Читать книгу: «Аудельфина. Книга 1», страница 5

* * *

Гууу – провыла сирена в салоне АН-2 моргнув красным фонарем, после чего бородатый в лётной куртке инструктор, взмахнув рукой, подал команду – первый пошел!

И первый ряд парашютистов из семи молодых человек совершающих свой первый прыжок, покинул борт. Самолет плавно бороздящий небо в километре от земли взяв вправо, пошел на второй круг. Сергей, с волнением в груди, демонстрируя полное спокойствие, ожидая свое время, смотрел в иллюминатор на овальный горизонт соприкосновения неба и Земли означающий, что планета круглая. Тут прозвучала двойная сирена означающая – приготовится, и стянутые подвесной системой курсанты, распределенные по весовой категории, где из второй семерки первым шел Конев, встав со своих мест, приготовились к прыжку. Гууу – равнодушно провыла серена.

И на кой хрен, мне этот десант понадобился, – волнуясь от страха думал курсант, – надо было просится в автобат, учился бы сейчас как все нормальные пацаны в ДСАФ на водителя. Так нет же, романтику ему подавай! А теперь поздно как говориться пить боржоми, придется показательно первым прыгать без проволочек, иначе не дай Бог могут подумать, что я трус.

Инструктор махнул рукой и, стараясь перебить оглушающий рокот пропеллера прокричал, – пошел сынок! подтолкнув Конева в зияющий выход, отвесив ему для общей бодрости команды хорошего пинка под зад.

Прыгать в небо как в пропасть было страшно и, Конев у которого от неизбежности грядущего «душа ушла в пятки», оттолкнувшись от твердой опоры, закрыл глаза, но любопытство взяло верх где, прогоняя свой трехсекундный счёт, он открыл их насколько позволяло давление потока воздуха скорости свободного падения. «351, 352, 353», – как можно быстрее отсчитал курсант, и изо всех сил дернул спасительное кольцо, почувствовав через мгновение, как кто-то неведанный болтает его за спину. На самом деле, таким образом выходил спасительный белый купол разчиковывая стропы. Через пару секунд раздался еле слышный хлопок раскрытия, и Конев завис в воздухе.

Вот оказывается, как это бывает! – познав неизведанное, восторгался несостоявшийся моряк и, вспомнив свои последние мысли на борту, уже с радостью подумал: – да на кой мне это автобат сдался.

Осмотревшись чтобы предотвратить столкновение – нет ли по близости коллег, устроившись поудобнее, сняв чеку прибор-автомата раскрытия запасного парашюта он начал рассматривать и анализировать происходящее. Первую минуту было такое ощущение, что ничего не происходит – земля не приближается, и даже, так как парашют Д-5²⁵ идет в потоке воздуха, нет ветра. Но позже, присмотревшись, он увидел, как далеко под ногами летают птицы. Зрелище было непередаваемое! Человек, рожденный на земле, с раннего возраста видит, как летают птицы в небе над головой, но чтобы птицы летали в небе, но под ногами, будущий десантник увидел впервые.

Глава 8 (кисельные берега)

В горах быстро темнеет. Острый, контрастного сечения кавказский месяц, окруженный своим гаремом, настолько низко притянул небо к Земле, что казалось, будто звезды-невольницы цепляются за горный хребет, как за тонкую ниточку памяти, в которой проходит всё.

Коротая время, пулемётчик в очередной раз вспоминал подробности сна, где он опять был мальчиком и находился в городских развалинах из красного кирпича, на фоне тёмно-серого неба с алой полосой на горизонте и наблюдал за теми, кто его не видит. Но здесь был тот, кто наблюдал за ним, которого он не видел, но чувствовал его как вибрацию. Невидимый и ужасный находился то вдали от Сергея, то так близко, что порой казалось, будто он слышит его звериное дыхание, и это наводило тихий и щемящий ужас, от которого не было спасенья. Но тут твёрдая опора перевернулась, став одновременно сыпучей, переворачивая ногами вверх, затягивая в воронку вместе с пеплом ада, который на выходе с другой стороны начал превращаться в небо. Судорожно ища кольцо парашюта, он вылетал под действием притяжения Земли из густого облачного пространства. Планета приближалась сначала медленно, впрочем, как всегда на прыжках, но потом скорость начала увеличиваться в разы, очень быстро притягивая к себе. Но тут он понял, что никакого парашюта нет и в помине, отчего им овладела паника. Болтая ногами и руками, которые вдруг на глазах превратились в чёрные конечности с копытами, он с ужасом успел подумать: значит, я один из них! – и тут же плашмя пузом больно ударился о воду, которая, высоко разлетаясь в стороны, подняла фонтан воды над озёрной гладью.

