется домой даже ради их дочери. Он сидел на заднем дворе с бутылкой пива, наблюдая за тем, как ящерица хватает невидимых насекомых, и думая о том, как трудно всегда было удержаться на плаву, с Матильдой или без нее. Для Лина жизнь проходила в постоянной борьбе, как и для его родителей, и для всех поколений, в прошлом покинувших родину и пустившихся в путь через океан.
Его ба2 любил рассказывать своим мальчикам историю о тех соотечественниках, кто начал бедственную жизнь в Америке, но затем сумел обратить трудности себе во благо. Так, в 1854 году некоторые мужчины, работавшие на строительстве Панамской железной дороги, сильно захворали: их рвало черной желчью и глаза у них пожелтели. Многие китайские рабочие, присланные на эту стройку, потребовали, чтобы их отправили в более безопасное место. Часть из них оказалась на острове. Они были ослаблены тяжелым трудом и недугом, и мало кому посчастливилось выжить. И вот один из этих людей открыл оптовый склад, подав пример, вдохновивший других китайских иммигрантов.
А затем приехала семья Лина. Новый век, благоприятные возможности. По крайней мере, надежда на них. Отец Лина прибыл из Гуанчжоу в качестве кока, и в какой-то момент в документах он был записан как Линкок. Отработав свой контракт, он послал за женой и маленьким сыном по имени Цзянь, которого вскоре назовут Джонни, и вступил в ряды местных владельцев магазинов. Открыв наконец свою первую лавку, он повесил над ней вывеску «Галантерея и всякая всячина», и вскоре народ стал называть его мистером Лином, а его старшего сына – просто Лином. Позже появится еще одна лавка, родятся другие сыновья с английскими именами. Однако путь к этому окажется весьма трудным.
Рыбная похлебка. Когда Лин был маленьким, приходилось питаться в основном этим. Мать Лина изо дня в день варила бульон из рыбьих голов, приправляя его луком-пореем и перцем чили. Только через много лет Лин узнал, что в других семьях на их острове варили эту похлебку с целыми кусками рыбы, зелеными бананами и даже с креветками. Однако к этому времени его родители уже могли позволить себе кое-что получше, ибо семейные лавки наконец стали приносить доход. Его отец заготавливал свинину и вывешивал куски на крючьях на террасе, а мальчишки сидели во дворе и смотрели, как эти куски крутятся от ветра.
Но это было потом.
В детстве только уроки арифметики отвлекали Лина от мыслей о еде. Учителя считали мальчика одаренным. Но Лин уже тогда чувствовал, что недостаточно просто разбираться в числах, – чтобы преуспеть в этом мире, нужно стремиться противостоять их логике. Нужно не бояться рисковать. Будучи подростком, он наблюдал за играющими в цу-е фа3 мужчинами, пытаясь угадать шансы. В средней школе он начал делать ставки на лошадей. Затем открыл для себя петушиные бои, и у него в руках оказалась первая пачка долларов. Он вдыхал смешанный запах бумажных денег, пыли и крови, и ему чудилось, что так пахнет первый реальный шанс на хорошее будущее.
Лин понял, что, если следить за тем, как владелец кормит своих птиц, что за кормовые добавки он им дает, можно увеличить шансы на выигрыш. Заработанные деньги помогли модернизировать магазины отца, благодаря чему родители сумели приобрести дом на участке с тамариндовыми и хлебными деревьями. Так что дела шли неплохо. Мать Лина произвела на свет еще троих мальчиков, но после туберкулеза выжили лишь двое ее сыновей, а в городе остался один Лин.
Он всегда был предан семье. Так его воспитали. Когда ставки приносили хорошую прибыль, он всегда делился со вдовами братьев и их детьми. А когда родилась Кови, он нанял прислугу, Перл, лучшую кухарку в округе, потому что так захотела мать девочки. Но потом доходы упали.
Со временем заводчики бойцовских петухов открыли для себя стероиды. Птицы быстро набирали вес, но при этом с ними трудно было справиться, в особенности при наличии у них острых шпор. Один владелец из соседнего округа умер оттого, что собственный петух поранил ему руку. Никто даже не заметил, как это произошло, но все увидели красный фонтан, бьющий из запястья мужчины. Так вместе с кровью из него вытекла жизнь.
