Читать книгу: «Орден Леопарда. Сборник рассказов и повестей», страница 3
Эпилог
Спеша в тот день на премьеру в родной театр я, помнится, за два квартала с удивлением ощутил давно забытый запах печёной картошки, и в голове начали теснится воспоминания пионерского детства с походами, посиделками у костра, поеданием вкуснющего продукта и хоровым пением отрядной песни «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка…»
СТЕНЬКА РАЗИН ВЫПЛЫВАЕТ…
Гастрольная бригада артистов Н-ского театра, пребывающая в благостном расположении духа после многодневного марафона утренних детских спектаклей, позволила себе заказать экскурсию.
То есть вся бригада сошла с ума? Экскурсию захотела? Да где же это видано?
А в Новороссийске это видано было. И экскурсия заказана была не по городу, а в Абрау-Дюрсо, на родину российского шампанского. Главный администратор расстарался, желая расслабить вымотавшихся артистов, поднять, как говорится, боевой дух.
Дребезжащий, видавший виды ПАЗик неспешно ковылял по горному серпантину, ежесекундно рискуя либо воткнуться в скалу слева по борту, либо кувыркнуться в пропасть справа. В салоне царила гробовая тишина. Пожилой водитель, имеющий гордый профиль орла, слетевшего в долину со снеговых вершин и представившийся нам именем Алик, изредка поглядывал в зеркало на экскурсантов и чему-то, ему одному известному улыбался.
– Ой! Ёжкин кот! – донёсся звонкий писк с заднего сиденья, это костюмер, тётя Рая, на слишком крутом повороте оценила, взглянув в окошко, глубину пропасти справа, в которую чуть было не ухнул автобус в её воображении.
Алик хмыкнул и неожиданно громко произнёс: «У меня к вам всем просьба есть!»
Экскурсанты, на секундочку оторвавшись от созерцания пропасти справа и скалы слева, устремили на него вопрошающие взоры.
– Я, конечно, извиняюсь, – продолжал водитель, – только я терпеть не могу одну песню, которая про Стеньку Разина. Достала она меня, понимаете ли, до печёнок! Сколько лет здесь вожу экскурсии – и не сосчитать. Как только обратно ехать в автобус садятся, понимаете ли, так сразу орать начинают про Стеньку Разина…
– Не волнуетесь, товарищ Алик, – прервал этот монолог администратор театра. – Лучше смотрите за дорогой. Мы орать не будем. Артисты, люди интеллигентные, образованные, передовой класс, можно сказать.
– Да разный класс я возил. – отозвался водитель. – За дорогу вы не переживайте, я с закрытыми глазами могу здесь.
– Не надо с закрытыми! – завопил весь автобус, а громче всех тётя Рая. – Миленький, я прошу тебя! Смотри на дорогу!
– Не кричите, граждане! – отреагировал Алик. – Я могу начать нервничать, а это может быть вредно для жизни, понимаете ли, для здоровья. Моего и, соответственно, вашего, понимаете ли.
Упрашивать никого не пришлось, автобус смолк так же дружно, как до этого взорвался криком. Инцидент, таким образом, был «исперчен», и после краткой остановки в более-менее широком месте «девочки налево, мальчики направо», автобус заковылял дальше, легонько подскакивая на ухабах узкой грунтовки меж скалой и пропастью.
Дальнейший путь продлился без особых происшествий, если не считать приглушённых повизгиваний боязливой тёти Раи. «Ежкин кот!» – чуть не плача причитала она, прикрывая рот кулачком и стыдясь своего страха.
У самого входа на территорию завода шампанских вин скучал и изнывал от жары экскурсовод. Ожидание длилось и длилось, а автобус всё не показывался. Экскурсовод – обильно потеющий, лысоватый гражданин Привратский А. С. – уже собирался начать немножко нервничать, когда на дальнем склоне горы закрутилась столбом пыль, и в этом столбе Привратский разглядел знакомый силуэт автобуса.
Экскурсовод Привратский с облегчением вздохнул, вынул из кармана пачку Беломора, из неё извлёк папиросу, помял оную в пальцах, продул гильзу и… вложил папиросу обратно в пачку. «Слава тебе, КПСС!» – пошутил про себя радостно и кинулся к въездным воротам, показывая рукой, где лучше развернуться и остановиться.
Подпрыгнув на последнем ухабе, автобус вкатил на территорию завода и замер, зашипев при этом, словно с облегчением выдохнув после тяжёлой работы. Затем всё смолкло, двери автобуса со скрипом и лязгом раскрылись, выпуская наконец-то артистов, утомлённых трудной поездкой.