Вот же черти живучие, – не веря в своё спасение и осматривая на берегу свои конечности, подумал десантник.

На фоне серебристо-голубого неба – точной копии озера, которое имело песчаный берег со свисающей над водой весенней пахучей черёмухой, летними берёзами с длинными серёжками, и осенними яблонями, полными спелых фруктов, источающих небывалый аромат, ярко светило и пригревало солнце. Слышалось щебетание птиц на деревьях, стрекот летающих стрекоз и кузнечиков в траве, через которую проглядывали лесные ягоды. И тут на фоне всего этого сюрреализма, который казался раем, на небе показалась звезда. Первая, – тут же пролетела мысль, – значит, север там, – машинально, привязался десантник к незнакомой местности по направлению сторон света.

– Даже кишки от такого плоского приземления не вылетели, – констатируя факт, рискнув взглянуть на своё отражение в водной плоскости озера, уже вслух произнёс он. Но сказанных слов не получилось, из мыслей, которые он произнёс, вышло ржание, а в отражении воды он увидел конскую морду со свисающей над водой густой чёрной гривой.

– Конь, ты что, уснул, что ли? – крикнул Бес, чуть ударив прикладом АКСа по металлу тележки.

– Чё орёшь! – огрызнулся пулемётчик. – Нормально спросить нельзя?

– Да я два раза тебя спросил, ты же мычишь сидишь. Вот я и треснул по телеге. Уснул, что ли?

– Не, задумался что-то. Чего хотел-то?

– Спрашиваю, пожрать есть что-нибудь?

– Да, килограмма полтора кулинарного жира. Но так просто его жрать невозможно. А у тебя?

– А у меня сухари! – обрадованно сообщил сержант.

– Живём, братуха, давай порубаем!

Они сидели и грызли сухпаёвские «деревянные» сухари, хранившиеся до этого десятилетиями в жестяных десятилитровых банках-консервах на продовольственных складах державы на «чёрный день», который, видимо, бойцы уже «трогали руками», зачерпывая ими жировую массу беловатого цвета, насыщая молодые организмы питательными веществами. Впоследствии они часто таким способом подавляли голод, а когда становилось противно, это был знак того, что наелись. Кто не голодал, никогда не узнает, какой же иной раз вкусной бывает такая непривычная для современного homo sapiens пища.

– Вот уж никогда не думал, что придётся таким питаться, – не особо привередничая на противный жир, характеризовал Бес ночную трапезу, громко щёлкнув откушенным сухарём, – так и зубы поломать можно.

– А я в своё время нагрызся киселя в брикетах, так что, можно сказать, натренированный, – улыбнулся ему Конев ровными рядами зубов.

– О, я бы сейчас не против киселя-то погрызть! А что, сварить нельзя было?

– Неа. Негде, да и незачем.

Сержант вопросительно посмотрел на пулемётчика и, переворачивая языком во рту большой кусок, изрёк:

– Ааа эээоо эаем?

– Дело было так, – продолжил пулемётчик, понимая вопрос напарника. – У нас на краю города есть спортивный зал с бассейном, мы, когда ещё школьниками были, в волейбол там играли, а после занятий нас пускали на полчаса покупаться, только из-за воды туда, в принципе, и ходили зимой. Где на севере ещё такие блага найдёшь? Этот запах бассейна мне теперь всегда детство напоминает, вроде ничего хорошего в нём, а по душе – шарк так, чуть заметно плеснёт, и приятно, – ударился в воспоминания пулемётчик. – Выходили мы из «Дельфина» после воды голодные, как волки, а рядом, по пути домой, магазин небольшой продуктовый находился.

– Погоди, какого такого дельфина?

– Так спорткомплекс называется. Так вот, скинемся, у кого сколько мелочи есть, на пачку печений или какую-то мелочёвку подобную и заходим толпой магазин, кто осмелился и сумел своровать себе чего-нибудь съестного, тот молодец. Я всегда кисель воровал, как-то проще, что ли, с ним было, но он всегда старый был и засохший, как эти сухари, но зато надолго хватало, пока дойдёшь до дома, как раз успеваешь брикет заточить.

