Читать книгу: «Закон сохранения. Книга 1 трилогии «Связь времен»», страница 4

– Глеб Родионович, но если, как вы говорите, столько всего сделал отец Петра, то почему же мы помним не отца, а сына?

– История вообще гораздо чаще хранит имена великих разрушителей, чем великих созидателей. Юлий Цезарь, Фридрих Великий, Наполеон, не говоря уж о Гитлере – все они крови и бедствий принесли куда больше, чем благ. А мудрых созидателей, таких, например, как римский император Пий, память человечества отмечает куда скромнее…

В ту ночь мальчишке снились поваленные буреломами огромные стволы невиданных деревьев, упиравшиеся черными ветвями и вырванными из почвы гигантскими, похожими на щупальца корнями в хмурое небо. И чудилось, будто летит он над затуманенными пространствами и вдали одна за другой встают над дымкой горные гряды, а там, внизу, змеятся извивы диких речушек, сливающихся в широкие, отсвечивающие ртутью реки.

Однажды Егор показал Глебу Родионовичу свои стихи.

– Лизонька, а ну, иди, посмотри, мне кажется, недурно для начала!

Елизавета Андреевна с интересом взяла листочки в клеточку и пробежала глазами колонки строф:

– Глеб, я покажу это редактору районной газеты. Егор, ты не возражаешь?

Стихи Егора были опубликованы в ежемесячной рубрике «Поэтическая тетрадь». Автор с удивлением смотрел на собственные произведения, набранные печатным шрифтом, с заголовками, которые придумал им редактор газеты, сам тоже местный поэт.

Скользнув взглядом на соседнюю страницу, Егор прочел небольшую заметку, перепечатанную из центральной «Правды». Там сообщалось о высадке американских астронавтов на Луну. «Ух ты!» – изумился мальчишка. Он, безусловно, знал о космической гонке между СССР и США, но был уверен, что американцы в ней давно и безнадежно отстали.

В самой «Правде», которую многие в городе, конечно, тоже выписывали, этого сообщения почти никто не заметил. Оно было дано не на первой полосе и даже не на последней, а в самом низу наименее читаемой предпоследней страницы – мелким шрифтом, в один абзац. И вот молодой редактор городской газеты, возомнив себя матерым журналистом, охотником за сенсациями, перенес эту заметку в свое издание. На следующее утро он был вызван в районный комитет партии, где офицер КГБ в присутствии секретаря райкома сделал ему внушение: что ж ты, подлец, восхваляешь вражьи успехи! И только тот факт, что это была все-таки дословная перепечатка из главной газеты страны, уберег редактора от немедленного ареста. Хотя осадочек в личном деле, конечно, остался.

Для Егора самым неожиданным было не то, что его стихи взяли для печати, и не то, что о нем заговорили в городе. А то, что ему заплатили – четыре рубля, целое состояние для него. Отец денег почти не давал. Питался Егор при школе. Летом он заработал немножко, сколачивая ящики на консервном заводе и собирая овощи в совхозе, но возможность получать деньги круглый год, да еще таким простым способом, наполнила его радостным предвкушением материального благополучия. Теперь он все время подстегивал себя: надо писать – и будут деньги. Егор стал постоянным автором «Поэтической тетради». Не зря говорят: художник должен быть голодным.

Был у него, правда, еще один источник дохода – посылки от бабушки – но приходили они редко и только зимой. Егор получал на почте фанерный ящичек, заботливо обшитый холщовой материей, на которой химическим карандашом был написан адрес. В ящичке всегда было сало, мед, иногда что-то из вещей, сложенный листок с письмом и обязательно – припрятанная в нем желтовато-розовая десятка с портретом Ленина.

Егор прекрасно представлял, как достаются бабушке эти деньги. По субботам, задолго до рассвета, она навьючивала на себя связанные между собой сумки с баллонами молока, сметаной и творогом и тащила их десять километров до станции, чтобы в общем вагоне добраться до города. Распродав на рынке свой товар: молоко 25 копеек за литр, сметана 1 рубль 10 копеек за пол-литровую банку и творог 11 копеек за блюдце, – бабушка аккуратно завязывала мелочь и мятые рубли в платочек, который прикалывала под платьем на груди, и спешила домой к брошенному на полдня хозяйству.

