Читать книгу: «Если женщина…», страница 3
– Очень приятно! Ваш муж плохо работает!
Может, мне кого другого в лабораторию пришлют? Бывают же случаи: люди женятся и меняют работу?»
С Мариной виделись регулярно, но как-то очень уж не интимно. Она обычно говорила что-нибудь вроде:
– Жди меня у метро в семь, надо пуговицы к пальто купить.
Или:
– Зайдешь в восемь. Мама бабушке швейную машинку дарит.
Гриша ждал, заходил, отвозил. Раньше, когда человеку не нужно было добывать себе еду и одежду, когда все это продавалось в магазинах, влюбленные юноши сидели у ног любимых, держали в руках шерстяную нитку и читали стихи. Так проходили вечера. Теперь задача влюбленного усложнилась. Грише нужно было толкаться в универмагах, носить то, что удалось вырвать из-за прилавка, ждать в подъездах, пока любимая переговорит со знакомой портнихой или парикмахершей… Наверх Гришу уже не звали. Марина говорила:
– Жди тут.
Переноска тяжелых вещей от мамы к бабушке и обратно стала обычным делом… И все же Гриша был рад. Он уже не приглашал Марину к себе, не пытался целовать. Не гонят – и слава богу! Да что не гонят!
Еще три раза ходили в кино! Марина говорила, какой фильм нужно посмотреть, Гриша мчался за билетами, стоял в очереди, а потом ждал любимую у кинотеатра. Однажды, вот так ожидая на холодном ноябрьском ветру, он увидел Левчика. Левчик был в узких штанах и широкой куртке. Пока Гриша раздумывал, здороваться или нет, он подскочил и сказал:
– Представляете ужас? Драп пропал!
Минут пять Левчик говорил об этом ужасе, потом спросил:
– У вас нет руки?
Гриша посмотрел себе на ноги и ответил:
– Нету.
– Ну, я побежал! Надо работать!
Гриша потом прикидывал, как посмешнее рассказать о Левчике любимой. Он даже придумал, как подпрыгнуть посмешнее… Этак боком, на манер козла.
Марина выслушала молча. Прыгать козлом Гриша, правда, не стал. Марина сказала:
– Ужас! Если уж Левчик не может достать… Куда мы идем!
– В кино…
– Куда мы все идем в смысле страны?!
Гриша достал билеты и прочитал:
– Восемнадцатый ряд, места двадцать, двадцать один…
Он не шутил.
Говорят, определиться в поступках – спокойно жить. Вот этого Грише и не удавалось. Он мучился самоанализом. Куда девалась замечательное, радостное чувство? Откуда по вечерам мучительная тоска? И что называть любовью? То, что было в первые дни или то, что теперь? Гриша вспоминал художественную литературу, но всякий раз выходило по-разному. Один великий писатель называл то, что происходило с Гришей, любовью, другой – подлостью, третий – и вовсе – слюнтяйством. Последнее было обидно, но Гриша находил, что помочь девушке, выросшей без отца, перенести табуретку от мамы к бабушке – вовсе не слюнтяйство, а рыцарство… А то, что Марина ходит к портнихе или к парикмахерше, так ему же самому нравится, когда она хорошо выглядит!
Странно, но чем дольше длился роман, тем меньше хотелось Грише узнать, что же там под этими головокружительными платьицами и кофточками. Все больше хотелось соорудить для Марины стеклянный непробиваемый колпак, посадить ее туда и повесить табличку – «мое».
И совсем тяжело было думать, что кто-то другой может взять ее за руку, поцеловать… О большем Гриша старался не страдать, иначе можно было сойти с ума.
На ноябрьские в шахматном клубе всегда бывал блиц-турнир. Грише очень хотелось поиграть, тем более ожидался гроссмейстер из Москвы. Хотелось пригласить Марину и сделать со столичным гостем ничью! Сердце от такой мысли куда-то пропадало и хотелось полетать.
Все портил Сазонтьев, но сколько же можно терпеть? Гриша сообщил Марине о турнире за день до праздников. Момент был подходящий. Они сидели у Марины на кухне и слушали компрессор. Любимая подумала и спросила:
– А потом куда?
Гриша пожал плечами. Марина ответила сама:
– Можно в ресторан… Хорошо бы в какой-нибудь приличный. Хотя как попасть? Что ты, Гриша, все сидишь да сидишь! Заказал бы столик на четверых. Я бы Михнушеву с хахалем пригласила.