А ведь Лин очень рассчитывал, что эта птица победит. Но происшествие со смертельным порезом привело к тому, что вместо ожидаемого успеха началась долгая полоса невезения. Женщина Лина постепенно перешла от криков и споров к полному молчанию. Однажды она просто исчезла, оставив короткую записку и их двенадцатилетнюю дочь, и та теперь всюду следовала за Лином по дому, глядя на него круглыми глазами матери.
Лин подозревал, что Матильда ушла от него под влиянием раста-афро-братства, как-то так4, – короче, движения за независимость черных, которое выплеснулось на улицы. К тому же она жаловалась, что Лин не хочет жениться на ней официально и вдобавок ходит на петушиные бои.
– Тебе не нравится, что я делаю ставки? – однажды спросил ее Лин. – Откуда, по-твоему, я беру деньги на содержание лавок? Половина наших клиентов покупают товар в кредит, который они, кстати, никогда не закроют. Или мне отказать им? И откуда, по-твоему, взялся этот дом? Ты думаешь, все эти деньги упали с неба?
Лицо женщины выразило досаду, что бывало постоянно, когда Лин в присутствии их дочери переходил на местный говор.
Нет, Матильда никогда не ценила своего счастья. У кого-то из торговцев были жены на той стороне океана или подружки в другой части города, но только не у Лина. Она все же относилась к тем женщинам, от которых мужчина готов многое вытерпеть. Да хоть бы ради этой груди, выпирающей из рубашки… Даже то, как Матильда бестрепетно подгоняла дочь навстречу волнам, раздражало Лина и в то же время возбуждало его.
В трудные, но полные надежд годы после окончания Второй мировой войны многие парни, вернувшиеся на остров после службы в Королевских ВВС, только и говорили что о возвращении в Британию. Нередко молодые китайцы из столицы уезжали с острова во Флориду. Однако Лин не хотел снова иммигрировать, он стремился улучшить свою жизнь здесь. Матильду, которая была на два года моложе его, это вполне устраивало. Когда они оставались одни, она гладила его по макушке, говоря, что ей нравятся его волосы – черные, прямые и жесткие как щетка.
Ведь Лин мог жениться на другой. Мать в свое время хлопотала, чтобы он познакомился с «правильной» девушкой – одной из тех, кто недавно приехал из Китая. С девушкой, которая сумеет навести должный порядок в доме к китайскому Новому году. Не забудет о маленьких конвертах хунбао5 для детей. Приготовит особые блюда, приносящие удачу. Такой невесткой гордилась бы семья, пригласившая на праздничный обед важных гостей.
Однако Лин прекрасно понимал, что Матильда не стала бы долго скучать. Чтобы найти состоятельного мужчину, ей надо было лишь обратить взор на какого-нибудь владельца отеля на побережье или на кинозвезду из тех, кто умудрился разбогатеть, хотя полжизни праздно валялся на пляже. Но вот Матильда сообщила ему, что беременна, и он понял, что хотел именно этого. Жить с Матильдой и их ребенком.
Любовь ставила в тупик, она самым таинственным образом могла запросто уничтожить человека. Да, Лину приходилось признать тот факт, что он остался один с дочерью. Их бросили.
За три года у Кови налились плечи и грудь. Она переросла всех девочек и почти всех мальчиков в округе и плавала быстрее всех. В выражении ее глаз Лин узнавал себя. Девочка была похожа на него. И дело было не только в таланте. Она не просто развлекалась. Она была настроена на победу.
Кови продолжала выигрывать, а Лин постоянно проигрывал. И что самое смешное, Лин все понимал. Он отлично знал, что нельзя непрерывно делать ставки. Нельзя тратить всю наличку на спиртное. Лин никогда не забывал цифры, держал в голове множество комбинаций, но никак не мог припомнить тот день, когда утратил способность сдерживать себя.
В какой-то момент Лина стали одолевать мысли об уехавших отсюда людях. Он начал подумывать о том, чтобы продать имущество и вернуться в Китай.
– Какой Китай? – осадил его единственный из братьев, оставшийся в живых. – Твое место на этом острове. Забудь о Китае!
И еще была Кови. Лин понимал, что не сможет взять ее с собой. У нее смуглое лицо матери, выступающий нос, английская речь. Пожалуй, со времен ее младенчества он не сказал Кови и двух слов на языке хакка6. Там она никогда не найдет себе мужа. Ха! Он понимал, что понапрасну теряет время, сердясь на эту девчонку, уже начинавшую кокетничать с ним. Или огрызаться, как это повелось теперь у молодых, вместо того чтобы делать то, что велено. Он догадывался, что Кови безнадежна. И все же остался.