– Это оттого, что у вас вечная мерзлота, ничего кроме моха и мухоморов не растёт на вашем севере.

– И вовсе не вечная у нас мерзлота, у нас же кедрач. Малина с шиповником и рябиной в лесах, на болотах брусника с клюквой. Картошка в огородах и даже клубника, зелень там всякая, помидоры и огурцы в теплицах.

– В теплицах? Ты б ещё в квартирах сказал. Вот у нас только одной кукурузы горы в каждом дворе круглый год почти. А фрукты, а бахчевые? Вот где кисельные берега! Так что, Конь, переезжай ты к нам со своего северного Легиона, не пожалеешь.

– Нет уж брат, как говорится – где родился, там сгодился. Тем более, – развеселившись, засмеялся Конев, – я казахского языка не знаю. Да и какая там у вас кукуруза? Мы в армию через Казахстан по железке ехали, степи да степи кругом.

– Заметь – ци-ви-ли-за-ци-я, – сказал по слогам Бес, подняв указательный палец вверх и с удивлением посмотрев на него, продолжил, переведя взгляд на напарника. – Ты по степи на поезде ехал. А у вас через тундру кто поезд хотя бы раз видел?

И вот полночи за спиной, их сменил следующий дозор. Сняв доспехи и расстелив бушлат на деревянном полу, на место сменившего его бойца, Конев положил пулемёт по привычке с левой стороны и закинул руки за голову. Адаптировавшись к казарменному запаху немытых тел и обмундирования, подумал: а ведь для счастья много не надо, всё познаётся в сравнении, если, конечно, есть кому что сравнивать. – И, вспомнив очередной раз про свой сон, продолжил, – вот Бесяра голодная, не дал даже как следует сон вспомнить, никак желудок свой не набьёт, худее меня, а жрёт за троих. И куда в него лезет?

Тут вдоль позвоночника что-то побежало, часто перебирая лапками.

– Ах ты сука… – выматерился Конев и поёрзал спиной отчего движения между кожей и тельником прекратились. – А может, у Беса вшей больше, чем у всех, вот и жрут его, и он, соответственно, не отстаёт, – оправдывая напарника засыпая, подумал пулемётчик, проваливаясь в сладкую негу.

* * *

– А сейчас мы с вами пройдем в следующий зал, где представлены экспонаты орудия труда местных аборигенов, – сказала экскурсовод, поведя группу по переходу узкого коридора.

Маэстро потянул Конева за рукав, шепнув: – не торопись. И они сделали вид, что очень заинтересованы пищалями, мушкетами, саблями и прочим оружием войска Ермака хранившимися для всеобщего обозрения в стеклянных шкафах музея.

– Вот он, – сказал Сашка, кивнув на горизонтальный стеклянный ящик.

– Кто? – недоумевая, спросил Сергей, мельком заглянув внутрь, где лежали несколько ржавых экспонатов.

– Топорик, – с нетерпением произнес Маэстро.

– Ты обалдел! На выходе на пожарном щите топор висит, я думал ты о нем говоришь, – не веря в происходящее зашептал Конев надеясь, что напарник пошутил.

– Это ты обалдел. Как ты с таким здоровенным красным топором на дело по городу собрался идти? Я уже все предусмотрел, здесь нет сигнализации, ты только крышку приподними, а я топорик вытащу, – не унимался Александр.

– Ладно, – принял решение Сергей, понимая, что если откажется то друг может посчитать его за труса, – только быстро все делаем и аккуратно, не облажайся смотри, – и, побледнев еще больше от страха и дерзости, схватился за узкий край стеклянной крышки, приподняв её.

Ловкий напарник резко просунув руку схватив полуметровый цельнометаллический боевой топорик и аккуратно достав сунул его под брючный ремень быстро застегнув молнию куртки. Одновременно Сергей аккуратно опустил крышку. Все дело заняло не более пяти секунд, которые казались подельникам неопределенным временем.

– Сейчас уходить нельзя, – шепнул Маэстро, – слишком подозрительно, надо с группой выходить.

– Да, верно, пошли догонять, – ответил Сергей, заставляя себя спокойно двигаться, сопротивляясь выбросу в кровь адреналина зашкалившему все допустимые пределы, от чего не терпелось броситься наутек со всех ног туда, где его ни кто не найдет.

Секунды шли невероятно медленно, и Коневу казалось, что от сумасшедшего волнения сердце барабанит так, что его слышат все вокруг.

