Читать книгу: «Не надейтесь на князей, на сынов человеческих», страница 13

Модесту Феофановичу, начальнику партии, говорит:

– Начальник, ты мне что, хочешь лопату дать? У меня руки не под неё заточены.

Модест Феофанович мужчина суровый и конкретный, начальником партии работал бессчётное количество лет. Почти все лоцманские карты на Енисее были за его подписью. Своеобразный человек, коммунист, пунктуальный до противности и страшно хозяйственный… У нас в партии в закромах чего только не было. Забрасывай партию всем составом на Северный полюс – не пропадём. В геодезии, гидрографии был непререкаемым авторитетом, кроме этого и слесарь, и механик, и завхоз, который ни одну верёвку так просто не выбросит, мимо гвоздика, валяющегося на земле, не пройдёт…

Модест Феофанович Марише коротко бросил:

– На понт брать не советую. Если что, на необитаемый остров высажу, комарики быстро красоту на твою физиономию и остальные части фигуры мигом наведут. Так что если и лопату дам, не переломишься. Заточишь свои холёные ручки на черенок…

Мариша, дурачась, козырнула:

– Есть.

Но поняла, Модест высадит на остров, не поморщится, а что такое сибирский комар уже познала.

После разговора с начальником тише воды, ниже травы не стала и целомудренней тоже. Как-то смотрю, Петя Соболев, молодой мастер, с синяком. Спрашиваю его: кто фингал поставил? Петя заюлил. Я и без него вскоре узнал: из-за Мариши подрался.

Оболтусов, молодёжи-холостёжи хватало в партии, кто после красноярского речного училища, кто школу окончил и перед армией пошёл работать, кровь играет, а тут Мариша глазки всем подряд строит, вся команда за ней увивается. Два дурака подрались через это. Нехорошая атмосфера в партии. Пакостная. Мариша то с одним, то с другим. Оболтусы между собой грязно смакуют похождения. Игорь Прохоров в армию по осени уходил. Девятнадцать лет, но выглядел старше. Светлые волосы, голубоглазый. Мариша его выделяла среди других, зато он ни во что её не ставил. Игорь с Петей как-то раз сцепились.

Я вызвал Маришу на разговор, она дурака принялась валять:

– По вашему приказанию, товаришш начальник, явилась, не запылилась!

– Марина, – говорю, – зачем тебе это нужно? Оболтусы смеются над тобой, грязно говорят. Не знаю, как в Москве, здесь легкомысленное поведение женщины всегда осуждается. Ты сегодня с одним, завтра с другим, потом с третьим. Это само по себе нехорошо.

– У вас тут ни танцев, ни кафе, надо же как-то разряжать трудящихся, вот я и вдохновляю на трудовые подвиги.

Я будто не слышу ёрничества:

– Остановилась бы на одном.

И советую ей Мишу-механика.

– Он, – говорю, – неженатый, самостоятельный, не то, что эти салаги, им только гы-гы, да га-га, ветер в голове. И ничего серьёзного.

Миша Мироненко был рыженький, незаметный. Эти все дерзкие, а он скромный парень, держался сам по себе. Хорошие родители. Окончил Красноярское речное училище, армию отслужил.

– Присмотрелась бы к нему, – советую. – Судя по всему, робкий с девушками, сам не подойдёт, да не мне тебя учить.

– Это уж точно! – захохотала.

– Вот и займись, а парням мозги не пудри! – попросил, особо не надеясь на результат.

Она дурашливо приложила руку к «пустой» голове:

– Есть!

Провожая, подумал, зря время тратил, ничего из нашего разговора не выйдет. И ошибся.

Пришли мы в Курейку, в посёлок гидростроителей, смотрю – Миша с Маришей в магазин вместе отправились. Потом встретил их на берегу, романтической парочкой гуляли.

Оболтусы обзывать-то её обзывали, а тут занервничали. Она с Мишей и больше ни с кем. Как жених с невестой. Отошла коту масленица. Самые резвые подумывали на Мишу наехать, чтобы оставил Маришу в покое, и всё бы вернулось на круги своя, да Парфёныч узнал и это дело пресёк.

