Читать книгу: «Дополнения», страница 3

Всего за несколько дней, заметил Тафаки, наспех выстроенный лагерь превратился в настоящее поселение. Поддерживался огонь, копались и обкладывались листьями ямы для хранения еды. Люди плавали в океан, привозили и спрутов, и множество мелкой рыбёшки. Однако любимое многими мясо черепахи здесь добывать было проблематично. Люди работали, облегчая свой труд песнями и заклинаниями.

Но и сейчас Тафаки тревожили разные сомнения. Как бы люди не позабыли то, что они не просто мирная деревня; как бы им остаться угрожающей силой? Пройдёт время, и они сплотятся, но во что? Как бы направить их сплочение в нужную сторону.

Время, которое раньше было так необходимо Тафаки и Кирики, может оказаться также непобедимым врагом. Как распорядиться временем? Как бы урвать ещё немного времени? – вот какой главный вопрос. И единственный, на который нет ответа. На остальные есть. Просто всем удобней думать, что и на многие другие тоже нет.

Однажды Кирики подошёл к брату-вождю и сказал:

– Люди плавают в океан. Они всегда плавали и подвергали жизнь опасности. Но сейчас нельзя подвергать опасности воинов, пока не вырастут новые. Послушай моё предложение. Мы поселились совсем близко со страной Аотеароа. (в переводе «Длинное белое облако», иначе Новая Зеландия). Многие говорят, что там водятся очень большие птицы моа и у них много очень вкусного мяса. Мы могли бы один раз в месяц приплыть туда, поймать этих птиц и привезти сюда много мяса. Эти птицы ростом с человека, и они не умеют летать.

– Сколько ты хочешь взять с собой людей? – Тафаки заинтересовался предложением Кирики.

– Только я. И ещё пятеро. И три большие лодки.

– Вы не сможете управлять тремя большими лодками!

– Мы сможем. И на больших лодках можно привезти много мяса.

– А красивые ли перья у этих птиц?

– Говорят, они серые, но мягкие и пушистые.

Тафаки дал согласие, и люди отправились навстречу опасности в поисках удобств.

Тафаки остался, а забот становилось с каждым днём всё больше и больше. И главное: подходил срок рожать некоторым женщинам, среди которых была Хинепири. В селении были жрецы-тухунга. Они обычно освящали постройку лодок, начало сева. Кроме того, они были знатоками преданий и легенд. Иногда же, по мере сил, врачевали. Нужны были ещё и таура для обрядов и для общения с богами, но их пока не было.

Когда появились первые дети, все были счастливы. В день, когда родился третий сын Тафаки, которого назвали Вахие-роа, сам Тафаки впервые не вспоминал о мести. Он говорил: «С матерью человек какое-то время связан пуповиной, а с отцом всю жизнь: опираясь на его руку».

Все отвечали: «Мудрый Тафаки!» Но вождь всего лишь умел помнить и применять свой жизненный опыт.

Вокруг был новый мир из живых людей. Как можно было объяснить им, что они нужны для мести? Сейчас, когда Тафаки из-за различных дел немного отвлёкся от своего всё ещё сильного гнева, он понимал, что так просто он уже не может выйти и сказать: «Люди, давайте убивать Панатури, ведь я этого хочу». Надо было подбирать другие слова. Надо было бы научить всех читать его мысли. И хоть всё уже ясно, никто бы пока не понял его мыслей. В них теперь не было цельности. Словно вывалил все детали из мешка на землю, но ещё ничего не собрал из них. И с каждым днём детали всё сильнее перемешивались.

Однажды к Тафаки пришли братья его жены со своей прочей роднёй.

– Арики-Тафаки, раатира-Факатау и другие! Мы слышали, многие говорят, вы хотите воевать с другими племенами. Мы пришли и привели наши лодки, чтобы идти с тобой. Давай не помнить того, что было, а мы можем помочь тебе.

Тафаки принял их. Он кивнул и пригласил их в большой дом. Но теперь их присутствие уже не приносило никаких эмоций. Голова его была полна другими мыслями: ещё три женщины должны были родить, четверо рыбаков долго не возвращаются из океана, нет никаких вестей от храброго Кирики. Если бы получилось охотиться на Аотероа, можно было бы готовить больше лодок для войны. Но Тафаки волновался, как бы не потревожить ненароком какое-нибудь другое племя.

