Читать книгу: «А за окном – человечество…», страница 5
И это мешало нам восторгаться Лувром, Дрезденской картинной галереей или Королевским дворцом Сигизмунда? Вовсе нет… Радость бытия нам с Зоей Витальевной отравляло… потаённое чувство вины перед неугомонным Славкой. Мы пребывали в некоем ступоре и почти не выходили из нашего Small Hotel.
Вы видели людей, которые из благородной старой Европы вернулись бы с пустыми руками? Это мы, господа.
Поверьте, выбор, что там прикупить, был. Очень даже впечатляющий. Они все ещё продолжают нас удивлять своим особым стилем во многом, кроме, само собой, ракет и танков. В первую очередь, как всегда, по части гастрономии. Помнится, первый раз мне по-настоящему стало за бугром больно за державу в далёком нищем 1994-м. Я тогда в составе делегации ездил во Францию на symposium (с латыни буквально – пиршество) «Как находить выход из исторических конфликтов и возможна ли история без идеологии?» Что мы тогда наговорили друг другу, не помню, и помнить не надо, но вот реально не забуду, как нас повезли на всемирную Парижскую выставку-ярмарку европейской жрачки. Со вздохом признаюсь, что испытал мещанский шок при виде тамошних красиво упакованных сотен разновидностей колбас, сыров, вин и экзотического мяса крокодила.
По ходу нашего с Зоей турне я в баре одного из отелей (до магазинов мы не добрались по уже озвученной причине) было положил глаз на бутылку страсбургского белого и на пятидесятипятиградусный зелёный Шартрез из настоя на 130 травах. Зоя, как я заметил, вздохнула в сторону фуа-гра, известного ещё со времён Древнего Рима – необыкновенный паштет из неестественно жирной гусиной печени, на срезе похожий на живой мрамор с сочными прожилками – некая оранжевая консистенция, не бередящая вовсе мой могучий русский аппетит. В итоге мы вернулись в Россию лишь с польским домашним козьим сыром oscypek – для Славки, господа, для Славки....
Воронеж встретил нас густым кленовым листопадом. Ну хоть заноси его в природные анналы. Этот листопад 19 октября 2015 года стал событием по своей масштабности. Ему предшествовал первый настоящий морозец. На исходе ночи он уверенно укрепился на неожиданных минус пяти. И лист сорвался, как приказ свыше получил.
Густо, масштабно запорошило. В парке возле нашего дома матерые тридцатиметровые клёны до захода солнца неутомимо сбрасывали листья всех раскрасок. И пикировали те, и вертелись в штопоре, и плавно, затяжно описывали последние круги. Сквозь аллею взгляд не проникал и до половины её. Все застила, непроницаемо мельтеша, плотная, насыщенная лиственная метель. Сухой, минорный шорох был главным звуком Воронежа. К обеду насыпало вороха по колено. Ярко пахло вызревшим кленовым соком. В ночь этот сумасбродный падеж вдруг разом прекратился. Деревья, дружно потрудившись, отринули листья как в «Марсельезе» в революционной горячке народ отрекается от старого мира и отряхивает с ног его прах.
Пока Зоя ездила куда-то за Славиком, мне вдруг отчаянно захотелось немедленно сбежать. Сейчас ОН вернётся и моему личному пространству придётся вновь свернуться до размеров куриной гузки. Я машинально начал перебирать адреса, по каким можно было бы удариться в паническое бегство. Ничего лучшего, чем залечь в моем гараже, я в итоге не родил. Верные друзья в основной массе своей поумирали, спились или эмигрировали в разные части этого не всегда белого света.
Но идея сделать подушкой старую шину и укрываться автомобильным чехлом мне явно «не климатила», как говорили мы в годы нашей комсомольской юности.
В итоге я предпочёл тупо ждать появления Славика.
Когда приехали Зоя с внуком, я не слышал. Вовсе не слышал. Только не потому что спал или был близок к этому. Так тихо, незримо, они ещё ни разу не входили. Вернее, – он, наш Славик. Тут бы уже вихрь поднялся, как это обычно бывало, торнадо настоящее: что может и не может с грохотом падает на его пути; ботинки Славика вёртко летят в потолок; он с визгом хватает игрушку, по которой неистово соскучился, и несется с ней в танце по комнате, напевая (крича!!!) свой любимый гимн мультфильмовских Фиксиков.
