Читать книгу: «Из Лондона с любовью», страница 3

Глава 3

Валентина

– Неплохо вы поспали, – говорит водитель, улыбаясь в зеркало заднего вида. – Но надо же, проснулись как раз вовремя. – Он указывает вперед. – Видите?

Я протираю глаза и выглядываю в окно. Лучи позднего утреннего солнца пробиваются сквозь темные облака и освещают все вокруг яркими красками.

– Воскресенье в Примроуз-Хилл, – говорит водитель. – Нет ничего прекраснее.

Я смотрю на высокие узкие таунхаусы и ряд витрин магазинов – все в пастельных тонах, как пасхальные яйца.

– Видите высокие окна? – говорит водитель. – Архитектура эпохи Регентства в лучшем виде, хотя они, скорее всего, были построены в викторианские времена. Маленькие копии шикарных вилл, окружающих Риджентс-парк.

«Высокие окна», – думаю я. Значит, высокие потолки. Высокая комната, залитая солнечным светом. Бальзам, который сейчас так требуется моей душе.

– И хотя это совсем близко к центру Лондона, – говорит водитель, – Примроуз-Хилл, как ни странно, расположен на возвышенности. Шестьдесят три метра над уровнем моря.

Я улыбаюсь: хорошо, что мне попался такой осведомленный таксист.

Несколько минут спустя он останавливает машину перед бледно-розовым трехэтажным зданием. «КНИЖНЫЙ САД» – гласит вывеска над дверью первого этажа. На нее садится голубь, клюет ее краешек и взмывает вверх. Я слежу за его полетом и замечаю, что шторы на двух верхних этажах задернуты. С подоконников свисают увядшие цветы. Все это выглядит совершенно ненастоящим. Эта сцена словно сошла со страниц любимого старого романа и не имеет ничего общего с моей расхристанной жизнью.

– Должно быть, это здесь, – говорю я, расплачиваясь. Водитель выгружает мои чемоданы на обочину.

– Добро пожаловать домой, – говорит он.

– Разве я говорила, что…

– Думаю, вам здесь понравится, – перебивает он. – Вот увидите.

Я озираюсь, осваивая это незнакомое место, обстановку, в которой без меня жила мама. В кресле у окна греется на солнышке пушистый кот. Я почти слышу сквозь стекло его мурлыканье, как будто он зовет меня войти. Я тянусь к дверной ручке: заперто. Мои внутренние часы отключены, поэтому я не сразу соображаю, что сейчас воскресное утро, слишком раннее для того, чтобы книжный магазин на окраине работал.

Я обхожу здание по узкой дорожке, ведущей к другому входу, роюсь в сумке и нахожу ключи от дома, которые мне прислала компания «Бевинс и партнеры». Дверь открывается со скрежетом, как будто потягиваясь после долгого сна. Я сгружаю чемоданы в маленькой прихожей. Нет смысла тащить их наверх, ведь у меня уже заказан номер в гостинице поблизости.

Лестница скрипит и стонет под моими ногами. Я поднимаюсь в квартиру на втором этаже и стучу в дверь, чтобы представиться ее обитателям.

Мне открывает женщина примерно моего возраста, лет тридцати с небольшим: к правому уху прижат мобильный телефон, лицо в ореоле прекрасных темных кудрей. Она выпускает струйку дыма и жестом приглашает меня внутрь.

– Ради бога, – шепчет она. – Помогите мне, пожалуйста.

Она протягивает мне две прихватки и указывает на духовку. Я быстро вынимаю оттуда сковороду с неописуемым содержимым. Воскресный завтрак явно погублен.

– Спасибо, – произносит она одними губами. Я кашляю, отгоняю от лица облако дыма и оглядываю квартиру с разномастной богемной мебелью и разбросанными повсюду разноцветными подушками. На стенах яркие картины в рамах, десятки комнатных растений рвутся из горшков на волю, словно растут в тропическом лесу, а не в лондонском предместье. У окна в бамбуковой клетке щебечет желтый попугай.