Парфёныч – морской волк. Лицо продублённое. Заместителем начальника партии был. И человек корневой, старых правил. Было ему шестьдесят лет, но возрастом не кичился, на равных мог поговорить с тобой, чарку другую выпить, посмеяться от души, если на то повод имеется, но в его присутствии не зарывайся, следи за речью, не дай Бог про старших плохо скажешь, про женщин. Отчитает по всей строгости закона. Фронтовик. И всегда выручал, если что. По рации изложишь проблему:

– Парфёныч, мне надо срочно в Енисейск.

– Ну, давай, мы тебя подбросим.

Возьмёт на корабль, ты у него как на курорте. Он тебя и деликатесами накормит, и рюмку поднесёт. Бывало, утром надо рано-рано сойти на берег, боишься не проспать. Парфёныч заверит: «Не боись – сам разбужу». Железный мужик. Не уснёт, пока не высадит. Всё у него всегда было по-хозяйски. Вот и наших оболтусов поставил на место, предупредил, если беспредельничать начнут, вылетят из партии в двадцать четыре секунды. На помощника капитана, коим являлся Миша-механик, буром идти никому не позволит.

До конца навигации Мариша с Мишей неразлучны были как два голубка, а в ноябре поженились. Миша представил возлюбленную родителям, в Енисейске жили, они приняли Маришу, как дочку. Миша всю команду на свадьбу пригласил, но никто из оболтусов не пошёл, только мы с Парфёнычем вдвоём из всей партии гуляли, желая счастья молодым. Парфёныч сразу командовать начал:

– Не вижу на столе солёных огурцов! Как без огурцов гулять!

Сам груздей трёхлитровую банку принёс.

– Да у нас есть грибы! – ему говорят.

– Мои не помешают, сам собирал и засол специальный.

На ура пошли его грузди…

Мариша в свадебном наряде вообще красавица. На корабле комары ей лицо подпортили. Кожа не привыкла к гнусу. К свадьбе всё прошло. Один к одному София Ротару.

Преобразился человек. Наносное слетело, нормальной женщиной стала. Больше в навигации не ходила, выучилась после свадьбы на кондитера, стала работать в Енисейске по специальности. Зимой сидишь в техучастке, бумажки перебираешь, она тортик принесёт. Один раз попал я в больницу, Мариша с Мишей принесли банку брусники. Ещё что-то из вкусностей было, но ту бруснику я запомнил на всю жизнь. Мариша несколько раз повторила: очень полезно для меня. Уже начала разбираться в местных снадобьях. И откуда что взялось, стала хозяйственной, заботливой.

Ко мне относилась как к старшему брату, хотя почти ровесниками. В середине зимы принесла пирожные в техучасток, я чай поставил, вдвоём сидим, пожаловалась: не может забеременеть.

– Ты поговори со старухами, – посоветовал и отправил к Прохоровне.

Одно время жил на квартире у Дарьи Прохоровны. Мудрая, повидавшая жизнь старуха, природной интеллигентности. Прохоровна дала Марише какой-то корень, настойку делать. Корень помог или ещё почему, Мариша забеременела, родила сына. Позже у них дочь родилась, но это уже без меня.

Мы переписывались, перезванивались. Моё рукоположение в священники поначалу Миша с Маришей восприняли настороженно, будто я в сектанты подался. Но потом у Мариши даже порыв был, звонит:

– Вот бы детей к вам крестить привезти, заодно Омск им показать.

С крещением не срослось, а так Мариша время от времени звонит, просит помолиться, если болеет кто из семьи или затевают серьёзное дело. Недавно Мишина мама умерла, молюсь как за новопреставленную…

Вот такая история с Мишей и Маришей.

А Розу я больше в нашем соборе не видел. Исповедалась у меня, причастилась и всё. Где она, что – не знаю. Наверное, в Красноярске живёт. Там у неё квартира была, двое сыновей.