Славка осторожно заглянул в комнату. Голова его мелькнула чуть ли не на уровне плинтуса. То есть он это сделал то ли на корточках, то ли лёжа. Как заправский разведчик. Потом пошёл напряжённый шёпот между ним и Зоей.
Само собой, я не подавал вида. Да и как-то не было во мне позыва на проявление бурной радости. Ведь это последние минуты, секунды, когда я принадлежу самому себе…
– Нам можно войти?.. – спросила Зоя столь тихим голосом, что мне стало почему-то стыдно за себя.
Она прошла через комнату такими мелкими шажками, какими подвигается человек, если кто-то прячется за ним.
– Поздоровайся с дядей, – вздохнула Зоя.
– Не-е-е-е!!! – заорал Славик за её спиной.
Я невольно отметил, что за время нашего отсутствия в его голосе как бы несколько прибавилось взрослых ноток.
– Не могу здороваться: я умер…
Он прыгнул на диван и распластался мертвецом.
– Началось? Ты – неисправим? Так тебя отвезти обратно на Туполева?! – с надрывом вскрикнула Зоя.
– Нет… – прошептал Славик и судорожно ужался – будто на глазах ещё похудел. То есть как бы уже по весу в минус вышел.
Название улицы Туполева мне было знакомо. Но причём она здесь? Бывало, проезжал там на своём «французе», – это чуть ли не самое глухое место Левобережного района с нелепой путаной планировкой. Унылые края, какие обычно бывают там, где на каждом шагу склады, гаражи, мрачные заводские корпуса… Обзывается эта окраина как-то странно – ВАИ. Правильную расшифровку такой загадочной, невесть из чего возникшей аббревиатуры до сих пор никто не сделал. ВАИ ко всему ещё имеет негласную хулиганскую славу. Как некогда знаменитая столица воронежской шпаны Песчановка. Она и ВАИ были некогда нашими аналогами нищих Нью-Йоркских Бронкса и Гарлема 70-х.
Минут через пять Славик осторожно прогулялся по комнате, заложив руки за спину. Словно по новой обживался здесь.
– Есть будешь?.. – тихо проговорила Зоя.
– А что-о-о-о?!! – приобернувшись, зарычало дитя.
Она мило присела рядом.
– Что пожелаешь! Щи. Пельмени. Яишенка. Сочник с молоком. А ещё мы привезли тебе из Европы польский козий сыр! Вкуснятина!
Обычно Слава в ответ на Зоины предложения еды задирал пупырышку своего носа к потолку и с нарочитым выражением мучительного напряжения начинал плямкать губами: «Чего я хочу?.. Чего я хочу?.. Ну-у-у-у… Этого… Как там его… Ничего!!!»
– Ничего не надо. Хлеба… – вдруг тихо, конкретно проговорил Слава.
Мне что-то не по себе стало.
Зоя принесла полбуханки душистого ситного и хотела нарезать его, как Славик вдруг глухо проговорил:
– Дай целый! Так жрать вкусней!
Он крепко, хватко взял хлеб, машинально, на глубоком вдохе, «нюхнул», грозно зажмурился и наискось вгрызся в спелую, взгорбленную корочку. Бровки реденькие сурово сведены, пипка носа так сморщена, что даже судорожно шевелится от напряжения. Вскраснелся. Сопит. Вдруг голову чуть наклонил, чтобы по нам быстрым опасливым взглядом зыркнуть – и снова усердно за своё азартное дело настойчиво принялся.
– Подавишься! – вздрогнула Зоенька.
– Пошла ты!.. – глухо рыкнул Славик. Машинально. Явно чьими-то чужими словами.
Мы с ней тревожно переглянулись.
Не знаю, чего было больше в её милых серо-голубых глазах: потрясения от такой вовсе не детской грубости, впервые в жизни услышанной от внука, или страха в отношении того, какой силы будет сейчас с секунды на секунду мой удар по Славкиной заднице. Момент этого явно требовал. Иного быть не могло. Миль пардон, мадам. Маленький наглец напросился. Я вынужден. Это происходит у мужика на автомате. Генетически закодированная реакция на хамство.