Вскоре состоялись и первые свадьбы. Другие общины и племена стали признавать и общаться с поселением Тафаки. А однажды под вечер вернулся Кирики и все пятеро охотников были с ним целые и весёлые. Они привезли три лодки, набитые мясом птицы моа – освежёванные и недавно убитые.

– Мы долго охотились и бродили по той стране, – говорил Кирики. – Мы были очень осторожные, не сразу ступили на берег, чтоб не попасться чужим людям, но всё время мы были одни. Мы сделали ещё много припасов там, и скоро можно будет ещё вернуться.

Ночью никто не спал, все танцевали и пели магические песни, как вдруг меж людьми возник перепачканный грязью и кровью юноша. К нему подпрыгнул Факатау.

– Что с тобой, Тухуруху?! И где мой брат?!

– Ты помнишь, – отвечал юноша, напившись воды, – вы все помните, как я с Туфакаро, с братом Факатау, отправился на остров племени ати-хапаи, чтобы навестить их сестру, что замужем за сыном вождя этого племени?

– Да, я помню! Рассказывай, что произошло! – торопил Факатау.

– Мы тоже помним, – отзывались застывшие люди.

– Мы поселились в большом доме семьи вождя, и твоему брату Туфакаро приглянулась дочь вождя, а она тоже была к нему очень внимательна. Они оба глядели друг на друга, ты понимаешь?

– Да, я понимаю! Но где же мой брат сейчас?

– Но до этого дочь вождя подавала знаки другому человеку из своего племени. И однажды он со своими друзьями предложили Туфакаро бороться. Туфакаро схватил его и бросил об землю. Побеждённый сел, и у него был такой смешной вил, что все стали над ним смеяться. Ведь Туфакаро был такой сильный, ты помнишь?

– Да, я помню, он очень сильный. Почему он не приехал?

– Туфакаро решил, что борьба окончена, и стал просовывать голову в разрез своего плаща. А побеждённый поднялся на ноги и ударил Туфакаро камнем по голове и убил. Подбежали другие люди ати-хапаи разрезали его тело на куски и съели. А кости повесили на крышу большого дома. Они хотели убить и меня, но я убежал. Несколько дней я прятался и слышал, как кости стучат, а ваша сестра говорит: «Напрасно вы стучите, кости того, кто был съеден. Здесь нет никого, кто оплакал бы и отомстил». Когда настала благоприятная погода, я украл плот и приплыл сюда.

Тафаки понимал, о чём думают все, кто слышал эту историю. Он на их месте думал бы так же, потому что он уже был на их месте. Но почему же настало время, когда личная цель уходит на второй, на третий план, уступая место потребностям многих, рода? Тафаки принимает решение. Быстро, в противном случае это уже будет не решением, а… уступкой. Так будет казаться со стороны, и при этом не будет правдой. Нельзя терять ни минуты, иначе общее горе может стать горем одного человека, и тогда ничего не будет.

4

Ничего не будет после нас и после многих других, ибо мы и многие другие заблуждаемся, думая, что наш след и наше слово имеют какое-то значение для окружающего мира. Ничего не имеет значения, думал Тафаки, собираясь на войну. Может быть, только восход и закат солнца, приливы и отливы, потому что они не связаны с человеком, с его слабостями, пороками, его чаяниями и конечными поступками. Всё, что имеет значение, существует без человека и называется природой. А человек наделил себя слишком многим дополнительным и одновременно лишним, чтобы считаться её частью. Заберите у человека всё. Оставьте ему только одно – месть.

Род жаждет мести. От этого горит его кровь, это навсегда останется в его памяти, поэтому кажется – и именно кажется, – что сейчас совершается что-то важное.

Однако вскоре приплывут на больших кораблях европейцы и истребят весь род Тафаки. И многие другие роды. Вся жизнь с её чаяниями, надеждами, рисками, а так же подвигами, ритуалами и песнями проходила впустую. Кровь высохнет, а память исказится. Всё умрёт и исчезнет.

Тафаки был бы рад, если бы жили его потомки и помнили о нём; и даже рад, если бы они жили и не помнили о нём. Но о нём и некому будет помнить. Европейцы запишут истории язычников-туземцев и будут пересказывать их для увеселения. И, как уже было сказано, никогда не поймут  пропитанное страхом, запретами и чёрной темнотой мышление древнего мифического человека. Мы можем лишь превращать его магию и обрядовую жизнь в иносказательные сказки, и пытаться находить в них кое-что.