Рассказ батюшки Виталия о том, как он не стал семинаристом

Наше неторопкое повествование подошло к поворотному событию в жизни героя, которое определило его на путь пастырского служения. Был в нашей Церкви короткий период времени, лет десять, от силы пятнадцать, когда в большом количестве открывались новые храмы, а иереев катастрофически не хватало. Сейчас духовные семинарии едва не в каждой митрополии, без малого четыре десятка насчитывается, тогда раз-два и обчёлся – Москва, Ленинград, Одесса. Даже в советское время они половины потребности церкви в иереях не закрывали, тут стали один за другим открываться новые приходы, а священников нет… В иереи, монахи пошли офицеры, медики, водители, инженеры. Батюшка Виталий – один из них. Что привело его в церковь? Однозначно не ответишь, но сыграли своё два года, проведённые в Одесском Свято-Успенском монастыре. Ниже батюшка об этом сам расскажет. Предварительно покаюсь перед тобой, уважаемый читатель, публикуя откровения батюшки, совершу авторский плагиат. Работая над этим романом, на короткое время «вильнул в сторону» и написал повесть «В Одессу к батюшке Ионе», в ней коснулся темы пребывания батюшки Виталия в монастыре. Данное повествование требует в чём-то повторить себя. В чём и каюсь, предоставляя ниже слово батюшке Виталию.

***

В 1986 году поехал в Одессу поступать в семинарию. Сказать, что было твёрдое желание стать иереем – нет. Два знакомых по приходу парня собрались в Одессу в семинарию, я про себя думаю: почему не попробовать. Тем более – лето, море. Семьёй не обременён, деньги на поездку – не проблема. Пошёл за благословением к владыке Максиму, архиепископу Омскому и Тюменскому. Владыка не знал меня, напрямую не дал благословения, отправил к игумену Борису (Храмцову), в Никольскую церковь на Трудах, дескать, раз ты туда ходишь, пусть он решает. Скажет «да» – езжай с Богом.

Игумен Борис мне нравился, молодой, мой ровесник, но из батюшек старого закала. Выслушал и говорит:

– Есть желание попробовать – поезжай, а там как Бог даст. Поживёшь в монастыре, увидишь монашескую кухню изнутри, может, не понравится. Пройди этот искус.

Я и поехал, положившись на волю Божью.

Одесская семинария на территории Свято-Успенского монастыря располагалась. Самый центр города, берег моря… В трёх минутах ходьбы «самое синее в мире Чёрное море…» Походил, посмотрел и решил про себя – буду учиться. Пожить в этом райском месте четыре года – об этом только мечтать можно. Сдал документы. Вскоре ректор семинарии протоиерей Александр Кравченко (интеллигент, интеллектуал) на собеседовании вызвал и огорошил:

– Слушай, ну зачем мы тебе нужны? Сам посуди: мы – отщепенцы, а у тебя два высших образования. Ты коммунизм должен строить, а не с попами дремучими водиться.

Из документов увидел, у меня за плечами институт водного транспорта, армия, работа на реке, а ещё худграф Омского пединститута, который я заочно окончил. Я-то думал, меня, не желторотого десятиклассника, с руками и ногами возьмут, а получилось, мои дипломы, жизненный опыт наоборот портили всю картину. Ректор честно сказал: одесский уполномоченный по делам религий костьми ляжет, не допустит такого семинариста, не даст добро. И руководство семинарии по шапке получит от властей за самодеятельность и утрату бдительности. Молодой, самостоятельный мужчина, на обучение которого государство угрохало уйму денег, не рай вознамерился строить на земле со всем народом, засучил рукава, а норовит съехать на обочину столбовой дороги в светлое коммунистическое завтра, пытается увильнуть в церковный омут.

Потом-то я узнал, ректор не стал во все политические тонкости посвящать, не стал рассказывать, что у КГБ установка – с высшим светским образованием не допускать «в попы». А у меня два высших… Вдвойне «держи! не пущай!».

Собрал я вещи… Понятно, в каком настроении поплёлся из монастыря. Прощай Одесса – «жемчужина у моря». Иду и у ворот столкнулся с отцом Ионой. Ничем иным как промыслом Божьим это встречу не назовёшь. Был он в ту пору лишь иноком. Потёртый старенький-престаренький подрясник на нём. В монастыре жил около пятнадцати лет.