Славик уже съёжился, судорожно стиснув обслюнявленный хлеб и отчаянно раззявив рот. Оттуда капали крошки.
– Подавишься, чертяка! – усмехнувшись, поддержал я Зою.
Настроения ударить у меня почему-то не было. Макаренко во мне смущённо отдыхал.
«Я вас тоже люблю…»
Зоя порывисто обняла меня: она так выразила свою благодарность за мою настоящую мужскую выдержку. Я поцеловал её руку. Более чем приятно позволить себе такое, особенно если это совершаешь не по протоколу.
– Так где на Туполева твой внук пропадал все это время? Мне когда-нибудь скажут?
– Он был в детском приюте… – сказала Зоя, прижав к себе Славика. – Самом лучшем в городе. Воспитатели – воплощённая забота и нежность. Кормят отлично. Игрушек – навалом. Каждый день у них в гостях священники, чиновники, бизнесмены, артисты. Все просто замечательно! Если бы не контингент самих детишек… Они там один к одному из династий потомственных алкоголиков и урок.
Я искоса поглядел на строгую напряжённую физиономию Славика. Но только не в глаза. Скорее, на напёрсток его подбородка. Посмотреть в глаза Зоиного внука я сейчас не рискнул. Словно бы то, что я мог увидеть в них, было мне сейчас не по зубам.
– Он быстро стал там популярен… – вздохнула Зоя. – За две недели на него положили глаз три семьи! На предмет усыновления. Одна так даже из Лос-Анджелеса. Какие-то два мужика… Венчанные! Бр-р-р…
Славик хихикнул и вдруг сделал на диване стойку на голове. Даже носки, разбойник, оттянул, как следует.
– Баушка, отдавай меня кому угодно! Хоть Потаповым! Но только не этим дяденькам!
Следовало дать ему по заднице за употребление таких не соответствующих его возрасту терминов. Но пока я соображал, как это сделать с наименьшими страданиями для Зои, Славик успел принять горизонтальное положение и благополучно заснул. Так бывает только с крайне измученными людьми.
Первые минуты, протискиваясь в долгожданный, домашний, безопасный сон, Славик судорожно дышал. С надрывом. А достигнув цели, уютно свернулся в его отеческих объятиях калачиком и распахнул перед собой экран для просмотра милых, добрых снов.
Я нагнулся над Славиком.
– Зоя, а что у него за синяки на щеке?
Она утомлённо закрыла глаза.
– В интернате один мальчишка всех подряд рвёт как Тузик грелку. Любитель кусаться. Некий Филька. Лет пяти. Но он там уже за «пахана». Отец Фильки второй срок за убийство сидит, мать под следствием – младшего сыночка утопила в ведре.
– Как – в ведре?
– Деталей не знаю. Я там в этот момент не присутствовала, – впервые продемонстрировала мне Зоенька свои строгие нотки.
– И что, на этого Фильку нет никакого укорота? – пожал я плечами. – Жаль, что я не научил твоего внука хоть каким-нибудь приёмам из своего афганского прошлого!
– Вот и хорошо, что не научил, герой, – вздохнула Зоя. – Зло злом не побеждают. А там мальчик у них один есть, из Украины, так вот он стал нашего Славика и вообще всех ребят от Фильки защищать.
– Миша Мамонтенко? – напрягся я.
– Да. А ты откуда знаешь про него?
– Давай поговорим об этом позже… – нахмурился я, потому что эта тема сейчас вряд ли бы прибавила нам хорошего настроения. Как вы помните, она напрямую связана с огнемётами, испепелившими в Луганске на холме семью Миши и его детство.
После неурочного славного сна внук Зои был паинькой только пару часов. Они пролетели как мгновение. К полночи он вновь не на шутку разыгрался. Вокруг Славика, маленького короля в бумажной короне, больше похожей на шутовской колпак, расположилась разноголосо воющая свита из любимых игрушек: болтливый робот-поучалка Шунтик, назойливый «повторюшка» Хомячок, яростно ревущая гоночная машина и какой-то согбенный велосипедист, маниакально-настырно выписывающий замысловатые петли под заунывную электронную шарманку. Дерзко молчал лишь плюшевый и с недавних пор одноглазый Степашка. При этом он сидел с такой хитрой заячьей усмешкой, что даже у меня по спине от нее пробежали мурашки. Эдакий серый кардинал Славкиного детства…
– И-и-и-и-и!!!– самоупоённо верещал король игрушек, с каждой секундой возрастая в тональности. – Мы сейчас все поедем жить на Туполева! И-и-и-и-и!!! На щелбаны играть с Филькой в подкидного!!!
