Читать книгу: «Тихая моя родина», страница 16

Почему монастырский храм при советской власти был взорван? Ведь не мешал же никому. Здесь вообще ни что и никому не может мешать. Говорили – ради кирпичей. Но новые кирпичи купить дешевле и проще, чем выколупывать их из взорванной кладки, а потом доставлять на берег. И действительно, кирпичами от взорванного храма никто не попытался воспользоваться. Говорят, человек, решивший взорвать храм на острове, плохо кончил. Впрочем, самое страшное в его жизни произошло уже тогда, когда он решил взорвать храм.

Поразительно и то, что Александр Плигин, которого по праву можно считать возобновителем Спасо-Каменного монастыря, отнюдь не был монахом и к монашеству вовсе не стремился. А между тем он принял на себя огромные труды и пошёл на невероятные лишения ради того, чтобы монастырские строения начали понемногу отстраивать. Поступки монахов мы можем объяснить хотя бы теоретически, но чем так притянула эта горсть камней, убогая и неуютная, нашего современника – светского человека? Что чувствовал Плигин сидя в бурю один на острове в маленьком стальном вагончике? Что за счастье подарил ему остров Каменный? Про Плигина можно написать книгу, а можно ограничиться одним словом. Это человек. Так что мы знаем о человеке?

Молодой москвич по имени Сергей тоже не монах и не факт, что человек, стремящийся к монашеству, приезжает сюда ежегодно, живет безвыездно, проводит экскурсии. Он говорит: «В этом году хочу 4 месяца выдержать». Глаза – счастливые. Попробуйте понять этого юношу.

В Спасо-Каменный монастырь уже назначен настоятель. Братии пока нет, хотя строительство идет полным ходом. Но монастырский корпус возводят не монахи и не послушники. Что это за люди? Это люди.

Остров Каменный – огромная духовная загадка. Здесь всё неразгаданно, начиная с истории, уходящей в непроницаемую древность, продолжая современностью, тоже ведь неразгаданной, и заканчивая будущим, которое совершенно невозможно прогнозировать. Будет ли здесь когда-нибудь монастырь, то есть монашеская община? Пока мы ничего не знаем о самих себе, что мы вообще можем знать?

Дело о Смоленской Чудотворной

В Устюжне прекрасный музей. Жаль только, сравнительно небольшое церковное здание не позволяет иметь в постоянной экспозиции большинство экспонатов.музей выходит из этого положения, постоянно организуя выставки, каждая из которых достойна самого пристального внимания.

Проходя из зала в зал и уже забыв о том, что нахожусь в церкви, я неожиданно оказываюсь в самом настоящем храме перед лицом торжественного величественного иконостаса. В последние годы в этой части здания проводятся богослужения, религия и культура сосуществуют мирно и бесконфликтно, да ничего другого им не остается.

Здесь лишь немногое напоминает о том, что с улицы в помещение я попал по музейному билету – скамейки для посетителей концертов и затянутые холстом места, где должны быть иконы, с табличкой «экспонат на реставрации». Ни одна икона, очевидно, не подозревает, что она – «экспонат», но дело, конечно, не в названии, а в отношении.

На некоторых холщовых рамках табличек нет. Это значит: «Экспонат украден». Хотя вполне можно было написать : «Окно закрыто». Ведь икона тем и отличается от картины, что она – окно в мир Вечности. Причем, открытое не снаружи, а изнутри. Оттуда. А затворились эти семь окошечек (столько икон было украдено), выходит, руками грабителей?

Устюжна до сих пор (1994 г. – прим. автора) слегка гудит от свежей памяти об этом ограблении. Майской ночью сторож музея («привратник вечности»?) впустил на территорию «охраняемого объекта» своего пьяненького приятеля. Неизвестно, что они хотели совместно делать, а только сделать они этого не успели. Вскоре в дверь постучали совершенно трезвые дяди, связавшие друзей-приятелей и с деловитой неторопливостью обчистившие – храм-музей, Они не выбирали, что «покрасивше», брали заранее намеченные, причем самые ценные предметы. Именно «предметы» ‚ а не «иконы» и даже не «экспонаты». Такие вот три разные подхода.

Устюженский музей вообще не был на милицейской охране и задача перед грабителями стояла из простых простая. Говорят, что для постановки музея на охрану по полной форме требовалось 50 млн. руб. Это где-то 30 тысяч долларов. Немалые деньги. А эти семь икон после «ухода» были оценены в 4,5 миллиона долларов. Деньги тоже большие. Продолжая денежную тему, надо сказать, что за точные сведения о грабителях милицией объявлена награда в миллион рублей, то есть 500 долларов. Такие вот три разные цифры.

