Читать книгу: «Очень короткие рассказы о главном», страница 8

Моя семья

Это – мужчина. Я люблю смотреть, как он ест: с таким увлечением уплетает приготовленное мною, что хочется кормить его и кормить, только чтобы наблюдать за ним! Так едят проголодавшиеся дети, да мой муж всегда и был большим ребёнком, поэтому никаких сложностей с ним не возникает. Я всегда знаю, чего он хочет. Несмотря на то, что он занимается очень серьёзным делом, он требует постоянного ухода и присмотра.

Когда он приходит после работы домой, я люблю встречать его у дверей, иногда расшнуровываю ему ботинки и, сняв их, несу в ванную, чтобы смыть там с них грязь.

Я глажу ему костюмы и рубашки.

Я стелю нам постель, стараясь часто менять простыни, чтобы сохранить запах свежести.

Наши дети, уже почти подростки, – в меру умные и жизнерадостные. Когда мы выбираемся вместе с ними на природу, муж разводит костёр, а я нанизываю на шампуры кусочки мяса. Мне доставляет удовольствие приготовление шашлыков и нравится резать огурчики, помидоры, хлеб, которые нам понадобятся, когда мясо покроется поджаристой корочкой. Обычно мы всей семьёй выезжаем на велосипедах в излюбленное место неподалёку, и пока едем под неяркими лучами солнца среди зелёного леса, я с улыбкой слушаю детский смех и кручу педали, понимая, как я люблю этот мир!

…Всё это, конечно же, не больше чем грёзы перед сном. Никакого мужчины у меня нет, зато есть пятилетний сынишка от человека, который нас оставил, и профессия врача, дающая мне кусок хлеба. Собственно, это и всё.

Иногда к горлу подступает тоска, но я с этим быстро справляюсь и продолжаю ждать. Весь мой жизненный опыт сводится к тому, что если о чём-то сильно мечтается, то мечта сбудется непременно, раньше или позже.

Очень хотелось бы – поскорее. Прямо сейчас.

Маникюр

Я, вообще-то, боюсь начальства и всегда стараюсь сделать что-нибудь такое, чтобы меня похвалили. Может, тогда за старание оклад прибавят или повышение какое-нибудь заслужу.

Из резюме, если интересуетесь: двадцать лет, образование среднее, окончила курсы маникюра, педикюра. Личные качества: покладистая, исполнительная, трудолюбивая, обязательная. Не замужем.

Второй день работаю в этом салоне и очень хочу понравиться хозяйке. Место моё – за ширмочкой в углу, это удобно, никто не отвлекает. Лето.

И вот: приходит солидный клиент, в классном костюме, очень торопится, хороший аромат, дорогие часы. Говорит: сделайте маникюр за полчаса, я уже деньги для скорости заплатил… постарайтесь!

Я ему пилочкой ногти подравняла, кутикулу сняла, одну его руку в ванночку, другую начала обрабатывать. Сделала и говорю: давайте вторую.

А он – умер.

Откинулся в кресле и умер.

Я его руку держу, а клиент неживой! Но деньги-то уплачены. Не возвращать же… такому? Думаю: если хозяйка салона узнает, что я работу не выполнила, ругаться станет точно. Она женщина деловая и очень строгая.

Сижу и делаю покойнику маникюр. Не так, конечно, тщательно, как могла бы, однако же качественно. Ладонью чувствую: рука у него постепенно холодеет но, думаю, всё успею, как и договорились, за полчаса.

Закончила, выхожу из-за ширмочки и объявляю: девочки, вызывайте скорую, я свою работу сделала! Кругом переполох, паника, потом врачи приехали, дядечку этого увезли…

Позже, когда всё улеглось, хозяйка меня спрашивает:

– Ты почему скорую сразу же не вызвала?

Я отвечаю:

– Сначала деньги, потом работа, а потом уже всё остальное.

Хозяйке мой ответ, похоже, понравился. Она посмотрела на меня внимательно, вроде как на свою, что-то прикинула и говорит:

– С завтрашнего дня ты у меня менеджером по персоналу работать станешь.