Управившись с делами, она садилась к окошку, аккуратно развязывала платочек и тщательно пересчитывала выручку, любовно складывая мелочь в стопочки по рублю, которые потом обменивались на бумажные купюры. Когда рублей набиралось десять, она складывала их вместе, сворачивала в трубочку и стягивала черной резинкой, вырезанной из старой велосипедной камеры, чтобы на рынке обменять желто-коричневые рублевые бумажки на любимую желто-розовую десятку, которую при случае отнести в сберкассу и положить на книжку. Бабушка сильно переживала, что у нее нет трудового стажа и ей не положена пенсия, поэтому сберкнижка была для нее единственной возможностью обеспечить свою старость.

Она скопит тысячи рублей – сумму, достаточную, чтобы купить квартиру или автомобиль, но умрет в 1991 году, как раз накануне гайдаровских реформ, трудясь до конца, так и не прикоснувшись к своим капиталам и не оставив завещания. Когда Егор спустя полгода вступит во владение ее вкладом, на эти деньги можно будет приобрести, к примеру, утюг.

Зимой Егору предложили поехать на областной конкурс молодых поэтов. В качестве провожатого с ним был отправлен учитель литературы Антон Васильевич, бесцветный человек среднего роста и телосложения, но обладавший одной отличительной чертой: высоким звонким голосом – почти девчоночьим.

Ведомый этим провожатым, Егор долго блуждал по улицам областного центра – Антон Васильевич все время путался в адресах. Периодически они искали телефон-автомат, просили у прохожих двухкопеечную монету, учитель звонил, задавал кому-то на проводе кучу вопросов своим высоким и звонким голосом, подробно выяснял дорогу, говорил, что теперь наконец-то все понял, и блуждания возобновлялись. Есть такая порода людей, которых не стоит брать в проводники.

– Вот так, – добродушно подмигивал Антон Васильевич замерзшему Егору, накручивая в очередной раз телефонный диск. – За дурной головой и ногам лихо!

К месту проведения конкурса – школе-интернату, ученики которой разъехались на каникулы, – они добрались поздно вечером, пропустив ужин, и без сил повалились спать.

С утра все сразу загудело и закрутилось. Поэтов съехалось – тьма! Егор оказался в числе самых младших. Всех разбили на группы и развели в разные классы, чтобы отобрать в каждой по три человека победителей, которым уже завтра предстояло выступать на пленарном заседании в актовом зале. А на третий день жюри должно было огласить свой вердикт: три призовых места всего конкурса.

Работа в группах началась. Егор, затаив дыхание, смотрел, как красиво одетые, уверенные в себе ребята выходят к доске и декламируют свои стихи – умело, по-взрослому, с придыханием, с подвыванием, с разрубанием рукой воздуха на эффектной концовке. Вот, оказывается, как надо. Он так не сможет. Егору теперь казалось, что его стихи – никудышные, в подметки не годятся. И не прочтешь их так – громко, артистично. Они у него какие-то тихие. Ему было стыдно за свои потертые ботинки, застиранную рубашку и пуловер не по размеру, подаренный бабушкой «на вырост».

Поэтому, когда подошла его очередь, Егор торопливо вышел, прочел, смущаясь, одно стихотворение про криницу и поспешил вернуться на место. Но куратор их группы остановил его:

– А еще у тебя стихи есть?

– Много.

– Почитай нам, не стесняйся.

Его выдвинули на пленарное заседание в числе тройки победителей группы. На завтраке к нему подошло несколько ребят, с которыми он состязался накануне, а с ними – и совсем незнакомые:

– Слушай, а почитай нам свои стихи.

– Про карагача!

– Про камышинку!

А красивая девочка с аккуратной челкой и яркими зелеными глазами сказала:

– Мне понравилось про вот тот горный цветок, что всегда зацветает перед извержением вулкана! Как он там называется?