He подумайте, что меня заклинило на цифре «три», но это уже третье ограбление Устюженского музея. Два предыдущих так и не были раскрыты. Последнее пока тоже, как сказал в каком-то фильме один очень умный мерзавец: «Такие вещи воруют не для того, чтобы попадаться». Но окаянный автор этого афоризма не понимал, что «такие вещи» и не исчезают бесследно, а грабители, перемещающие вечное в пространстве, не столько чудовищны, сколько жалки.

Музей обворовывали в 1982 году (застой), в 1990 году (перестройка) и, стало быть, в 1994-м (годы реформ). Когда задумаешься над этими цифрами, пропадает даже желание возмущаться по поводу того, «какие гады в наше время русскую землю топчут». Топтали, топчут и буду топтать. Воровской мир, где любые ценности можно перевести на доллары, очень постоянен, почти неизменен в своих наклонностях, пристрастиях и ориентирах. Политические бури если и влияют на него, то очень косвенно и опосредованно. Вору по большому счету безразлично, присваивает ли он золотой слиток, золотой подсвечник или золотой крест. Золотого тельца можно отлить всё это вместе бросив в общий тигель. Незыблемость и неизмеримость ценностей воровского мира почти зловеща. А в нашем мире, близком и родном, идут какие-то постоянные переливания из форму в форму.

Вот нынче, например, резко сократилась посещаемость Устюженского музея (хотя воры не перестают его посещать). Раньше частыми были заезды групп из Вологды, Москвы, Ленинграда. Из Ленинграда – ехали, а из Санкт-Петербурга – не очень. Раньше меньше ходили в храм, теперь – больше. А когда заходишь в действующую церковь Устюжны, то невольно начинаешь первым делом рассматривать великолепные фрески, словно в музей пришёл. А в музее – богослужения совершаются. Раньше, когда проводили экскурсии, не делали, очевидно, акцента на том, что похищенная икона Смоленской Божьей Матери, не покидавшая своего законного места уже три века – чудотворная. А теперь, когда она украдена и оценена в миллион долларов, акцент сразу же упал на то, что в 1612 году заступлением Пресвятой Богородицы по молитвам устюжан перед её чудотворным образом произошло избавление Устюжны от нашествия шведов и поляков. Мы вдруг вспомнили, что это не просто икона, а великая святыня. Чтимых списков Смоленской иконы Божьей Матери на Руси всего десять, причем, Устюженская – самая древняя из них.

Неужели в нашем «нормальном» мире, в отличие от ненормального, воровского, ценности как-то странно зыбки, расплывчаты, неустойчивы? Доллар – он и в Африке доллар. A икона – она и в России не только икона.

***

Хорошо, что я приехал в Даниловское, село под Устюжной, где находится усадьба – музей Батюшковых, рано утром. Усадьба сверкала в утренних лучах свежей краской, травы в ближайших окрестностях поблескивали росой. На небольшом поле за усадьбой в звенящей деревенской тиши два крестьянина пахали на лошади. Один вел её под уздцы, а другой шел за плугом. И земля была землей, и лошадь была лошадью, и плуг был плугом, так же, как и много веков назад.

***

Вернемся ли мы когда-нибудь на твердую почву исконных русских ценностей? Сможем ли правильно осмыслить духовные основы нашего бытия? Вот эта наша растерянность перед кражей Смоленской Чудотворной говорит о том, что нам недоступен духовный смысл происходящего.

Чудотворную икону нельзя похитить иначе как по попущению Господню. А попущение это всегда имеет свой внутренний смысл, очевидный для православного сознания и недоступный сознанию расцерковленному.