Финальным аккордом интереснейшей экскурсии стало посещение дегустационного зала. Усталые экскурсанты с ярко выраженным интересом на лицах расселись мальчик-девочка-мальчик-девочка, как того потребовали правила зала…
Много лет прошло с того знаменательного момента, а потому некоторые подробности смылись из памяти волнами времени. Однако, кое-что в ней запечатлелось крепко-накрепко.
Ассортимент представленных вин состоял из нескольких сортов шампанского, далее шли игристые вина, затем столовые и ординарные. Для каждого напитка предназначался свой маленький бокальчик, больше похожий на аптечную мензурку.
Правила дегустации были просты, но соблюдать их требовалось неукоснительно. Сначала требовалось ощутить аромат, то есть просто понюхать напиток, затем поболтать бокальчик и снова понюхать, ну, и так далее по установленному порядку, а на закуску, так сказать, перед каждым была положена одна шоколадная конфетка, не помню уже какая, но кажется «Фиалка».
Трусиха – тётя Рая с энтузиазмом выполняла все требования ведущей дегустацию дамы в белом халате и с восторгом нюхала, булькала, покачивала, взбалтывала, пробовала, чмокала, закусывая конфеткой. Однако после четвёртой или пятой мензурки глаза Раисы начали потихоньку собираться в кучку, на лице образовалась счастливейшая улыбка, а после седьмой тётя Рая нежно склонила голову на плечо соседа и буквально светясь от счастья, но зачем-то спотыкаясь языком на каждом слове, произнесла: «Ё… ёжкин кот… я… я… что ты смотришь так? Я больше… не мо… не… мо… гу. Ёжкин… не могу… кот ёжкин!»
С большим трудом после дегустации вся честная компания умудрилась снова оказаться в автобусе. Как? Не знаю. Но как-то оказалась.
Жаркая дискуссия по поводу увиденного, услышанного и испробованного то и дело переходила на темы более приземлённые, перемежалась то яркими воспоминаниями из актёрской жизни, то выкриками вроде «Я ему всё, гаду, скажу!», несмешными анекдотами и сетованиями на тяжкую судьбину.
Алик терпеливо ждал, когда вся компания устроится, затем попросил администратора проверить ещё раз все ли на месте, убедился, что все и лишь после этого включил зажигание и закрыл дверь.
Лишь только машина тронулась, гам, стоящий в автобусе на короткое время затих и тишину прорезал тоненький, немного фальшивящий голосок, это смелая теперь тётя Рая затянула: «Из-за острова на стрежень…» Остальные присоединились: «На простор речной волны…»
Пожилой Алик-водитель скривился, застонал, словно у него внезапно заболели все зубы и чуть было не съехал в пропасть, но на сей раз это нисколько не смутило храбрую Раю.
– Выплывают расписные Стеньки Разина челны!
ТЕАТР «ПО КОЛЕНКИ»
Небольшой по столичным меркам уральский городок Каменск-Исетск радостно встретил студентов четвёртого курса театрального училища лёгкой ноябрьской позёмкой и сугробами чуть не до второго этажа.
И чего это понесло студентов из Свердловская в эту глухомань? Командировка это называется, да не простая, а агитационная.
Дефицит актёрских кадров в местном драматическом театре привёл руководство оного к мысли зазвать студентов сюда для проведения кампании по привлечению молодёжи в театральное училище с тем, чтобы по окончании его сформировать костяк труппы.
Поехали мы, значит… Ох, простите, забыл представиться. Иван Петрович, можно просто Иван.
Поселили нас хорошо – в спортзале школы. Кровати поставили, два стола принесли, стулья, чайник электрический, посуду и всякое там другое… почти что все удобства, только туалет на улице, метрах в пятидесяти. Но я не об этом.
Забросив наши скромные вещички в спортзал, всем кагалом отправились мы в театр, осмотреть, так сказать, место действия.
Театр, надо сказать, в те давние годы размещался в бывших казармах конного полка и делил это помещение с местным кинотеатром. То есть непосредственно за экраном кинотеатра начинался театр драматический, отделённый кирпичной стенкой. Удобно: в одну дверь вошёл – киношку про любовь посмотрел, в другую перебежал – тут тебе Шекспира представляют или там ещё кого, страсти кипят, в общем.
Не знаю кому как, а лично мне очень понравился театр. Стены коридора яркой зелёной краской выкрашены, точно, как у нас в казарме было, прямо сердце радуется, кругом плакаты полезного содержания: «Водка враг – сберкасса друг», «Ни капли!», «Кто умён, а кто дурак? Один за книгу, другой в кабак!», «Пьянству бой!» … всех не помню, их там много было. И картинки на них очень яркие, острые, посмотришь – и никогда больше ни грамма не выпьешь.