– Да, сэр, безусловно, сэр, – говорит она в трубку. – Именно. Я так и сделаю. Считайте, что уже сделала. До свидания, сэр.

Закончив разговор, она со стоном швыряет телефон на диван, как будто он был соучастником в злосчастной цепи событий, приведших к этому моменту.

– Босс, – говорит она. – Патентованный мудак. – Она вскидывает руки вверх. – Он приедет через час, – скулит она. – И что теперь делать с ланчем?

– Кто, босс?

– Нет, – говорит она, глядя на меня как на идиотку. – Джереми.

Я киваю, чувствуя, как на меня накатывает очередная волна джетлага⁴.

– Джереми?

– Мой парень!

– Ясно, – говорю я.

– Он воображает, что его тут ждет ланч, как в пятизвездочном отеле, – говорит она. – Воображает, что я шеф-повар высшего класса!

Я бросаю взгляд на обугленную сковороду.

– А вы, как я понимаю, немного на это счет приврали?

Она вздыхает.

– И какой дурак повесил в кулинарном блоге рецепт фриттаты и не сказал, сколько ее готовить?

Я изо всех сил стараюсь сдержать смех. Покойся с миром, дорогая фриттата!

– Теперь ей каюк. И что мне делать?

Она мне сразу понравилась.

– Но ведь всегда есть… еда навынос?

Она мотает головой.

– Нет, нет, нет! Это всего лишь третье свидание. Какая еда навынос на третьем свидании!

– О-о-о, – говорю я, отмечая, что на кухне еще больше растений в горшках, и все они здорового ярко-зеленого цвета.

– Вы не умеете готовить, но явно умеете заклинать растения.

– Похоже на то, – говорит она со вздохом.

Я протягиваю руку.

– Я Валентина Бейкер.

Уголки ее рта приподнимаются: до нее что-то дошло.

– Ого! Дочь Элоизы!

– Ну да…

– Что же ты сразу не сказала?

– Я… как раз хотела. Но ты разговаривала по телефону.

– Ну и ладно, – говорит она, убирая со лба выбившийся локон. – Мне так жаль твою маму. Я по-настоящему любила ее. – Она наклоняет голову. – А ты на нее совсем не похожа. Наверное, вся в отца.

– Ну да, наверное…

– Вот и я похожа на отца, – задумчиво говорит она. – Хотя у папы есть свои достоинства. – Она кладет правую руку на бедро. – Вот, например, я унаследовала его ноги.

Она задирает ногу выше головы, как танцовщица из Rockettes⁵. Я улыбаюсь про себя.

– Нет, постой, – говорит она, наклоняя голову вправо. – Теперь вижу. Твои глаза – у них необычный разрез. Совсем как…

– Послушай, – говорю я, кашлянув. – Я не хочу тебя задерживать. Я просто… надеялась, что мы сможем поговорить о… квартире.

Она кивает.

– О, не волнуйся. Я не из тех, кто расторгает аренду или что-то в этом роде. К тому же мне здесь очень нравится. Конечно, не Букингемский дворец, и зимой жуткие сквозняки, но знаешь что? – Она замолкает и оглядывает свое беспорядочное жизненное пространство. – Ни одно место, где я жила, не нравилось мне так, как это. Так что я, может быть, вообще никогда не съеду.

– Ладно-ладно, – говорю я. Меня услышанное немного удручает. Если у меня и теплилась хоть какая-то надежда продать дом, получится это труднее, чем я ожидала.

– Я Лайза, – продолжает она, протягивая руку. – Слушай, если ты свободна завтра днем, с удовольствием покажу тебе окрестности.

– О, здорово, – говорю я. – Спасибо. Очень… мило с твоей стороны.

Ее минутное спокойствие исчезает в мгновение ока.

– Елки-палки, мне же нужно готовиться. Черт, что бы такое надеть? – Она бежит в спальню и возвращается с двумя платьями на вешалках – одно розовое с ярко-оранжевыми цветами, другое однотонное, голубое, с пояском на талии. – Что скажешь? Не слишком много розового?