Увидел меня понуро бредущего с чемоданом, поинтересовался, отчего печаль-кручина на светлом лике. Объяснил, что с семинарией не выгорело, ректор отец Александр наладил домой, слишком образованным оказался для будущего иерея. Батюшка Иона выслушал и спрашивает:

– У тебя что – дети в Омске плачут?

– Нет, – говорю, – не плачут, и жена не ревёт, по той простой причине – ни того, ни другого не завёл пока.

– Вот и не спеши в свою Сибирь, никуда от тебя не денется.

Предложил остаться дня на три. И повёл в насосную станцию, что находилась у ворот монастыря. В насосной батюшка Ионы оборудовал себе келью, тут же хранил косы, грабли. У стены стояла чурка с бабкой – косы отбивать. Бывало, отобьёт лезвие, брусок мне сунет: «Точи». Помещение просторное, насос где-то в углу, в глаза не бросался. Включался время от времени, не мешал. Уже в то время к отцу Ионе шли люди, а был простым иноком, в насосной их принимал.

На следующее утро батюшка позвал меня косить траву монастырским коровкам.

– Косить умеешь? – спросил.

– А как же, рос в сельской местности.

– Пошли!

По берегу моря вблизи монастыря располагались дома отдыха, на пустырях рядом с ними среди кустарников мы и косили. Угодья такие, что не разгонишься в трудовом азарте – «раззудись плечо, размахнись рука»: на одном пятачке пару-тройку раз литовкой махнёшь, на другом покрутишься. Зато место какое! Берег высоченный, а внизу, на сколько глаз хватает, море. Купол неба, чаша моря, золотой шар солнца, валы волн до горизонта…

Недавно в интернете попалась чёрно-белая фотография батюшки Ионы, стоит на высоком берегу в старом подряснике, за спиной море, а в руках коса лезвием вверх. Таким был, когда вместе косили.

Ему понравилось, как я запросто с косой обращаюсь. А для меня дело привычное.

– Молодец! – похвалил.

Как батюшка Иона косил, я, конечно, не мог, да и никто в монастыре. Прокос широкий… Когда на лугах с ним косили – картина! Идёт и идёт, идёт и идёт, ни миллиметра лишнего движения. Крестьянская кровь. Я почти на тридцать лет моложе, а не поспевал за ним. Неутомимый. Так-то Ильей Муромцем не назовёшь, но в грудь кулаком себя в шутку стукнет, звук, как по железу удар.

С той косьбы началось наше общение, батюшкино покровительство. Первые две ночи оставлял на ночлег в насосной, затем в келью, что в монастырских воротах, определил. Жил, без благословения отца настоятеля, то бишь – нелегально. Недели через три батюшка Иона представил меня эконому отцу Виталию (Гаенко). Сказал, что лично проверил – сибиряк не из белоручек, работящий, зря монастырский хлеб есть не будет. Эконом против меня ничего не имел, замолвил слово наместнику монастыря отцу Вадиму (Семяшко). Тот благословил остаться трудником.

Отец эконом новоиспечённого насельника сразу отправил в полымя – на коровник, самое тяжёлое послушание. Зато на коровнике я познакомился с архимандритом Арсением. Много позже понял, каким подарком для меня были монастырские послушания. Тогда не задумывался, вот они исповедники веры православной. Это было закрыто для моего разумения, понимал – хорошие люди, очень хорошие, не больше. Тот же отец Иона. Мог ли я предположить, что пройдёт короткое время, он станет игуменом, духовником монастыря, почитаемым в православном мире старцем. В келью к нему станут приходить за благословением греческие епископы, патриарх Кирилл. А уж простой люд нескончаемой вереницей потянется за утешением, исцелением, духовными советами. Никогда я не слышал от батюшки: вот бы стать иеромонахом, человеком был редкого смирения. Одну мечту лелеял – поехать на Афон. Собрал целую коллекцию видов Святой горы. Песни любил про Афон. Сам пел, голос у него тихий, ровный…

Я, грешным делом, думал: мечтать не вредно – кто тебя пустит на Святую гору? В советское время паломничество туда простому человеку было заказано. Атеистическая власть поставила задачу добить русские монастыри на Афоне, для чего общение с соотечественниками всячески пресекалось – не положено! Обители разваливались, монахи голодали, братия естественным образом убывала, а притока русских насельников почти не наблюдалось. При мне лишь келаря отца Никона неожиданно для него самого включили в делегацию от патриархии. Что было равносильно чуду.