Чтобы дать вам хотя бы некоторое представление о силе звуков, сейчас издаваемых Славиком, приведу только один пример. Недавно, это была середина ясного тёплого сентября, мы с ним вышли погулять «в поля», как называют у нас в Берёзовой роще делянки здешнего аграрного университета. Переливчато мерцали молодые зеленя. На них вдали, похожая на перья пепла, неподвижно расположилась стая грачей, как заворожённая тишиной раннего вечера. Одним словом, классическая идиллия. Пейзанское счастье.
Здесь Славка и увидел впервые летучих мышей – крылатые комочки вечерниц, стремглав чертившие в сумерках резкие, суматошные и в то же время пластичные траектории.
–У них глаза как зелёные фонарики!!! Ух, ты-ы-ы-и-и-и-и!!! – радостно разразился он над нежно-тихими просторами полей таким азартным, голосистым визгом, что летучие мыши-слепыши потеряли всякую возможность своей ультразвуковой ориентации в этом прекраснейшем из миров. Как осколки после взрыва, они суматошно сковырнулись во все стороны без всякой надежды когда-нибудь ещё увидеть друг друга.
– И-и-и-и-и!!! И-и-и-и-и!!! – надрывно продолжал пульсировать по моей «хрущёвке» счастливый визг вошедшего в раж Славика.
Странно, но я сейчас как не слышал эти его пронзительно верещавшие трели. Словно вновь воспользовался спасительными салфетками для замуровывания ушных слуховых проходов. Так что, несмотря ни на что, я смог сносно читать, вернее, перечитывать лекции Ключевского, будто уютно сидел в благоговейной тишине любимой с лет юношеских Никитинской библиотеке.
– Слава, прекрати! – спохватилась Зоя, с опаской посмотрев на моё непривычно безмятежное, даже умиротворённое лицо. – Не балуйся!!!
– А я не балуюсь! – задорно объявил он. – Это от удовольствия жизнью! Для души.
Я внимательно покосился на него. Так на кастинге в театральный вуз член приёмной комиссии, замученный фальшивым чтением басен и стихотворений бесталанными соискателями, вдруг машинально поднимает голову, наконец услышав живые самобытные нотки чьих-то реальных способностей.
– Ну, ты даёшь… – одобряюще усмехнулся я. – К твоему уму ещё бы соответствующее поведение.
Славик тоненько хихикнул:
– Сейчас мой ум почистит зубы и пойдёт спать, чтобы завтра не опоздать в детский садик на утренник. Уж там моему уму работы найдётся более чем.
Нет, что-то со мной странное произошло. Просто-таки из разряда аномальных явлений. Кручёный-верченый ребёнок напрочь перестал меня раздражать. Я – притерпелся? Смирился? Не похоже. Ничуть. Но как разом отрезало.
– Ты купил себе беруши?.. – осторожно поинтересовалась Зоенька, тоже заметив мою эдакую неожиданную толерантность.
– Я даже толком не знаю, что это такое, – благожелательно вздохнул я.
Так что же все-таки со мной? Или «ко всему-то подлец-человек привыкает?!»
А Славка, словно нарочно испытывая моё терпение, пружинисто скачет и скачет по квартире. Как лягушка. То на диван вспрыгнет, то на стул взлетит. Пока подаренные мне мамой к моему тридцатилетию часы с боем «Чайка» обречённо не сорвались со стены. Их медное нутро, с грохотом рассыпалось шестерёнками и пружинами по паркету, траурно проскрежетав напоследок некое явно загробное время.
В руках Зои Витальевны взвился змейкой ремень, серебристо блеснул.
– Что ты наделал… – полуобморочно выдохнула она.