Гриша видимо побледнел.
– Чего испугался-то? – спросила Марина. – Пора стать мужчиной.
– Может, лучше у меня посидим?
– Чего у тебя интересного? Марки смотреть, так мне уже Сазонтьев показывал.
– А при чем тут Сазонтьев? – обиженно пробурчал Гриша.
– А ты предлагаешь в праздники друг на друга уставиться и сидеть, как два чучела? Я танцевать хочу, общества, людей, музыки хорошей…
– В кабаках голота играет, – снова пробурчал Гриша.
– А ты найди приличный, где не голота…
Гриша встал, оделся и хотел было уже идти, но спросил:
– А куда?
Марина опять подумала и сказала:
– Я, кажется, знаю… Недавно в центре… Там, где церковь раньше была, знаешь?
– Я богу не молюсь…
– В общем, найдешь. Там теперь такой маленький уютный кабачок. Михнушева говорит – очень приличный, можно посидеть. «Ностальгия» называется.
– Почему «ностальгия»?
– Для романтики. Такие вещи надо понимать! Вечером звони, как дела.
Первым делом Гриша направился в сберкассу, там у него на книжке лежал вклад в триста рублей. Народу в сберкассе было много. Грише подумалось даже, что все эти люди тоже собрались в ресторан.
Пока стоял в очереди, мучился цифрами. Сколько денег взять? Забрать все? А вдруг Марина захочет еще раз сходить в ресторан? Взять рублей сто – может не хватить… Гриша выписал расходный ордер на сто семьдесят рублей. «Посидим скромно» – решил он.
Дальше путь его лежал к бывшей церкви, то есть в ресторан. Долго пришлось ждать, пока швейцар откроет двери. Швейцаром оказался молодой парень в белой рубашке с брошкой у горла в виде креста.
– Мне бы столик на ноябрьские, – тихо попросил Гриша.
– Все праздники тут и просидишь? – пошутил швейцар и засмеялся. – Иди, вон, к администратору. Видишь столик в зале?
Гриша подошел к столику. Администратор читал газету. Гриша видел лишь его красные брюки. Администратор высоко держал марку самого читающего народа в мире. Газеты ему хватило минут на двадцать. Гриша успел вспотеть и придумать пять остроумных способов войти к администратору в доверие. Наконец газета была отложена в сторону. Администратор спросил: «Что вы хотели?» – и ушел. Гриша совсем растерялся. Подумалось: «Отцу на фронте легче было».
Он огляделся… Огромный зал с пустыми, накрытыми белыми скатертями столиками был похож на шахматную доску. Гриша почувствовал себя в цугцванге. Мимо два раза пробежал высокий прыщеватый официант. Официанту было лет двадцать.
– Что, парень, надо? – спросил он, пробегая в третий раз.
Гриша неуместно вспомнил, что он все-таки заведующий хоть и небольшой, но лабораторией. Он покраснел от досады и выдавил:
– Мне – столик… на праздник.
– Столик? Столик – стольник! – срифмовал официант. – Закусочка, рыбка, горячее…
Гриша, к сожалению, знал, что такое стольник. Он обреченно вздохнул и кивнул головой.
– Володя, – представился официант. – Полтинничек сейчас, остальное по ходу дела… Лады?
Они договорились, хотя договор носил несколько односторонний характер.
Любимой Гриша позвонил из автомата:
– Приглашаю вас с Михнушевой и ее кавалером в ресторан.
– Ты, Гриша, делаешь успехи, – ответила Марина. – По мое благое влияние?
– Чувствую, – ответил Гриша.
Очень ему хотелось в этот момент спросить, кто будет в ресторане рассчитываться за Михнушеву, но не спросил, постеснялся.
За ужином дома Гриша решил возместить ущерб от ресторана. Это означало – вообще не ужинать, а просто попить чаю. Гриша долго пил чай и все ждал ощущения сытости. В конце концов не удержался, съел сначала три магазинных котлеты, потом банку рыбных консервов, а завершил трапезу банкой сгущенки.
Ужин привел Гришу в уныние. Нет силы воли! Чтобы хоть как-то успокоиться, он стал разбирать партии Алехина. На третьей Гриша увлекся и представил себя чемпионом мира в изгнании, вдали от Родины громящим буржуазных гроссмейстеров. Надо заметить, что и комментарии к партиям были с политическим уклоном.