К счастью, я ошибался. Мечтать, оказывается, не вредно, вредно не мечтать – батюшка девятнадцать раз ездил на Афон, подолгу жил там. Ему предлагали остаться на Святой горе – отказался. В бесовское время он нужен был на Украине.

Батюшка вечно кого-то устраивал в монастыре. Смотрю, на тележке везёт гору матрасов, значит, надо паломников обеспечить ночлегом. В праздник гостиница всегда полна-полнёшенька, если насосная набивалась под завязку, размещал паломников прямо в храме. Матрацы на пол и почивайте, братья и сёстры. Монастырское начальство возмущалось до крика: Иона, куда ты опять? А он будто не слышит, буркнет в ответ и по-своему сделает. Каши из трапезной паломникам принесёт. К нему шли и шли с бедами, болезнями, за советом, поддержкой, за его молитвами. Терпеливый на редкость, десять раз одно и то же спросишь – ответит. Не было, чтобы занервничал, дескать, сколько можно долбить одно по одному? Ко всем, кто бы ни обращался – учёный, колхозник, бомж – одинаково относился…

Любил молиться, любил службы, не чурался никакого труда…

Я не понимал тогда – передо мной великий угодник Божий. Знал, чувствовал, большого сердца человек, он тебе как близкий родственник, как отец родной, но не поверил бы, скажи мне тогда: пройдёт совсем немного времени и батюшку будут сравнивать с Кукшей Одесским, могила которого на монастырском кладбище была святым местом для паломников.

Архимандрит отец Арсений, с которым работали на коровнике (он тоже станет в девяностых годах духовником монастыря), нёс послушание скотника – убирал за коровами, кормил их, бывало, и дояром подвизался, монахини-доярки на службу пойдут, он с подойником сядет под корову. Из себя не богатырь, но посмотришь на руки – трудяга. Был родным братом отца эконома архимандрита Виталия.

Мне в жизни везло со студенчества на интересных людей. Свято-Успенский монастырь – особая статья. Тот же отец эконом – сверхлегендарная личность. Бессменный эконом монастыря на протяжении многих лет. А это не шутка – всё хозяйство обители тащил на себе до старческих седин. Кого ни поставят – не тянет. За неделю-другую вникнет в суть дела, поймёт до конца, куда встрял и сколько всего в хозяйстве (насосная, дизельная, холодильники, коровник, свинарник, гараж, склады, водопровод, канализация) на него взвалили. За голову схватится, в ноги отцу наместнику упадёт: не справлюсь! Хоть куда – только не сюда! Отец Виталий как взвалил на свои плечи крест эконома в молодости, так и нёс, пока вконец не обессилел. Лишь после этого потом отец Христофор взял бразды правления в свои руки.

В моё время отец Виталий ого-го-го – бравый, крепкий, красивый человек. В холодное время ходил по обители в генеральской из серого каракуля, без кокарды папахе, офицерским ремнём подпоясанный. Истинное слово – генерал. Юмор не воспринимал. Я пару раз пошутил, и понял – не проходит, лучше держать язык с юмором за зубами. В прошлом подводник отец Виталий пользовался большим уважением у моряков, военная часть которых располагалась впритык к монастырю. Мореманам частенько излишки молока с нашего коровника доставались, в пост – особенно. Было взаимополезное сотрудничество: моряки нам помогали, чем могли, монастырь – в ответ.

И не только моряки, отца Виталия знали на многих предприятиях Одессы, в хозяйствах области. Мог обратиться в частном порядке к директору завода с проблемами монастыря, в свою очередь обитель в долгу не оставалась. Политику и дипломатию вёл тонкую. Уполномоченному по делам религии то одно, то другое везли из монастыря. Я однажды участвовал в распилке и погрузке дров для его дачи. Монастырское вино время от времени ему отправляли. Славное делал молдаванин отец Ефим. В продажу не шло, а в качестве валюты отец эконом использовал. Скажем, начальство Госавтоинспекции задобрить. Как-никак в монастыре парк машин, водители.