Славка куда-то метнулся, уворачиваясь от бабушкиной кары. Кажется, в сторону туалета. Даже медвежий тотем на этот раз не остановил его. Вскоре оттуда раздался его плач, правда, почему-то похож на такой звук, словно он ревел в глубокую кастрюлю.
Мы бросились искать его. Дите горько рыдало, забившись под чугунную ванну. Это было разве что возможно только при толщине Славкиного туловища, равного тени. Когда-то именно сюда в грозу, чтобы не слышать её бомбовые раскаты, пыталась трусливо протиснуться моя могучая пятипудовая Аманда, но ей удавалось лишь протиснуть морду. Не в последнюю очередь благодаря тому, что она была у неё всегда обильно слюнявой и соответственно, скользкой.
Хрустнув коленями, я сел на корточки рядом с плачущим Славиком, и для начала врачующего психотерапевтического сеанса рассказал ему в качестве «разогрева» разные забавные истории с моей Амандой. Скажем, как она любила носить мою кепку на своей голове или в панике металась по берегу Дона, если я залезал в воду. Но самое живое впечатление произвела на Славика история о том, как я отучал её писать в квартире. Хотя Аманда была тогда весёлым щенком месяцев трёх от роду, мне это удалось не сразу и с большим трудом. Наконец я с облегчением вздохнул, перестав натыкаться в квартире на ароматные лужицы. Однако уже через пару дней Аманда, как видно, не желая расставаться навсегда с привычкой писать где вздумается, наладилась брызгать оригинальным способом: перевернувшись на спину. В эту минуту она напоминала маленького китёнка, выбрасывающего при всплытии дискретную струйку. При этом она была твёрдо убеждена, что не гадит в доме: в общем, и волки сыты, и овцы целы.
Славик хихикнул. Кажется, он был полностью солидарен с милой находчивостью Аманды. Может быть, он даже взял себе на заметку такое ее решение животрепещущего щенячьего вопроса.
Я же, видя явный успех этой истории в глазах Славика, проницательно решил продолжить собачью тему. Я принял в туалете позу профессионального декламатора и собрался вдохновенно прочитать знаменитое стихотворение про собаку и кусок мяса. Кстати, его авторство для меня и Интернета, сущая загадка. Зато по всенародной популярности оно до сих превосходит всех отечественных классиков пиитического жанра. Начиная со старины Тредиаковского.
– Я знаю такой стих. Меня Филька научил… – печально поморщился Славик в положении «лёжа» под боровом-ванной: – У попа была собака, Он её любил, Она съела кусок мяса, Он её убил». Жалко пёсика…
– Ничего подобного! – усмехнулся я. – Але гоп!
У меня была собака,
Я её любил.
Она съела кусок мяса,
Я её любил.
Она писала на коврик,
Я её любил.
Она тапочки порвала,
Я её любил.
И сказал я той собаке:
«Видишь, все терплю».
И ответила собака:
«Я тебя люблю!»
Славик вылез из-под ванной, отряхнулся и вдруг тихо сказал:
– Я вас тоже люблю…
Мне показалось, что Зоя всхлипнула. Славик рывком прижался к моей руке. Чуть ли не обвил её, как у меня возле дачи на Дону августовский белёсо-зеленоватый хмель кусты прибрежной ракиты. Славик стоял так очень долго. У меня даже спина занемела. Зоя несколько раз прошла мимо нас на цыпочках, приложив палец к губам. Нам нельзя было мешать: кажется, наши души знакомились друг с другом.
Настоящая подружка
Назавтра утром около жутко ранних пяти часов я неуклюже прошаркал в туалет мимо Славика. Он впервые не спал в это время, и как-то строго покосился на меня с дивана. Представьте мальца-огольца пяти лет, который на излёте ночи лежит на спине в детской голубенькой маечке с розовым слонёнком на груди, заведя хилые ручонки за голову, и строго, упёрто смотрит перед собой – в никуда. Да ещё его детский лобик весь сикось-накось в ряби тонюсеньких морщинок.
Я было подумал, что Славик нестерпимо хочет «пи-пи», если не более того, но боится идти один мимо тотемной медвежьей шкуры. Свет, правда, в коридоре и ванной комнате у нас теперь всегда предусмотрительно горел.