Я знала, что когда-нибудь за старание меня наградят. А тут – буквально сразу повезло. Здóрово!

Претендент

Я понимаю так: у женщины должен быть один муж на всю жизнь. Своего я пока не дождалась. Сватался тут один к моей матушке, не старой ещё, а я никак не могла решить, что же такого мне в нём не нравится. Вроде и одет прилично, и говорит вежливо, и ко мне с уважением относится. Ну, конечно, он сильно в возрасте, однако же выглядит аккуратно, да и по характеру спокойный…

А потом поглядела я на него, когда мы обедали, и поняла: зубы у него верхние некрасиво вперёд торчат. Не то чтобы как у кролика, а так, выдаются немного под углом. Посмотрела я на него и представила, что вот как раз с такими зубами он скоро будет лежать в гробу. Вскочила и убежала.

Знаю, что не права, а сделать с собой ничего не могу. С тех пор как два года назад схоронили отца, которого я очень любила, даже мысли не допускаю, что мама моя с кем-то другим не то что под одним одеялом – под одной крышей окажется…

Особенно с этим, у которого такие зубы!

Тушканчик

Наш туристический лайнер стоял на рейде израильского порта Хайфа. Пассажирам предстояло сойти на берег, и они толпились на нижней палубе, чтобы пройти так называемый фейс-контроль. Если ваше лицо не нравилось, вас могли без объяснения причин оставить на борту.

Я стоял возле поручней, глядя на голубую воду и ярко-синее небо над ней. Рядом один из членов команды таскал вместе с напарником ящики. На короткую минуту он приостановился и окликнул меня с выраженным украинским акцентом:

– Привет, земляк!

– Привет, – ответил я без особого энтузиазма.

– Откуда здесь?

– Из Питера.

– А-а… – протянул матрос. Он был загорелым, примерно сорока лет, а тёмные его глаза так и бегали по сторонам. – Был я там однажды. Речка-вонючка, главная улица с церковью в конце, там ещё кладбище при ней маленькое, столбы с кораблями прилепленными, ну и эти… ворота нам показывали. Ничего интересного: я проехал по городу, больше не хочу.

В переводе на человеческий язык эта тирада звучала так. В Северной столице России оказалось обиженное Богом мелкое животное, похожее на тушканчика, которое сейчас находилось рядом со мной и которому из окна автобуса показали реку Мойку, куда привезли умирать раненого Пушкина. Потом животное довезли до Александро-Невской лавры – таких соборов в России существует всего четыре, – а после дали посмотреть на захоронение великих мира сего. На Стрелке Васильевского острова тушканчику позволили взглянуть на Ростральные колонны, где статуя Нептуна величественно восседает, глядя на публику, движущуюся у ног, а ночью разводят мосты. Ворота арки Главного штаба, недавно отданного Эрмитажу под новые залы, считаются одним из красивейших элементов зодчества Европы, но на тушканчика они впечатления не произвели.

– Знаешь, – сказал я ему, – ты, действительно, к нам больше не приезжай.

– Почему это? – уставился он на меня.

– Потому что фейс-контроль не пройдёшь, – ответил я и двинулся к сходням.

Он оторопело глядел мне вслед:

– А что, у вас тоже ввели?

Я обернулся и, прежде чем присоединиться к группе, сказал:

– Давно! После того, как ты съездил, сразу же и ввели. Теперь туда таких не пускают, и правильно делают.

Я уже спустился по трапу, а он всё ещё стоял там, возле борта, и, видимо, не мог сообразить, что же у него не так с лицом, если его могут не пустить в Северную столицу России.

Без вариантов

Через неделю она должна была выйти замуж – вот тогда мы с ней и столкнулись нос к носу в вестибюле метро: я входил, она выходила, мы оба почти бежали и чуть не ударились лбами.

