Читать книгу: «Вкус жизни», страница 2
«Я что, за ними слежу? Я что, псих? Маньяк?» – забилось в голове.
Я не замечал, как скорым шагом уже перепрыгивал ступени крутой лестницы, идущей на выход. Выбежал из стен института. Огляделся вокруг, цель была найдена. Я пошёл вслед за Алёной и тем парнем. «Куда же они направляются? Машины не видать, а метро же тут, рядом, совсем в другой стороне…» – подумал я. Я крался как вор, как преступник, высматривающий добычу. Я шёл следом, держа дистанцию. Наверное, метров тридцать. Я боялся, что кто-то из них внезапно обернётся, и поэтому был максимально сосредоточен. Впереди людный пешеходный переход. Парочка быстро успела пройти дорогу на зелёный, а я… Чёрт, споткнулся… Остановился на красном… Постепенно их фигуры начали теряться среди живой толпы.
Волнение обжигало меня. Я стоял с нетерпением, судорожный взгляд выжидал разрешающего сигнала светофора. Загорелся зелёный, и я помчался в сторону преследуемых. Я бежал со всех сил, боялся их потерять. С неведомым ранее стремительным рвением я пробился через плотный поток людей. С кем-то резко столкнулся плечом. Почувствовал ноющую боль от удара. «Да наплевать на прохожих. Да и на себя, я не упущу их!» – думал я. Жадно среди незнакомцев выискиваю похожие черты и силуэты. Вижу! Вижу в толпе светлую голову парня. Бегу впопыхах. Пара уже завернула в переулок, потом в другой. Скорее, мне надо их догнать! Они проходят по зебре на другую сторону. Потом идут дальше, через парк. Я словно ослеп – перебегаю дорогу, передо мной проносится гудящий во всю мощь седан. В самый последний момент я уворачиваюсь от столкновения с тяжёлой сталью. По борту мелким скрежетом проскальзывает молния расстёгнутой куртки. Дух перебивает пыль дороги и выхлопа пролетевшей машины. Но я упорно стараюсь не отрывать пристального взгляда от уходящих фигур. Задыхаясь от усталости, подбегаю ближе… «Ещё совсем немного…» – говорил я себе.
Догнал… Они продолжали идти по солнечной аллее. Ветви высоких деревьев приветствовали парочку тихим покачиванием. Временами Алёна с парнем смеялись – она сердечно делилась эмоциями. Они подошли к вокзалу. Остановились. Смеются. Обнимаются. Меня охватила волна боли… Я развернулся и ушёл. Быстро. Куда глаза глядят. Главное, подальше отсюда. Я снова опускаю голову. Смотрю вниз. Слезятся глаза. Иду сгорбившись. Где я вообще нахожусь? Я не узнаю местности.
В полностью разбитом состоянии вернулся домой. Не раздеваясь, лёг. Уткнулся мокрыми глазами в подушку и провалился в тёмные разъедающие мысли…
***
Я пытался уйти от жизни. Спрятаться в повседневности. Всё свободное время я проводил за совершенствованием своего онлайн-героя – Эллесара. С каждым днём он становился сильнее. Он по-прежнему сметал с пути всех соперников. Я достиг одного из самых высоких уровней в игре – десятого из двенадцати возможных. Могучий молот и здоровенный щит говорили всем игрокам о моей силе. «Эллесар расплылся в улыбке, но внезапно Диодор, забыв все светские манеры, вырвал у него клок волос врага и ласково заломил руку за спину. Диодор, наверное, уже праздновал победу, как вдруг безумный Эллесар ударил молотом в череп врага».
Текстовое окно сообщало о моей безоговорочной победе. Мой персонаж был неудержим, а его авторитет неоспорим. Он раз за разом разрушал все преграды, которые с верным постоянством вставали на его пути. В боях Эллесар не находил равных.
Упорная работа над онлайн-героем планомерно проникала во все временные рамки моей жизни. Весь школьный период, все институтские дни и уже после того, как я вошёл во взрослую жизнь, Эллесар продолжал разносить своих врагов.