Егор, польщенный таким неожиданным вниманием, бросил еду, встал и начал было читать, но тут вмешался подошедший с подносом Антон Васильевич. Ребят он разогнал, а своего подопечного заставил есть:

– Ты, Егор, это брось! Ты себя цени! Ты – талант. Может, не Пушкин, но искра Божья есть. Не позволяй им вытирать об тебя ноги! Ишь, нашлись! Поесть не дадут. Без моего разрешения чтобы больше никому ничего не читал!

Когда на третий день председатель жюри стал называть фамилии победителей, Егор всеми силами старался притушить в себе надежду и не показать разочарования, но лицо его все равно выдавало всю гамму переживаний – благо никто этого не видел, все смотрели на сцену.

– Третье место присуждается… Второе место присуждается…

Какие они счастливые там, на освещенной сцене, им хлопает весь зал! А он тут в старых жмущих ботинках и несуразном пуловере, никому не нужный, безнадежно влюбленный в зеленоглазую девочку, которая где-то в другом конце зала со старшими ребятами.

Председателю пришлось дважды повторить его фамилию, прежде чем до Егора дошло, что ему присуждено первое место. Он поднялся и увидел, как разом повернулись к нему лица всех присутствующих. Охваченный радостью и смущением одновременно, он вышел на сцену актового зала, получил красивую грамоту и услышал, что поедет в Ленинград на две недели вместе с победителями конкурсов музыкантов и художников.

Егор был счастлив, особенно когда высмотрел в зале девочку с челкой и увидел, как она горячо ему аплодирует. Он, конечно, гордился собой, был исполнен благодарности ко всем окружающим, считал свою победу чудом, но совершенно не осознавал, что истинное чудо – это само существование такого конкурса, где победитель не определен заранее.

Когда обратный автобус оставил освещенные улицы большого города и нырнул в степную темень, Егора снова охватила тоска и вспомнилась дорога после той прощальной встречи с мамой. Вот бы она сейчас обрадовалась! Глядя в темноту за стеклом, он прошептал:

– Мама, ты же видишь? Я стараюсь! Я тебя не подвожу!

Выйдя из автобуса, Антон Васильевич предложил проводить Егора домой, но тот вежливо поблагодарил и заверил, что хорошо знает дорогу.

– Спасибо, не волнуйтесь, я правда доберусь, – повторил он, видя нерешительность провожатого. И, засунув грамоту под пальтишко, прижимая ее рукой, чтоб ненароком не выпала, побежал, представляя, как удивится отец, если будет не слишком пьяным.

К вечеру мороз здорово окреп и жег щеки. Дворы и улочки были засыпаны рыхлым, белеющим в темноте снегом, а в безоблачном черном небе мерцали холодные колючие звезды.

Дом встретил Егора слепыми темными окнами. Как все-таки отличается темный дом от того, в котором светится хотя бы одно окошко! Настроение сразу упало. Во дворе под ноги радостно кинулся их маленький беспородный пес Дозорка, вертясь и яростно колотя хвостом. Егор нащупал в темноте под крылечком ключ и, поднявшись по ступенькам, потянулся к неясно черневшему на двери навесному «амбарному» замку.

И тут что-то огромное, черное и страшное зашевелилось прямо у его ног. Мальчишка не просто испугался – его вдруг разом перенесло из реального мира в какой-то другой, фантастический, полный леденящего ужаса. Дыхание остановилось, и тысячи иголочек мягко вонзились в тело со всех сторон, лишая сил.

– Фу, Дозорка, фу! – заплетающийся пьяный голос отца вернул Егора в реальность. Огромное ночное чудище во тьме мигом схлопнулось, приняв вид набравшегося в стельку родителя, который лежал поперек крыльца под самой дверью, неуклюже отмахиваясь от собаки, лижущей его лицо.

Егор отпер замок, кое-как втащил отца в дом и сел, не раздеваясь, держа в руках примятую грамоту. Он чувствовал: вот-вот – и расплачется. Снова сунув грамоту под пальто, он поднялся, вышел на крыльцо к суетящемуся Дозорке и прикрыл за собой дверь. Ноги сами понесли его к дому Пшеничных, окошки которого светились теплом в ледяной бесприютности зимнего вечера.