Крупнейший церковный деятель начала ХХ века, архиепископ Никон (Рождественский), бывший, кстати, несколько лет епископом Вологодским и Тотемским, писал в 1913 году: «Девять лет назад была выкрадена великая святыня русской земли -чудотворная икона Казанской Божьей Матери. Болью, тоскою, тяжелым предчувствием грядущих бед отозвалось в русском сердце это событие, и разве не оправдались наши предчувствия? Не даром в народе издавна было верование, что пока цела эта святая икона, пока она стоит на страже между христианской Европой и иноверным, языческо-магометанским миром Азии, дотоле мы и можем быть спокойны, а покинет Она, наша Заступница усердная, место своё, и беды грозят нам и останемся мы беззащитными… Так ведь оно и случилось… Нет нужды говорить о том, что мы пережили за эти девять лет… Да, это попущение Божие – похитить святую икону, было знамением, вразумлением Божиим для нас. Ho мы не вняли сему знамению…»

Икона o которой говорит владыка Никон, была украдена в 1904 году при ограблении Благовещенского собора в Казани. (Кстати, «дело о Казанской чудотворной» так и не было расследовано). Вскоре Россия позорно проиграла русско-японскую войну, не сумев сдержать натиск языческой Азии. Тогда покинул нас духовный щит, ограждавший Отечество с Востока.

A ведь Смоленская икона, носящая имя одного из самых западных городов России, и в своё время оградившая Устюжну от дикой агрессии Запада, тоже была духовным щитом, прикрывавшим Россию от Европы. Святыню нельзя просто так украсть, но иногда святыни как бы сами «уходят». И вот ровно через 90 лет после того, как ушла Казанская чудотворная, ушла Смоленская чудотворная. И произошло это в те годы, когда мы испытали на себе сильную духовную и экономическую агрессию Запада. Нет нужды говорить о том, что мы пережили в 90-е. Россия фактически оказалась поставлена перед Западом на колени.

Услышали ли русские люди это вразумление Божие? Кажется, всё-таки услышали. Может быть, не все и не сразу, может быть, не столько осознанно, сколько подсознательно. Но сейчас мы вспоминаем про 90-е, как про кошмарный сон. Россия больше не кланяется Западу, русские люди постепенно возвращаются к вере православной, к своим исконным национальным ценностям. Я слышал, что Смоленская Чудотворная вернулась на Русь. Хотя дело о её похищении так и не было расследовано.

Всё это стало известно и понятно много позже. Что же было в Устюжне тогда, в год похищения Смоленской Чудотворной? Крестный ход.

***

День Смоленской иконы Божией Матери православные устюжане почитают за городской праздник. Однако, не было 10 августа на улицах Устюжны излишнего веселья с гармонями, плясками и бойкой торговлей, не было всенародной пьянки-гулянки. А был крестный ход, который прошёл от действующей церкви к собору, где сейчас располагается музей и где ещё совсем недавно пребывала Смоленская чудотворная.

Вглядываясь в счастливые, светящиеся улыбками лица горожан, я заметил разницу с более привычным для нас светским весельем: все улыбались, но никто не смеялся. Это очень показательно. Ведь человек, который смеётся, хотя и весел, и доволен происходящим, что само по себе неплохо, утрачивает душевное равновесие, а это уже чревато – к слезам, говорят, такое веселье. А если оно подогрето обильными возлияниями, то, может быть, и к мордобою, если не поножовщине. Православные праздники – другие – за счастливыми улыбками просвечивает взаимная любовь, нежелание обидеть кого-то даже мелочью.

Этот праздник не только радовал и веселил сердца православных устюжан. Oн напоминал о грозном предостережении Божьей Матери, чтимый Смоленский образ которой покинул Устюжну. Видимо, предупреждает нас Пресвятая Богородица – если не постараемся исправить свою жизнь, Она покинет нас своим заступничеством.

Смоленская икона именуется ещё Одигитрия, то есть Путеводительница. Какой же путь указывает Одигитрия? Крестный ход – это и есть путь. В Устюжне он проходил от храма к храму.

Реставрация памяти

В поселке Кирпичное Грязовецкого района открыли музей митрополита Иннокентия (Пустынского). Это был выдающийся иерарх начала ХХ века, «архипастырь богомудрый», как про него говорили. Владыка Иннокентий принял на себя тяжелейшие труды по просвещению народов Аляски, это был один из апостолов нового времени, и в памяти современников он сохранился, как замечательный человек. В 1937 году митрополита Иннокентия расстреляли большевики, он принял смерть за веру Христову.

И вот на родине митрополита, где он когда-то рос мальчишкой-сиротой, появился воистину народный музей, как отражение живой любви к своему прославленному земляку. А вскоре в газете «Красный Север» появилось разъяснение некоего священника, который сказал, что митрополит Иннокентий (Пустынский) ушёл в обновленческий раскол, покаяния не принёс и за него даже в церкви молиться нельзя. Для земляков владыки, и не только для них, это прозвучало, как оскорбление памяти выдающегося православного иерарха.