Я, улыбаясь, качаю головой.

– Нет, точно надевай розовое. Твой стиль.

– Правда? – Она тут же сдирает спортивные штаны и футболку и влезает в платье. «Молния» заедает, и я предлагаю помочь.

Она разглядывает себя в висящем на стене зеркале в полный рост и пожимает плечами.

– На Новый год я пожелала себе сбросить десять фунтов, но набрала двенадцать.

Я улыбаюсь:

– Выглядишь классно, не сомневайся.

– Ну ладно, – со вздохом говорит она. – Остается только заказать еду навынос и красиво подать, чтобы скрыть улики!

– Удачи, – говорю я и выхожу.

Закрыв за собой дверь, я слышу звон разбившейся тарелки и возглас Лайзы: «Ё-мое!»

Улыбаясь про себя, я поднимаюсь на третий этаж, где столько лет жила мама – без меня. Подхожу к двери – ее двери – и останавливаюсь, вспоминая, как когда-то мечтала об этом самом моменте: снова быть рядом с ней.

Почему она уехала? Почему никогда не писала и не отвечала на мои письма? Я вставляю ключ в замок, чувствуя волнение. Столько лет прошло, а детская боль осталась такой же острой, такой же настоящей.

В детстве я мечтала сбежать в Лондон: вот я появлюсь на ее пороге, и все будет хорошо. Но со временем привычная тоска переросла во что-то другое – обиду и гнев, и ко времени, когда я уехала в колледж, мне больше не хотелось воссоединения с бросившей меня женщиной. Она для меня как будто умерла.

А теперь она вправду умерла.

Прежде чем открыть дверь, я делаю глубокий вдох, чувствуя себя пожарным, прибывшим в дом после того, как он уже сгорел дотла. Бессильной и опоздавшей.

Я переступаю порог. Чужой, застоявшийся воздух. Но потом, раздвинув шторы и открыв старое окно, я ощущаю слабый, но знакомый аромат. Я не сразу понимаю, что это, но вдруг до меня доходит. Ее духи. Ее розовые духи. Воспоминания наплывают, и я ощущаю, как внутри все начинает дрожать. Просторная, солнечная ванная комната в Санта-Монике. Я совсем маленькая. Она сидит перед зеркалом в длинном розовом атласном халате.

– Мамочка, можно накрасить губы твоей помадой?

– Когда подрастешь, милая.

Я наблюдаю, как она тщательно накладывает три слоя туши, а потом предлагает мне капнуть духами на внутреннюю сторону запястья. Я подношу руку к носу и вдыхаю густой, бархатистый аромат роз.

По улице с грохотом проезжает красный двухэтажный туристический автобус и возвращает меня в настоящее. Я провожу рукой по мягкому розовому бархатному дивану. Низкий столик уставлен фотографиями в рамках: незнакомые люди, незнакомые места.

Внезапно сердце у меня сжимается. Одна фотография в позолоченной рамке стоит отдельно от прочих. Моя.

Рождественское утро, год, когда мне подарили кукольный домик, мне лет семь или восемь. Все утро мы с мамой приводим в порядок комнаты. Воспоминание очень далекое, но я все еще чувствую пряный мускусный запах кедровых стен и пластиковых блестящих волос моих новых кукол. Я вижу снежную белизну маленькой фарфоровой ванны с четырьмя когтистыми ножками. Я поставила миниатюрный диванчик на втором этаже, но мама перенесла его на первый, к боковому окну: «Отсюда лучший вид на сад».

Она права. Она всегда была права.

Я вздыхаю и переключаю внимание на маленькую, но хорошо оборудованную кухню. Винтажный холодильник кремового цвета заперт на латунную защелку, а старая газовая плита выглядит так, будто ее следует звать «Марселина», или, может быть, «Бабетта».

Я восхищаюсь расставленной на открытых деревянных полках керамической посудой цвета морской волны от Рассела Райта⁶. Эта линейка появилась в 1939 году, и цвет тогда считался самым модным; она об этом знала по своей работе в «Хэрродсе». Я представила себе, как она выбирает плошку с ручками и ест из нее любимые блюда: яйца пашот, свежие ягоды, политые жирными сливками.