ГЛАВА 5. НИНА

Адрес у нее он все-таки взял. Прямо скажем, черта с два бы он его взял – духу б не хватило, но она подошла сама.

– Поздравляю, ты молодец!

Подавая ему руку, она кокетливо чуть склонила голову набок, и челка распалась на пробор.

У Егора перехватило дыхание, и он только кивал и глупо улыбался, боясь взглянуть в изумрудную зелень ее глаз.

Вокруг, в вестибюле школы-интерната, бурлила шумная толпа юных поэтов, разъезжавшихся после конкурса.

– У тебя есть телефон?

Он помотал головой. У него не было телефона. Отец за пьянкой так и не собрался поставить.

– Жалко. Ну, ладно. Рада была познакомиться. Пока.

Она повернулась и уже сделала шаг, а он все не мог разлепить губы.

«Уходит! Уходит!» – кричал ему внутренний голос, но Егор оцепенело смотрел ей вслед.

И все-таки, сглотнув, не своим, хриплым и высоким голосом выкрикнул:

– Нина!

Она остановилась, обернулась. Он молчал.

– Ты меня звал?

– Напиши мне свой адрес. Пожалуйста. Вот сюда.

Он открыл свою тетрадку со стихами.

Нина улыбнулась, подошла и написала.

– Ну, все. Меня ждут. Пока.

– Егор, ну что ты тут застрял, на автобус пора! – подоспел взволнованный Антон Васильевич.

Они переписывались почти три года. Он посылал ей свои стихи, она ему – свои. Он завел большую толстую тетрадь, в которую аккуратно вклеивал все ее письма, а на листы между ними копировал свои ответы – мелким убористым почерком, экономя место. Получился целый эпистолярный роман. Егор никогда с ним не расставался. Он будет продолжать писать ей, пока не кончатся листы в тетради. Он будет рассказывать ей обо всем самом интересном, что узнает, делиться самым сокровенным. Вот только ее ответных писем во второй половине этого романа уже не будет.

После экзаменов восьмого класса, которые Егор сдал на отлично, его наградили путевкой в пионерлагерь. Было как-то неудобно – он уже покинул племя пионеров и вступил в комсомол, но поехать на море – это, конечно, была мечта! Его заверили, что ничего страшного – там в первом отряде нет ни одного пионера, все такие же дылдаки, не догулявшие детство.

В советское время так просто и говорили: «на море», – и никто не уточнял, на какое именно. Оно было одно – Черное. Если кто-то ехал на Балтийское море, то он говорил не «на море», а «в Прибалтику». А на другие моря никто и не ездил. Красное, так же как Белое или Желтое, были просто какими-то казусами из детской книжки-раскраски. Никто толком и не знал, где они находятся – наверное, где-нибудь рядом друг с другом, как красная, белая и желтая краски в наборе «Гуашь школьная».

Егор написал Нине о предстоящей поездке и через несколько дней получил ответ, от которого у него защекотало в груди: она попросила своего отца, и тот взял ей путевку в этот же лагерь на эту же смену! Егора разрывало от счастья: он ее увидит! Они будут вместе целый месяц! Какая же она все-таки умница!

Удивительно, как много находится препятствий для встречи, если парень не нравится девушке, и как испаряются все препоны, когда он ей нравится.

К месту сбора – главному парку в областном центре – Егора на своих «жигулях» доставил лично директор его школы. Конечно, такая честь была оказана «за компанию» – вместе с Егором в лагерь ехала единственная дочка директора, которая училась в параллельном 9 «А».

Нину Егор увидел через полчаса, когда уже познакомился со своим пионервожатым и несколькими ребятами из их отряда. Подойти к ней сразу мальчишка постеснялся: Нина вышла из белой «Волги» в сопровождении родителей. Отец в светло-сером костюме и темно-красном галстуке выглядел очень внушительно – Нина писала, что он руководит каким-то строительным трестом. Водитель открыл багажник, доставая дорожную сумку, а полная, дорого и ярко одетая мама давала дочке последние напутствия. Нина, совсем взрослая и еще более красивая, чем прежде, слушала вполуха, высматривая лица в толпе отъезжающих. Увидев Егора, она помахала ему:

– Егор! Мамочка, ты помнишь Егора? Он победил тогда на конкурсе поэтов!