– Тебя проводить в туалет?.. – прошептал я, не догадываясь, что ребёнок в приюте успел привыкнуть вставать именно в это время. И вставать быстро, быстро убирать постель, бежать в туалет, а после зарядки идти качающимся смурным шагом завтракать.
Славик по-взрослому ловил последние минуты покоя.
– Завтракать, мой золотой! – вскоре пропела Зоенька, как объявляя радостную побудку на всем земном шаре.
– Ещё темно!.. А я есть хочу не в темнице, а в светлице… – глухо вздохнул Славик, опустив с постели свои скучные, залежавшиеся ножки.
Зоенька торжественно приступила к совершению обряда утреннего кормления внука: нагрела на водяной бане (и никакой вам вредной микроволновки!!!) творожные сырки (только «Тема» и только с яблоком!!!), а также молоко «Цельное» в его любимой коричневой кружке, которая стояла у нас всегда наготове отдельно от общей посуды. Сама процедура кормления обычно выглядит так: Зоя бдительно, взволнованно стоит перед внуком и с аккуратностью сверхточного японского робота укладывает с золочёной ложечки в ленивый птенчиковый клювик внука порцию за порцией.
Сегодня за едой он был как-никогда хмур и траурно шокировал бабушку, не позволив кормить себя с ложечки и вытирать ему губы даже любимой розовой салфеткой с оранжевыми бабочками.
Причина такого мрачного настроения объяснилась, когда Славик, уже одетый, обутый, застёгнутый и обвитый трижды шарфом, с громким вздохом мужественно сказал:
– А теперь везите меня обратно на Туполева.
– Миленький! – закричала Зоя Витальевна. – Ты идёшь в детский садик!
– Не верю… Везите, везите. Я не трус.
Она стремительно подняла перед собой упакованного под полярника (на улице мороз в два жутких градуса!) и как бы увеличившегося вдвое Славика. Далее с её стороны последовали лихорадочные поцелуй за поцелуем и нечто бессвязное в смысле приглушенного винящегося бормотания.
А он ей в ответ хмуро:
– Я там не пропаду. Кормят на Туполева очень хорошо. Игрушек целый воз. Только одиноко… И Филька больно кусается. Ничего, перемогнусь…
Славик, закусив губу, внятно, усердно перекрестился на икону у двери. Бровкой повёл, заметив какую-то за собой при этом ошибку, – и ещё раз отчётливо, с доглядом наложил на себя Крестное Знамение.
– Кажется, я сейчас сойду с ума! – Зоя ткнулась лбом в моё плечо. – Серёжа! Если мы сейчас повезём его в садик, он все равно будет до последнего думать, что это дорога в приют… Как быть? У меня через двадцать минут начинается приём! И первым записан такой человек, что даже тебе я не могу назвать ни его самого, ни тем более занимаемый им пост.
– Лети, Зоенька, – сказал я. – Только не цепляйся за антенны и трубы. А Славика я пристрою в компанию к своей внучке. Пора им познакомиться. А Лизонька как раз сегодня дома посидит от греха подальше. Расчихалась, понимаешь ли.
– Так Славик от неё заразится! – панически напряглась Зоя.
– Только всем хорошим! – пропел он и затанцевал по комнате от переизбытка каких-то до сих пор неведомых ему чувств. В итоге его озарило: – О! Надо купить Лизе цветы! Как без них знакомиться? Белые розы, белые розы, розы белые! Там-тара-рам!!! Баушка! Лиза мне уже кажется самой прекрасной девочкой на свете! Я просто уверен: лучше её нет никого! Почему мы раньше не знали друг друга?! Эх, вы! А сколько ей лет?
– Уже – четыре! – торжественно объявил я.
Моя Лизонька встретила нас взглядом исподлобья и спрятанными за спину руками. Губки – пухлым шариком. Гузка, одним словом. Вид одного этого уже способен вызвать пьянящий восторг у дедушки, каковым я и являлся. Даже Славик рассмеялся, глядя на хмурую четырёхлетнюю девочку с личиком, украшенным замечательно вылепленными бугорками сочных щёчек и потаённо озорными, умнющими глазёнками. Однако, кроме насторожённости и недоверчивой опасливости, в Лизоньке проглядывала резвая готовность немедленно, с разбега ворваться в любую игру. Плотненькая, не по годам сильная, как налитая, она была переполнена той неистощимой детской силы, которой требовалось просто-таки пороховое применение. Так что через напускную насторожённость в Лизоньке проглядывал задорный внутренний позыв: «Хочу игра-а-а-ть!!!»