Учёба закончилась. На выпускной я не пошёл. Что стало с Алёной, я не знал. Да и не хотел знать. Я занимался другим – спешил заработать. Окончив университет, устроился на первую попавшуюся работу. Меня мучила жажда денег. С нетерпением я выжидал момента, когда в кармане появится толстый кошелёк с заветными купюрами. Скорее! Только они могли открыть тот самый счастливый мир, которого я жду долгие годы…
Я взял небольшую комнату в ипотеку. Общага, нормальная вторичка. Обои да линолеум есть. Старое всё, но ничего, мне сойдёт. Главное, нашёл, где поспать да поесть, – раскладной диван у стены и деревянный столик в углу у окна. Спасибо прошлому хозяину – всё оставил. Даже неплохой высокий шкаф подарил. В него без труда уместились все мои вещи.
Работа моя была непыльной. Меня, в общем, всё устраивало. Работал я на объекте прямо возле стройки. В бытовке, которая снаружи напоминала скорее заброшенный барак для развлечения местной гопоты, чем место чьей-то постоянной работы. Внутри всё было обшито вагонкой. По периметру стен как попало расставлены на скорую руку сколоченные деревянные скамейки. Над ними висели разносезонные спецовки – от зимней пухлой синтетики до летней тонкой робы. Из потасканных временем деревянных окон постоянно поддувало. Последнее меня безусловно напрягало. Работал я инженером ПТО. Таких нас трудилось во всей фирме пять. Мы составляли акты, направляли письма в сторонние организации. В общем, спокойно делали своё дело. Порой мою рабочую тишину нарушали прораб с мастером участка, которые приходили забирать у меня те или иные документы. Почему-то именно в моей бытовке им нравилось болтать за жизнь. Прораба звали Серёга, а мастера – Лёха. Стоило им зайти в бытовку и присесть на скамейки – помещение сразу наполнялось запахом перегара.
– Тяжело так, не поспав, на работу выходить, – развалившись на скамье, сетовал Лёха.
– Ничего, сейчас работы много. Побегаем, придём в себя, – сказал Серёга, сделав несколько жадных глотков минералки.
– Попали мы, коне-е-ечно-о-о! – протянул громко Лёха. – Как школьников, нас развели…
– Ну хоть отбили половину денег, – отозвался Серёга. – Так неожиданно – девчонки казались совершенно простыми. Когда они начали звать нас в тот клуб, да ещё своё такси вызвали, мы уже должны были насторожиться. С какого, вообще, ты пригласил их к нам за стол?! – вопросил вдруг громко Серёга.
– Да жалко их стало! Думал, студенты… Заказать ничего не могут! – разводил руками, Лёха. – Помнишь же их лица?
– Да всё я помню. Помню, как они набили счёт в баре, а нам пришлось оплачивать. Потом повезли нас в какой-то клуб в центре города. Помню шарики с газом за пятьсот рублей. Помню караоке за шестьсот рублей песня. Бля, я помню, как нам в итоге принесли счёт на тридцать тысяч, – подытожил, опустив голову, Серёга.
– Отбили же половину! – встал резко Лёха.
– Да потому, что я в милицию позвонил! Забыл уже, что ли?! – выдал во всё горло Серёга, смотря на неуверенно стоящего друга. – Набрал ребят в погонах, пока ты, наивный, слюни пускал. Если бы я тогда их не вызвал, все тридцать пришлось бы платить!
– Всё, ладно… Забили и забыли… Пошли отрабатывать, что просрали… – махнул рукой Лёха. – Да мы тут нашего Артура совсем перепугали своими историями! Вообще от женского пола шарахаться будет! – смеясь, объявил в голос Лёха.
«Да-а… Неудивительно, что вас, дураков, развели», – подумал я про себя.
– Не повезло вам, товарищи коллеги… – произнёс я с небольшим хрипом.
– У тебя, кажись, проблемы. Голос поскрипывает, – заметил Серёга.
– Точно, что-то не так с нашим парнишкой. Ладно, мы пошли. А ты проверься. Мало ли… – с усмешкой заключил Лёха.
Правда. Я и не замечал… Что у меня с голосом? Как комок в горле застрял. Странно… По возвращении домой я, как всегда, уселся есть перед компьютером. Проглотив кусок хлеба, я почувствовал боль. Раньше тоже были отголоски боли, но я не обращал на них особого внимания. Кажется, сейчас даже боль сильнее… Как будто я проглотил камень, а не простой хлеб. Эти двое с работы сбили меня с толку. Со мной явно что-то не так. Мне кажется, пора обратиться к врачу.