– Так вот почему ты просилась именно в этот лагерь!

– Ну, ладно, мамочка, я побежала! Папа, пока!

Чмокнув родителей и подхватив сумку, девушка подошла к Егору.

– Как ты вырос!

Егор действительно пошел ста́тью в деда Семена и за последние пару лет сильно вытянулся, оставаясь тощим и поджарым. Он во все глаза смотрел на повзрослевшую Нину и сумел в ответ только выдавить:

– А ты – вообще!

– Что – вообще?

– Красивая. Настоящая женщина.

Нина рассмеялась, показывая крепкие здоровые зубы:

– Ты научился говорить комплименты!

– Да нет, я просто…

– Что?

– Я просто даже не ожидал, что ты такая!

– Ладно, пойдем меня регистрировать.

Егор проснулся рано утром. Плацкартный вагон покачивался под перестук колес. За окном в рассветном сумраке серело море. Еще никогда Егор не видел, чтобы горизонт был весь из воды. Мальчишка невольно посмотрел влево и вправо, насколько позволял обзор. Ровная линия горизонта не нарушалась ни одним, даже крохотным, островком. Серая масса, подернутая легкой рябью, широко и спокойно лежала под таким же серым бескрайним небом.

Но уже через секунду про море он забыл, потому что, высунувшись за край полки, увидел спящую внизу Нину. Егор замер.

Когда мужчина смотрит на женщину и не может оторвать глаз, это не просто разглядывание и даже не просто влюбленность. Это, если хотите, залог его счастья. Каждый молодой человек, прежде чем сделать девушке предложение, должен честно ответить себе на вопрос: живет ли в нем это желание – смотреть на избранницу бесконечно, любоваться каждой ее черточкой, каждой линией, каждым изгибом, каждым бликом света на ее волосах? Если да – то пускай даже она воспользуется его любовью, изведет его капризами и сделает подкаблучником и рогоносцем – все равно он будет счастлив с этой женщиной и никогда не пожалеет, что связал с ней жизнь. А если такого желания нет – какими бы соображениями он ни руководствовался, какими бы достоинствами ни обладала его избранница – счастья с этой женщиной ему не испытать.

Лагерная жизнь захватила их и понесла, как карусель. Расселение по домикам, первая линейка, первое купание в море, медленные танцы под музыку местного вокально-инструментального ансамбля: девушки клали руки ребятам на плечи, а те брали партнерш ладонями за талии, с волнением нащупывая под легкой кофточкой гибкое тело. «Свет маяка над волною, южных ночей забытье, самое синее в мире Черное море мое!»

Ребята в отряде попались интересные. Рыжеволосый, веснушчатый и голубоглазый Юрка, например, был неистощимым рассказчиком анекдотов. Они из него лезли по каждому поводу. Серьезный молчун Никита занимался йогой, полноватый медлительный Антон – резьбой по дереву.

Неформальное лидерство сразу захватил Сашка – хулиганистый белесый парень могучего телосложения с маленькими плутоватыми глазками. Вначале над ним пытались подтрунивать, но добродушия, которое обычно присуще великанам, у Сашки не было и в помине, и он быстро пресек всякие посягательства на свой авторитет. Парень он был опытный, хотя ни особым умом, ни честностью не отличался. А его главной чертой была воинствующая неопрятность.

Не мылся он принципиально, заявляя, что грязь слоем толще сантиметра сама отваливается. По поводу гигиены рта Сашка тоже имел особое мнение:

– Когда куришь «Приму», зубы можно не чистить – она любой запах перешибает, и бабе все равно непонятно, чем от тебя прет!

– Кстати, – сказал по этому поводу Юрка, – знаете анекдот про «Приму»? Работники нашей «табачки» получили выговор за неважное качество «Примы». Дескать, вот московская – это да! А наша – фуфло. Ну и напросились наши в Москву по обмену опытом. И им там показывают: вот тут, мол, у нас производится «Ява», вот тут – «Дукат». А наши говорят: производство «Примы» бы посмотреть! Их отговаривают: ну что, дескать, там смотреть? Ну ладно, если уж надо – глядите: вон две трубы. По одной поступает табак, по другой – дерьмо из канализации. Вот тут происходит смешивание… «Ах, вот оно что! – изумляются наши. – Конечно! Они туда табак добавляют!»