Прозанимался Гриша до позднего вечера, а заснул уже совершеннейшим Алехиным.
В шахматный клуб смотреть праздничный турнир Марина не пошла.
– Вы будете свои пешки двигать, а я – мучиться?
Гроссмейстер из Москвы тоже не приехал…
Блиц гоняли почти весь день. Желающих набралось очень много. Не хватало досок, часов и белых коней…
Начал Гриша хорошо. Два раза выиграл, потом проиграл, потом – снова выиграл. Пятую партию выпало играть с Сазонтьевым. Грише не хватило еще и ферзя, его пришлось заменить пятаком. Сазонтьев ехидно улыбался и каждый ход сопровождал словами:
– А мы его… Мариночкой!
Гриша сопел, краснел и зевнул пятак. После этой партии все пошло наперекосяк, и Гриша занял двадцать второе место. Утешало лишь то, что и Сазонтьев плохо сыграл.
В буфете подавали сухое вино, и Гриша выпил. К назначенному часу к Марине он опоздал, но все равно пришел рано. Марина встретила его в легком домашнем халатике голубого цвета. Была бы воля, Гриша оставил бы ее дома на весь вечер в этом халатике, а сам накупил бы рублей на пятьдесят вина и сидел рядом, но Марине же нужно общество!
– С праздником! – сказал Гриша с порога.
– Ты бы еще позже пришел.
– Так ты все равно не одета…
– При чем тут я? Ты должен приходить вовремя! Сиди теперь и жди!
Марина была не в духе. Она ушла в дальнюю комнату, а Гриша сел рядом с мамой любимой смотреть телевизор. По случаю праздника мама была в бигудях.
– Вы слышали? – спросила она.
Гриша прислушался.
– Вырезали целую семью! Представились электриками и убили! В соседнем доме! А если бы к нам позвонили? Я бы со страху умерла!
Гриша качал головой.
– Неприятная история, – сказал он. – Поймали?
– Разве у нас могут кого-нибудь поймать?
Мама задумалась на мгновение и спросила:
– Вы когда-нибудь имели дело с дверями? Хочу поставить двойные. И чтобы глазок. Они придут с ножами, а я в глазок – и в милицию звонить! Сейчас хорошие глазки продаются, элегантные…
Очень Грише не хотелось отвечать «нет».
– Можно попробовать было бы…
– Ой! Гриша, попробуйте! А то кавалеров тьма, а толку – шиш! От звонков голова болит!
– Мама! – крикнула из-за стенки Марина.
– Что – мама? Я говорю как есть! А врать не умею!
– Гриша может все не так понять!
– Гриша все понимает так, как надо! Правда, Гриша?
Гриша кивнул.
– А с дверьми надо что-то делать. Вы уж пронюхайте почву?
– Почву? – переспросил Гриша. – Пронюхаю.
Они выскочили на улицу. Шел мокрый снег. Времени оставалось мало.
– Такси, конечно, нету, – процедила Марина.
Гриша хмыкнул, вышел к дороге и стал махать рукой. Его обрызгали три машины. Четвертая остановилась. Гриша подергал дверцу, постучал в стекло, водитель опустил его.
– Простите, пожалуйста…
– Занято! – буркнул водитель, оглядев клиента, и рванул дальше. Гриша вернулся к Марине и кратко охарактеризовал событие:
– Хамство…
– Отойди, – сказала Марина.
На Марину отреагировали двое «Жигулей» и один самосвал одновременно. Она выбрала машину зеленого цвета. Гриша, как обычно, устроился сзади, чувствуя себя багажом. Пока ехали, Марина пускала водителю дым в лицо и спрашивала:
– Что за ресторан новый открыли – «Ностальгия»? Везде была, а в этом еще не успела…
– Дорогой, – отвечал шофер из-под старой кепочки. – Хотя красивым девушкам там неплохо.
– А кухня приличная?
– Тоже дорогая… Сейчас каждый свою коммерцию сторожит.
– Говорят, у них варьете хорошее?
– Варьете – не знаю, а оркестр меньше четвертного за песню не берет. У меня брат там свадьбу справлял…
– Ваш брат любит хорошую музыку?
– Поддать он хорошо любит, – шофер хохотнул. – А музыка… Какая разница, под что трястись?
Нельзя сказать, что диалог этот успокоил Гришу. На душе была полная финансовая неопределенность.
Машина остановилась.
– Сколько мы вам должны? – спросила Марина, обаятельно улыбаясь.