* * *

На следующий день, определив участок ответственности в Нахичеванской АССР, роту Конева дислоцировали на территории одноэтажного крепкого каменного здания, до разгрома принадлежавшего ЖД СССР. Здание имело две комнаты, одна большая и абсолютно пустая, можно было только догадываться, для чего она служила в мирное время, в каждой стене по небольшому окну, которые выходили во все стороны света, так что можно было обороняться при нападении со всех сторон. Вторая комната была намного меньше и предназначалась, как видно, для отдыха сменных местных рабочих, так как там находились: шкаф, стол, две кровати без матрасов и пара разбитых стульев, – вот и вся утварь. Само собой, малая комната, окно которой выходило во двор, стала офицерской, которую заняли ротный и взводный. Железная дорога проходила рядом, и вдоль её дублировала федеральная автотрасса. За дорогами и проходила государственная граница Советского Союза с Ираном, граничащая горной, с красным оттенком, рекой Аракс. Странно, но наших пограничников контролирующих эту территорию не было, как и самой пограничной системы, то есть она была, но частями в вандальном состоянии.

– Зачем вы войну начали, что вам не хватало? – имея в виду обе стороны, спросил Конев пожилого с закопчёнными мозолистыми руками армянина, обходчика путей работающего на этой территории ЖД, когда они с ним разговорились на заднем дворе временного расположения десантников.

– Кто? – откровенно удивился обходчик, – мы? – Да что ты такое говоришь! Зачем нам это надо было? Мы жили, как говориться душу в душу, конечно, разное бывало, тем более что они мусульмане, а мы христиане, но каждый из нас знает, что Бог один, и все решалось мирно. Но однажды они как взбесились и стали ни с того ни с сего убивать нас. Это как называется? Мы стали защищаться, вот война и началась.

– Так что, азера все-таки начали войну, – слушая рассказ обходчика, утвердительно спросил пулеметчик.

– А кто еще? – недоуменно ответил армянин, – они нам как братья были, мы с ними делились всем, свадьбы вместе гуляли, предков хоронили, а они вот как с нами поступили! Звери они, а не люди после этого.

Через некоторое время, в Нахичевани разговорившись с местными азербайджанцами, которые за глаза называли советских солдат – «фашистами», Конев откровенно повторил вопрос, имея в виду уже только одну сторону.

– Да ты что? Как можно такое говорить! Наши предки с армянами веками жили тихо-мирно, мы никогда их не трогали, помогали всегда, но армян как шайтан схватил! Пришли и стали вырезать наши семьи! Это как называется? Мы что им после этого должны в ножки кланяться что ли? – эмоционально рассказывали нахичеванцы.

– Так это армяне начали войну что ли? – удивившись кардинально противоположной информации, опешил пулеметчик.

– А кто еще?! И как только их Бог терпит!

Вот это да… Каждый из них рассказывая свою правду, обвиняя соседа, божится, что войну начал не его народ. Значит здесь не все так просто, – подумал Конев, вспоминая как его с соседскими мальчишками, во дворе лбами сталкивали старшие товарищи, – знать их грамотно развели, как пацанов, – сделал выводы десантник, – значит, их стравила третья сила.

* * *

Роту поделили на две части – ночную и дневную смены. Одни стояли на блоках, другие осуществляли пеший патруль по вверенной территории. Двойку Коня и Беса разбивать не стали и оставили в ночную смену. Со снабжением питания и всем необходимым со временем наладилось, и как-то даже привезли зарплату за два месяца и письма из дома.

Письма были самыми важными, никакая еда и никакие деньги не сравнятся в таких условиях с весточкой от близких людей, что о тебе помнят, любят и ждут. За долгое время писем накопилось по несколько штук каждому, и бойцы в свободное время перечитывали их, некоторые с гордостью зачитывали выдержки друг другу из писем своих подруг. У Конева ни когда не было девушки на гражданке, и из женщин ему писала только мама. Честно говоря, в юношестве Конев очень стеснялся девчонок, и если какая из них начинала нравиться, то он, как назло, начинал при ней тупить, не зная, как выразить свои мысли, чувствуя, что краснеет, отчего хотелось провалиться сквозь землю. Ну кому нужен такой? Девчонки любят смелых и уверенных в себе ребят. Однако пулемётчик не был девственником, к восемнадцати годам ему всё же удалось попробовать женского тела, но это были не те, с кем бы ему хотелось остаться. На самом деле, комплекс неполноценности у него появился гораздо раньше и вовсе не из-за того, что он был не в состоянии выразить свои мысли.