Она учащённо моргала, все ещё не выбрав, что ей предпочесть: рычащий плач с учащённым капанием слёз или атакующую радость.
Она строго поглядела на папу Сашу и маму Галю и, как считав с выражения лиц родителей одной ей понятную важную информацию, бросилась к Славику. Я было решил, что она из-за переизбытка чувств даст ему сейчас в нос. Правда, если разглядит его на Славкином миниатюрном бледном лице.
Лиза хватко сковала своей смуглой ручонкой, нежно загоревшей под солнцем Турции (и скорее всего в последний раз), беззащитно тонкую шею Славки. Когда она просто-таки волокла его в зал, он крутился у неё подмышкой как вихляющийся на ветру рекламный надувной аэромен.
– Будем играть в дочки-матери!!!
– А кем я буду в этой сладкой парочке? – по-взрослому пошутил Славик.
– Кем-кем!!! Никем!!! Будешь Бабаем! – Лиза счастливо завизжала. – Я буду тобой дочку пугать, чтобы не баловалась! А ещё ты немного будешь папой, чтобы ходить в магазин, делать мне подарки и петь колыбельные!
Она игриво топнула ножкой, требуя от взрослых уйти поскорей и не мешать им понарошку играть взаправду.
Слава тотчас поддержал Лизу:
– Уходите!!! Вы – старые!!! Вы мешаете нам чувствовать себя детьми. С вами скучно!
Вечером я не узнал квартиру сына. Поднявшийся следом Саша тоже не врубился, куда он вошёл. Более того, мы оба не узнали Галю. Ни дать, ни взять какая-то другая, измождённая женщина понуро полусидела-полулежала в кресле, обронив обе руки. Я бы, простите, даже уточнил – она была как размазана по этому просторному креслу из кожи цвета кофе с молоком. Вернее, таким оно выглядело утром. А сейчас больше напоминало перевёрнутый холодильник, облепленный пёстрыми развивающими пазлами магнитиков на все мыслимые и немыслимые темы.
Мы с Сашей уныло оглядели разбросанную по ковру тьму-тьмущую игрушек, книг, подушек, тяжеленных гантелей и даже обуви всех размеров, но в основном далеко не детской. Казалось, мы печально стоим на краю некоего кукольного Куликова поля после кукольного побоища. А опрокинутые стулья и сброшенная с дивана постель – мелочь пузатая по сравнению с разбитым антикварным зеркалом сталинской эпохи, опрокинутым телевизором и невесть как оказавшимися здесь немытыми сковородками.
Посреди всего этого вселенского ералаша, как последние люди на Земле, стояли Лиза и Славик, мужественно взявшись за руки. При этом они то и дело отплёвывались, чихали и кашляли.
– Как это все называется?.. – тихо сказал я, подняв с ковра растерзанную глистоподобную импортную Барби, успевшую прорваться в Россию до начала эпохи санкций – нынешнего варианта былого «железного занавеса». Мне её почему-то нисколько не было жаль. Я понимал, что это не толерантно, но ничего поделать не мог. Сказалось моё «матрёшечное» воспитание.
– Нас переполняла радость жизни! – взвизгнул Славик и поперхнулся смехом.
– Нашёл время веселиться… – осторожно заметил я, вовсе не имея ввиду бюджетные проблемы страны и повышение пенсионного возраста.
– Я вообще… люблю… смеяться! – кхекая, дерзко объявил он, вдохновляемый присутствием Дамы сердца. – Это важная часть моей жизни.
Лиза бодро отхлопала его ладошкой по хилому загривку.
– Полегчало, Славец?
– Да, спасибо, дорогая, – ответил он, едва устояв на ногах.
– И что же вызвало у вас эту погромную радость, вандалы вы мои милые?! – продолжал я набирать обороты на случай оправдания перед Зоей уже почти неизбежного антитоллератного рукоприкладства с моей стороны состоянием неуправляемого аффекта.
Лиза демонстративно скрестила руки на груди и залилась сочным басистым хохотком.