Гриша подумал, что за такую улыбку шофер сам сейчас даст Марине денег, но тот ответил точно такой же обаятельной улыбкой и сказал:
– Троячок…
Марина посмотрела на Гришу, Гриша на свой нагрудный карман, расплатился. Зеленые «Жигули» укатили, а Марина фыркнула:
– Троячок! Обыкновенный рвач!
У входа в ресторан было темно от людей. Чуть в стороне стояли Михнушева и ее хахаль. Гриша узнал их по хахалю. Именно такими он и представлял хахалей: черные усики, юркие глазки, одежда под «вечно молодого». Михнушева поцеловала Марину в щеку, а хахаль – в губы. Марина засмеялась и представила Гришу:
– Наш сегодняшний гид.
Хахаль посмотрел на Гришу, слегка улыбнулся, покачал головой и медленно протянул руку:
– Олег.
– Лукич, – добавила Михнушева.
Хахаль сверкнул на нее очами, а Михнушева сказала:
– Что ты стесняешься своего отчества? Не отчество красит человека.
– Я не стесняюсь. Просто люди о тебе же могут плохо подумать.
Гриша сильно подозревал, что под людьми Олег имел в виду вовсе не его.
Вчетвером приблизились к толпе, осаждавшей вход. Гриша по неизбежности шел впереди и все надеялся, что сейчас выйдет Володя-официант и пригласит их внутрь, но Володя не вышел, и они уперлись в толпу, которая упиралась в молодого швейцара у дверей.
– Только по приглашениям, мать вашу… – кричал швейцар. – Товарищи, у нас сегодня в честь дня революции только по приглашениям!
– У тебя есть приглашение? – прослушав очередное ругательство швейцара, спросила Марина.
– Есть, – ответил Гриша.
– Покажи.
Гриша с тоской подумал про пятьдесят рублей, отданных официанту, и ответил:
– Оно там… В ресторане.
– У кого?
– У Володи.
– Какого Володи?
Лицо Марины стало похожим на следователя, которому необходимо срочно закрыть дело о шпионаже.
– Такой… официант… с прыщиками.
– Как же мы теперь туда попадем? – спросила Михнушева.
– Может, рассосется, – предположил Гриша.
Однако толпа оказалась злокачественной и рассасываться не собиралась, даже, кажется, росла. Марина крепко взяла Гришу за талию и стала проталкивать вперед. Лукич и Михнушева принялись помогать.
– Кричи: «У меня приглашение!» – приказала Марина.
– Как же я буду кричать? – упирался Гриша. – Никто же не кричит.
– Я сказала – кричи!
– У меня приглашение… есть, – нетвердо начал Гриша. – У Володи…
– У нас у всех приглашения! – вдруг мощно выкрикнула Марина.
Лукич и Михнушева поддержали ее. Молодой швейцар посторонился, и толпа выдавила их в ресторан.
– Володя! – успел крикнуть швейцар. – Твои, что ли?
– Мои, мои! – обрадовался официант, словно увидел жену, детей и собственные сбережения вместе взятые.
В честь праздника в петлице у него была красная гвоздика.
– Раздеваемся и проходим к десятому столику! – сказал официант.
Тут снова раздалось:
– Володя, твои, что ли?
Официант извинился и бросился встречать следующих клиентов.
Мужчины сдали плащи в гардероб и стали ждать женщин. Марина упорхнула в дамскую комнату, а Михнушева стояла перед зеркалом и подводила губы. Вскоре нижняя стала похожа на яркую гусеницу.
– Ничто так не красит женщину, как ресторан, – сказал Лукич.
Михнушева повернулась к нему и процедила:
– Лукич.
Черноволосая, стройная, в блестящем зеленом платье и зеленых туфельках, она смотрелась не то чтобы красавицей, но женщиной в своем стиле. Гриша невольно засмотрелся. Михнушева перехватила взгляд и сказала:
– Вот так!
И показала язычок.
Выпорхнула блестящая Марина. Она была в своем красном коротком платье. Гриша обреченно вздохнул. Чем красивее бывала теперь любимая, тем она казалась недоступнее. А длинные стройные ноги в блестящих черных чулках возбуждали в Грише только одно желание – укрыть их чем-нибудь плотным и тяжелым. Самое ужасное было в том, что любой мужчина в этом ресторане мог сейчас подойти к Марине, пригласить на танец, обнять, прижать к себе, и Гриша не в силах будет помешать, да и Марина сама не захочет, чтобы он помешал…
Когда подошли к десятому столику, Грише стало дурно. Он давно уже не видел столько редких продуктов вместе. В голове включился было калькулятор, но тут же сломался. Мешали волнение и незнание границ честности официанта. Подумалось: «Можно, наверное, не все есть?»