2. Сквозь тьму
Слепящие лучи. Не отвернуться. Лежу на спине. Обёрнут сверху простынёй, словно в белый саван. Свет. Протяжный гул лампы. Свежий ядрёный запах спирта. Хирург втыкает большую иглу в горло. Я едва сдерживаюсь. Рядом с иглой холодно приложен ультразвуковой прибор. Я смотрю на лампу сверху и пытаюсь держаться. По щекам бегут слёзы. Игла вводится через кожу, прямо в узел. Хирург перемещает иглу в разные стороны. Делает несколько поступательных движений. Набирает столбик ткани щитовидной железы.
Игла извлекается. Раз – и всё. Место забора врач протирает раствором. Полученная ткань уже на нескольких предметных стёклах для микроскопа. Седовласый доктор в роговых очках нарушает молчание:
– Надо сделать ещё три забора.
Тихая болезненная процедура продолжается.
Через двадцать минут место прокола шеи заклеивают лейкопластырем.
– Полежите минут пятнадцать. Потом можете идти. Пить, есть разрешается в привычном режиме.
Врач уходит в соседний кабинет. Мыслей нет. Время затянулось. Я будто нарочно смотрю на жёлтые лучи нависшей надо мной круглой лампы.
– Вставайте, одевайтесь. Доктор вас вызовет, – объявляет появившаяся откуда-то медсестра.
Я за дверью. Коридор, спешащие люди. На стене горит красный свет – вызов. Я вхожу в кабинет, присаживаюсь на стул. Напротив за столом хирург, опустив глаза, подписывает предварительные анализы.
– Дальнейшая работа будет проходить в цитологической лаборатории, – смотря на меня, произнёс врач. – Окончательное цитологическое исследование будет проводиться там. Через неделю дадут ответ, – добавил он, исписывая листы медкнижки размашистым почерком.
– Доктор, что за исследование? И почему так долго?
– В лаборатории цитолог сравнивает изменённые клетки с нормой, – проговорил ровно врач. – По итогу ставит диагноз. Пока мне вам сказать нечего. Ждите результат, – заключил доктор.
Я был опустошён. Покинув стены медкабинета, медленно, перебирая ногами, спустился по лестнице и вышел из здания больницы. Приподняв голову, я обернулся вокруг. Вместо неба во всю ширь разливалось невыразительное грязное пятно. Со всех сторон меня окружали размытые образы людских масс и машин. В уши насильно лез отвратный звук улицы – серый бессмысленный шум. Я остановился, крепко закрыл уши ладонями. Я не чувствую себя. Не чувствую своего тела – в нём нет энергии. «Ждите результат» – неделю? Почему так долго? Злоба сжирает меня. И это в нашем мире, где делают биопротезы, управляемые силой разума? Почему людей, стоящих у пропасти, заставляют ждать? У пропасти я или нет? Людей не хватает? Техники? Чего?!
Сильный удар в плечо. Боль. Я поднял глаза. Это был высокий незнакомец. Из глаз сочилась лютая неприязнь. Как будто он знал, что я болен. Люди не любят больных – они сторонятся их. Cчитают их проигравшими, проигравшими жизнь. Поэтому они не желают их касаться, стоять с ними рядом, даже просто говорить. Они боятся «заразиться» – заразиться проигрышем…
Я уже в метро. Толпы этих людей. Толпы этих здоровых людей. Меня мучила зависть. Много стариков. Я завидую вам. Вам больше повезло. Мне даже тридцати нет, а вам под семьдесят. Да ещё такие бодрые, весёлые. Смеются, что-то увлечённо обсуждают. Я ненавижу себя за эти мысли, завистливые мысли. «Я не могу им противостоять», – успокаивал я себя. А я ничего не успел. Я не чувствовал ни разу себя счастливым… Ни семьи, ни деяний, ни добрых и даже ни злых. А кто в этом виноват? Кто? Только я…
Непредвиденная, внезапная болезнь сбила с ног. Ворвалась в мою жизнь, выставила свои правила и начала смеяться, не дав ни малейшего шанса… Скоро пойму, где я: вышел на территорию смерти либо это доброкачественный узел. Какие могут быть прогнозы? Особенности рака щитовидки? Сколько живут с раком такого типа? Сколько людей излечивается? Пока что я ничего об этом не знаю… Говорят, пациенты, перенёсшие онкологические заболевания, имеют различные перспективы на будущее. Зависит такой прогноз от типа опухоли, стадии её обнаружения, места расположения и темпов роста новообразования.