Вышли мы, значит, на сцену, и тут из зрительного зала поднимается нам навстречу миловидная барышня лет примерно сорока. И так она радостно нас встретила, так встретила, как будто заграничных туристов или эстрадных знаменитостей. Прямо расцеловать готова была, только почему-то кокетливо рот ладонью прикрывала.
– Ой! Ребятоцки! Какие зе вы хороцые! – посвистывая и пришепётывая воскликнула барышня, чуть отодвинув ладонь. – Вы меня процьтите! Я моцт дома цабыла! Как я рада, цто вы к нам приехаи!
Кто была эта замечательная барышня? Это мы узнали позже. Шла она как-то через сцену в тот самый час, когда там происходил монтаж декораций очередного шедевра. Имейте ввиду: ходить по сцене во время монтировки запрещается категорически! А она пошла. Что уж ей так срочно нужно было, того я не знаю, а знаю лишь то, что на голову ей рухнул штанкет. Это труба такая железная, на которую крепятся элементы оформления. Ну, понятное дело, скорая, в больницу доставили, перелом там какой-то или даже что похуже. Только наша перебинтованная героиня объявила дирекции театра, что если не подадут документы на присвоение ей звания Заслуженной артистки, то она по судам затаскает всех, включая хромого гардеробщика дядю Колю.
А дирекция, что? Суровый и справедливый советский суд был ей совсем не нужен, а потому вскорости стала наша барышня единственной в том театре Заслуженной артисткой.
Вот так и завязался первый узелок на этой непростой истории, бередящей душу.
Кампания по привлечению молодёжи прошла «на высоком идейно-художественном уровне», как было приято писать в те годы. Проще говоря: сыграли несколько концертов к огромной радости местной молодёжи, собиравшейся в театре вместо школьных уроков. Довольны остались все – студенты тем, что всё быстро кончилось, юная поросль тем, что уроки были прогуляны на законном основании.
Вернувшись в Альма-матер, студенты продолжили свои учебные экзерциции и как-то незаметно оказались у финишной черты: осталось сыграть лишь несколько последних дипломных спектаклей и – прощай училище, здравствуй взрослая, актёрская жизнь.
Вот у этой черты и поймал меня в коридоре недавно назначенный главный режиссёр того самого Каменск-Исетского театра некто Пужелев. Да не просто поймал, а с предложением. Дословно предложение выглядело так: он предлагал мне главные роли и двухкомнатную квартиру.
– Вы просто обязаны приехать. Пройдёмте! – Пужелев распахнул двери и отступил на шажок, приглашая меня проследовать в пустой кабинет. Я проследовал.
Пужелев проследовал за мной и, утвердившись на стуле, начал монолог. В монологе этом всё было прекрасно, как в детской сказке, несколько смутило меня лишь его начало. Прикрыв рот ладонью, режиссёр изрёк: «Простите, Иван, я забыл дома мост…» Последовавшие за этим заманчивые перспективы тут же утратили для меня всякую привлекательность, ибо в голове мгновенно всплыл силуэт Заслуженной артистки и её посвистывания и пришепётывания.
И ещё одно в монологе показалось несколько странным, а именно: «В первые два года моей работы в этом театре я хочу ознакомить население города со всеми лучшими образцами мировой классики!» Тут в моём мозгу заработал калькулятор – лучших образцов я мгновенно вспомнил около шестидесяти, благо курс истории мирового театра закончен был совсем недавно, и великие имена роились в памяти, как пчёлы. Шестьдесят постановок за два года? Это показалось мне большим преувеличением.
Вежливо дослушав монолог, я поблагодарил и… уехал, получив диплом, совершенно в другой город.
Однако, отпускать мою душу Пужелев никак не пожелал. Так уж получилось. А виной тому стали летние гастроли театра из Каменск-Исетска в городе, где я уже к тому времени проработал два года.
Украшал наш театр гигантский плакат, призывающий всех на открытие гастролей. А открывались они одним из «лучших образцов мировой классики» по словам Пужелева, живо мне припомнившихся.
«Ой! – думаю. – Надо посмотреть обязательно, что же меня ожидало, от чего я отказался». И пошёл на этот самый «лучший образец», который оказался «Ричардом третьим» сочинения Вильяма нашего Шекспира.