От неожиданности мы рассмеялись. От неё всё так же словно бы веяло запахом свежескошенной травы, как и в то лето, когда мы жили вместе, сняв домик в деревне возле озера, пили парное молоко по утрам, ходили за грибами и ягодами, плавали на лодке на остров и слушали, как ночью из тёмного леса кто-то гукает. Я пугал её: леший идёт! – и она забиралась под одеяло с головой, я тоже нырял туда следом, прикидываясь чудищем, мы оба хохотали до слёз и целовались, целовались…

А вот теперь с той поры прошло пять лет, она выходила сейчас замуж, и я, конечно же, спросил: «За кого?», надеясь услышать внятный ответ. Но она только пожала плечами – дескать, какая разница, если не за тебя – и произнесла фразу, которая мне всё объяснила:

– Знаешь, он так долго меня добивался, что я устала отбрыкиваться, но у него, представляешь, ладони потные…

Мы стояли с ней на улице, всё так же возле метро, и она, заглянув мне в глаза, то ли сказала, то ли попросила:

– Если бы ты мог хотя бы раз в месяц со мной встречаться, я бы за него не пошла.

Я не успел ответить, потому что она и сама всё поняла. Начинать заново ту историю не хотелось, а вспоминать, чем она закончилась, – тем более. Кроме этого, я уже выбрал себе судьбу и не считал нужным делать шаг в сторону.

– Я тогда не смогла тебе сказать, а сейчас могу, – сообщила она, глядя куда-то мимо. – Можешь мне не верить, но до тебя у меня никого не было. Я, когда рожу сына, твоим именем назову, честное слово… А за те мои выкрутасы прости, пожалуйста. Да там и не было ничего, придурь сплошная. Жалко, правда?

Я давно уже её простил, потому что в то лето нам обоим было так хорошо, как, наверное, никогда не будет каждому поврозь. До сих пор не понимаю, зачем ей понадобилось потом всё это променять на какие-то рок-компании с пацанами, которые даже нот не знали, а лабали как придётся, зато умели нюхать всякую дрянь и её научили; разменять то светлое, что у нас сложилось, на все эти ночные дискотеки и зависание в клубах по вечерам…

Та жизнь утащила её в сторону, и мы друг друга потеряли. Она от меня ушла, точнее – убежала; всё кончилось как-то глупо и по-пустому. Я только позже сообразил, что, может, она просто не нагулялась тогда, в свои восемнадцать, и по дурости её тянуло на всякие выходки. Но мне и самому-то было немногим больше: всего двадцать – вот и не сумел её удержать.

Ладно – что было, то прошло.

Мы распрощались: я нырнул обратно в метро, она помчалась дальше – готовиться к свадебным делам. Я даже не взял номер её телефона – ни к чему.

Моя жена попала в тяжёлую аварию и теперь, после комы, лежала в хирургическом отделении. Я наведывался к ней каждый день, вот и сейчас летел туда же.

Нужно было подбодрить её и заставить поверить, что она опять встанет на ноги. Врачи высказывались на эту тему осторожно и неоднозначно, но я-то знал наверняка. А если так, она должна была подняться.

Без вариантов!

Умножение на нуль

Он глядел, как сгущался майский сумрак, а за окном проступали звёзды. Пахло весной, и казалось, что-то вот-вот должно было измениться к лучшему.

– По-моему, ты насосался через меру, – сказала она, отодвигаясь на край дивана.

– Нет, всё-таки послушай, – с тупым упрямством пьяного заявил он. – Живём как свиньи, верно? А Володькины песни из дерьмового быта создают ну хотьчто-то, понимаешь ли, высокое. И я его за это люблю. А тебя я не люблю, потому что ты из высокого умеешь сделать дерьмо. Поэтому тебе Володька и не нравится. Он никому не нравится, кто живёт своими крысиными интересами.

– Ты просто на неё чокнулся.

– Это ты его ни хрена не понимаешь!