Ожидая вердикта, я пытался как-то убить время. Растворить себя в нём. Я сел в осаду. Не покидал стен комнаты общежития. Против времени я вооружился сильным снотворным и пятью бутылками водки. Я никогда прежде не принимал снотворного, а запах спирта вообще не переносил. Но мне нужна была сильная срочная помощь в виде сонного беспамятства и сбивающего с ног хмельного удара.
Выжидая, я расписал себе определённый распорядок:
Проснулся.
Перекусил.
Налил стакан.
Чтобы отвлечься, включал телевизор.
Ещё стакан.
Чувствуя слабость и головокружение, глотал таблетки и отключался.
На третий день, протерев глаза рукавом, я встал и начал бродить по комнате. За время моего отшельничества комната успела наполниться бардаком и перегарной вонью. Глазу попалось небольшое зеркало на стене, я взглянул на себя. Отвратное зрелище: круги под глазами, бородатый. Болезненная шишка уже показалась. Я специально не брилcя. Хотел скрыть этот выступ на горле. Так меньше видно, не бросается в глаза. Не бесит. Не раздражает.
На пятый день ожидания ко мне начало приходить принятие ситуации. Уже не было недовольства, не было гнева. Мне оставалось единственное – принять. Принять любое преподношение судьбы.
День я начал с просмотра фотографий. Достал из своего облезлого шкафа семь альбомов со снимками. На них я с родителями. В разные годы. «Лучшие годы. На одних застыли улыбки, на других лица были серьёзны». Мы жили счастливо. Сейчас родители уехали в родные места. У отца приступы один за другим, и он решил вернуться в город своего детства. Он хотел, наконец, почувствовать себя дома… успеть пожить там, где вырос, где бегал ещё мальчишкой. Мама поддержала отца, своего спутника жизни, и уехала вместе с ним. Сейчас про свою болезнь я им, конечно, не сообщил – зачем? Да и не известно ещё ничего.
За просмотром альбомов ко мне приходило смирение. В этот день я впервые спокойно уснул. Без алкоголя, снотворного и ночных слёз.
На следующий день мне выдали заключение с результатом. Исследования показали, что искали. Клеточный состав – «зло».
Я принял это. С максимальной стойкостью, на которую был способен. С этими бумагами мне предстояло посетить эндокринолога и вместе с ним разработать дальнейший «план» борьбы. Эндокринолога я нашёл быстро, благо в столице живу. После короткой консультации мне назначили операцию.
Диагноз «Карцинома щитовидной железы». Надо удалить часть щитовидки, если будут осложнения – вырезать полностью. Потом придётся пройти химиотерапию. Это нужно для того, чтобы уничтожить оставшиеся клетки железы во избежание возможных метастаз. Щитовидная железа поглощает йод, поэтому нужно принимать радиоактивный йод, чтобы уничтожить оставшиеся ткани.
Врач дал направление на госпитализацию и инструкцию для пациента:
«1. Явиться в отделение 1 февраля к 9:00.
Для госпитализации:
2. Взять с собой: паспорт, чашку, ложку, бахилы, резиновые тапки, полотенце, трусы, средства личной гигиены (мыло, туалетная бумага, зубная щётка и паста).
3. За десять дней до приезда сдать анализы по месту жительства: гормоны щитовидной железы, ОАК, ОАМ, биохимия (белок билирубин, мочевина, креатинин, холестерин, глюкоза, кальций, фосфор), ЭКГ, ФВД, рентген органов грудной клетки за шесть месяцев, выписку из лабораторной карты о сопутствующих заболеваниях».
