Читать книгу: «Везунчик», страница 5
Как и прежде, у нас были наши долгие прогулки, а один раз – даже поездка за продуктами в Загорск. По вечерам мы топили печку. Таня рисовала днем. Я опять забыл о связи времен, о том, что будущее могло измениться из-за меня. Прощай, mea culpa!..
На выходных никто не приехал. Дачи совсем опустели. Только мы. И желто-красные листья на деревьях. И под ногами. Даже в доме!.. И темная вода в пруду на полдороге к повороту на шоссе.
Я ходил по даче в ужасном тряпье, в котором обычно все ходят на дачах. Брюки только с одной пуговицей на ширинке, Танин свитер, еще один, плащ чуть ли не с пугала. Вдобавок, у меня была шляпа, и я носил калоши. Чтобы удобнее ходить, я надевал пару толстых носков, и калоши сидели жестко, как кеды. Таня выглядела не лучше. Мы шли с ней по дороге и прихрамывали. На одну ногу. Нас это смешило.
Как-то днем я увидел, что к нам идет Болдырев. На самом деле, я даже немного обрадовался ему, как гостю. Посидит у нас, выпьет чаю, может, останется на ночь… Мы поболтаем, он расскажет мне о будущем. Наверняка, ничего серьезного. Просто у старика нервы сдали… Ну, или как получится. Можем вообще не говорить об этом. Найдутся и другие занятия. Карты, например. При свечах. А утром мы проводим его до поворота. Почти дворянская жизнь! Хоть и выглядим как бомжи…
Мы поздоровались. Затем он сказал:
– Лера… уже в больнице… Я узнал вчера… Завтра… она умрет… А тот… молодой я… уехал!
– Вы были в больнице?!
– В том-то… и дело… что нет… Я боюсь!.. Вы можете… поехать со мной?..
Он повалился на меня и заплакал.
У вас когда-нибудь плакал на руках ваш препод? Пускай и бывший… Я хлопал его по спине, пока все его тело содрогалось у меня в объятиях. Я говорил ему «Ничего!», «Ничего!» Он был большой и теплый. Голова огромная. Просто старик, просто бедный старик…
В этот момент нас заметила Таня.
– Это из-за той девушки? – спросила она, когда Болдырев чуть успокоился и мы вошли в дом.
– Да.
– Что с ней?
Я не знал, что отвечать. Не хотел. Даже почувствовал, что разозлился на Таню. Поэтому сказал:
– Нам с Виктором надо ехать.
– Что с ней?! Она зовет тебя обратно?
Ну, вот! Опять! Я повторил. Таня тоже.
– Послушай…
– Не хочу ничего слушать! – Таня резко перебила меня. Почти кричала, – Или ты скажешь сейчас, или можешь не приезжать обратно!
– Но… я хочу приехать! Я вернусь!
Я думал, что Таня ревнует. Конечно, она ревновала. Но я впервые видел ее такой. Она выглядела безумной. Все ее страхи, все переживания прошлых лет… Все надежды. Я собрался с силами:
– Она умирает, Таня.
Таня сомневалась с минуту. Потом сдалась.
– Хорошо. Поезжай. Мне жаль.
Она ушла наверх. Я сделал Болдыреву кофе. Начал умываться. Развел тазик мыльной воды, достал бритву. Тут Таня снова спустилась и подозвала меня из кухни:
– А почему плакал он? А не ты?
– Сложно сказать… Он… хорошо ее знал… и привязался к ней… Не знаю, кто ее больше любил: он или я…
Как-то я умудрился это сказать.
– Вы очень странная пара!
– Таня… Я расскажу тебе… После… Но сейчас мне надо ехать. Я не могу отпустить его одного.
– А ты сам?! Хочешь ехать?
Ее вопросы… Они ставили меня в тупик. Я повторил ей все, что говорил мне Болдырев той ночью неделю назад: я должен был попросить у Леры прощения. Сам. Никто другой.
Таня поняла. Это было ведь несложно. Каждый бы понял.
– Когда ты вернешься? – спросила Таня.
– Не знаю… Я думаю, завтра. Потом… может быть, уеду опять…
И поспешил заверить ее:
– Но вернусь все равно!
– Ладно… Ладно…
– Спасибо, – я поцеловал ее, испачкав мыльной пеной.