Я подхожу к креслу у окна. На подушке лежит светло-серая кашемировая накидка. Я прижимаю мягкую ткань к лицу, вдыхая запах моего детства, мамин запах. Как будто она только что вышла, а не ушла навсегда.

На меня накатывает волна усталости, но я заглядываю в спальню и вижу на комоде ее шкатулку с драгоценностями. Открываю ее и снова погружаюсь в воспоминания. Мама обожала красивые вещицы, в том числе бижутерию. Ее любимым брендом был «Трифари»⁷, особенно линия с геометрическим дизайном в стиле ар-деко 1930-х.

«Дизайнер Альфред Филипп учился своему ремеслу у Картье и в Van Cleef & Arpels, – наставляла она меня. – Ищи незаметную оправу камня. Он довел эту технику до совершенства».

Она учила меня распознавать подлинность вещи. Обязательно должна быть марка KTF, или «Корона Трифари» – значок короны над буквой «T». Она брала меня с собой на распродажи, и если я замечала такой значок, то должна была передать ей вещицу незаметно, чтобы никто не понял, что мы нашли сокровище.

– У «Трифари» делали украшения для первых леди и голливудских звезд, – говорила она, – но вкусы меняются.

Но ее вкус оставался неизменным. Я беру в руки старый браслет в стиле ар-деко из стекла и серебра. Такой же элегантный, как она сама.

Я перевожу взгляд на кровать. Гладкое покрывало и мягкие подушки, все чистое, так и тянет лечь. Хотя мои веки совсем отяжелели, я не могу не заметить на прикроватном столике книгу. Корешок из изумрудной ткани безупречно сохранился, так же как и страницы с позолоченным обрезом. Я мгновенно все понимаю. Я давно мечтала увидеть первое издание «Своей комнаты» Вирджинии Вулф, но оно мне ни разу не попадалось. А теперь оно в моих руках. Я осторожно листаю страницы. Интересно, это была последняя книга, которую мама читала перед смертью, или просто символ, мантра для жизни, которую она выбрала? Я откладываю книгу, и из нее выскальзывает маленький конверт. Я тянусь за ним и вижу свое имя, написанное изящным маминым почерком. «Валентина», буква «а» в конце переходит в идеальный росчерк. Я никогда не смогла бы так написать свое имя, как бы ни старалась. Дрожащими руками я надрываю конверт с краю и достаю листок.

Милая моя Валентина,

Добро пожаловать в Лондон. У меня для тебя так много сюрпризов. Только подожди. Но сначала я отправляю тебя на небольшую охоту за сокровищами. Помнишь, как ты это любила? Я тоже, и училась этому у лучших охотников.

Мне так много нужно сказать, так много показать тебе. Но сначала, умоляю тебя, копай глубже – наши последние весны, лета и осени, но прежде всего последняя зима.

Найди меня. Я буду ждать.

С любовью, мамуля

Я смаргиваю слезы, сердце бешено колотится от эмоций и вопросов. Она знала. Знала, что я приду сюда, в ее комнату. Она знала, что меня как магнитом потянет к этой книге. Я с трудом сглатываю слюну, кладу письмо на стол и смотрю на него так, будто оно живое.

Что, черт возьми, означает «копай глубже», при чем тут прошлые лета, весны и последняя зима? Я слишком устала, чтобы что-то соображать, слишком устала, чтобы гадать. Нужно бы взять чемоданы и отыскать дорогу в гостиницу, но я так утомлена, что решаю полежать, пока не пройдет эффект смены часовых поясов. Откинув одеяло, я ныряю в кровать, на то самое место, где моя мать спала ночь за ночью – все эти ночи без меня. Я закрываю глаза. Всего несколько минут, говорю я себе. Несколько минут.

Засыпаю и вижу сон.