– Ой! Рыбка! – воскликнула Михнушева. – Люблю рыбку!
– А я уж было разочаровалась в тебе, – проговорила Марина и гордо посмотрела на Лукича.
Гриша немного оттаял и подумал, что если уж жизнь делает из него гусара, то нужно по крайней мере хотя бы насладиться этим чувством.
Когда подняли фужеры с шампанским за день вооруженного восстания, он позволил себе сказать:
– У меня сегодня был блиц…
– Криг? – спросил Лукич, слизывая икру с бутерброда, и пояснил, – Мне масло вредно.
– Врачи разве масло не едят? – спросила Марина.
– Ты же знаешь мои принципы… – ответил Лукич.
– А вы – врач? – удивился Гриша.
– Рентгенолог, а что?
– Все насквозь видит, – сказала Михнушева без радости.
Выпили шампанского, потом – водочки, а когда с эстрады задушевный мужской голос объявил: «Раз, два, три… Дорогие друзья! Наш праздничный вечер, посвященный годовщине революции, мы начинаем веселой песней о красавице Одессе…», мысль о расплате с официантом Вовой достаточно затуманилась.
В зале задвигали стульями, зашуршали вечерние платья… Оркестр сделал песню. Гриша радовался громкому звуку, можно было молчать. Потом заиграли песню о погибшей любви, и рентгенолог увел Марину танцевать. Гриша улыбнулся пустому стулу, показывая, как он рад этому событию, и стал хмуро смотреть в зал, стараясь не видеть любимую в чужих руках. Вертелась, правда, успокоительная мысль: «Он все-таки врач…»
– А вы кем работаете? – задушевно прокричала Михнушева.
Гриша вздрогнул, ответил сквозь музыку:
– Заведующим… лабораторией.
– Секретной?
– Видимо… да!
Первое слово Гриша сказал тихо, а второе почти прокричал. Михнушева улыбнулась, как девушка с плаката-календаря и спросила:
– И что же вы там секретничаете?
– Конструируем объекты!
«Конструируем», правда, далось уже с трудом. Михнушева придвинулась и снова спросила:
– А какие?
Этого Гриша не знал, то есть он, конечно, знал, что его институт занимается конструированием зданий для промышленности, которая почему-то называется оборонной, а потом в этих зданиях получается какой-нибудь завод, который… В общем, объяснять все было и трудно, и долго. Пришлось ответить так:
– Всевозможные!
Марина и Лукич все еще танцевали. Михнушева налила себе и Грише водки и сказала:
– Все заведующие лабораториями очень любят танцевать.
– Нет… Я – не очень, – ответил Гриша.
– Значит, вы – мой человек! Как это чудесно: не любить танцев и заниматься в жизни чем-нибудь секретным! Обожаю всякие секреты!
Гриша глянул Михнушевой в глаза и поспешил сказать тост:
– С праздником!
Удалось потанцевать с Мариной и ему. Настроение было обостренное, и когда любимая оказалась рядом, Грише захотелось стать особенно ироничным.
– Ну как? Хорошо танцует Лукич? – спросил он.
– Его зовут Олег. Он – рентгенолог.
Гриша в этот момент ненавидел всех рентгенологов страны.
– Что ж хорошего? Радиацию разносить?
– Это тебе Михнушева сказала?
– Сам знаю! Что я, на рентген не ходил?
Кончился танец легкой ссорой, тяжелым осадком и очередной рюмкой.
– А я была недавно в Польше, – сказала Михнушева, закусывая.
Гриша вспомнил про Сазонтьева и ответил:
– Теперь многие в Польшу ездят.
Михнушева, кажется, обиделась и продолжать не стала. Лукич спросил у нее с улыбкой:
– Ты не обидишься, если мы с Мариночкой еще немного потанцуем?
Гриша посмотрел на Лукича с удивлением, подумал: «Он меня за пустое место держит? Я, между прочим, плачу!» Гриша покусал от обиды вилку, а когда любители танцев ушли на круг, спросил у Михнушевой:
– У вас галантный кавалер?
