Читать книгу: «Дополнения», страница 7
Глава 7 «Агриканова могила»
Я вёз своей бывшей преподавательнице книги из серии «Библиотека русской фантастики». Её они нужны были для студентки, которая писала магистерскую на тему «русской готики», фантастики девятнадцатого века. Я знал, что дочь моего врага учится у неё. Возможно ли, что мои книги помогут именно ей? Её мать была натуральной стервой, когда я работал с ней, и сделала многое для моего падения. С другой стороны я должен помочь преподавательнице, она просит, а для кого ведь я точно не уверен. Я понял, что помочь хорошему человеку правильно, даже если помощь коснётся ненавистного. Хорошо и плохо, правильно и нет. Мой долг поступать правильно и будь, что будет.
– В первых томах, скорее древнерусские чудеса и восемнадцатый век, – говорю я при встрече. – Богатыри в стиле классицизма.
– Очень интересно!
– Это точно.
– Я пока возьму только этот. По теме. Мы вернём её вам скоро.
«Спросить ли для кого книги?»
– Созвонимся потом.
Еду домой, везу тома обратно. «Надо почитать самому, а то отдашь так…» И почитал, а на основе впечатлений сочинил этот рассказ:
По смерти своей Агрикан – сильнейший богатырь словенской земли – завещал всё своё накопленное добро, доспехи и оружие самому могучему из витязей. Богатство же это хранилось в потайной пещере, о которой знал только один Агриканов слуга – Тороп. Сей добродетельный муж послал клич, на который съехались со всех земель прославленные многими подвигами воины. Стали они лагерем вкруг агрикановой могилы и, раскинув каждый свой шатёр, начали готовиться к богатырским поединкам, где лишь только честь и молодецкая удаль залог победы, а не обман и расчет. Витязи с запада быстро перезнакомились друг с другом и с некоторыми бойцами в восточных нарядах. Они жали друг другу руки и плечи, хвастали шрамами и громко хохотали. Вместе они подзадоривали длинноусых северян в чешуйчатых доспехах, которые те не снимались даже во время еды и ночью. Эти люди обосновались немного отдельно, жарили пойманных волков и лис и съедали их полусырыми, запивая жутко вонючим напитком, а после каждого глотка вскрикивали: «А-а-а-у-х-у-я!» Смуглолицые южные великаны ни с кем не разговаривали, и даже друг с другом. Они сидели по одному – некоторые неподвижно, а некоторые неспешно и глубокомысленно проверяли и затачивали свои клинки – и собою как бы очерчивали границы лагеря.
Тороп ходил среди этой толпы, везде получая почёт, несмотря на своё холопское происхождение – то были старинные времена, когда верный слуга стоил как хороший молодой скакун, а иногда даже и больше. К тому же он единственный знал о пещере, и, не боясь, носил на шее большой почерневший ключ, бесполезный без хозяина. Тороп подходил то к одному костру, то к другому и рассказывал: скольких богатырей победил Агрикан, чьи превосходные и зачарованные доспехи хранятся в той сокровищнице; какие там есть копья, покрытые волшебными словами, что за меч-кладенец, знамёна и кубки. При этом у витязей загорались глаза, и они со сладкими мечтами ждали следующий день.
Когда утром взошло солнце, богатыри уже были во всеоружии. Опушка леса и курган пестрели разнообразными красками: от головных уборов, одежд, мастей и украшений на конях. Каждый попытался, как мог, представить свою индивидуальность, свой, скажем так, стиль и род-племя.
Первыми выехали два всадника небывалого роста – один в бело-красных полотнищах поверх кольчуги, другой в кожаных доспехах с меховой оторочкой. Первый поприветствовал всех и заговорил:
– Вчера утром по пути сюда мне было дано знамение: на моём пути стояло три собаки – чёрная, рыжая и белая. Чёрная, позабыв про всё, грызла кость, рыжая зевала, а белая гордо смотрела вдаль. И я понял: это сулит мне победу.
– А мне попались две собаки, и обе в крапинку. Они загавкали на меня, и одной я перебил хребет копьём, а другую затоптала моя лошадь. А что это значит – я и не думал. Айда!
Силачи сошлись, и вскоре рыцарь в бело-красном упал и сломал себе могучую шею.
Следом бился полянин и дрегович – два крепких славянина одновременно со всей своей удалью треснули друг друга по макушке палицами, – и макушка одного из них треснула. Другой же отошёл в сторону и, присев на срубленное дерево, задумался. Этот древний обычай биться мы можем в изменённом виде встретить и в наши дни, на пасху, биясь яйцами.