Увеселяться же было чем! Десятки (а напишут – сотни) лодок были готовы и ждали отплытия к землям ати-хапаи. Лодкам давали имена: Тапахукаре, Тароа-и-таипаки, Хакирере, Махуну-аватеа. Всем лодкам, каждой из них дали своё имя. Когда кончили связывать верхние настилы, пришли женщины и принесли припасы. Они складывали всё нужное в эти лодки, без конца повторяя плач по Туфакоро, чтобы воодушевить воинов, не дать им забыть, для чего всё это затевается. Многие читали и напевали разные заклинания. Магия – повсюду, ежедневно, в каждой мелочи, иначе можно потерять последние связи не только с природой, но и с другим, может быть не настолько видимым миром. Заклинания и молитвы были обращены к Тангароа, который в зависимости от острова мог быть и богом тьмы и смерти, и богом моря и рыбаков, а так же ещё чего угодно. Молились также богу Ту, уделом которого почти везде была война.

– Что мы сделаем, когда победим? – спрашивал Кирики.

– Погрузим в лодки всё, что сможем увезти, остальное сожжём, – отвечал Тафаки.

Потом они танцевали, а после разбились на отряды и стали репетировать свою войну. Один отряд нападал на воображаемого врага, а потом бежал. В это время подступал второй отряд и нападал на удивлённого, но всё так же невидимого врага. Днём они сели на свои лодки, и под команды Кирики к вечеру приплыли на остров ати-хапаи с другой стороны от поселения. Тут уже командовал Тафаки.

– Слушайте меня! Мы должны подождать, пока не стемнеет, и напасть на врага незамеченными.

 Все затаились и стали есть, ведь перед битвой разыгрывается аппетит, но Тафаки приказал нескольким верным людям продырявить дно у трёх лодок, на которых плыли братья его жены со своими людьми.

– Может, мы вынем припасы отсюда? – спросили его.

– Нет, мы не забираем то, что жертвуем, – ответил Тафаки. В этот самый момент он немного изменился. Он понял, что очередной его путь закончился. Он окончательно созрел. Юность уже не вяжет рот. Он не думал о том, правильны ли его решения, у него не возникало сомнений. Он знал "как надо", и люди верили ему. Во все времена лидеров обожествляли. И вот, когда стемнело, уже другой человек в теле  Тафаки воскликнул.

– Слушайте меня! Почти стемнело, садимся на лодки!

В темноте они столкнули лодки на воду. Тафаки подошёл к Кирики и попросил немного отплыть от берега. Не задавая лишних вопросов, Кирики сделал это. И как только они изменили курс, послышались возгласы удивления: три лодки одна за другой начали тонуть. Остальные проплывали мимо и не оказывали им помощи. Они и не могли это сделать: не потому, что лодки почти переполнены, и не потому, что уже совсем стемнело. Потому что так сделал вождь. А потом он подплыл и колол барахтающихся копьём.

Первое, что задумал Тафаки, сбылось. Он тоже отомстил. И не между прочим, как может показаться со стороны, а по-настоящему, дерзко, понимая ситуацию до конца, до предела. Пусть он был в растерянности, и у него кружилась голова от бытовых проблем, когда братья жены пришли к нему в надежде участвовать в его предстоящих войнах (о которых говорили многие острова, поспешившие свести с Тафаки дружбу) и урвать часть военной добычи. Они пришли к нему в надежде, что у него короткая память, а ещё для того, чтобы самим, может быть, не стать военной добычей. Но, по мнению Тафаки, их гнусный, нетерпеливый и лживый поступок не достоин войны. Он пригодился лишь в качестве жертвы войне – как вынужденные потери. Так должны были понять действия Тафаки его люди. Так они и поняли. У тех же, кто знал, что у вождя есть причины возненавидеть утонувших людей, вопросов не возникало вовсе. Но сам Тафаки знал: это просто месть, никаких лишних слов. Он утопил обидчиков в море, только это важно.

И вот они приплыли. Высадились. Осмотрелись по сторонам.

Большой дом, рядом хижины, негромкий шум мирно разговаривающих людей. Воины окружили поселение и стали ждать. Вдруг Кирики тащит кого-то за волосы, заткнув пленнику рот.

– Зачем тебе этот человек? – удивились Тафаки и Факатау.

– Какова будет цена мести, если мы вступим в битву с ними, и многие из наших умрут? – шёпотом спросил Кирики. Тафаки и Факатау удивлённо посмотрели на него.