Письма земляков владыки – очень искренние и пронизанные живой болью. Они очень показательны во многих отношениях.

E. H. Макунина: «Митрополит Иннокентий приехал на родину в конце 20-х годов. Он приехал из Америки, где служил на Аляске. Привез в подарок из Америки ризу, она была очень тяжелая, золотая, и по ней были колокольчики – звенели и горели, как солнечные лучики. Митрополита очень любил народ. Он был вежливый, всегда поговорит с людьми. Жил он не богато. Я и то помню, даром, что маленькая была: жили мы на хуторе, а он к нам ходил на рыбалку с удочкой, на ногах были лапотки и белые портяночки. Мы теперь ходим в музей, как в святой уголок, там у нас душа успокаивается. В начале 30-x его арестовали, когда его повезли, люди о нём плакали. Мы не верим, что митронолит отрекся от Церкви».

А. В. Ширкунов: «Доколе будет русский бить русского, православный православного? Владыка Иннокентий меня крестил в 1932 году, как я могу спокойно читать, что его даже поминать нельзя? Разве это по-христиански, по-божески? Мне столько мама рассказывала об этом удивительном человеке. Когда я сам своими руками для музея в разрушенном здании сложил печь, вместе с Костей Макуниным настилали пол, стеклили рамы – всё делали от души, от чистого сердца. Где же милосердие у этого священнослужителя, который родился поздно, а то бы ему тоже была такая участь? А мы – простые люди, которых будет судить Господь Бог».

А.И. Стожкова: «Ещё девятилетней девочкой я ходила на исповедь к владыке Иннокентию. Он, было, каждого ребёнка погладит по головке. А когда его увозили, звонил колокол, все плакали и провожали его до самого леса. Все жалели владыку, потому что он был добрый и его все уважали. И вот я хранила фотокарточку митрополита, которую мне дала одна бабушка, жившая рядом с владыкой. Потом отдала фотографию для музея. Но когда прочла в газете, что даже поминать его нельзя… Нам очень обидно за нашего земляка».

А ведь это и есть голос православного народа – главного хранителя веры. Конечно, наши люди – не знатоки канонического права, про обновленчество до сего момента ничего не слышали и как его правильно понимать ничего сказать не могут. Их оценки очень простодушны, но в них может быть больше истины, чем в безупречном богословском заключении.

Создавая музей митрополита Иннокентия (Пустынского), они делали самое важное для души, которая была пронизана светом православия, перебрасывая мостик оттуда к нам, в современность. Благодаря их трудам, мы можем сейчас возрождать веру наших предков, опираясь на живую непрерывную традицию.

И вот я представил себе, что мне поручили сообщить им, что владыка Иннокентий действительно перешёл в обновленчество, и это был действительно раскол, и за него сейчас действительно нельзя молиться в церкви. И не через газету мне поручили бы это сообщить, а лично. Как бы я это сделал? Наверное, прятал бы глаза, переминался с ноги на ногу…

Стариков безумно жалко. Как можно осквернить то самое светлое, что только есть в их памяти? А дело ведь не только в том, что, причиняя боль старикам, любой нормальный человек сам будет испытывать боль. Главное в том, что это будет действие не созидательное, а разрушительное. Старики стараются передать нам веру, сохранённую в лютую эпоху безбожия, а мы её разрушаем? Но как же быть с правдой? Ведь раскол есть раскол и «грех раскола не смывается даже кровью». На понимании этой суровой истины уже две тысячи лет держится Церковь.

Конечно, у земляков владыки Иннокентия нашлись защитники. Грязовецкий журналист Н.Николаев писал, что переход митрополита в «Живую Церковь» «не означал измену православию, а попытку хоть как-то сохранить Церковь в неимоверно тяжёлых условиях коммунистической диктатуры». Об этом же писала Асия Хайретдинова, сотрудник «Голоса России», в своё время написавшая хорошую статью о митрополите Иннокентии: «Я получила обширный материал, исключающий односторонний и жёсткий подход к толкованию обновленчества. Оно отнюдь не было изменой православию».

Мне кажется, эти господа встали на ложный путь. Их логика примерно такая: митрополит Иннокентий был хороший. Он перешёл в обговленчество. Значит обновленчество не такое уж плохое. Если мы будем следовать такой логике, то не найдется в мире мерзости, которую мы в конечном итоге не оправдаем.