Сашкин аромат сразу пропитал их домик. Юрка, едва зайдя, потянул носом воздух и сказал:

– Знаете четыре стадии нестиранных носков? Первая – когда их подбрасываешь, и они обратно не падают – к потолку прилипают. Вторая – когда левый на правую ногу уже не надевается. Третья – когда на ночь их ставишь возле кровати. А четвертая – когда ногти стрижешь, не снимая.

После взрыва смеха Юрка добавил:

– Вот Сашка у нас точно по этому пути идет – он свои носки если и меняет, то только с ноги на ногу.

– Слышь, ты! Шутник хренов, – отозвался Сашка, – ты мне скажи лучше: у тебя спичка между зубами проходит?

Юрка широко улыбнулся, показав красивые ровные зубы:

– Слава богу, нет.

– Вот. А еще раз так пошутишь – так и коробок пройдет!

Сашка сопроводил шутку таким тяжелым взглядом, что Юрка сразу прикусил язык.

Вокруг лагеря выставлялись посты – чтоб чужие на территорию не заходили: сразу за домиками начинался густой лес, который на самом деле тянулся через весь Кавказский хребет до далекого Каспия. Пройдет четверть века, и в этом лесу заведутся боевики, как заводятся блохи в шерсти некогда домашнего, а потом брошенного и одичавшего пса.

Но пока что времена были безопасные, боевики и террористы водились только в неведомых странах за границей, а сама граница, надежная и спокойная, проходила где-то далеко за Грузией и Арменией. Поэтому дежурили на постах не спецназовцы и даже не милиционеры, а сами пионеры – по трое на пост. Это была почетная, ответственная и интересная миссия: ни фига не делать, бить баклуши, ждать, когда принесут обед, и давиться терпким незрелым кизилом, который краснел на ветках со всех сторон.

Когда Нину назначили на дежурство, Егор сразу попросился на тот же пост. Третьим с ними пошел полноватый неторопливый Антон, прихватив извечную дощечку и набор инструментов. Придя на место, он сразу пристроился на лавочке и стал что-то вырезать на деревяшке своими мудреными стамесочками. Но уже через четверть часа заскучавшая Нина оторвала его от этого занятия:

– Слушай, Антоша, сбегай к нам в домик! Там у нас гитара есть. Принеси, а? Скажешь: я попросила. Дадут.

Тот ответил с неохотой:

– Как же это я пост оставлю? А вдруг проверка?

– Ну, мы же здесь! Скажем, что тебе в туалет приспичило!

От таких слов Антон покраснел и растерялся.

– Нин, да давай я сбегаю! Я мигом! – с готовностью предложил Егор.

– Молчи, – коротко и твердо бросила ему девушка и снова повернулась к резчику. – Антоша, чего хочет женщина – того хочет Бог!

– Ладно.

Мальчик, вздохнув, отложил дощечку, поднялся, собрал инструменты в футляр и поковылял по тропинке к лагерю – он заметно косолапил.

– Наконец-то! – сказала Нина ему вслед и повернулась к Егору. – Ну? Что ты стоишь? Ты совсем не хочешь меня обнять?

Егор сделал шаг, осторожно обнял девушку и потянулся, неумело вытягивая губы для поцелуя. Но она, быстрая, как ящерка, вдруг изогнулась, привстав на цыпочки, и острым язычком лизнула его глубоко в ухо. У Егора зашумело в голове, и он на ослабевших ногах осел на лавочку. Нина ловко запрыгнула к нему на колени и обвила руками за шею.

Они увлеченно целовались, когда рядом прозвучал голос Антона:

– Так вам гитара-то нужна или нет?

– Облом, – сказала Нина. – Извини, Антоша. Конечно, нужна! Мы тут тебя заждались!

– Я вижу, – буркнул Антон, отдавая ей гитару.

Нина села, проверила настройку струн, слегка подкрутила колки и под несложный перебор запела:

Кто ошибется,

Кто угадает —

Разное счастье

Нам выпадает.