А потом битвы последовали быстрым чередом. Не успевал ещё побитый окончательно свалиться с ног в объятия сырой земли, как на его место становился другой удалец. Тридевять дней и ночей бились молодцы без еды и питья, а где конец их нелёгкой сутолоки – да всё ещё впереди.
Но вот настал последний бой между рыцарем в сильно помятых доспехах и бравым на вид косожским князем. И был князь сбит со своего усталого коня и умерщвлён. Почти в то же самое мгновение лошадь победителя начала плеваться пеной и тоже околела. Так посреди поля остались только две живые души: рыцарь и слуга.
Победитель, прихрамывая, подошёл к Торопу и, немного замешкавшись, снял шлем. У него было бледное северное лицо, волосы и усы цвета соломы.
– Поидём. Поидём сперва в укромное место. – Проговорил он.
Тороп кивнул и повёл победителя к его трофеям в потайную пещеру.
Богатырь-победитель нервно скидывал с себя грязные и окровавленные доспехи. При этом быстрым взглядом, как-то небрежно оглядел всё воинское богатство, развешенное по стенам, разбросанное по полу.
– Зовут меня Еруслан Лазаревич. Ты видел, какой был бой? Какая была победа?
Говоря, витязь немного окал, и голос его от нестерпимого волнения дрожал и заикался. Когда доспехи были сброшены, Тороп увидел резкие и глубокие порезы на правом боку и бедре и колотую рану – вероятно, от продырявленного панциря – на левом плече. Витязь словно сам не поверил своим глазам, видя то, как серьёзно он ранен. Еруслан ещё сильнее побледнел, облокотился на Торопа и сел на камень. Слуга сейчас же начал промывать и перевязывать раны. На середине работы Еруслан заговорил. Он, казалось, немного успокоился.
– Так, давай, подправи вот здесь. О-ий! Да нет, нормально. Хорошо. Хорошо же ты Агрикану перевязывал раны. Та-ак, правильно. А то самого себя лечити – только портити.
– Это вы, может быть, и точно сказали. Коли будете мне говорить, где у вас болит, так я и помогу лучше. Мы вас быстро вылечим. Так не туго?
– Нет. Это меня так, скажу тебе по секрету – раз уж ты тепери мой слуга, первый раз припечатлело. А то ведь захвораишь как, так тут средство одно: наешься луку, ступай в баню, натрисси хреном да запей квасом.
– Это ничего, это хорошо! Без болезни и здоровью не рад.
– Я раньше проворнеей был. Ты знаешь о моих подвигах? О славныих подвигах Еруслана Лазаревича? Завтре, может, расскажу таких, про которыи и не знаешь. Чегодня уж не могу. Припечатлело…
– Да уж и не в этом дело, – сочувственно качал головой Тороп. – Богатыри-то вчера все как на подбор были. Таких зараз и Агрикан не видел. А вы, значить, теперь сильнейший богатырь!
– Да, сильнеиший… Тольке перевязный весь, да немощныи.
Еруслан подождал, пока Тороп завяжет последний узел, и продолжил, стараясь говорить более расслабленно:
– Эх, была бы старуха с лёгкоей рукою, она б сказала: святая Прасковия, помоги рабу божию Еруслану без скорби жатву покончити: буди им заступницеей от колдуна и еретицы, девки самокрутки, бабы простоволоски… – голос раненого понизился и потух, словно позабыв слова.
– И откуда вы всё это знаете? – удивился Тороп.
– А что ж? Ты-то не знаешь?
– Ну и я так кое-чего знаю. А вот ну-ка, где там ваша одежда?
– А на что тебе?
– Да на кое-что.
Тороп сгрёб разодранные тряпки и вышел. А через четверть часа он уже вернулся с пустыми руками, довольный.
– Ты где был?
– А я вышел в лес, да и говорю: «не твоё – не хватайся, а коль возьмёшь – так и майся!» И закопал ваше исподнее под сосной. Это от лихорадки верные слова.
Лазаревич прямо весь затрясся, задрожал под покрывалами: «Язычник!» – кричит – «Вон! Тьфу на тебя и твоё богомерзкое волхование!»
– Так чем же мои слова хуже ваших?
– Мои слова сам господь своим святым шептал, а твои козёл блеял. Отойди не хочу тебя пока видети!
Тороп повиновался. Когда же он вернулся к богатырю, тот уже спал и, кажется, спокойно. А на следующее утро подобный разговор не возобновлялся, день прошёл быстро и легко. Вечером Еруслан пробовал встать, но бессильно охнул. Слеза из левого глаза от боли скатилась по щеке. Тороп помог богатырю снова улечься на прежнее место и дал напиться чем-то горьким.