Обновленчество – мерзость перед Богом. Так называемая «Живая Церковь» была создана чекистами для разрушения Церкви изнутри. Это известно любому, кто имеет об истории обновленчества хотя бы общие представления. И уж совсем нелепо звучат слова г-жи Хайретдиновой: «Православный иерарх, епископ Аляски, новомученник… вновь подвергся экзекуции, на сей раз со стороны священнослужителя, обвинившего его в раскольническом грехе». Можно подумать, батюшка выразил личное мнение. То, что обновленчество является расколом – это позиция Церкви. Неужели мы готовы пойти против Церкви, чтобы оправдать одного человека? A кто-то и готов.

Церковное сознание найдет выход из этого нравственного тупика. Церковь учит нас разделять отношение к человеку и совершенному им греху. Мы не имеем права осуждать человека, но грех должен быть осужден нами решительно и однозначно.

Образ митрополита Иннокентия, который встает из воспоминаний лично знавших его людей, совершено не похож на вождей обновленческого раскола – надменных, самовлюбленных, продажных. Владыка Иннокентий, конечно, не был таким. Как же он попал в эту малопочтенную компанию? Но ведь он же не мог тогда не знать об обновленчестве то, что мы знаем сейчас. Облик этого сложного явления не вдруг прорисовался, не всем и не сразу стало понятно, что обновленчество – это раскол. Были и другие честные, искренние иерархи, вляпавшиеся в обновленчество, не распознавшие, что это измена православию. Конечно, владыка Иннокентий сознательно православию не изменял, но невольный грех – тоже грех, хотя и гораздо меньший. Конечно, владыка пытался служить Христу, а не врагам Христовым. Косвенно об этом свидетельствует то, что он был арестован и расстрелян.

Почему же владыка Иннокентий не принёс покояния в грехе раскола вместе с другими честными иерархами? Это навсегда останется загадкой. Могли быть чисто внешние причины, которые тому препятствовали, и о которых нам ничего не известно. А, оказавшись в заключении, владыка при всем желании не мог принести публичного покаяния, при этом могло иметь место сильное внутреннее раскаяние. Или владыка так и не разобрался в ситуации, не смог правильно оценить природу своего поступка? Мало ли кто совершает ошибки, порою даже трагические.

Увы, мы действительно не можем молиться за него в церкви, но это не повод его осуждать. Нам никто не запретит поминать владыку в частной молитве, сохраняя к нему уважительное, теплое отношение. Пусть он останется в нашей памяти добрым, честным, любвеобильным, а что происходило в его душе навсегда останется известным только Богу. Что же касается музея, который создали его земляки, это не смотря ни на что – торжество православия.

Восьмое чудо Вологды

В этом здании я впервые побывал много лет назад, когда ещё мальчишками заходили с другом к его маме, работавшей здесь – на валенной фабрике. Откровенно говоря, не запомнил ни как выглядело помещение, ни чем занимались люди. Закрепилось в памяти лишь одно очень сильное впечатление – невыносимый смрад, стоявший там. Помню, подумал: «Как они тут целыми днями работают, если я и 10 минут еле выдержал». A о том, что валенная фабрика находится в здании бывшего храма святителя Николая во Владычной слободе просто не знал тогда, это здание ничем церковь не напоминало.

И вдруг в этой части набережной, отовсюду заметные, выросли купола. Сейчас хорошо чувствуется, что именно их именно здесь не хватало. Вот убери, и будет пусто. Раньше мы этой пустоты не замечали, так же, как и духовного опустошения, а смрад, нестерпимый для любого нормального человека, становился привычным.

Сейчас, когда этот храм воссоздан и возобновлен – самое время заглянуть в историю. Вологодский краевед Александр Мухин писал: «Никольскую во Владычной слободе церковь начали строить в 1669 году. Это было восьмое каменное здание в Вологде, но так как храмы в Дюдиковой пустыни, в Духовом монастыре и на соляном дворе не сохранились, этот храм становится чуть ли не третьим по древности каменным зданием в Вологде». В те времена каждое каменное здание казалось вологжанам чудом. И вот Никольский храм – восьмое чудо Вологды – ныне попал на третье место. Это сейчас, когда поневоле смотришь, как на чудо, на любую церковь старше ХVIII века.