– Только… Если вернешься… а меня нет – значит, все. Прости.
Я кивнул. А что я еще мог сделать?
Было довольно погано. Я шел к станции и думал о Тане – о том, что наговорил ей. Придется ведь врать что-то и дальше… Если она со мной останется, конечно.
Краем глаза я видел Болдырева. Его было жалко: одежда перепачкалась на проселочной дороге, волосы клочками висят, похудел… И все то, что ему предстоит…
В общем, у меня были смешанные чувства. Очень смешанные.
В Москве Болдырев хотел сразу поехать к Лере в больницу, но я убедил его сначала зайти домой. Он жил близко к театральной студии, в маленькой комнатке при какой-то котельне.
– Я здесь тоже… подрабатываю… – объяснил он мне. – Скоро начнется… отопительный сезон.
– Угу.
Мы нашли приличный пиджак и брюки для Болдырева. Я заставил его причесаться, почистил ему ботинки и плащ, намотал на него шарф. Затем взял полотняную сумку и набил ее всяким тряпьем. Вроде как передача для больной.
По дороге в больницу мы купили у таксиста пару бутылок – одна из них нам точно была нужна, чтобы пройти мимо вахтера в палату. Еще в детстве я видел, как подобный фокус проделывали мои родители. Болдырев подтвердил, что это сработает. Вторую бутылку я взял на всякий случай.
С вахтером проблем не возникло. Мы с Болдыревым выглядели интеллигентно и подавлено. Как настоящие родственники пациента… Нас пропустили без особых препирательств.
Мы поднялись в отделение. Болдырев все разузнал заранее. Какая палата, как пройти… Дежурной медсестры на посту не оказалось. Повезло.
Палата, где лежала Лера, была восьмиместной, но других пациентов не было. Сначала я подумал, что нам опять повезло, но потом до меня дошло – это была палата для умирающих. Неписанное правило для больничного персонала… Я почувствовал, как у меня выступил пот на лбу.
С минуту мы просто стояли. Потом Болдырев подошел к Лере, а я встал на стреме. Свет мы не включали.
Болдырев сел к Лере на кровать. Взял ее руку. Отпустил. Снова взял. Я услышал, что он сказал: «Привет!»
Он начал разговаривать с ней. Его прорвало. Все их встречи, все планы, мечты и желания … слова и фразы, понятные только двоим… артефакты любви… Я старался не слушать. Слишком интимно.
Болдырев вдруг запнулся.
– Давай представим… что мы уже состарились, – сказал он. – Видишь… у меня морщины… и я весь седой… Мои ладони совсем загрубели… Мне тяжело завязывать шнурки… все время голова кружится… а вчера я надел… два разных ботинка… да так и пошел…
– Но, ты знаешь… я не могу… представить тебя… старой… У тебя нежные руки и улыбка… как в первый раз… когда я увидел тебя… Да, да!… Ты всегда говорила.. что я… словно… не замечал тебя… но это не так… Я… только претворился…
– Сегодня… ты выглядишь усталой… У тебя был трудный день… Ты хочешь чего-нибудь?.. Может быть… почитать… Или послушать… радио… Просто полежать… с закрытыми глазами?.. Послушать дождь… за окном?.. Хочешь… я поправлю тебе подушку?..
Старик, казалось, совсем обезумел. Но я видел, что ему было хорошо, и, бог его знает, но, может, и Лере тоже. Двое влюбленных – зачем мешать?
Мы пробыли в палате около часа. Медсестра пару раз проходила мимо – я подавал Болдыреву знак и он затихал. Сам я прятался в темноте.
В конце концов, я заволновался. Должна же она зайти сюда и проверить! Рано или поздно…
Я дождался, когда сестра ушла снова и позвал Болдырева. Объяснил, что нам пора. Конечно, увести его было трудно, но все-таки мы ушли. Чувствовал я себя нехорошо. Чтобы как-то сгладить это, уходя, я тоже сказал Лере «Прощай!»
Мы шли по больничному коридору к лестнице. Женские палаты чередовались с мужскими. Навстречу нам появилась старуха в халате. У нее была передвижная капельница на колесиках, которую она толкала рядом с собой. «Где ее муж?» – подумал я, – «Волнуется ли о ней сейчас? Состарился ли с ней вместе…»
Старуха уставилась на меня выпученными глазами, в которых было очень мало рассудка. Зато там были удивление и злость… Я предположил, что она когда-то была очень красивой. А может это только так кажется из-за болезни – из-за того, как кожа обтягивает череп.