Я только что вернулась из школы; папа сидит в кресле в гостиной, попыхивает сигарой и читает газету. На ней дата: 12 июня 1990 года. Странно, что он так рано пришел с работы, и еще более странно, что курит в доме. Мама пришла бы в ярость. Я оглядываю комнату, бросаю взгляд на бассейн, но ее нигде нет. Наверное, она просто наверху, говорю я себе, хотя чутье говорит мне, что это не так. Я точно знаю. В доме как-то пусто, одиноко, так всегда бывает, когда она уходит на обед или в гости. Но где она? Она обещала, что, когда я вернусь из школы, мы пойдем в торговый центр, чтобы проколоть мне уши.

Я бегу на кухню. Бонни плачет, сгорбившись над столом для завтрака. Бонни – наша экономка. Я никогда не видела, чтобы она плакала, и пугаюсь. Вздрогнув, она поднимает голову. Ни одна из нас не знает, что сказать.

– Что случилось? – наконец спрашиваю я. – В чем дело? Где мамуля? – Я называла ее так с момента, когда начала говорить, а она называла так свою мать. На британский манер.

Бонни открывает рот, но не произносит ни слова. Потом опять опускает голову, продолжая плакать.

– Папа! – Я бегу обратно в гостиную. – Почему Бонни плачет? Где мамуля? Что происходит?

Он продолжает попыхивать сигарой, методично раскачиваясь взад-вперед, хотя кресло и не качалка.

– Папа? – Я начинаю плакать и топаю ногой, чтобы привлечь его внимание. – Ты меня слышишь?

– Валентина, перестань, – внезапно говорит он. Уголки его рта подрагивают. – Ты уже слишком большая, чтобы так себя вести. Пора взять себя в руки. – Он тушит сигару в пепельнице и снова поворачивается ко мне. – Она ушла. Мамы больше нет. И она не вернется.

Я с трудом сглатываю, пытаясь осмыслить то, что он только что сказал. Неправда. Они просто поссорились. Он расстроен. Он сам не знает, что говорит. Мама, наверное, ушла за покупками. Скоро придет, и все будет хорошо. Все будет хорошо.

Папа подходит ко мне и кладет руки мне на плечи.

– Валентина, прости, моя милая, – говорит он. – Мне так жаль. Я ничем не могу тебе помочь. – Он вздыхает и достает ключи от машины. – Мне нужно ненадолго уехать, но Бонни останется здесь. Она переедет в свободную спальню.

Я снова бегу на кухню и бросаюсь в объятия Бонни. Я смотрю в ее красные, наполненные слезами глаза, глаза, которые знаю всю свою жизнь, и ищу в них доказательства того, что папа сказал неправду.

Но их нет, и это потрясает меня до глубины души. Все это правда, ужасающая правда. Мамуля ушла.

Бонни протягивает руки, чтобы обнять меня, но я отшатываюсь, бегу в мамину спальню, запираю за собой дверь и бросаюсь к шкафу: пусто. Открываю шкафы в ванной: они тоже совершенно пусты. И ящики, все, кроме одного. Я лезу внутрь и нахожу флакон ее любимых духов с ароматом розы. Я брызгаю себе на запястье и вдыхаю запах. Она забыла его упаковать, а может быть, оставила мне.

Я хочу, чтобы она налила мне ванну и, как обычно, сказала: «Не вешай носа, Чарли».

– Мамуля, – шепчу я дрожащим голосом. – Где ты?

Глава 4

Элоиза

Лондон

12 января 1968 года

Одеваясь, я представляла себе высокую, статную фигуру Эдварда. Вспоминала необычный склад его ума и тепло его прикосновений.

«Романтик, – думала я. – И такой умный».

Кружевное темно-синее платье идеально подходило к случаю. Я надевала его всего один раз – старомодное, купленное на распродаже в «Хэрродсе», но все же достаточно стильное для ужина в Королевском автомобильном клубе.

Открыв шкаф в прихожей, я улыбнулась про себя, увидев на вешалке пиджак Эдварда, который повесила туда вчера вечером. Мое пальто осталось в клубе, я так и забыла его забрать. А сейчас я позаимствовала пальто Милли. А смокинг Эдварда пусть повисит в шкафу в качестве трофея – предлог, чтобы снова увидеться с ним после сегодняшнего вечера.