– Мы все пошли за тобой, арики-Тафаки, по первому твоему зову… – продолжил Кирики, хотя все знали, что никакого зова не было, ни когда Тафаки предлагал переселяться вместе с ним, ни теперь. – Мы поступили так, потому что ты наш вождь. Так, может, если нам удастся схватить вождя ати-хапаи, нам будет легче сражаться с ними со всеми?

– По всему видно, что вот большой дом, где живёт их вождь, – проговорил Тафаки. – Кто-то войдёт и вытащит его оттуда. А этот человек скажет, как его узнать?

– Я пойду! – громче, чем надо, предложил Факатау.

– Нет, – ответил Тафаки. – Пойду я. Вождь за вождя. А когда я выбегу оттуда с ним, ты произнесёшь заклинание и подожжёшь дом. Ты брат того, за кого мы мстим, и твоё заклинание будет сильным.

С этими словами согласились. Они спросили пойманного человека, как можно узнать их вождя.

– Нашего вождя зовут Попорокева, и он обычно спит у большого столба, поддерживающего среднюю балку.

Тафаки взял верёвку и под взглядами своих людей так вошёл в дом

Внутри было тускло, и сидело много людей. Они разговаривали, негромко смеялись. Никто не обратил внимания на вошедшего, скорее всего его спутали с тем, кто был пойман. Все толпились вперемежку, и нельзя было определить, кто тут вождь. Люди сидели и стояли, некоторые увлечённо ели и пили. Может быть, они что-то празднуют или обсуждают. Может быть, это будничные сборы о результатах дня, о планах на следующий восход солнца. Их разговор не совсем понятен для того, кто не слушает, кто сосредоточен и напряжён. Около указанного столба никого не было! Никто под ним не спал, потому что никто вообще не спал.

Тафаки поёрзал немного, негромко посмеялся, чтобы не привлекать внимания излишней неподвижностью, и, как ни в чём не бывало, вышел.

– Под балкой никого нет! – злобно и угрюмо отругал он пленника. Он только что был перед врагом и ушёл незамеченным и невредимым – конечно он был взбудоражен от этого.

– У него только половина переднего зуба! – простонал ати-хапаи.

– Хорошо же, – сказал Тафаки и отрезал пленнику язык. Затем он отбросил верёвку, испачкал своё лицо и тело золой из потухшего костра рядом с домом, поднял верёвку и снова вошёл туда.

Ничего не изменилось. Так же тускло горел огонь

И тут Тафаки заметил, что в доме сидит ещё и жрец-таура очень старый и маленький, похожий одновременно на мокрую тряпку и обезьяну. Он сидел только в одной набедренной повязке. Костлявые руки и ноги с длинными пальцами были обтянуты бурой кожей, и обвисшие складки его дряхлого живота в полумраке напоминали присохшую грязь. Только огромные оттопыренные уши ещё казались живыми под тяжестью вдетых в них серёжек и оберегов.

Как только Тафаки заметил этого сильного жреца, имевшего право говорить с богами, тот и сам словно в ответ почуял чужака. Он поднял губы вверх, его нос наморщился, а полуслепые глаза сощурились. Жрец привстал, водя носом, принюхиваясь, и Тафаки не в силах был отвести от него взгляда, хотя и знал, что должен быть невозмутим.

– Подбавьте огня – здесь чужой! – громко и хрипло пробурчал жрец.

Ати-хапаи замолчали. Насторожились. В огонь подбросили ещё дров, и он разгорелся ярко. Все следили за носом жреца до тех пор, пока не заметили перепачканного сажей и потного Тафаки.

– Смотрите, какой черномазый! – вдруг воскликнул кто-то, и все находящиеся здесь люди громко и одновременно заржали так, что огонь заколебался. Напрасно в общем приступе гогота и насмешек жрец безошибочно указывал длинным пальцем на чужака и пытался образумить рядом стоящих мужчин. Тафаки заметил того, кто ему нужен: совсем недалеко от него стоял сильный человек и в его смеющемся рту – короткий сломанный зуб. Тафаки схватил верёвку, накинул её на шею Попорокеве и в неразберихе ринулся вместе с ним к выходу.

Когда же за ним выбегали другие ати-хапаи, люди Тафаки убивали их по очереди. Уже подожгли большой дом. Из других хижин тоже выскакивали люди, некоторые были с оружием, а некоторые уже заметили пленённого вождя и падали духом.