Мы свернули к выходу. Было слышно, что медсестра вернулась и теперь кричит на старуху с капельницей и гонит ее обратно в палату.
В больнице больше ничего не произошло. Даже вахтер не взглянул на нас, когда мы проходили мимо.
Похороны должны были состояться через три дня на Миусском кладбище. Это почти в центре Москвы.
Я пробыл с Болдыревым первый день, потом съездил на дачу. Таня встретила меня спокойно. Мы поговорили о похоронах и почистили сарай от нападавших туда листьев. В деревне такие вещи надо делать, особенно если сарай у тебя совмещен с сортиром.
Вечером мы сидели в комнате наверху. Таня положила мне голову на колени.
– Я беспокоюсь за Виктора, – сказал я. – Он неплохо держится, но все-таки может сорваться. Ничего если я останусь с ним еще на день-два после похорон? Хотя бы скорую вызову, если что.
– Конечно, – сказала Таня. – Я дождусь тебя.
– Точно?
– Да.
Той ночью мы не занимались любовью. Но, кажется, все было и так решено.
Когда я вернулся в Москву, Болдырева нигде не было. Миусское кладбище небольшое, и я видел, как хоронили Леру. Но Болдырев туда не пришел. Даже после того, как все закончилось.
Я проверил место, где он жил и работал, – котельную рядом с театральной студией. Стучал в дверь весь вечер. Никто мне не открыл. На следующее утро там появился какой-то рабочий и ругался, что старик не выходит на работу. Надо давать отопление, а его нет…
На всякий случай я забежал в студию и походил еще по городу: по тем местам, где Болдырев мог появиться теоретически – архив, наш институт, Цветной бульвар. Все безрезультатно. Поздней ночью, на последней электричке, я уехал на дачу. По пути со станции я надеялся, что встречу Болдырева у нас в доме – как в тот раз несколько недель назад. Но и там его не было.
Еще одна неделя, другая… Мы жили с Таней на даче. Честно говоря, ужасно мерзли. Печка едва обогревала нашу комнату, а за ее пределами был совсем ужасный дубак. На кране по утрам образовывалась маленькая сосулька, и мы беспокоились, что вода в трубах однажды замерзнет.
На поиски Болдырева я ездил каждые два дня. Таня составляла мне компанию. Мы исходили весь центр и все улицы на «Соколе». Были у общаги на Янгеля, где когда-то жила Лера. Расспрашивали людей в блинных, пельменных, кафе. Обзвонили больницы и морги. Болдырев как сквозь землю провалился.
10-го ноября мы остались на даче. Наступил мой день рождения. Настоящий – не тот, что по паспорту. Тане я не говорил. Зачем? Я и раньше не отмечал. И все же мне не нравилось, что я скрываю это от Тани.
У нас с Таней было радио – маленький переносной приемник. Мы купили его во время поисков Болдырева. Вечером я сказал:
– Включи любую программу. Будет интересно.
Таня включила. Там была какая-то грустная классическая музыка.
– Можешь переключить.
Таня пожала плечами и повернула ручку – примерно то же самое. Только торжественнее.
– Давай следующую!
Таня так и сделала. Опять послышалась грустная классика, но на сей раз красивая. Больше программ в нашем приемнике не было.
– Что случилось?! – забеспокоилась Таня.
Возможно я уже хотел рассказать ей всю правду о себе. Поэтому и решил разыграть из себя оракула:
– Брежнев умер!
Конечно, это произвело эффект… Почти забытый у нас в будущем. Таня не могла поверить:
– Отку… Откуда ты знаешь?!
Я все еще колебался. Сказать ей? Или еще рано? Или просто не имеет значения? В итоге, я сдал назад:
– Ну… он уже старый…
– И что?! Может, кто-то другой… Они там все уже старые…
– Я думаю, что все-таки Брежнев.
Мы с Таней слушали красивую и грустную мелодию. Она сменилась другой, показавшейся мне фальшивой.
– А почему не передают, что… он умер? – спросила Таня.