– Этот-то? Фуфло это, а не кавалер!
Впервые за весь вечер Гриша искренне рассмеялся. Он чуть не поцеловал Михнушеву. Она виделась настоящим другом.
– Почему?
– А я почем знаю! Почему вы мужики – фуфло?
– Зачем же так обобщать, когда можно выпить? – заметил Гриша.
Он выпил и снова посмотрел на танцующих Марину и Лукича. Радость в его душе, глотнув воздуху, снова опустилась на дно. Щеки от ревности отвисли, и Гриша стал похож на грустного бурундука.
Вскоре началось варьете. Девушки с длинными блестящими ногами и аккуратными попочками ритмично двигались под музыку и отчаянно улыбались. Наступил праздник тела. Гриша пил, смотрел, закусывал и думал о падении нравов, но если бы сейчас Марина подсела бы к нему, погладила по голове, сказала бы, что любит только его, что никакие рентгенологи на свете ей не нужны, общество потеряло бы еще одного противника легких жанров. Увы! Этого не случилось! Ну а уж если кругом разврат, глупо не выпить еще!
Очнулся Гриша на собственном диване в ботинках и костюме. Он потрогал ворот, галстука не было. Гриша вскочил, испуганно спросил у темноты:
– Где я?
Он постоял немного посреди комнаты, посоображал, включил свет. Долго искал пальто. Пальто нашлось на кухне, на плите. В его карманах ничего, кроме мятой записки, не было. В записке значилось: «Тамара», рядом номер телефона. Гриша попил воды, сел на табуретку и долго вспоминал, что же это за Тамара, и вообще, что было? Помнилось, что его везли до дому на такси, больше – ничего. Абсолютно пропало из памяти, как он расплачивался в ресторане, как поднимался по лестнице, как попал в квартиру, а самое главное – куда девались Марина и Лукич.
Часы и пустой кошелек нашлись в ванной. Времени было пять утра. Гриша еще не протрезвел, поэтому достаточно решительно набрал номер телефона любимой. «На свои сто семьдесят пять рублей имею право звонить, когда захочу!» – подумал он.
– Ты что? Обалдел? – спросила Марина.
– Ты дома?
– А где ж мне быть?!
– А правда, что ты с Лукичом живешь?
– С каким Лукичом? Сколько время?
– Ладно. Я позже позвоню. Пока отдыхай!
Гриша был строг. Он решительно положил трубку. За Марину он теперь не волновался. Она дома, а дома – мама, значит, Лукича там нет.
Он посмотрел на себя в зеркало и подумал: «Ряд волшебных изменений милого лица». Гриша набрал на кухне в стакан воды, чокнулся с краном и попил еще.
– С праздничком!
Весь последующий праздничный день он пил чай, смотрел телевизор и думал, у кого бы узнать о вчерашнем…
Хорошо бы иметь какое-нибудь приспособление, чтобы оно снимало тебя во дни торжеств и застолий на пленку, но так, чтобы окружающие об этом не знали! Утром проснулся, вставил пленку в аппарат и изучай свои ошибки! Можно было бы посмеяться… Или носить в кармане маленький магнитофончик. Хоть что кому говорил, знать. А потом позвонить Марине и спросить:
– Ты хоть помнишь, что мне вчера говорила?
А она и не помнит!
В честь праздника Гриша открыл банку свиной тушенки, выигранной в лотерею на работе, и смешал с вареной картошкой. Отец, когда дома бывала картошка с тушенкой, всегда радостно потирал руки и вспоминал суровые фронтовые годы. Грише теперь тоже представился фронт, землянка, взрывы снарядов и санитарка с лицом Марины. Он даже навел ложку на воробья за окном и сказал:
– Тра-та-та!
Тем самым обозначив пулемет Калашникова – лучшее стрелковое оружие времен войны.
Воробей сидел на ветке, ветку раскачивал ветер, и Гриша не попал.
После еды он лежал на диване, икал и мечтал о любимой. Больше всего мечталось о теплом песчаном острове посреди океана, на котором они жили бы вдвоем и где было бы много вина, фруктов, добрых зверей и не было бы змей, чтобы можно было лежать целыми днями на пляже, целоваться, смотреть в океан… А на ночь уходить в свою виллу.
Что такое вилла, представлялось слабо, и поэтому она виделась Воронцовским дворцом, что в Крыму.