Зрительный зал был заполнен до отказа, а потому поднялся я на балкон. И тут, лишь только открылся занавес, выяснилась интересная деталь. (Это я о художественном оформлении «лучшего образца»). На сцене помещался двухэтажный помост и, с точки зрения идейного наполнения, было это вполне понятно. На авансцене, ближе к зрителю действовали персонажи простого звания, так сказать: народ, глашатаи, обыкновенные солдаты и тому подобное. На первом этаже помоста – персонажи более значимые: военачальники, командиры, правда, невысокого ранга. А на самой верхотуре, на втором этаже – знать: генералы всякие, маршалы по-нашему, графы, бароны, ну, и сам Ричард третий с женой, убиенной впоследствии, и так далее.
Всё бы хорошо, только декорация, то есть помост этот самый, была несколько великовата для нашей сцены, а потому публика, занимавшая первые ряды зрительного зала, видела всю сцену полностью. А вот те, кто сидел подальше наблюдали урезанный вид – головы персонажей второго этажа скрывал арлекин – передний занавес, как бы высоко он не был задран. Мне же, сидевшему на балконе достался театр «по коленки», ибо происходившее на втором этаже помоста наблюдал я только до колен.
Сложно передать простыми словами всю гамму чувств, которую испытываешь, воспринимая динамические, трагические, острые или комические эпизоды исключительно через движения ног.
Приходили ноги женские, потом мужские, снова мужские и опять мужские. Различались ноги цветом облегавших трико и обувью. Иногда за ногами волочилось холодное оружие – меч или шпага, тут сразу становилось понятно – мужчина. А один обладатель ног вдруг рухнул на помост, показавшись зрителям балкона всей своей сущностью, следом рухнул и другой, а чуть позже и ещё один. Тут, конечно, зрители балкона поняли, что свершилось страшное злодейство…
***
Наблюдая всё это ножное действие, вспоминал я забытый актрисой и режиссёром мост и ладонь, прикрывающую шепелявый рот, и мысленно благодарил театрального бога. За что? Догадаться не трудно.
ВПЕЧАЛЕНИЕ
Выездной спектакль оперного театра в доме культуры племенного хозяйства
Пожилой, шустрый, сухонький Ромео, прикрытый искусственным рыжим париком c пришпиленным к нему странным беретом, стуча по сцене деревянными ножнами не по росту длинной шпаги, скакал перед не первой свежести Джульеттой, необъятной и неподвижной, как чугунный постамент.
Иногда попадая в ноты Ромео пискливо признавался в нежной страсти к этому чудовищу, на что чудовище, под нестройные звуки многократно урезанного оркестра, признавалось в ответной страсти, вызывая усиленные скачки несчастного страдальца.
Открыв в желании огромный кроваво-красный рот, сия дива ещё и руки время от времени разводила, для пущего эффекта. Но эффект оказался в итоге не тем, что задумывался.
Странный берет дрожащего от вожделения любовника зацепился в процессе подскакивания за пуговицу на обшлаге её рукава, и в следующую секунду был вознесён ввысь, обнажив лысеющую седую голову юноши пенсионного разлива…
***
Ну, какое тут может быть впечатление?
РЕКВИЗИТОР
Всем служителям Театра, невидимым для зрителей.
Проснулась сегодня тётя Валя в недоумении – впервые за много-много лет приснился ей сынок, Петечка. А, главное, как приснился?!
И пожить-то как следует не успел. Пришёл из армии, женился, внучека, Андрюшеньку, родил, работу нашёл хорошую, в милиции. Всё шло замечательно, да вот только с нижними соседями не заладилось житьё. Виктор, сосед, шибко любил жену свою, Галочку, по пьяной лавке гонять, иногда даже за топор хватался, а то и за ружьё охотничье.
На беду свою не выдержал как-то Петечка криков да воплей, что снизу доносились, поднялся, Андрюшеньку поцеловал.
– Спи, сыночек, я скоро!
И пошёл в который раз успокаивать Виктора.
Пойти-то пошёл, да больше не пришёл. Весь заряд из двух стволов всадил в него Виктор. Но Галочку успел Петечка собой закрыть…
Вот и приснилось, что моет она его маленького в корыте, а он весь будто в крови… Нехороший какой-то сон, дурацкий, даже кольнуло у Валентины что-то легонько под сердцем, но не стала обращать она внимания, мало ли где и что колет, прогнала сон и пошла в любимый театр. Сколько лет отработала! Считай, пятьдесят без малого. Пришла Валюшкой, потом величали Валентиной Николавной, а теперь уж давно для всех тётя Валя. Ни разу не опоздала, ни разу ничего не забыла, не перепутала. Больничный, и то считанные два-три раза брала, уж когда совсем невмоготу было. Из-за глупого сна опаздывать? А кто реквизит к репетиции готовить будет?