Перед уходом я заглянула в спальню Милли, где она сидела, склонившись над толстым учебником права. Я сказала, что ухожу, но не осмелилась сказать куда. Что бы она подумала, узнав, что я возвращаюсь в Королевский автомобильный клуб после вчерашней катастрофы? Я рассказала ей только о Роджере и вцепившихся в него девицах, – да, и о беарнском соусе, – но об Эдварде даже не заикнулась.

Пока я не поверю в то, что он может быть настоящим, что мы можем быть настоящими, он останется моим секретом.

Когда я приехала в клуб, уже стемнело. Пальто я сдала девушке в отглаженной белой блузке и черном жилете. Она была примерно моего возраста и очень походила на моих бывших одноклассниц, а может, и была одной из них, потому что прекрасно знала, что мне здесь не место. Я видела это по ее глазам.

У стойки регистрации я назвала имя Эдварда.

Портье тепло улыбнулся.

– Здравствуйте, мисс Уилкинс. Мистер Синклер ожидает вас.

Он протянул мне конверт, запечатанный красным воском, с инициалами «Э. С.». Я прикоснулась кончиками пальцев к тонкой льняной бумаге, и мое сердце слегка дрогнуло; оно забилось сильнее, когда я достала записку с нарисованной от руки картой.

Элоиза, выйди в сад. Дорогу найдешь. Место помечено крестиком. Я буду ждать тебя.

хх, Эдвард

Едва сдерживая волнение, я поднялась по лестнице мимо нескольких разодетых парочек, направляющихся на ужин; на женщинах были платья от Шанель последнего сезона. Украдкой поглядывая на карту, я проследовала по тускло освещенному коридору к лестнице, ведущей в сад, где вчера вечером приземлилась в объятия Эдварда. Я улыбнулась воспоминанию. Но где он может быть? Снова взглянув на карту, я пошла по садовой дорожке, мимо вечнозеленых кустарников, окружавших известняковый фасад клуба. Прямо перед собой, рядом с большой деревянной дверью, я увидела окно, из которого лился теплый свет. И поняла, что пришла.

Повернув дверную ручку, я вошла в комнату, освещенную только пламенем ревущего камина. Вдоль одной стены тянулся полностью укомплектованный бар. Остальные от пола до потолка занимали книжные полки.

«Какая прелесть», – прошептала я про себя и ступила на лестницу на колесиках, соединенную со стальной дорожкой, окружавшей комнату по периметру.

– Я думал, ты боишься лестниц, – услышала я голос.

В свете камина появился Эдвард. Он был одет так же изысканно, как накануне вечером, в строгий темный костюм.

Я не поздоровалась с ним. Зачем? Мне казалось совершенно естественным отвечать так, будто мы продолжаем разговор с того места, на котором остановились вчера.

– Только не библиотечных, – сказала я, оттолкнувшись ногой, чтобы колеса поехали.

Он улыбнулся.

– Много читаешь?

– Запоем, – ответила я.

– Так я и подозревал. Я тоже.

Я уставилась в высокий потолок.

– Спасибо за карту, – сказала я. – Без нее я бы в жизни не нашла дорогу. Откуда ты?..

– Знаю об этом месте? – Он пожал плечами. – Мальчишке становится скучно, когда родители каждый четверг таскают его в клуб на ужин. Я пробирался сюда и проводил время за книжкой.

Он рассказывал настолько оживленно, что я так и видела перед собой юного Эдварда: вот он стоит в этой комнате и проводит пальцами по корешкам книг, в точности как я сейчас.

Он заскочил за стойку и осмотрел коллекцию напитков.

– Вот так я заинтересовался литературой. По сути, случайно. – Он поставил на стойку бутылку джина. – А ты?

Я все водила пальцами по корешкам книг – достаточно долго, чтобы решиться. Я захотела рассказать ему о том, о чем мы с Милли втайне мечтали с тринадцати лет.