– Это полезные травы. Один раз Агрикан так захворал от хазарской стрелы, но варево моё его в три дня на ноги поставила.
– В три дни, говоришь? А давно ты у Агрикана служишь?
– Двенадцать лет вот уж прошло. Как он меня от бабки-колдуньи спас. Я у неё до шести годов жил. Пло-охо, очень плохо. Это я у неё и научился травку собирать и варить её. А однажды я ей котёл на ногу опрокинул, у ней так мясо до кости аж и слезло. Она меня хотела прибить, но тут и проезжал мимо Агрикан на своём Бурушке. Я ему и за конём ходил, и доспехи чистил, ели из одного котла, меня почти не бил. Быстро прошло время. Помню, как приехали мы в Индейскую землю, вызываем на бой богатыря, как там его… я и забыл, как его имя. А пристали мы под Керженец, кличем этого, ну вы-то точно слышали… Рогволд это был. Нет, или Торболт. А вспомнил, Тур! Нет, Тур был под Зелёной Горой. Я тогда… Вы спите?
Ответа не было. Еруслан и правда спал. Тогда Тороп вышел из продымленной пещеры на воздух и направился к месту недавнего побоища. Некоторые тела уже попортили волки. Два кобеля с потухшими от пресыщения глазами, лениво подняли головы и взглянули на подошедшего человека. Тороп подхватил валявшуюся поблизости палицу и швырнул её. Палица разбила одному волку голову, другой, взвизгнув, стрелой умчался прочь.
Сколько же именно на этом поле полегло воинов? Теперь они лежали все вперемежку, и нельзя было определить, кто с запада, а кто с юга.
Погрызанным трупом оказался плосколицый болгарин Момчил Стряхиня. Он полулежал, проткнутый копьём, и посеревшим профилем вслушивался в небесную тишину. Юнак всё ещё сжимал топор, которым зарубил своего первого противника, но не сколько быстрый, сколько мощный удар второго остановил его, да так, что шапка сползла на лоб.
– Ах, господин. Вот и вы умерли. Я, признаться, хотел, чтобы вы победили. Когда ваши друзья угощали меня мёдом, вы так сердечно пожали мне руку, что я сразу подумал: вот витязь с твёрдой рукой и мягким сердцем. Я только слышал про таких богатырей. Эх, с вами мы бы спасали девушек невинных и целые королевства, а короли бы просили нас на службу. Агрикан силы был небывалой, но он только ездил по разным странам и вызывал на бой местного героя. Вслед ему гремела слава и лились слёзы. Но на место старого приходил новый воин, и быстрая слава – и проходит быстро. Ну, я должен вас оставить, а то мало ли чего там мой хозяин.
И Тороп оставил болгарина Момчила. И всех остальных. И шапка упала со лба мёртвого юнака.
Заботливо выхаживал холоп богатыря Еруслана Лазаревича, и дело стало потихоньку налаживаться. Пока однажды больной, не послушав слугу, решил встать, но, сделав два шага, упал и сильно ушиб колено и голову. Раздосадованный и чувствующий себя унизительно беспомощным некогда дерзкий витязь отвернулся и погнал подскочившего Торопа прочь.
– А помнишь ли, ты говорил, что я теперь сильнеиший богатырь? А? – как-то спросил Еруслан.
– Говорил, да. Стольких же вы победили. – Засуетился слуга, не зная, поменять ли повязки или принести воды. – Подать вам отвара, не хотите ли?
– А веди я и правда сильнеиший; а потому, что единственный.
Тороп промолчал. Еруслан Лазаревич мучительно повернулся и сменил тему разговора:
– Верно говорят люди: поддайся одной боли да сляг – и другую наживёшь.
– Да ладно так думать. Бог дал живот – будет и здоровье. Были б кости, а мясо будет. Кость тело наживает.
Оба, даже не сделали вид, а скорее словно поверили – представили – что разговора о богатырской гибели и не было.
– На леченой кобыле всё одно недолго ездить. Видно помру я, Тороп.
Торопа аж в пот бросило оттого, что богатырь обратился к нему по имени. Ночью Еруслана сильно лихорадило.