Интересно, что этот храм уже тогда, когда строился, закрепил в своём названии историю ещё более древнюю. Владычная слобода называлась так потому что принадлежала вологодскому архиерею, владыке. Ho после Соборного уложения 1649 года правительство провело конфискацию городских владений духовенства, и слобода перестала принадлежать владыке. Храм был заложен через 20 лет после этого, но народная память сохранила название, которое мы употребляем и по сей день.

Владычная церковь была одной из самых богатых в Вологде, приход её был самым большим, в начале ХVIII века в нем значилось 135 дворов, к началу ХХ века у церкви была почти тысяча прихожан.

Потом этот храм, как и многие другие, начали убивать – постепенно, поэтапно. B 1922 году комиссией по изъятию ценностей из храма было изъято 10 серебряных предметов общим весом 2 пуда 60 фунтов. В феврале 1930 года с церкви сняты 18 колоколов. Вскоре после этого церковь была закрыта для размещения высланных «кулаков» – храм временно стал тюрьмой для несчастных, обездоленных, ограбленных крестьян. В 1936 году было принято решение о полном или частичном уничтожении храмов Вологды. По поводу Никольской во Владычной слободе церкви последовала резолюция: «Сдана в аренду артельсоюзу. Использовать – игрушечный завод. Примечание – снять купола».

Когда советские мытарства закончились, этот храм являл собой руины и гораздо меньше многих других вологодских храмов был пригоден к реставрации. Казалось, лучше возрождать другие, куда более сохранные храмы, а руины эти просто оставить в покое, как и по сей день остаются заброшенными руины многих вологодских храмов. Но именно Никольский во Владычной слободе храм оказался возрожден даже раньше других во всём своём первозданном древнем великолепии. Это кажется настоящим чудом – произошло то, что по логике не должно было произойти.

Инициатором возрождение храма стала небольшая группа вологодской интеллигенции. «Одни славили красоту кистью, другие воспевали её в вузовских аудиториях, третьи – сухими фразами научных отчетов…» – позднее писал один из них. Мало ли у нас интеллигентских кружков, состоящих из прекраснодушных мечтателей, которые, собираясь вместе, строят грандиозные планы. Склонность к говорильне, прожектёрству – врожденная болезнь нашей интеллигенции. Это давно уже известно, и ничего, кроме улыбки, не вызывает. И вот горстка мечтателей, никогда в жизни не имевших никакого отношения к строительству, решила взвалить на себя не просто сложную, а архисложную задачу, хотя можно было взяться за возрождение храма куда более сохранного. Конечно, над ними посмеивались. Как вспоминал А.М. Чирков, один из тех самых интеллигентов, первый председатель приходского совета храма: «Тогда нам все говорили, чтобы мы отошли от этих стен подальше, пока они на нас не упали».

Именно Алсксей Модестович («Модестыч», как звали его за глаза) стал главным ипициатором и, можно сказать, основной движущей силой возрождения этого храма. Это очень своеобразный человек. Доктор биологических наук и при этом – художник, он взвалил на себя роль строительного прораба и искал благотворителей с такой неиссякаемой энергией, что все только диву давались. Модестыч – человек чрезвычайно сложный, общение с ним далеко не всех и не всегда радовало, но если бы не он – не было бы сегодня у Вологды этого храма. А. M. Чирков навсегда вписал своё имя в историю Православной Вологды.

Впрочем, без государственной поддержки этот храм было бы не восстановить, а на государственную поддержку было рассчитывать весьма затруднительно. На смену государству атеистическому пришло государство светское. Оно уже не боролось с Церковью, но старательно от неё дистанцировалось. Можно ли было получить из бюджета средства на реставрацию храма? Нет, конечно же. Но ведь получили. Сначала нашли поддержку у начальника управления культуры администрации области Владимира Кудрявцева, потом у губернатора Николая Подгорнова. Из бюджета вопреки всему и не смотря ни на что выделили деньги.

По совести, так и должно быть. Когда-то советское государство путем вооруженного грабежа захватило храмы, объявив эти здания своими, и большинство из них если не уничтожило, то довело до состояния руин. Российская Федерация дистанцировалась от грабителей, но при этом объявила себя правопреемником Советского Союза. Руины начали нехотя возвращать Церкви. Награбленное было бы логично возвращать законным владельцам предварительно отреставрировав – ведь отнимали здания в прекрасном состоянии. Но об этом даже речи не шло. A тут власть неожиданно поступила по совести, не настаивая на своём светском характере.