Хозяйство обители строилось в советское время по принципу – государство в государстве. Своя монастырская насосная станция – воду из скважины качать в случае отключения или поломки городского водопровода. Дизельная подстанция – вдруг город электричество отрубит. От безбожной власти любых козней жди. И воду отключали, и электричество, брали на измор, делали жизнь насельников невыносимой, стремясь выдавить «долгогривых» из монастыря. Расстреливать уже не расстреливали, как в двадцатые-тридцатые годы, но в покое не оставляли.

Мне однажды отец эконом доверил информацию о наличии в монастыре секретного склада бензина. Об этом знал узкий круг лиц. На территории монастыря была тайно зарыта в землю большая ёмкость, в которой на экстренный случай, вдруг на заправках не станет горючего, хранился бензин. И ведь случалось – в городе возникали перебои с горючим. Не один раз отец эконом посылал меня к ёмкостям с канистрой. Делалось это со всеми предосторожностями. Чаще по темноте, это если кому-то срочно понадобилось ехать, и машину надо заправить…

Имелись склады продовольствия. В них держали продукты, овощи, фрукты, закрутки собственного приготовления, бочки с вином. Хранилища заполнялись не по щучьему велению. Свой огород на территории монастыря, виноградник. Всё грамотно организовано, продумано. На чердаках висели связки лука, чеснока, тут же орехи грецкие. Отвечал за обширное хозяйство отец эконом.

Монастырский гараж располагал набором легковых и грузовых автомобилей. Даже представительская «Чайка», редкая в Советском Союзе машина, имелась – патриарха встречать или высокого заграничного гостя. В этом случае отец Лаврентий, лучший водитель монастыря, садился в «Чайку» и ехал в аэропорт или на вокзал. При мне приезжал Касьян-сан, православный монах из Японии. Из Индии индус однажды пожаловал, имя не помню, тоже монах. И тому, и другому нравилось гулять по территории монастыря. Вся без исключения братия работает, они прохаживаются. Отцы не могли не пошутить, кто-нибудь посоветует мне:

– Виталий, взял бы ты на коровник Касьян-сана!

– Ага, – скажу, – корова хвостом зашибёт хлипкого японца, мне потом отец благочинный устроит Цусимское сражение, а отец настоятель – взятие Порт-Артура. Пусть лучше отец Геннадий даст японцу послушание по своей канализационной части. Подрясник у Касьян-сана самый подходящий для сантехнических работ.

Подрясники, что у японца, что у индуса светлые. Такие в монастыре не носили. Митрополит Одесский и Херсонский Сергий (Петров), жил он на территории обители в архиерейских покоях, мог себе позволить, из простых монахов – никто. Только архиереи. Это сейчас – без году неделя как он монашеский постриг принял, уже в светлом подряснике форсит. Тогда никто бы не понял, с чего ты вырядился этаким фертом. Касьян-сан вальяжно прогуливается по аллеям, и обязательно какой-нибудь наш нерадивый к нему пристроится, вроде как сопровождает гостя. Отцы иронизировали: сам сан палец о палец не ударит, ещё и наших лодырей искушает.

Даже фуникулёр, редкий на то время механизм, в монастыре имелся. Обитель на высоченном берегу. С него по тросу, к морю спускающемуся, ходила кабинка. В конце пирса имелась крохотная монастырская территория с небольшим огороженным бетонными плитами домиком – купальня для монахов. Но шли отцы на водные процедуры пешком, фуникулёр предназначался только на случай приезда патриарха в летнюю резиденцию. Монастырь патриарший, на его территории располагалась патриаршая резиденция, всегда готовая к приёму святейшего.

Когда в девяностые годы ездил я в монастырь, уже иереем, от фуникулёра мало что осталось. Проржавела кабинка, исчез подъёмный механизм, как и домик на пирсе. Лестница, что к морю от монастыря спускалась (через сад проходишь, калитка, а за ней деревянная лестница) была в жутком состоянии – ступеньки полусгнившие… И вместо домов отдыха, что стояли рядом с монастырём, одни руины.