Гриша включил телевизор. По телевизору судили за взятки двух мужчин с крупными лицами. После признания приговора недействительным Гриша решил поставить чайник и позвонить любимой.
– А моей Мариночки дома нет, – ласково сказала мама. – Она у Галочки.
– У портнихи, что ли?
– У Галочки…
Гриша представил Галочку и ответил:
– Поздравляю вас со светлым праздником Октября!
– Ой! Гришенька! Вы всегда такой любезный! Не то, что иные звонят! Я вас так люблю!
Полдела сделано. Признание от мамы получено. Это укрепило. А потом, если бы они вчера поссорились, Марина просто бы сказала: не звони никогда! И все! Она же не сказала!
На душе немного отошло. Гриша улыбнулся и решил поесть еще разок тушенки с картошкой или наоборот.
На следующий день на работе Ганушкин рассказывал, как на праздник ездил с женой к теще на станцию Клыкач:
– Своя свинья, свои куры, своя корова с теленком! Это же все дает колоссальный доход! Тесть два дня пил, меня угощал, а я считал: за лето очень свободно можно в деревне сделать три тыщи!
Услышав про тыщи, Вера Сергеевна повертела головой так, словно эти деньги ее душили.
– У вас, видимо, очень богатые родственники появились? – спросила она.
– При чем тут родственники! Теперь в деревне все так живут! Заработки – бешеные! Жратва – вся своя! Деньги девать некуда! Только на книжку клади. Клади и клади! Вся работа!
– Можно одеться хорошо, – сказала Вера Сергеевна.
– Зачем?! Это мы здесь стараемся! Нам, городским, моды подавай! В деревне же – благодать! Надел сапоги, ватник… Господи! Да я там ватник и не снимал. Красота! Там же первозданный навоз кругом! Зачем там весь ваш импорт?!
Гриша импортом в одежде не грешил и очень позавидовал деревенским жителям. Вот бы с Мариной туда, в деревню! Сколько проблем с одеждой и этими проклятыми ботинками отпало! И в Польшу не надо ездить!
– Можно машину купить, – снова сказала Вера Сергеевна.
– Какая машина?! Там же благодать! Там даже трактор не везде пройдет, на лошади не выйдешь… Я на озеро пошел, с тропочки два шага в сторону сделал – по колено утоп! Хоть вертолет вызывай! Там даже телевизора нету!
Гриша с завистью вздохнул.
– А и в правду, – проговорил он, – к черту с этой цивилизацией!
– Конечно! – обрадовался Ганушкин.
Он подергал себя за пуговицу, потом поднял ногу и продолжал:
– Что мне этот пиджак нужен или эти несчастные немецкие сапоги? Хочу на воздух, на молоко, на вольное питание!
– А почему бы вашему тестю не стать цивилизованным фермером? – спросила Вера Сергеевна. – Деньги у него есть… Можно приобрести недорогой миниатюрный комбайн, к нему – необходимые насадки для улучшенной обработки земли. Можно будет распахать неудобья, затеять правильный севооборот… И обойтись, наконец, без этих ужасных ядов и нитратов! Экологически чистая продукция! Часть урожая можно сдавать государству, часть – поедать самим… Можно взять на откорм бычков или телочек! Они такие симпатичные! Нехорошо, когда деньги лежат в кубышках мертвым грузом!
Гриша с Ганушкиным переглянулись, посмотрели на своего экономиста. Такой конкретной программы ни тому, ни другому не хотелось. Ганушкин почесался о спинку стула и вдруг заулыбался, словно чиновник, нашедший причину отказать просителю:
– А зачем все это? Там и так всего навалом!
Зазвонил телефон.
– Гриша, вас!
Звонила Марина:
– Ты мне нужен!..
Конечно же, Гриша убежал с работы на два часа раньше. Они встретились у метро. Вид у любимой был озабоченный.
– Ты мне очень нужен, – повторила она и повела за собой.
Начался дождь. Марина раскрыла зонтик, сунула по обычаю Грише:
– Держи!
Гриша старался идти с любимой в ногу. Любимая пока молчала. Они дошли до трамвайной остановки, долго ждали… В трамвае Марину прижали к окну, а Гришу – к малопомятому мужчине. Дыхание у мужчины было вчерашнее. Зонтик прижали к ноге, и скоро правая штанина стала мокрой.
Через несколько остановок Марина крикнула:
– Выходим!
Вместе с Гришей вышла добрая половина вагона. Гриша посмотрел на мокрую от бедра до колена штанину: впечатление не было даже двусмысленным.