– Мы решили пожениться!
Славик неуклюже изобразил, что обнял её за плечи:
– Спасибо тебе. Ты – настоящая подружка…Обещаю, что ты с этого часа будешь моя единственная подружка!
– А не кажется вам, что вы явно заигрались в семью? – всем лицом улыбнулся мой Саша.
– А вот и нисколечко!!! – остро вскрикнула Лиза. – Я сегодня ночью видела во сне нашу свадьбу со Славиком! Вот вам и сон в руку!
– Какой у тебя замечательный голос! – с порывистой нежностью воскликнул Славик.
– Ага! – сказала Лиза и так ткнула будущего мужа локтем, что он, задохнувшись, рухнул на колени. Но с улыбкой. При все при том даже вполне счастливой.
– Так, господа молодожёны… – нахмурился я так, что брови у меня на лбу скрутились словно в бараний рог. – Хорошо-с. Пусть так. Но кто вас кормить будет? Одевать?
– Вы-ы-ы-ы!!! – завизжала Лизонька, словно поймала меня на очевидной глупости. – А жить со Славиком мы хотим здесь, в зале. Только мебель надо будет переставить. Я уже продумала как. И замок на дверь навесить, чтобы вы поменьше нами командовали!
Я ошалело поглядел на сына. У меня на лице явно было выражение человека, собравшегося первый раз нырнуть в Крещенскую прорубь при хорошем морозе. И без предварительных двухсот граммов с беломраморным салом, аппетитно разлинованным темно-красными прожилками мясной любовчинки.
– Ну, что, сват? Впряжёмся? По рукам?
Саша осторожно засмеялся. С плотно сжатыми губами. Почти как закашлялся.
– Не понял…
– Ты даёшь! Будем играть свадьбу. И все дела. Гостей пригласим. Разные там СМИ! Наше мероприятие явно ждёт книга Гиннеса!
Славик украдкой вытер нос рукавом, перекрестился сикось-накось и строго сказал:
– Слава Богу, Вы наконец все поняли. Теперь так не хочется умирать!
– Будем жить, и жить вечно! – обняла его Лиза с таким бодрым аффектом, что Славику вновь пришлось пасть на колени.
Кажется, она нашла для него правильное место в их будущей жизни. По крайней мере, теперь я точно знаю, что первое просыпается от сна младенчества в маленькой девочке – взрослая женщина!
Мама, которая теплее Солнца
Мы с Зоей как истинные бабушка и дедушка восторженно впали в детство и начали взаправду готовиться к свадьбе понарошку, решив исподтишка за ее кулисами устроить наше с ней реальное бракосочетание.
Над меню пыхтела Лизонька, рисуя для гостей царские блюда с летающими жареными лебедями и горы тортов, похожих на многоступенчатые египетские пирамиды, облитые ароматным кремом из «варенки». Славик вдумчиво трудился над пригласительными открытками, украшая их амурами, похожими на крылатые инфузории-туфельки, больше похожие на обувные устилки. Если рисунок не получался, он по-взрослому топал ногами и кричал, как настоящий художник в приступе мрачного творческого бессилия: «Я бездарность!»
Кстати, одну из них я отправил в детский приют на Туполева специально для луговчанина Миши Мамонтенко. Так душа подсказала. Точно с каким-то намёком.
А на днях утренним фирменным поездом неожиданно приехала из Москвы Тоня. Вся в эффектной блистающей ауре столичной жизни. Я было решил, что её материнское сердце мистически уловило приближающиеся важные перемены в жизни Славика. В любом случае это был лучший свадебный подарок.
Она с первых минут восторженно объявила, что Славик повзрослел и стал явно лучше себя вести. При этом мне тоже был подарен комплимент: «Вот что значит настоящий мужчина в доме!»
– В октябре по-весеннему птицы поют, – вновь заговорила Зоенька стихами, радуясь приезду дочери. Кажется, она и на этот раз декламировала свою поэтическую тёзку. Как я заметил, она всегда интуитивно делала это накануне судьбоносных событий. Если вспомнить нашу с ней первую встречу на даче возле моего старого, доброго друга. Его зовут Дон, уже несколько тысячелетий…
И трава зелена. А от солнца…