Холодно, снег, первое февраля. Я приехал ровно к девяти часам. Больница – несколько сероватых корпусов. Новое здание онкоцентра. Множество блоков, связанных между собой переходами – коридорами, разделёнными на части. Рядом с главным зданием на улице стоят две медсестры. Одна – крупная, боевая – громко что-то объясняла своей тоненькой, миниатюрной коллеге, которая, в свою очередь, нервно курила сигарету. Напротив главного здания – широкий пруд, обнесённый бордюром. Свежевыкрашенные, потрёпанные временем скамейки, мирно обустроившиеся по сторонам пруда, как бы приглашали больных и их посетителей на плавную беседу с видом на мутную воду. Главный вход для пациентов располагается на первом этаже основного корпуса. Я уже стою там, но напрасно… Оказалось, что сейчас в приёмном отделении больницы никого нет, только санитарка. Она сказала, что у них карантин – звоните по единому номеру и выясняйте. На вахте немного обругали: «Зачем вы приехали, если больных не принимают?» Я дождался старшую медсестру отделения. Она только и могла что разводить руками:
– Разве вам никто не позвонил?
– Нет… Мне никто не позвонил… – ответил я.
На вопрос, что делать и как дальше быть, мне посоветовали звонить и договариваться после десятого февраля – и то под вопросом.
От всего этого нервы начинали сдавать.
Десятое февраля. Пустили… Внутри основного корпуса сразу видна нехватка лифтов – по одному в каждую сторону от регистратуры. Как я позже узнал, рядом всегда выстраивается очередь по полчаса. Грузоподъёмность – шесть человек, и на каждом из этажей остановка, один из лифтов постоянно ломается (застревает с людьми). Спасает, а скорее убивает и добивает онкобольных центральная лестница. Её вполне можно назвать «инфарктной» из-за крутого уклона и мелких площадок. Наконец я дождался, меня отправили в регистратуру, потом к заведующей, от заведующей к лору-онкологу. А там вновь очередь… Открываю дверь, первый вопрос: «А где карточка? Идите и ищите». Отправился обратно в регистратуру, оттуда на первый этаж, потом на третий. Карточки нет. Опять заведующая, выяснения… В общем, как оказалось, карточку должны выдать потом, её заводит лечащий врач. Сейчас надо идти в регистратуру, там взять направление и уже с ним идти в отделение. Отстояв заново очередь, взял направление, теперь в палату.
Мне надо подняться наверх по той самой «инфарктной» лестнице. Навстречу, переставляя аккуратно костыли, спускается старик. Лысый, cухой, в белой футболке и чёрных спортивных штанах. Он устал, тяжело дышит. Я останавливаюсь перед ним, боюсь, что тот споткнётся и проломит себе голову на этой дебильной лестнице.
– Вам помочь? – спросил я.
– Нет, – поднял стеклянный взгляд старик. – Я сам с этим должен разобраться.
Мы разминулись на марше. Я обернулся, смотря на старика с почтением.
Хирургическое отделение. В коридоре пустые, но готовые к больным каталки. Палата на восемь человек. Воздух пронизан запахом дезинфицирующих средств и лекарств. Светлая современная палата. Стены покрыты новой бежевой краской. Большое окно. На койках уже расположилось четыре человека. Кровати изголовьем вплотную к стене. Места между ними мало, только чтобы протиснуться. В центре палаты проход больше, на нём вполне могло разминуться два человека, не задев друг друга. Кто-то спал, кто-то занимался своими делами. Моя кровать аккуратно застелена, ближе к двери, справа от входа. Я зашёл, держа в руках полиэтиленовый пакет с вещами.
– Здравствуйте… – проговорил я тихо.
– Здравствуй, – оторвавшись от чтения газеты, приветствовал меня пожилой мужчина лет семидесяти (а то и больше), сидевший на соседней койке от меня.
– Смотрю, нехило же ты вещей с собой принёс, – сказал он, улыбаясь. – Если в тумбочке места не хватит, можешь часть моей занять. У меня-то вещей немного.
Этот мужчина был очень вежлив. Говорил немного глухо. На длинных словах слышалась лёгкая одышка.
– Спасибо… – ответил я с благодарностью. – А как вас по имени-отчеству называть?
– Прохоров Александр Ильич.