– Скорее всего, завтра скажут.
Утром Таня сразу включила приемник. Еще и 8 не было. Траурная и просто грустная музыка звучала без конца. Она все слушала. Наконец, где-то в 11 сообщили. Таня выглядела растерянной. Почти плакала. Я не ожидал такой реакции:
– Эй, не грусти! Просто Брежнев… Генсек… Нового выберут: Андропов есть, Громыко, Черненко…
Таня мотнула головой:
– Тут и моя жизнь. Вся молодость. И то… что было потом…
Я все еще не понимал, к чему она.
– Конечно. Но ведь так всегда. – сказал я, – Не бери в голову! Мы живем в одно время с разными людьми. Кто-то умирает, кто-то остается…
Таня перебила меня:
– Но мне было обидно! Очень!… Тренировки до потери сознания… Надежды… Первые серьезные медали… А потом понимаешь, что ничего не изменится… Наверно, я плохая спортсменка, но мне всегда было мало только спорта…. Я плохо выражаюсь!… Ну, как будто было что-то еще, за что я не могла зацепиться, сколько бы ни старалась…
Почему-то я вспомнил историю про Пикассо в Париже. Как ему позвонили в дверь мастерской, он открыл, узнал, что фашистская оккупация закончилась и молча вернулся к работе. Вкроятно, того, на что намекала Таня, просто не существует. Но и мне это чувство невозможности было знакомо.
– Я словно билась о какое-то стекло… – продолжала Таня, – И меня отбрасывало назад. Я пыталась поговорить об этом с другими… с подругами, родственниками, мужчинами… Но им было… все равно. Они вроде как и не замечали… И чем дальше, тем больше… Я понимаю, что бухала и старела, но мне казалось, что вместе со мной старел и весь мир. Что-то покидало его. А взамен не появлялось ничего… У всех какая-то грусть и отчаяние, полное безразличие…
Внезапно Таня спохватилась:
– Слушай, я, может, зря тебе болтаю?! Откуда ты знал, что Брежнев умер? Может, ты из органов?!
Я рассмеялся:
– Конечно, из органов. У меня есть почки и печень, легкие… Возможно, мозги!… Я состою из органов…
– Да, нет!.. Я серьезно!… Ты ведь все знаешь откуда-то!… И песни поешь заграничные, и трусы фирменные носишь! И Виктор твой… Вы с ним два сапога пара. Даром что родственники! Все темните. Вы точно сексоты!.. Или шпионы!
Она произнесла последнее слово через «ё». Я покатывался со смеху:
– Прекрати, прекрати!.. Это все логично!..Насчет Брежнева… Нетрудно догадаться!
– Ты еще скажи «совпадение»!… А откуда у тебя деньги?! Ты ж нигде не работаешь!
Ее правда. Это должно было вызывать подозрение.
– Нууу… А откуда деньги У ТЕБЯ?! Ты ведь тоже не работаешь! Может, это ты – сексотка?.. Хотя, нет, ты – сексопилка!
Мы уже смеялись вместе. Нехорошо получается: Брежнев помер, Болдырев хрен знает где, а мы тут ржем. Впрочем, пофиг… На них обоих… Много чести!…
Я взглянул в окно и замер. Там было на что посмотреть – к нам ковылял Болдырев. Он уже и калитку открыл…
Мы выбежали наружу:
– Где вы были?!
– Где вы были?!
Выглядел он неважно, но лучше, чем в тот раз, когда мы ездили с ним к Лере.
– Я был… далеко…
– Мы беспокоились!.. – начала Таня, но остановилась. Явно про сексотов подумала. Его «далеко…» наводило на такие мысли. Не самые приятные для меня. Выходило, что мы опять темним.
Чтобы отвлечь ее, я набросился на Болдырева:
– Правда, Семеныч… – сам удивился, что назвал его так, – Это глупо! Почему не предупредить?! Мы искали!.. Пол-Москвы облазили! А теперь… «Далеко». И все на этом?!
– Я не планировал… уезжать… Так получилось…
Болдырев собрался с духом:
– Я был дома… У нас дома…
– В смысле? В Баку? – я вспомнил нашу старую легенду.
Он не ответил. Гнул свое:
– Я… от всего отказался… Больше у меня… ничего нет…
Мы с Таней переглянулись:
– Значит, вам некуда пойти?