Мужской рык или рёв перекрывал все женские крики и вопли ребёнка. Крепкий мужчина с могучим торсом и чёрной шевелюрой на буйной голове в очередной раз вскинул топор, но уже над своей женщиной, которая, упав перед ним на колени, выставила на вытянутых руках дитя, прикрываясь им, как щитом, и прокричала, как в последний раз: Не смей! – топор остановился у тела малыша, в это же мгновение с его лезвия слетела тень и, ударившись в детскую грудь, провалилась в тело. На несколько секунд из мрака воцарилась зловещая тишина, лишь только щёлкали горящие поленья в печи, отбрасывая блики пламени на побелённый низкий потолок хаты. Мужчина ещё какое-то время смотрел перед собой озверевшими от алкоголя глазами, как бы осознавая, что происходит, но, так ничего и не поняв, бросил топор на косую поленницу возле печи и, упав на лосиную шкуру, которая служила в доме ковром, тут же заснул мертвецким сном, сотрясая могучим храпом рубленую избу.

После этого случая двухлетний мальчик, который только начал разговаривать и произносить фразы, не мог совершать подобного. А вместо слов у него получалось ммм-м-м или ддд-д-д… что очень раздражало взрослых и близких ему людей, которые открыто ругали его по этому поводу. Но хуже всего было то, что все дети стали дразнить и избегать его, особенно девчонки. От стыда не было спасенья, стоило ему открыть рот, как тут же он читал презрение в глазах соседских ребятишек.

Чувствуя вину, эта женщина через три года всё-таки нашла человека, который смог бы исправить эту ошибку речи, так как традиционная медицина, к сожалению, здесь (по крайней мере, была) бессильна. И стала его водить к одной старой и очень сутулой женщине, которая жила на краю посёлка, в просевшей и заросшей мхом избе, рубленной, как видимо еще задолго до прихода в эти места первой экспедиции. Обряд проходил следующим образом: старушка перед иконами что-то шептала в жестяную кружку с водой и в это время крошила туда пчелиный воск, после чего собирала его губами и, жуя, что-то приговаривала. Затем набирая в рот из кружки часть воды, не вынимая изо рта воск, орошала лицо и грудь стоящего перед ней мальчика, типа того, как делают с сухим бельём во время глажки. Удивительно, но через несколько сеансов заикания прошли полностью. А вот комплекс собственной неполноценности остался, особенно в отношении женского пола, которые ему казались феями из другого, непознанного мира, по странным обстоятельствам находившимся так близко, что до него можно было дотронуться.

Мать писала, что в городе плохое продовольственное снабжение и если что-то «выбрасывают» на продажу, люди берут мешками и коробками. Цены меняются чуть ли не каждый день, и зарплаты на прочие необходимости уже не хватает. Отчего подрабатывает, если сказать по-советски «шабашит», рисуя поздравительные и агитационные плакаты и лозунги по заказу местных советских предприятий, где ее помнили по прошлым работам, (так как по своей настоящей профессии она была художник-оформитель). Но после рождения сына, через пять лет у неё появилась странная аллергия на краски, да такая сильная, что о художественной мастерской можно было лишь только мечтать, но никак не работать в ней. А отобрать у художника краски, сами понимаете, это как отобрать крылья у птицы, возможно, жить она будет, но…

Тайный разговор двух женщин о заключении соглашения:

– Мне сказали, что вы можете вылечить от заикания, – сказала полногрудая с толстой до пояса косой брюнетка крепкого телосложения, всматриваясь в темноту небольшой комнаты, которую освещала керосиновая лампа, стоявшая в центре стола, где сгорбленная, старая, седая женщина перебирала какие то травы.

– Да, могу, но это стоит свою цену.

– Я понимаю. Сколько?

– Пятьдесят рублей.

Женщина от удивления проглотила комок, подступивший к горлу.

– А не дорого ли?

На этот вопрос ответа не последовало, и после полуминутной тишины она вынуждена была согласиться.

– Хорошо, я вам заплачу. Когда мальчика приводить?

– Это ещё не вся плата.

– Как не вся? – удивилась женщина, – что, вы ещё хотите?