А на следующий день раненый начал бредить. Он кричал то: «Помолимся богу Иисусу Христе!», – то: «Собака, неверныий, пусти, пусти его, трави быстреи!» Раны открылись, и всю ночь Тороп менял и стирал тряпки. Когда чистая вода закончилась, он, чтобы надолго не оставлять хозяина, ополаскивал повязки собственной мочой. К утру Еруслан успокоился, Тороп ненадолго уснул, но когда проснулся, увидел, как богатырь стоит на коленях и бормочет: «Да постыдятся и посрамятся все, радующиеся моему несчастию, да облекутся в стыд и позор величающиеся надо мной. Ибо какою мерою мерите, такою и вам будут мерить, ибо истинно говорю вам: есть чегодня некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти…
– Хозяин… – шёпотом от страха позвал Тороп.
Еруслан быстро обернулся. На его блестящем от пота лице вертелись бешеные глаза.
– Вкуси смерти! – вдруг нечеловеческим голосом крикнул больной. Он попытался встать и протянул руки к Торопу, но сил ему не хватило, и боль пронзила измученное тело. Богатырь упал, пытаясь ползти. Ото всего этого: лучи встающего утреннего солнца из-под двери в пещеру; еле тлеющий костёр; а сквозь дым и проржавевшие от крови и пота доспехи ползёт богатырь с лицом, перекошенным от боли и от безумного, внезапного гнева – ужас сперва сковал проснувшегося холопа. Он смотрел на это потому, что никто такого не видел и не увидит; подскочил и заломил скрюченные руки несчастного больного, а сам сел на него сверху. Вскоре члены богатыря расслабились, и он лишился чувств.
Все повязки сбились, в голые раны забилась грязь с пола. Тороп связал хозяина, сбегал за водой, нарвал подорожника и ещё много чего, ведомого только ему.
Но ничего не помогло – раны загноились. Через день, делая перевязку в очередной раз, Тороп увидел гной, а следующим вечером язвы стали источать едва уловимый запах. Всё это время Еруслан Лазаревич не приходил в себя, но лишь изредка непонятно бубнил во сне. Утром следующего дня Тороп покинул пещеру и раненого в ней. Почему?
«Потому что», – повторял про себя Тороп. – «Потому что вот так. Потому что не получилось! Не сложилось как надо!» Всю дорогу он повторял эти слова, меняя их местами, и ни за что не смог бы сказать ничего хоть немного более вразумительного. Это, надо полагать, был его момент протеста. Позже всегда можно найти слова, объясняющие такое поведение, но не в тот момент.
Тороп добрался до ближайшего городка и стал жадно вдыхать его воздух и прислушиваться к сплетням. Впервые он был без хозяина, впервые он именно вдыхал и прислушивался. Полдня Тороп без цели бродил из одного в конца города в другой. Когда звёзды, еле заметные от несмолкаемого шума и мельтешащих прохожих, появились, глядя куда-то вбок, холоп прислонился к стене чужого здания и опустился на корточки. Он не хотел никого вызывать на бой или выручать из беды. В висках стучало, и он был самим собой.
А утром он проснулся облитый помоями, в разодранной рубахе и продолжил свои блуждания.
И вот он вышел на площадь у главных ворот, где толпы слушали учителей.
– Философы тратят жизнь, чтоб хоть на немного приблизиться к истине, а тут появляетесь вы со своим дилетантством и заявляете, что всё на самом деле было не так. Мужи, одумайтесь, наша грамотность и вера и так в плачевном состоянии, а ещё вы добиваете её своим пустозвонным неверием. Но если предположить, что…
Потом Тороп поймал другой разговор:
– … я считаю, что бисер перед свиньями надо разбрасывать, и это может стать им даже полезно.
– И это как же?!
– Ну, вот живёт человек – эта наша та самая свинья – в грубости, моральной грязи и, более того, он уверен, что другой жизни нет, что всё другое – это что-то ненормальное. А тут вы. Потопчет он ваш жемчуг раз, другой, а на третий и зародится в его душе росток сомнения. А? Что скажете?
«О чём они все говорят?» – думалось Торопу. – «Там умирает богатырь, а они о грамоте и о свиньях! Вот событие, вот случай! А истина же приходит сама собою и бежит от криков». Все эти мудрые слова всех учителей… но он-то тут причём? Сам-то он что тут делает?
А потом он услышал девичий голос:
– …мой брат… он высокий и красивый… богатырь…
«Богатырь!» – удивился Тороп. – «Что она говорит про богатырей?»