Провела репетицию, пообедала вчерашними рыбными котлетами, из дому принесёнными, и даже успела в перерыве немного подремать на диванчике в своей реквизиторской комнатушке. К вечернему спектаклю всё разложила, как нужно, всё проверила десять раз, всё удобно расположила, к завтрашнему утреннему выездному спектаклю стала готовить реквизит, пока минутка была свободная. Взяла длиннющий список, начала укладывать реквизит по коробкам, и чуть не проворонила самый главный момент.
Спектакль уже подходил к концу, оставалось расставить за кулисами бутафорские свечи и зажечь для финальной сцены. Красивые свечи в пятисвечниках, по две пары пятисвечников за каждой кулисой. В финале спектакля свет гас, и все актёры с этими пятисвечниками медленно кружились в последнем танце. Дух перехватывало у зрителей от эдакой красоты.
Засуетилась тётя Валя, отложила список, очки куда-то сунула и пошла за кулисы на сцену. Тихонько-тихонько прошла за каждой кулисой и все пятисвечники приготовила и зажгла. Потом направилась в реквизиторскую, чтобы к списку вернуться.
Уже на выходе со сцены показалось ей на короткий миг, что кто-то шепотом зовёт её. А как иначе? Конечно шепотом, в театре иначе нельзя… Только шёпот этот показался очень знакомым. Внучек, Андрюшенька, будто позвал.
Оглянулась тётя Валя, а Андрюшеньки и нет. Да и как же он может быть, если два года назад проводила она сама его на погост. Андрюшенька, как и папа его, тоже после армии в милицию пошёл. Но не пуля, не нож бандитский сгубили его. Сосунок на мамином джипе с управлением не справился, то ли пьян был, то ли под наркотой – никто не знает, маменька его откупила, говорят. А Андрюшенька и ещё трое пешеходов ни в чём не повинных на дороге остались…
Стряхнула тётя Валя с глаз виденье, снова список взяла, а очков-то найти и не может. Искала-искала, искала-искала… Нет. Как будто провалились. Взглянула на листок.
И вдруг показалось тёте Вале без очков, что не список реквизита у неё в руке, а треугольник фронтовой, что прислал отец. Единственный его треугольник. Химическим карандашом писал в нём отец, что у него сегодня выпуск из школы лейтенантов, а завтра они идут в бой за родину нашу и будут бить проклятых фашистов до самого логова, до самой победы. Больше треугольников, сколько ни ждали, не было, вместо них пришла официальная бумага, в которой было коротко и страшно сказано, что отец, как и весь его взвод пали смертью храбрых на самых подступах к столице нашей… А был тогда отец в три раза с лишним моложе тёти Вали…
Кольнуло опять как-то нехорошо в груди, и ноги будто ослабели… Подошла к диванчику, присела, руку прижала к груди, глядь, а очки-то в руке. «Вот дура! – подумала. – Так с очками в руке и хожу, и ищу их!»
Прибежал тут Толик, молодой актёр.
– Тёть Валя, дай, пожалуйста, тряпку, воду я на стол пролил, вытереть надо…
– Что-то, Толечка, мне нехорошо, ты, миленький, возьми сам. На верхней полке салфетки в пакете. Вот на стремянку становись…
Вспорхнул Толик на стремянку.
– Здесь, тёть Валь?
– Да, золотце, справа от тебя в коробке пакеты.
– Ага! Вижу, спасибо, тёть Валь!
Спрыгнул с лестницы Толик.
– Беги, золотой, а то опоздаешь на вы…
Обернулся Толик на бегу, а тёть Валь словно обмякла как-то странно, только руку всё к груди прижимает, и очки зажаты в ней.
***
И скакнула тут маленькая Валюшка, а не тётя Валя, на колени к отцу, а очки совсем ей не нужны стали, и она отбросила их, а отец прижал её к себе крепко-крепко. А рядом стояли и муж, и сыночка, и внучек, и улыбались, и ждали, чтоб обнять…
Поняла тут Валюшка, что сталось с ней, и стало ей от того радостно и хорошо…
***
С первыми аккордами прощальной мелодии выплыли артисты из-за кулис со свечами, зажжёнными тётей Валей, и восторг от красоты засверкал в многочисленных глазах зрителей. И плыли в медленном хороводе свечи в руках артистов, яркие, праздничные, искрящиеся.
А за кулисами, в маленькой комнатке стояли бессильные врачи скорой помощи и театральные люди со скорбными лицами.
На сцене кружились артисты, и лица их так же скорбны были, ибо они знали уже, и несли в руках праздничные искрящиеся свечи, но поминальными были свечи те.
И аплодировали зрители артистам, и красоте, и свечам, и не ведали, кому аплодируют, потому что не надо зрителям знать всего.