Впрочем, быстро поняли, что восстановить храм с таким количеством разрушений на одни только бюджетные деньги не удастся. Тогда руководство администрации области обратилось к организациям и учреждениям с просьбой оказать посильную помощь в реставрации, как сейчас говорят – подключили административный ресурс. Откликнулись очень многие. Одни благотворители бесплатно или за символические суммы выполняли работы, другие жертвовали материалы, третьи перечисляли деньги. А губернатор Николай Подгорнов лично бывал на строительстве и контролировал его ход.

Работы были выполнены огромные. Даже внутри храма кирпичную кладку частично приходилось заменять на новую. Старый кирпич от многолетнего соседства с химическими реактивами (которые так невыносимо воняли) частично деструктурировался, потерял свой свойства. Бесследно ни что не проходит. В этом храме особенно чувствуется, что в наше время нормальная жизнь во многих случаях начинается заново, когда возобновить старое уже нет возможности.

Помню, как бывал в этом храме, когда он ещё реставрировался. Нештукатуренные кирпичные своды чем-то напоминали таинственные катакомбы первых христиан. Маленькие иконы, наскоро устроенные подсвечники из дерева и жести – словно походное, быстро развернутое убранство, которое так же быстро можно и свернуть, если что. Да, наверное, первым христианам многое показалось бы здесь понятным и близким. А мы и были первыми христианами постсоветской эпохи.

Сейчас на Богослужении в этом храме испытываешь особые чувства. Высокие, сверкающие белизной своды наполняют душу ощущением причастности к древнему русскому православию. Чувствуешь, что молишься в настоящем старинном русском храме. Это не просто эстетическое ощущение, это ощущение духовное. Чувство родства и близости с нашими православными предками драгоценно. Стоило потрудиться над возрождением этого храма.

Полагаю, не случайно именно в этот храм были перенесены из Софийского собора мощи святителя Антония Вологодского. Название храма – «во владычной слободе» – устаревшее уже к началу его строительства вдруг неожиданно обрело реальный смысл – главной святыней храма стали мощи вологодского владыки. И в этом факте, и во множестве других фактов, связанных с возрождением этого храма, так явно проявилась Воля Премудрого Промысла, что нам остается лишь благодарить Бога за всё.

Спасение на воде

Храм преподобного Антония Великого, что стоит на берегу Кубенского озера в деревне Пески, разорили в 30-е годы. Были в его стенах за полвека и клуб, и общежитие, а в последнее время – склад рыбзавода. В алтаре храма, куда не каждому мирянину и заходить можно, установили печи для копчения рыбы.

На кровле обветшалой колокольни выросли две рябинки. Непостижимым образом пустив корни в трещины кирпичной кладки, они постепенно превратились в крепкие деревца, легко выдерживая резкие порывы озерного ветра. Вот уж воистину – было, прошло и быльём поросло.

Первую после возобновления храма Литургию отслужил протоиерей Василий Чугунов 30 января 1991 года, наАнтоньев день. Служба шла в зимнем храма, где нет даже алтарной перегородки и царских врат, но есть по крайней мере крыша над головой. А у летнего храма в конце 70-х рухнул купол. Сгнившие балки, валяющиеся на полу, уже успели порасти травой. Алтарь, общий на зимний и летний храм, в загаженном состоянии, колокольня – с проломленным куполом и без креста.

Люди всё равно тянутся в разрушенный, но теперь уже живущий своей естественной жизнью храм. Божественную Литургию о. Василий служит на каждый праздник. В этом году (1993 г. – прим. авт.) на Рождество и Крещение Господне совхоз «Нефедово» дал автобус жителям окрестных деревень, а потому народа в храме было гораздо больше.

Многие, даже пожилые сельчане, ни разу в жизни в церкви не были, и это не их вина. Не все знают, как правильно вести себя во время Богослужения, но сии нехитрые премудрости постигнутся со временем. Главное, что теперь уже ни кто не будет пытаться разлучить людей с Богом, не будет лишать радости общения с Ним.

А верилось в это с трудом до последнего момента. В. А. Елизаров, глава сельской администрации, немало похлопотавший о том, чтобы храм передали верующим, говорил, что, когда отдавал документы, люди и говорили едва ли не шепотом, и в руки боялись бумаги взять. Нам трудно понять, что значит для этих людей возобновление Богослужений в храме, который всю жизнь был у них перед глазами – поруганный и оскверненный. Эти перемены казались уже необратимыми, а сейчас старики словно вернулись в пору своей молодости.