Он обернулся и увидел её – он сразу понял, что это она. Ей было на вид где-то лет двенадцать. Девушка была такой красивой, а голос её был таким нежным и заботливым, что Тороп ловил каждое её слово и старался не отводить глаз. Один раз он кого-то толкнул и, не извинившись, неотступно следовал за ней, – золотоволосой. Девушка шла к воротам и приставала к путникам: не видели они её брата – он похож на неё, он богатырь, он ехал куда-то в эти края, ехал биться за славу и сокровища из волшебной пещеры. Над ней смеялись, её обругивали гнусными словами, на неё недобро смотрели и тянули руки. Тороп наблюдал за девушкой – за этим ключом от живого мира без пещер, богатырей и их полуподвигов – за тем как она после каждого отказа непреклонно подходила к другому человеку, как не теряла надежды. Откуда она пришла? Как долго она уже выспрашивает о своём брате? А может это Еруслан Лазаревич её родной брат?
– Еруслан! – крикнул Тороп.
Девушка-подросток никак не отреагировала на это имя. А может, не услышала.
– Еруслан Лазаревич, я здесь! – словно обращаясь к какому-то товарищу, громче позвал Тороп девушку.
Та услышала крик и вскинула голову. Поискала глазами. Мимолётно коснулась взглядом всклокоченного Торопа, и спокойно отвернулась. Нет, то не её брат.
Тороп развернулся, выбежал в ворота и, как угорелый, понёсся к пещере, в которой оставил недужного. Всю дорогу он думал только о северном усе и нелепых доспехах далёких стран.
Из пещеры даже за несколько шагов теплело резким духом гнили. Недалеко от входа сидел перед костром Еруслан Лазаревич и что-то жарил, используя вместо вертела свой перепачканный меч. Богатырь взглянул на Торопа и усмехнулся. Непонятный румянец зашевелился на его лице, как будто кровь за кожей на скулах переливается сама по себе.
– Ты, я виижу отлучался на часок. А я за это время поимал нам пиищу. Проходии, что ты так оторопел?
– У вас сильная лихорадка. Вам надо лечь, я ещё могу кое-что…
– Ты что!? Хочешь, что бы я снова повалился на бок на тее тряпки? А вот на свежем воздухе да перед огнём мне сразу стало лучше.
Тороп вежливо отказался от еды, предложенной Ерусланом. Богатырь пальцами отрывал жарящееся мясо и жадно ел; горячий сок темнил и пачкал усы, стекал по подбородку за шиворот.
– Хорошо снова чувствовати себя живыим! А ты и прямо мне помог, такои слуга мне подходит. Хорошо.
До вечера Еруслан гулял перед пещерой, насвистывая песни. А когда пришла ночь, он легко уснул и храпел здоровым сном до самого рассвета. Тороп у противоположной стены не сомкнул глаза – ему было так страшно, как никогда в жизни. И на следующую ночь повторилось то же самое. Заживо гниющий богатырь спал и ничего не замечал, а Тороп всю ночь и весь прошедший день гнал от себя сон. Мысль о побеге больше не приходила ему на ум. Он был зачарован богатырём, как тогда, когда тот полз на него с перекошенным лицом. Тороп дрожал от ужаса, но ничего не предпринимал. И третья ночь прошла точно так же. Днём они перекинулись несколькими словами, а при темноте один спал, другой – трясся от томного, вязкого, непринуждённого страха. На хлеб собственной плоти намазывались слова, слышанные в городе, и этот бутерброд, казалось, вот-вот проглотит спящий богатырь, который во сне уже разевает свой зёв…
А потом силы подвели Торопа, и он уснул. Представлялась девушка из города: она глядела исподлобья и вызывающе повторяла: «Где мой брат?»
А проснулся он связанным. Еруслан стоял над ним и зловонно дышал прямо в лицо.
– Ты гой еси, верный Тороп-слуга. Чую я кончину свою скорую, не владети мне больше сими сокровищами. Видел я чегодня во сне могучего богатыря Агрикана, и он говорил мне: «Ах, короткий переемник мои! Запри верного Торопа со всеми сокровищами в сей палате, а сам иди с ключом на ратное поле и сложи там свои кости промеж других!»
Еруслан привстал с корточек.
– Я оставляю тебя. Ты будешь спать тут сном богатырскиим тридевять лет, пока не наидётся другой богатырь, что наидёт среди моих костей ключ и не отворит дверь, и не выпустит тебя на волю. Ему и послужишь ты верои-правдои.
Еруслан крепкой походкой двинулся к выходу. Тороп, связанный, выкручивался и орал:
– Не губите меня, батюшка! Я ж умру тут! Это же страх-то какой!
Под неистовые рыдания дверь затворилась и отсекла свет. Еруслан Лазаревич сделал несколько шагов и упал замертво. Уже в этот самый момент пещера начала медленно навсегда зарастать травой.