– Это уже не я хочу, так следует то, что хочешь ты. Ибо я лишь только человек, а полностью уничтожить болезнь может лишь только Господь Бог.

– Но зачем же тогда берётесь, да ещё и деньги требуете, раз вылечить не можете?

– Вылечить вашего мальчика я смогу, но только это будет обмен.

– Какой обмен? – испугавшись, спросила брюнетка. – Объяснитесь.

– Болезнь перейдёт к его близкому человеку, а сейчас это его мать.

– И что, она будет заикаться?

– Нет, это слишком явно. Болезнь будет другая, скрытая, но она изменит её жизнь, хотя, уверяю тебя, ничего страшного от этого с ней не произойдёт.

– Может быть, вам ещё денег дать, пятьдесят или сто рублей вас устроит?

– Нет, только обмен, здесь уже не я распоряжаюсь.

– Хорошо, пускай так будет, чем мальчик навсегда останется калекой, – приняла решение женщина.

Старуха подала ей жестяную кружку и небольшой свёрток.

– Вот тебе свечка, зажжёшь в полночь от печной щепки со словами «желаю сметь». Эти же слова напишешь на бумажке простым карандашом, после чего разорвешь ее на две половинки, первую со словом «желаю», подожжёшь от свечи сразу, а пепел кинешь в эту кружку, наполненную дождевой водой. Вторую бумажку со словом «сметь» сожжёшь под конец, когда свеча прогорит, пепел от неё бросишь туда же, всё это размешаешь и выпьешь со словами «желаю сметь».

– Странно как-то всё это, – обеспокоенно сказала женщина, забирая у старухи свечу и кружку, – а мальчик точно выздоровит?

– Точнее не бывает, будь спокойна.

– Так, когда нам приходить?

– Как сделаешь, что я сказала, так и приводи. Да не обмани, тебе же хуже будет.

Женщина всё сделала, как сказала ведунья, кроме одного: размешав пепел от сгоревших слов на бумаге, она поднесла кружку к губам произнеся желаю сметь, – но тут её охватил необъяснимый страх, от которого начался озноб, и она, чуть не расплескав содержимое, поставила кружку на стол.

– Да ну его! Не буду я это пить, глупости какие-то. Вылью-ка я это лучше в собачью похлёбку, какая разница, пускай пёс сожрёт.

Через несколько дней волкодав по кличке Ингул умер. Но этому совпадению не придали особого значения, вспомнив однако, что его хотел выкупить некий странный неизвестный человек, которому было отказано, – знать, это его рук злое дело.

Далее, в течение трёх лет у этой женщины, не имеющей ни какой защиты кроме мужа, милиции и властей, которые в этом случае бесполезны, при довольно странных обстоятельствах, при несчастных случаях погибают все мужчины её рода. Так же с мужской стороны Конева за это время погибают в несчастных случаях при нелепых обстоятельствах все мужчины его рода, кроме дяди. Которого скрутит темной силой и, отжав с него по максимуму, через два десятка лет его тощее тело случайно обнаружат в доме по улице «Львов» при странных обстоятельствах: Мертвец сидел в кресле за столом, на котором стояла пустая бутылка из под водки и два стакана, на одном из которых, как и на бутылке обнаружились отпечатки хозяина квартиры, а другой был стерильно чист. Но для кого он тогда был поставлен? Или некто таинственный тщательно стер все отпечатки? Но череду странных смертей, задавшись вопросом, никто не анализирует, и убитые горем женщины не веря властям, ни в Бога, ни в черта, остаются доживать свой век в горьком одиночестве.

Из-за внезапной аллергии пришлось резко поменять профессию и уйти, как это ни было банально, особенно для творческого человека, в советскую торговлю, где антиалкогольная компания генсека Горбачёва, сверкая медалью оборотной стороны, искусно гнула своё дело. В стране на фоне вырубки виноградников вовсю процветал чёрный бизнес поддельно-сивушного алкоголя, а наркотрафик только начинал набирать свою силу, поставляя в армию наркоманов всё новые и новые отряды «бойцов-самураев». И уже вначале девяностых все кладбища страны были усеяны могилами молодых мужчин и девушек, по своим причинам бившихся в агонии боёв своего морального и физического устранения. И если верить статистике, то за всё время компании только от поддельного алкоголя граждан страны погибло больше, чем за время боевых действий СССР в Афганистане, территория которого была, по сути, полем брани соприкосновения двух одержимых величием супердержав в период «Холодной войны».