Часто простое

Кажется вздорным.

Черное – белым,

Белое – черным.¹

В окружении Егора никто не играл на гитаре. Правда, когда они с мальчишками бегали к танцплощадке подглядывать за танцующими, он слышал, как в парке ребята постарше бренчали по расстроенным струнам и горланили гнусавыми голосами «подзаборщину». Но тут было совсем другое, ошеломляюще другое.

Мы выбираем,

Нас выбирают,

Как это часто

Не совпадает!

Я за тобою

Следую тенью,

Я привыкаю

К несовпаденью.

Голос у Нины был негромкий, но грудной и проникновенный. Этой песни Егор никогда не слышал – фильм «Большая перемена» только-только выходил на экраны. И казалось, что Нина просто поет ему о себе, о них и вроде бы это она следует за ним тенью. Только ведь нет никакого несовпаденья! Господи, какое счастье быть любимым такой женщиной!

В тот вечер Егор долго не мог уснуть. Он лежал, закинув руки за голову, а в голове все звучал голос Нины:

Безлюдный двор

и елка на снегу

точней, чем календарь,

нам обозначат,

что минул год,

что следующий начат.

Что за нелепой разной кутерьмой,

ах, боже мой,

как время пролетело.

Что день хоть и длинней,

да холодней.

Что женщина…

Но речь тут не о ней.

Здесь речь о елке.

В ней-то все и дело.²

Надо же, какие, оказывается, бывают песни!

Через пару дней по плану был поход в горы, в который отправился только старший отряд. Когда расположились на привал, инструктор сказала:

– На той стороне речки – земляничная поляна. Только мост очень далеко.

– Ой, жалко! Вот бы пособирать! – воскликнула дочка директора Егоркиной школы. – Я так землянику люблю!

Сашка молча встал, подошел к ней, легко поднял на руки и понес к речке.

– Осторожно! – закричала инструктор. – Там хоть и мелко, но течение! И вода очень холодная!

Но Сашка уже опускал верещавшую ношу на траву противоположного берега. Сам он дальше не пошел, улегся недалеко, а директорова дочка скоро уже кричала с поляны и показывала всем ладошку, видимо, полную земляники.

Егор видел, какими глазами Нина проводила эту пару, и предложил:

– Если хочешь, давай я перенесу, мне нетрудно!

– А ты не оступишься?

– Постараюсь.

– Ну, давай!

Он поднял ее на руки, и она умело обхватила его шею. Конечно, сил у него было поменьше, чем у Сашки, но Нина так ловко держалась, что нести ее было совсем не тяжело. До речки. А вот в речке Егор пожалел о своей затее. Ноги скользили по камням, ледяная вода промочила его брюки, они прилипли и мешали шагу. Благо хоть речка была неширокая, и скоро он поставил Нину на камни другого берега, со страхом думая об обратном пути.

Нина обернулась, победно помахала оставшимся подружкам и, кивнув Егору, мол, следуй за мной, пошла по тропинке. Они скрылись за кустарником, собирая между валунами мелкие ароматные ягоды.

На тропинке им попался поваленный ствол дерева. Егор перешагнул его и подал руку Нине:

– Давай! Ты запросто перешагнешь.

– Ой, нет! Наверное, не получится.

– Получится! Не такие уж у тебя короткие ноги, – без всякой задней мысли по-простецки ляпнул Егор.

– Ах ты собака! – изобразила обиду Нина. – Если даже чуточку и коротковаты, джентльмен не должен об этом распространяться.

Егор только теперь глянул и отметил, что – ну да, может быть, действительно чуточку коротковаты. Но точеные, ровненькие и – она была во вьетнамках – с прелестными маленькими пухленькими пальчиками. Он бы в жизнь не подумал ее подкалывать, а для нее это, оказывается, была больная тема. И, как ни странно, по ее короткому взгляду Егор понял, что, вот так нечаянно заставив девушку смутиться, он набрал несколько очков в их любовной игре.

Когда они вернулись, лежавший на берегу Сашка поднялся, посмотрел на них и вдруг сказал:

– Обратно я понесу Нинку – она тяжелее.