В эту ночь убили всех ати-хапаи этой большой общины и привезли домой добрые вести о том, что месть свершилась.

5

С тех пор, как племя Тафаки убили всех ати-хапаи и совершили месть, прошло не так много времени. Жизнь, что главное – мирная жизнь, продолжилась с того самого момента, где она прервалась. Лодкам давали имена, рождались дети и им тоже давали имена. Тафаки стоял немного в стороне и смотрел на то, что стало существовать в мире благодаря ему, его гневу, смерти его врагов. Это новые семьи, дома, новые жизни. Вся это обстановка и смеющиеся люди появились здесь, на некогда пустом месте. Жажда мести что-то создала. Пусть среди ати-хапаи и даже у Панатури тоже были смеющиеся люди, их смех ничего не значил для Тафаки. Он не хотел причинять им вреда, они сами причинили вред, и должны расплатиться. Они – чужие и должны быть наказаны так, чтобы навсегда запомнили и пожалели о своих поступках, направленных на Тафаки, его семью, его людей, на их семьи. Те, кто сейчас является его близкими, выбрали его, а он – с ними; чужие, отойдите прочь!

Конечно, внутри семьи могут произойти ссоры. И если бы Тафаки ко всем прочим своим достоинствам умел бы сочинять новые слова, он придумал бы слово "стерильность". "В настоящей дружбе нет стерильности", – вот, что он мог сейчас сказать. Её нет. И всё. В отношениях с чужими, по его мнению, должна быть.

Тафаки стоял немного в стороне и смотрел на свою новую жизнь. Он изменился ещё раз. Он был юношей, когда узнал о смерти отца; зрелым, когда брал ответственность за новую общину и нанесённые ей оскорбления. Теперь он просто мудр; вождь, и многие предания назовут его идеальным. Вождь – человек, освободившийся от личного. Лишь единственный необдуманный до конца поступок, но единственный возможный при данных обстоятельствах, позволил ему вспомнить, что на свете есть ещё много других дел, кроме бытовых и хозяйственных – общинных. Люди устали, и люди счастливы. Сейчас никому не надо думать о Панатури.

Поэтому последнее личное дело Тафаки закончил лично.

Однажды утром он отправился на лодке к своему старому дому, который он покинул вскоре после рождения Кирики и переселились в другой. Остров был рядом, а море не глубоким, но Тафаки испытал страх даже более сильный, чем когда жрец ати-хапаи вынюхивал его. Чем дальше удалялся берег, тем неувереннее становились его движения. Когда он приблизился к своей бывшей родине, он спрыгнул в воду слишком рано, надеясь, что тут уже не глубоко. Но он ошибся. Поплыл к берегу, но вспомнил про лодку. И уже хотел махнуть на неё рукой, чтобы не заплывать на слишком глубокое место, но разум говорил, что домой иначе вернуться не получится. И в лодке ещё лежало его копьё.

Село разрушено много-много дней назад, и уже почти заросли его следы, но большой дом остался. Перед входом, сгорбившись, сидела старая женщина. Тафаки подошёл поближе и узнал свою мать. Он заплакал. Мать узнала его и тоже заплакала. Потом они обнялись и стояли так какое-то время. Затем Урутонга заговорила.

– Уходи отсюда поскорее или ты погибнешь. Те, кто теперь тут живёт – свирепое, дикое племя.

– Я не уйду, пока не отомщу, мать.

Это спонтанное решение, или боги специально направили Тафаки сегодня именно сюда? Трудно сказать, когда сам поверил в свои слова, хотя ещё минуту назад не представлял, что произнесёшь их. Скорее всего, и то, и другое одновременно, ибо невозможно ни для чего найти какую-либо определённую причину. Да и саму причину часто путают с поводом. Почему именно сегодня Тафаки предпринял изначально безобидную, но от этого не менее опасную поездку? Произнеся обещания мести, он не стал бы возвращаться в поисках начал перемен в себе, исходной точки, может быть, даже не одной. Их последнее время было так много.

– Отомстишь? – мечтательно произнесла Урутонга. – Я поняла, что ты приближаешься и произносишь какое-то сильное заклинание, когда кости, что развешаны по стенам этого дома, начали сами собой стучать. Среди них есть и кости твоего отца и братьев.

Тафаки уже думал, что и правда произносил заклинание, хотя только лишь надеялся не утонуть. Может, это и было заклинанием? И! Не утонуть для чего? Для события, которое сегодня обязательно должно произойти? Его страх заставит его действовать быстро – и не думая.