– Вот, зонтиком прижался, – объяснил он Марине.
– Неважно!
Мыслями Марина была гораздо дальше, чем Гриша.
– Видишь дом? – спросила она.
– Черт, – сказал Гриша, это он в лужу наступил. – Вижу.
– Сейчас ты пойдешь в будочку… Видишь телефон? Позвонишь… Вот тебе номер. Подойдет Ирина Петровна, сволочь старая…
– Почему сволочь?
– Неважно… Не перебивай, когда тебе дело говорят!
– Я и не перебиваю…
– Позовешь Павла Антоновича.
Гриша чуть не подпрыгнул от ревности.
– Который с автомобилем?!
– Да, который с пальто.
– Каким пальто?
– Зимним английским… Тебе все равно не понять, – Марина поморщилась, – не твое дело!
Они прошли до автомата еще немного, и Гриша проворчал:
– Конечно, как звонить, так мое…
Марина вдруг остановилась, повернулась к Грише, посмотрела зло.
– Ты хочешь, чтобы я тебя ни о чем не просила? Ты этого добиваешься?
– Да что ты! Давай свою бумажку…
– Не давай, а – возьми, пожалуйста!
Гриша с трудом открыл ржавую скрипучую дверь телефонной будки, влез внутрь. Здесь пахло совсем как в уборной. Гриша снял трубку, понюхал ее, повесил и высунулся на улицу:
– Две копейки?
– Господи! Нищий, что ли?
Марина покрутила пальчиком в красивом красном кошельке, протянула монету.
– Алле! Алле! – послышалось в трубке.
Грише очень не хотелось отвечать.
– Алле! Опять чертовщина какая-то!
– Павла Антоновича, пожалуйста, – попросил Гриша.
– Так и говорите!
Трубку взял Павел Антонович.
– С вами сейчас будет говорить Марина.
Гриша услышал, как Павел Антонович объяснил жене:
– Это не чертовщина, это мой старинный приятель.
Дальше уже обошлось без Гриши. Марина вела беседу, а он ходил вокруг будки, защищался зонтиком от ветра и дождя и думал, как было бы хорошо, если бы жена Павла Антоновича все узнала. «А что все? – вдруг сообразил Гриша. – Они что? Любовники? Со стариком! А он – с машиной!» В глазах потемнело от ревности. «Ну и пусть! Пусть будет, как она хочет! А я отойду в сторону или буду страдать. Все равно я ее люблю… Или не люблю? Как я могу любить падшую женщину? А что у нее было с Сазонтьевым? А с Лукичом? А может, еще с кем? Как она после всего этого может мне нравиться? Что же это за чувство такое? Почему же оно не пропадает, а мучает и мучает?!»
– Гриша!
Гриша обернулся. Марина улыбалась. Она подошла к нему, ткнула пальчиком в нос и взяла под руку.
– Гришечка! Какое счастье! Павел Антонович отдает пальто мне!
– Бесплатно?!
– Да! По госцене!
Гриша улыбнулся и продумал: «А может, ничего и не было? Может ведь женщина иметь с мужчиной чисто деловые контакты?»
Московский гроссмейстер приехал в середине декабря. В клубе вывесили программу: блиц, сеанс, лекция. Под это дело в буфет завезли шампанское, сухое вино, коньяк и то, что шахматисты с приличным рейтингом не пьют при всех.
Гроссмейстер был черноволос, с густою тоже черною бородой. Лекция Грише понравилась. Гроссмейстер сразу сказал, что перед ним сидят профессионалы, и учить шахматам некого, поэтому он начал с личной жизни чемпиона мира. Потом рассказал о личной жизни экс-чемпионов, потом – претендентов. Гриша сначала записывал, кто чья жена и сколько кто зарабатывает, но скоро сбился и стал слушать так.
После лекции шахматисты задавали вопросы. Гриша тоже спросил, почему гроссмейстер два года назад на турнире в Бамако не принял жертвы ферзя в английском начале.
От блица гроссмейстер отказался, сразу перешли к сеансу. Гриша сидел на двадцать второй доске. Гроссмейстер первые пять ходов сделал быстро, почти бегом. Потом стал останавливаться у некоторых досок, думать… Ходов через двадцать некоторые сдались. Гриша успокоился – вылетел не первым. А на тридцать третьем он вдруг увидел, что через три хода может выиграть ладью.