– А меня – Артур…
Александр Ильич статный, высокий с широкими плечами. Одет был в голубую выглаженную пижаму. Мне почему-то сразу пришло в голову, что ему очень подошла бы офицерская форма. Форма не просто лейтенанта, а старшего офицера. К примеру, полковника. Полковника военно-воздушных сил. Седые, причёсанные точно набок волосы, сильный, гордый лоб и такой же гордый прямой нос добавляли лицу Прохорова строгой красоты. Тонкие губы, высокие скулы и мужской точёный подбородок. Глаза чёрные. По уголкам глаз пролегли глубокие линии морщин. Взгляд же, как мне показалось, говорил о перенесённых трудностях, вообразить которые было очень сложно. В нём чувствовались стойкость и большая сила духа. В то же время его выражение лица казалось искренним. Он казался человеком сентиментальным, а может, даже полным романтики… Улыбка Прохорова запросто заставляла совершенно постороннего человека открыть перед ним душу, а потом внимательно слушать этого удивительного человека.
Я сел на кровать. Стал разглядывать своих товарищей по болезни.
Справа от моего соседа Прохорова, читая маленькую книжку с узорчатой обложкой в вензелях, расположился коренастый смугловатый мужчина лет шестидесяти. Поймав мой взгляд, он произнёс:
– Здравствуй, наш новый сосед. Марат Рустамович меня зовут.
– Здравствуйте… – ответил я.
Крепкое сложение Марата Рустамовича могло говорить о его богатом спортивном прошлом. Как я позже узнал, Марат Рустамович родился в высоких горах Кавказа. Он был воспитан строгим окружением старших. Каждый день с утра его отец контролировал утренние тренировки сына. В двенадцать лет Марат Рустамович уже уверенно управлялся с хозяйством семьи. Также его отец следил за тем, чтобы сын получил достойное образование. Взор Марата Рустамовича был требовательный, твёрдый и непоколебимый. Он носил короткую стрижку и всегда тщательно брился. Сломанное ухо Марата Рустамовича подсказывало о серьёзной борцовской школе. Если сравнить с воображаемой военной формой Прохорова, Марату Рустамовичу больше подходил спортивный костюм тренера. Сейчас Марат Рустамович придерживался трёх правил: появляется человек старше – встаёшь, делаешь шаг навстречу и дальше выполняешь всё, что он скажет, если видишь слабости молодого поколения, стараешься показать, как правильно; при этом он всегда старался быть всегда полезным людям.
Левая сторона палаты была полностью обездвижена. Пациенты здесь пребывали в тихом, мирном сне. Рассмотреть их толком не удалось, да и незачем смотреть на спящих. Единственное, что в этой части палаты бросалось в глаза и выделялось на общем фоне, – это толстая тетрадка в клетку. Она одиноко лежала на тумбочке одного из спящих пациентов. Была без обложки и вся мятая. Как будто её много раз комкали и сворачивали…
Особняком в палате располагалось окно. Сейчас в нём было видно, как убаюкивающими крупными хлопьями идёт снег. Снежный покров пухлым одеялом окрасил в белый цвет весь двор больницы. Похоже на самый разгар зимних дней. Странно, ведь скоро весна. Мой взгляд остановился. Я почувствовал, как замерло время… Только сейчас вдалеке я заметил невысокий забор. А за ним движение машин и суетливые, скорые фигуры людей. Куда они спешат? Конечно, каждый за «своим»… Этот забор, как мне показалось, своими железными прутьями отделил нас от повседневности. Оградил нас от той обычной, торопливой жизни, от того ежедневного, непонятного бега.
– У тебя профессия есть? Кем работаешь? – внезапно поинтересовался Прохоров, тем самым выбив меня из затянувшихся философских мыслей.
– Инженером.
– Схема обучения старого образца была?
– Да.
– Вот это общество потребителей, с их хвалёной демократией, куда нас привело? В СССР давали лучшее образование – советское, даже за бугром признавали это. Эта двухуровневая система высшего образования, ЕГЭ. Это всё их образование, не наше. Зачем оно нам, если у нас оно было лучшее? – в недоумении развёл руками Прохоров.
– Извините, вопрос не ко мне, – удивляясь такой внезапной реакции, ответил я.
– Я вот радуюсь образованию молодых. И по новой системе тоже, – усевшись удобнее на кровати, вступил в разговор Марат Рустамович. – Одно из главных – это образование. Ещё обязательно должны быть нравственные и религиозные ценности. Выдающийся человек навряд ли получится без этого. Религия несёт добрые и хорошие наставления, которые приносят мир и созидание. Показывает, что надо вести себя достойно… – проговорил он ровно.