– Да. Как мне лучше это сделать? – он смотрел на кости. С каждой секундой они привлекали его внимание всё сильнее и сильнее. Какие из них принадлежат человеку, который дал ему жизнь; который построил новую сильную общину, наказал недостойных родственников и победил ати-хапаи, лишь только умерев.

– Они возвращаются отсюда из-под воды, когда солнце уже почти скрывается в море. Если ты спрячешься на крыше и будешь их ждать, они сразу же учуют тебя. Если ты войдёшь в дом, когда они будут спать, они тут же проснутся и убьют тебя, потому что чутко спят и хорошо видят в темноте. Но они боятся солнечного света и плохо слышат. Они оставили меня в живых, чтобы я сидела перед дверью и громко будила их перед восходом солнца.

– Тогда послушай, мать. Помнишь, как в детстве я обманул тебя и рассвет?

– Я помню, – чуть улыбнувшись, сказала женщина. Она вспомнила этот день, который можно было бы назвать переломным, и уже начала понимать, что имеет в виду её сын, такой взрослый, сильный и, главное, решительный. – Тогда спрячься в той пещере, через которую я уходила от вас, а ночью или лучше перед самым рассветом приходи.

Так и сделали. И вот вечером из моря показались враги. Они были смуглые, тела многих были покрыты татуировками, лица некоторых напоминали звериные оскалы. Впереди, опережая сумерки на один шаг, шёл старый, но крепкий Панатури, чуть горбатый, похожий на акулу. Он почуял чей-то чужой запах, но вскоре к нему присоединились остальные. Все запахи смешались, и он забыл об этом. Все вошли в дом, разлеглись и уснули. Тафаки ждал, и когда настал час, он вышел из полуобвалившейся пещеры и направился к проклятым врагам, чье имя было так ненавистно ему. Он приблизился к дому и сразу, не заговорив с матерью начал замазывать илом все щели на стенах и на крыше, чтобы ни один луч не проник внутрь.

Вдруг один Панатури проснулся: "Эй! Скоро ли рассвет?" – спросил он.

– Нет. Рассвет ещё не скоро, – громко ответила Урутонга. Было слышно, как Панатури повернулся на другой бок и уснул, а Тафаки продолжил свою работу.

Вскоре раздался ещё один голос: "Не приближается ли рассвет?"

– Нет, – так же спокойно сказала Урутонга, и хотя небо уже начинало светлеть, в хижине вместе с Панатури был заперт кусочек ночи, что вошёл туда вместе с ними. Это тьма никак не могла выбраться наружу, потому что Тафаки уже почти закончил работу. Даже Панатури, так не любившие света, не догадывались о его приближении.

И вот солнце взошло так высоко, что в его сторону уже больно было смотреть.

– Скоро ли рассвет? – послышался голос.

– Скоро! Вот он уже! – закричала в восторге Урутонга, а Тафаки распахнул двери.

Панатури закричали от боли, они ослепли от такого яркого света. Их охватил страх, они заметались: кому-то удалось найти выход, а кто-то стал биться в стену. Но Тафаки взял своё копьё и жестоко покарал ненавистных Панатури.

Позже он посадит мать в свою лодку и отвезёт её в свой мир. Там старая женщина увидит двух младших внуков, которых никогда до это не видела, и ласково обнимет старшего. Сам же Тафаки будет стоять недалеко, но так, чтобы его никто раньше времени не увидел. Ему захотелось вдруг представить, что его нет. Тогда можно смотреть на всё со стороны и думать не о чём-то конкретном, а просто так, для своего удовольствия. Что это? Уж не спокойствие ли и благодать? Только сейчас он понял, что что-то изменилось. По-настоящему. А все перемены, которые происходили с ним до этого моменты, были только подготовкой. Проверкой на прочность: достоин ли он, Тафаки, того, чтобы меняться.

Некоторое время назад он вместе с матерью снял кости со стены и похоронил их как подобает. Они тогда снова плакали и вспоминали прошлые дни, и Урутонга сказала:

– Среди них был тот, кто отнял жизнь у твоего отца. Это тот самый старый Панатури.

Тафаки подошёл к телу убитого врага и прочитал про себя какое-то заклинание. Затем он поднял тело и швырнул прямо в море. Мёртвые татуировки поплыли по воде. Мёртвые отметки, мёртвая слава. Так Тафаки отомстил за своего отца.