– Кто? Я тяжелее? – возмутилась было Нина, но Сашка уже уверенно нес ее через поток.

Директорская дочка оказалась действительно полегче, но совершенно не умела держаться, вывертывалась из рук, и, почти перейдя реку, Егор все-таки поскользнулся и упал на колено, больно ударившись о камень. Свою даму он, правда, успел поставить на валун, и с помощью подоспевшего Юрки она в один прыжок добралась до берега. У Егора брюки были насквозь мокрые, на колене проступила кровь.

Как назло, погода испортилась, задул свежий ветерок с моря, стал накрапывать дождь. Когда отряд вернулся в лагерь, Егор уже шмыгал носом. К вечеру у него подскочила температура. Врач после осмотра сказала:

– Ну все, голубчик, откупался. Пару дней побудешь тут у нас в изоляторе.

На следующий день солнышко сияло как ни в чем не бывало. Егор почувствовал себя гораздо лучше, и торчать в изоляторе было скучно.

Услышав в коридоре голос Нины, он вскочил и торопливо поправил постель.

– Привет! Как ты тут? Вот решила зайти, проведать. Это тебе.

Она протянула большой стакан малины.

– Помой только хорошенько! Или давай лучше я. А то вы, мужики, вечно все неправильно делаете. У тебя кран тут есть?

– Где ты это взяла? В лесу собрала?

– Ешь, ешь, тебе витамины нужны. А ты, я смотрю, совсем один тут.

– Да. Изолятор пустой. Ночью гроза была. Я проснулся и долго не спал – такая красота! Стихия! Молнии – каждую секунду.

– И к тебе за всю ночь никто не заходил?

– Да тут нет никого, я ж тебе говорю! Врач только утром пришла, посмотрела, сказала: все нормально. Сегодня на всякий случай подержат здесь, а завтра отпустят. Так где ты собирала малину?

– Поправляйся! Я побегу, а то меня уже ищут, наверное.

После обеда заглянули Никита с Антоном и принесли книгу. Это была «Страна багровых туч» братьев Стругацких.

– Вот. Ты хотел почитать. Юрка уже закончил, а мы все равно не успеем – готовимся к прощальному костру. Тебя же на костер-то отпустят?

– Да, обязательно буду.

– Ну тогда мы пошли. Выздоравливай! Кстати, там нам с кухни для тебя малину передавали. Мы Нинке отдали – она в твою сторону шла. Заносила?

– Да, да, конечно, она была, спасибо, – Егор почему-то сник и погрустнел.

После ужина он удобно устроился на кровати поверх одеяла и погрузился в чтение при уютном свете настольной лампы. Прошло часа два, а то и больше, когда в оконное стекло стукнулся маленький камушек.

Егор поднялся, подошел к окну и всмотрелся в темноту, прильнув лицом к стеклу и приставив к вискам ладони. Потом заулыбался, повернул ручку и распахнул створку:

– Нина, ты?

Девушка приложила палец к губам.

– Тсс! Потуши свет и дай мне руку!

Он перегнулся через подоконник, протягивая ей ладонь.

– Свет сначала потуши! Увидят же! – громким шепотом сказала Нина, оглядываясь по сторонам.

– Здесь точно никого нет?

Она прошла по темной комнате и заглянула в коридор сквозь стеклянные двери. Там где-то за углом горел холодный дежурный свет.

Нина повернулась к Егору. Он подошел и обнял ее. Целуясь, они сели на кровать.

– Подожди.

Она встала, еще раз мельком взглянула в стеклянную дверь, прислушалась, а потом расстегнула блузку, сняла ее и аккуратно повесила на спинку стула, оставшись в красивом кружевном бюстгальтере. Егор смотрел во все глаза и не верил, что это происходит на самом деле.

Их взгляды встретились. Без блузки, с голыми плечами, Нина выглядела смущенной и беззащитной. Егор встал, сделал шаг и подхватил ее на руки, как тогда, у горной реки.

Повернувшись, он бережно опустил девушку на постель и помог освободиться от юбки. Трусики были тоже кружевными – он никогда таких не видел.