Отец эконом, не переносил нерадивых, зато, если видел, ты работы не чураешься, со всей душой к тебе относился. Приведу пример. Меня и ещё троих семинаристов отправил в колхоз за сеном. Привезти в монастырь прессованного сена на монастырской машине, заодно помочь колхозникам. Выезжали рано утром, накануне вечером, смотрю, отец Виталий везёт на тележке объёмистый фанерный ящик. Казалось бы, эконом, распорядись и без тебя всё сделают, нет, собственноручно. В ящике колбаса копчёная, сыр, масло, картошка свежая, хорошие консервы и трёхлитровая банка монастырского вина. Полный ящик еды собрал. И говорит: «Хлопцы, если что не съедите – не везите обратно, местным жителям оставьте!» И заговорщицки добавляет, мы-то не видим, что там в ящике: «Я вам немного кое-чего поставил, но только после работы. Колхозникам поможете, а вечером не возбраняю. День постный завтра, но у вас работа тяжёлая, вам можно». С пониманием отнёсся – молодые, работа напряжённая, весь день на свежем воздухе. И скоромное положил и вина благословил после работы выпить.

Причём, всё предусмотрел. Заглянули, кроме еды и «кое-чего» в ящик уложены рабочие рукавицы, два или три полотенца, мыло… Работа на покосе ломовая, мы честно всё сделали, парни работящие попались, а вечером, помолившись, плотно поужинали, вина выпили и помянули добрым словом отца эконома.

Кроме сена монастырским коровкам, колхозники предложили набрать в обитель арбузов, из расчёта: сколько заберёте – всё ваше, всё равно пропадут. Бахча таких размеров, что устанешь от края до края идти. Колхозники арбузы, что получше, собрали, остальные бесхозно валяются, хоть в футбол играй. Спелые, вкусные и никому не нужны… Сколько могли набрали, привезли отец Виталий похвалил:

– Вот молодцы! Вот уважили! И меня, и братьев.

Любил арбузы.

Отец эконом редко служил литургию или всенощную, хозяйство требовало постоянного внимания. Но Божьей милостью однажды, в первый свой приезд иереем в монастырь, довелось с ним послужить. Сподобил Господь с таким батюшкой у Своего престола помолиться.

Отец Виталий после года моего житья-бытья в монастыре, пообещал провести кандидатом в семинарию. Дескать, замолвлю слово ректору отцу Александру. Замолвил, я месяц походил в кандидатах, на этом моё обучение окончилось. Снова ректор вызвал и один на один сказал: уполномоченный по религии всё равно не разрешит учиться. Ничего за год не поменялось в лучшую сторону. Установку «не пущать» людей с высшим светским образованием в «попы» КГБ не отменил. А значит, благоразумнее льва не дразнить и не высовываться пока, оставаться в тени. Я отцу Виталию доложил, он развёл руками, мол, ничего не попишешь, жди раб Божий, обшитый кожей своего часа.

***

В монастырь наведывались монахи из Почаева, Псково-Печерского монастыря, Киево-Печерской лавры, с кем-то сходился накоротке, приглашали в гости. Иногда отец Виталий отпускал, иной раз скажет: «Лучше воздержаться. У них нынче майор КГБ орудует, как бы не аукнулось, как постриг принимать». Оберегал на будущее, не влез бы я в историю неприглядную, не подпортил реноме. Но и понимал, кругозор надо расширять, нужны впечатления от других обителей.

В Киев, в Свято-Вознесенский Флоровский монастырь, сам отправил: «Поезжай дней на пять, посмотри, как матушки живут». Попутно поручение дал, посылочку настоятельнице вручить. Первым делом пошёл я к благочинной, та послала к матушке Александре. Захожу, батюшки святы, как моя бабушка Анна сказала бы, – в келье русская печь. Кробокая, белёная. И не для музейной красоты. Матушке Александре лет восемьдесят, она каждый Божий день у печи орудует. Назначила себе послушание – каждое утро печь пирожки, печенье, шанежки. Ведерную кастрюлю теста заводит, печёт и отправляет стряпню с монахинями в онкологическую лечебницу.

Захожу в келью, она:

– О, монах пришёл.