«К этаким мудрецам попал я! Повезло», – подумал я.
С другой стороны палаты вдруг оживился мужчина лет сорока пяти. Он принял более комфортную позу для разговора и бросил улыбающийся взгляд в нашу сторону.
– Я Коновалов. А этот, рядом, – Тарасов, – показывая рукой в сторону соседа, сказал он.
Во внешности и темпераменте Коновалова можно было увидеть настоящего, сибирского, решительного мужика. По телосложению крупный, чем-то был похож на породистого быка. Русые, немного вьющиеся волосы. Выстриженная, местами побелевшая борода, за которой очерчивался мощный подбородок. Небольшие губы, чуть приплюснутый нос. Серые миндалевидные глаза с пронзительным взглядом. Весь его образ говорил о том, что он «юлить» и выкаблучиваться никогда не стал бы. Сказал бы, что думает, сразу, как есть, в лоб без прикрас. Да и при этом кулаком по столу стукнул бы. Да так, что тот трещинами пойдёт. Человек неувядающий, прямой и стремительный.
Отец Коновалова – участник Великой Отечественной войны. Работал механизатором при колхозе. Мать же вся в хозяйстве, ведь семья большая – восемь детей. Домик в Хабаровском крае был разделён с родственниками на две части – на две семьи. Тесно, небогато, но все благодарили Бога за то, что имели. При доме огород – подспорье в хозяйстве. С десяти лет Коновалов рвался во взрослую жизнь и уже работал на стройке разнорабочим. После школы ушёл в армию, служить в Забайкалье, в артиллерийском полку. Там находился в должности старшины роты. Демобилизовавшись, поступил в строительное училище, параллельно работал мастером на стройке. Быстрым и уверенным шагом он поднялся по карьерной лестнице: прораб, начальник участка. После перестройки Коновалов открыл фирму, начал благополучно вести бизнес. После удачной сдачи ряда важных государственных объектов началась политическая деятельность Коновалова. Женой-красавицей обзавёлся. Дама тонкой души, модельер по профессии. Она привлекла его тем, что как раз совсем была не похожа на него. Её стать и осанка… Ну что тут сказать – настоящая столбовая дворянка! Родила ему девчушку. Относился он к ним обеим с особой опекой. Окружал вниманием, сложность перед ними на горизонте – за них решал, за своих девчонок. Даже за дочку школьные задачки делал. Но всё равно воспиталась она смышлёная. Папку в «дурака» запросто могла обыграть. Так и промчались десять лет семейной жизни незаметно.
На соседней кровати, на которую ранее показал Коновалов, заворочался ещё один наш сосед, Тарасов. Он впервые за всё время моего нахождения в палате приподнял голову. Опёршись локтем о кровать, тяжёлым движением он потянулся к тумбе за мятой тетрадкой. Теперь Тарасова я немного разглядел. Ему было где-то за шестьдесят лет. Его округлое лицо было измученным. Поредевшие седые волосы были влажными. Выделялись густые, ещё немного чёрные брови. Большие глаза были красными, на них издалека можно было разглядеть сетку лопнувших сосудов. Под глазами тёмные, морщинистые круги. Крупный нос, кончик каплей свисал вниз. Усталые повисшие щёки обросли серо-белой месячной бородой. Губы… Правую часть нижней губы разъела алая мясная опухоль. По её кривым очертаниям казалось, что она уверенно решила забрать и умертвить всю губу.
Полулёжа, оперев плечи о прижатую к стенке подушку, Тарасов взял с тумбочки тетрадку и медленно перелистал несколько листов. Найдя нужную страницу, он на секунду застыл. По его лицу могло показаться, что он что-то забыл… Немного сдвинув подушку в сторону, откуда-то из-под неё Тарасов достал коротенький карандаш, походивший скорее на огрызок. Карандашом он начал что-то увлечённо размашисто записывать. Тарасов записывал, потом всё зачёркивал. Потом записи и перечёркивания начинались снова. Он злился. Под напором старика и его крупных ладоней тетрадь сминалась всё больше и больше.