– Да… Пока некуда… Если вы не против… я могу?.. пожить у вас… пару недель?..
На самом деле, я почти закончил свой рассказ. Меня до сих пор вышибает, когда я начинаю думать, что было дальше. И что это все уже в прошлом. Я тогда сижу часами и пялюсь в окно, как болванчик. Болезненная тема еще, слишком болезненная.
Конечно, Болдырев остался у нас. И, конечно, это было не две недели или три. Прошел месяц, другой миновал, вся зима… «Так вот ты какой, 1983 год!..» – думал я. Я же его не помнил… Где-то в Кремле Андропов почесывал голову, пытаясь понять, что же с нами произошло. А где-то в московской новостройке агукал маленький я, рассматривая из колыбели пятна света на потолке и слушая, как лает собака.
Большой я, между тем, иногда чистил снег, иногда готовил, иногда читал книги, иногда занимался любовью. Таня поехала в Загорск, записалась в библиотеку и привезла мне Хэмингуэя, Стендаля и Толстого. Воннегута и Сэлинджера в местной библиотеке не было. Записалась она, кстати, по выдуманному адресу. Тоже диверсант!
Еще на даче мы с Таней нашли атлас РСФСР и играли в «угадай город». Смысл такой: один загадывает город из атласа, но называет его как-нибудь иначе. Описывает его, переставляет слога в названии, предлагает ассоциации. Другие должны отгадать. Например, Соликамск можно загадать, как горький город на большой реке, 100 км от Урала налево. Ну, или просто «Лосимакск», если думать неохота.
Семеныч… То есть, Болдырев, у нас ожил. Пришел в себя. Видимо, как-то справился со своей Mea Culpa. А, может, его грело осознание, что он теперь ближе к Лере. Он ведь раньше так и говорил.
Между прочим, Болдырев оказался полезным жильцом. Починил вторую печку, законопатил окна и щели. Теперь в доме стало намного теплее. Действительно, можно жить и зимой!.. Он даже трубы обернул изоляцией, чтобы вода не замерзла.
– Летом… надо будет… слазить на крышу… и переложить… шифер… – пыхтел он, – Видите подтеки… на стенах?!… И в чулане… я был!.. там тоже вода…
Я и Таня кивали. О таких вещах мы не задумывались. Но Болдырев, как и многие старики, полюбил возиться на даче.
Мы хорошо ладили втроем. Всю зиму радостно ковыляли по даче, прихрамывая: мы с Таней на одну ногу, Болдырев – на другую.
– Банда хромых, – любил шутить я, – и все – в жутких обносках.
Конечно, у нас были и трения. Болдырев по-дурацки расставлял чашки и другую посуду на кухне, прежде чем помыть их. Занимал весь стол и плиту. Пройти мимо было опасно – так и сшибешь что-нибудь.
Его, в свою очередь, раздражало, что мы курим в доме. Прямо он этого не говорил, но начинал сильно сопеть и покряхтывать, стоило зажечь сигарету. Особенно нам доставалось по ночам, когда мы курили в своей жарко натопленной комнате. Тут он давал себе волю, буквально отрывался – из его комнаты снизу слышались громкие вздохи, кашель, он бесконечно ворочался и стонал.
Еще я заметил, что о серьезных вещах Таня чаще разговаривает с Болдыревым, чем со мной. Мы с ней, по большей части, просто болтали. Меня это задевало. Тут была не только ревность, но и самолюбие. Он, конечно, умудренный опытом старик, кандидат исторических наук, изобрел машину времени… Но, если разобраться… Фигни-то он понаделал хоть отбавляй. Мою старую жизнь поломал, например.
С другой стороны, я был рад, что они подружились. Каждый из нас прежде был очень одинок. Оторван от других людей, замкнут, разочарован. А здесь – мы нашли друг друга. Получался этакий треугольник – довольно корявый, но все же… Для нас это был едва ли не идеальный вариант. Меньше чем семья, больше чем собрание анонимных алкоголиков. Самое то, чтобы снова почувствовать вкус к жизни.
Болдырев никогда не предлагал мне вернуться в будущее. Понял, что я хочу остаться здесь. Ну, а я понял, что он там побывал после визита к Лере.