На мне пальто батюшки Ионы. Прохладно было, батюшка настоял надеть его пальто. Позже, когда батюшка игуменом стал, в паломничества в нём ездил. Я в интернете нашёл и скачал фотографию батюшки в легендарном пальто. Серое в рубчик. Фасон не крик моды, но добротное и тёплое. Теперь у меня две фотографии этого пальто, на одной я в нём у главного входа Одесской киностудии, на второй – батюшка Иона на Святой земле.

Матушка Александра первым делом поручением нагрузила. Наладила на Крещатик – купить масла и ещё целый перечень продуктов, выделила сорок рублей, приличные деньги по тем временам. Крещатик рядом. Сам монастырь на Подоле, спускаешься по Андреевскому спуску и вот она обитель.

Быстро сбегал, вернулся с продуктами, матушка усадила за стол обедать. Объеденье, как у бабушки на Урале. Русская печь она и в Африке русская. Всё естественным образом парится, жарится… Отведал знаменитых матушкиных пирожков. Наелся, еле дышал. Поговорили, пока ел. Жизнь матушке досталось, никому не пожелаешь. Что удивило, хоть и пострадала в годы репрессий, прошла ГУЛАГ, гонения, начиная с двадцатых годов, коммунистов огульно не хаяла. Заговорили о них. Я было собрался свои три копейки вставить, дескать, приходилось видеть подлецов и проходимцев с партбилетами в кармане… Матушка твёрдо сказала: были и есть настоящие коммунисты, не надо путать их с негодяями. Настоящий коммунист отец и брат для всех. Ей доводилось сталкиваться с трагедией – коммунист стрелялся от бессилия. План в НКВД спускают: расстрелять триста человек, а он достаёт пистолет и пускает себе пулю в лоб…

– Нет, брат Виталий, – сказала, – были среди коммунистов настоящие люди…

Ни от кого из монахов не слышал такое… И в ГУЛАГе, говорила матушка, были настоящие коммунисты…

Благодаря монастырю, узнал жизнь монахов, монахинь, кто шёл в монастырь осознанно, выстрадано, наперекор обстоятельствам. Мирские власти, сам мир противостоял церкви, шельмовал её, гнобил, сегодня мирское проникает в монастыри и храмы. Я пятнадцать лет прослужил, прежде чем стать протоиереем. Сейчас смотришь, года два как рукоположили юнца, уже камилавку получил, крест золотой. Понимаю, время другое, скорости не сравнить, да гордыня, тщеславие – те же… Без году неделя иной в церкви, уже свысока на всех взирает, через губу речь ведёт. Закачивает в ютуб свои ролики, мнит себя почти старцем, а ещё румянец на щеках. Злопыхатели рады радёшеньки, тычут пальцем: церковь такая-сякая… правда Господь Бог это дело не пускает на самотёк. Я заметил, если человек (хоть светский, хоть духовного сана) увлекается говорением на публику, Бог потерпит-потерпит, подождёт-подождёт в надежде, что поумерит язык, а потом раз и выставит в глупом свете – знай, человек, ограничен ты умом, не возносись. Говорун продолжает вещать с умным видом, да всё уже с ним ясно…

Вернулся я из Флоровского монастыря, отец Виталий спрашивает:

– С матушкой Александрой познакомился? Как тебе старушка?

– Уникум, – говорю, – пирожки вообще объеденье.

– Что верно, то верно! Этого у неё не отнять! И молитвенница!

***

Если отец Виталий был на виду, брат его отец Арсений в тени держался. Служил в храме в свою седмицу, но чаще на коровнике смирялся. Работа ломовая. Жилы на руках, как канаты. А сам по себе непритязательный и добрый. Заправляли на коровнике две монахини. Вот уж гром женщины. Все их боялись, даже отец Виталий старался не связываться. Им слово, они сто на тебя. Отца Иону, когда ещё в послушниках ходил, помоями облили, рассказывал, стал перечить коровницам, ну и получил из ведра. Одна мыла подойник, батюшка заспорился с ней. Недолго думая окатила с ног до головы, чтобы в следующий раз при себе держал особое мнение на предмет правильных порядков на коровнике. Смиряли всех. Ничего не стоило пожаловаться митрополиту Сергию, матушки ему молоко носили, ну и докладывали, если что не так в мычащей епархии.