– Мы с лучшей подругой всегда мечтали открыть свой книжный магазин.

Я рассказала ему о книжном пристанище, которое создала в воображении. Он внимательно слушал.

– Может быть, когда-нибудь, – задумчиво заключила я.

Он улыбнулся, бросил в шейкер лед, смешал мне мартини и протянул бокал с замороженным ободком.

– Не «может быть», а несомненно, – сказал он. – Если это зов твоего сердца.

Почему-то от его уверенности я тоже почувствовала себя уверенно. Если Эдвард верит в мою мечту, я тоже могу в нее верить.

– Твое здоровье, – сказал он, чокаясь со мной бокалом. – За мечты и книги – и за новую дружбу.

Я сделала глоток: джин был крепким и попахивал хвоей, как свежесрезанная рождественская елка.

– Твое платье, это просто… – сказал он и надолго замолчал. – Элоиза, у меня нет слов. Я пытаюсь сказать, что ты выглядишь сногсшибательно. Синий – определенно твой цвет.

– Спасибо, – немного нервничая, ответила я, и мы устроились в мягких креслах, обитых изумрудно-зеленым бархатом.

– Скажи, а какие книги вы будете продавать в этом вашем магазине? – спросил он.

– Немного новинок, – сказала я. – Но в основном это будут давние друзья. Знаешь ли ты, что большинство книг – особенно лучших – обычно меняют за свою жизнь семерых владельцев, а иногда и больше?

– Как интересно, – ответил он, рассеянно касаясь края татуировки, которую он показал мне прошлым вечером.

– Ты всегда будешь слышать музыку, – сказала я, улыбаясь, – а я всегда буду слушать сказки.

– А может быть, каждый будет слушать и то и другое, – сказал он, глядя мне в глаза.

Я невольно отвернулась. Мне казалось, что его взгляд проникает в самые глубины моей души. Может быть, он тоже это почувствовал, и почувствовал, что я это знаю. Так или иначе он тут же начал болтать на самые разные темы: его любимые заведения в Лондоне, где подают карри, поездка в Африку в детстве, где он научился свистеть, друг из колледжа, который умер в прошлом году при загадочных обстоятельствах. С каждым откровением мне казалось, что я знаю его все лучше, но совсем странным было возникшее стойкое ощущение, что знала его всю жизнь.

Он рассказал мне о своих младших сестрах: обе замужем, с маленькими детьми. И о том, что, получив сдвоенную степень магистра бизнеса и права, он стал работать в одной из крупнейших лондонских фирм по недвижимости, но эта работа («делать богатых еще богаче») казалась ему совершенно бессмысленной.

– А какая работа имела бы для тебя смысл? – спросила я.

Он ответил сразу.

– Простая жизнь, – объяснил он. – Это может показаться безумием, я всегда мечтал жить как в сказках Беатрикс Поттер⁸ – подальше от города. Ну, знаешь, старый загородный коттедж с большим садом и просторной верандой, где можно посидеть ночью и побеседовать со звездами.

Я улыбнулась.

– Какая прелесть. Но чем бы ты занимался?

– Ну, конечно, разводил бы помидоры, – сказал он с усмешкой.

– Это само собой.

– Давай немного помечтаем вместе, хорошо? – сказал он, наклоняясь ближе, и мое сердце забилось быстрее.

Да, помечтаем вместе.

– Представь, что мы с тобой, – начал он, – сидим на веранде в креслах-качалках. Я только что прогнал стаю опаснейших кроликов, едва сумев спасти от них грядку помидоров для консервирования, а ты тем временем рассказываешь, как прошел твой день в книжном магазине.

Я улыбнулась его фантазии, желая задержаться в ней подольше.

– Я бы рассказала, как деревенские дети требовали, чтобы я разбудила магазинного кота, который предпочитает греться на солнышке в витрине, а не оказываться в центре детского внимания. И о том, что посадила в ящиках на подоконнике герань. О, а еще про миссис Малтби, жену проповедника, которая часто приходит якобы за книгами для внуков, а сама потихоньку пасется в разделе любовных романов.

Эдвард слушал и улыбался, пока не вогнал меня в краску.

– Фермер и хозяйка книжной лавки. Отличная пара, не так ли?

Я только кивнула, хотя мне хотелось ответить решительным «да». «Да» этой прекрасной сказке, которую мы могли бы сделать своей жизнью. Хотел ли этого и Эдвард или его слова были просто болтовней флирта ради? Может быть, те же слова он говорил и своей вчерашней даме? Я решила изобразить застенчивость. Что я знаю о любви или намерениях мужчин? Мы проговорили несколько часов и выпили еще по бокальчику. Время шло, но я этого не замечала. Я просто перескакивала с одной темы на другую. В какой-то момент Эдвард взглянул на часы и предложил подняться в клуб поужинать.

– Я заказал подходящий угловой столик, – сказал он. – Тебе не о чем беспокоиться.

Я хотела сказать ему, что рядом с ним никогда бы ни о чем не беспокоилась. Пошла бы куда угодно и стала кем угодно. Конечно, я наврала ему о своей ранней юности, но, когда придет время, то расскажу ему все, и почему-то я знала, что он не только простит, но и примет меня.

Но тут наше уединение нарушил стук в дверь.

– Мистер Синклер! – Человек в форме ворвался в дверной проем, вытирая со лба капли пота. – А мыто вас ищем повсюду. – Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. – Вам звонят по телефону на третьем этаже. Это срочно. Это по поводу…

– Да-да, конечно, – быстро сказал Эдвард, нахмурив брови.

Я чувствовала себя персонажем книги, изгнанным со страниц захватывающей главы до того, как она завершилась. Станет ли мой финал счастливым или трагичным? Я не знала.

– Мисс Уилкинс, – сказал Эдвард, помрачнев. – Это было огромным удовольствием, но, боюсь, я… должен идти. Мне бы не хотелось заставлять вас ждать, так как я не уверен, сколько времени может занять это дело. Почему бы нам не назначить новую встречу, и, надеюсь, на ближайшее время? – Он замолчал и на мгновение улыбнулся. – Может быть, мы…

– Мистер Синклер, – прервал его человек в дверях. – Ваш абонент ждет.

– Да, – сказал Эдвард, поворачиваясь к двери. – Пожалуйста, прости меня, Элоиза. – Мое сердце сжалось, когда он произнес мое имя. – Я позвоню тебе.

Я не давала ему номера телефона и пришла в ужас от мысли, что он начнет наводить справки и выяснит, что я никакая не дочь богатой светской львицы, а едва сводящая концы с концами продавщица, проживающая в ветхой квартирке Ист-Энда.

– Да, – пробормотала я. – До свидания, Эдвард.

Но он уже ушел.

Я вздохнула, бросила последний взгляд на странный маленький бар-библиотеку и двинулась к стойке регистрации, чтобы забрать оба пальто – свое и позаимствованное у Милли. Вечер, казалось, закончился, не успев начаться.

– Извините, – сказала я девушке за стойкой, той самой, которую уже видела. – Мне нужно оставить… сообщение для члена клуба… мистера Эдварда Синклера.

Приподняв бровь, она указала на ближайший поднос с коробкой открыток и конвертов. Я схватила ручку и написала:

Эдвард, пожалуйста, не сочти меня воровкой, но у меня со вчерашнего вечера остался твой пиджак. Я решила подержать его в заложниках до следующей встречи. Рискую показаться чересчур дерзкой, но давай встретимся в бистро «У Джека» в Мейфэйр завтра в 19:00? Место помечено крестиком.

Буду ждать.

Элоиза

– Не могли бы вы проследить, чтобы мистер Синклер получил это?

Женщина равнодушно кивнула, молча опустила записку в ящик без опознавательных знаков и ответила на телефонный звонок.

Я вышла на улицу и посмотрела в ночное небо, где городские огни Лондона вели извечную битву со звездами, сверкающими над головой. Я улыбнулась про себя: знаю, какая сторона победит и будет побеждать вечно.