– Послушай, – сказала она. – Ты всегда был таким интеллигентным мальчиком, вёл себя как паинька и не перебивал старших. То, что твои стихи не публикуют, вовсе не значит, что перед нами непризнанный гений. Может, ты просто бездарность, я не знаю, потому что в стихах не разбираюсь! Но пьяный ты ещё ни разу сюда не заявлялся и так пакостно себя не вёл.

– Потому что ты поливаешь Володьку помоями, а он действительно гений!

– Он просто фигляр, если хочешь знать. Тянется якобы к высокому, а в жизни обычная скотина. Да и в песнях своих тоже…

– Сволочь!

Она не успела договорить последнюю фразу, как он что-то невнятно прохрипел и в ярости бросился на неё. Лёгкая юбка сухо треснула, и спустя короткое мгновение он уже насел сверху так, что голова её зажата была валиком дивана, а ноги оказались у него на плечах. Он вошёл в неё сразу и за пять секунд доверху переполнил своим горячим, так что она даже звука издать не успела – охнула и всё. Потом, оглядевшись, она увидела себя на диване и его, застёгивающего брюки.

Он смотрел на неё, ожидая чего угодно. Она приподнялась на локте, исследовала следы разрушения и медленно подняла лицо. Тонкая похотливая улыбка раскрыла её губы и зазмеилась ему навстречу.

– Все вы свиньи, – сказала она. – Ho y тебя лучше, чем у Володьки, получается. Когда нажрёшься в следующий раз – приходи, не стесняйся.

Он посмотрел на неё и как-то боком попятился к выходу.

– Сука, – почти испуганно бросил он уже от двери.

– Да и ты такой же, – ответила она со спокойной злостью в голосе. – Все мы одним миром мазаны. Подонок! Изнасиловал женщину!

Он вышел и начал спускаться по лестнице, где пахло застоявшейся мочой. Стоял совсем поздний вечер, но если постараться, можно было успеть попасть в метро, быстрее приехать домой и лечь, к чёртовой матери, спать.

На майском небе всё так же светились лохматые звёзды, но это уже не обещало ничего хорошего.

Принц и принцесса

… Они были молоды и красивы, а когда встретились, то полюбили друг друга с первого же взгляда. Королевства их находились рядом, и однажды родители принца привезли его на сватовство, чтобы соединить оба государства. Юноша думал, что ему подсунут какую-нибудь некрасивую девицу, но оказалось, что перед ним вполне симпатичная девушка, к тому же умная и начитанная. Они в первый же вечер сбежали с торжественного ужина, который их родители устроили в старинном замке, и ходили держась за руки по пляжу на закате, рассказывая друг другу всякие истории, а потом она сняла надоевшие туфли и, держа их в руках, кружилась, кружилась по песку рядом с принцем, весело хохотала, запрокинув голову, когда он говорил что-нибудь смешное. А потом…

А потом женский мой сон прервался, потому что давным-давно, когда я была ещё совсем маленькой, у меня случилась травма позвоночника, и обе ноги у меня не двигаются, поэтому настало время меня перевернуть и вымыть. Санитар, который приставлен за мной ухаживать, должен подмыть мне всё на свете. Он делает это последние десять лет. Я слушаю, как он привычно и как-то по-отечески бурчит что-то и вытирает мои ноги, живот и задницу мокрой губкой. Я вовсе не старая, мне тридцать четыре года, и бельё я стараюсь не пачкать, но это получается далеко не всегда, даже если применять памперсы для взрослых.

В зеркале (когда мне его дают), я вижу наполовину седую женщину, но это не я, это тело с ограниченными возможностями: не очень причёсанное, с костлявыми руками и слегка обвисшей грудью. Я даже сидеть подолгу не могу – сползаю книзу. Когда меня перемещают в кресло-каталку и вывозят на больничный двор, я быстро устаю от солнечного света и внешних впечатлений. Тогда меня увозят обратно в палату, обкладывают подушками и оставляют одну.

Единственное, что я умею хорошо делать, – редактировать чужие тексты. Я очень точно владею словом, и ко мне приносят горы рукописей, которые я перерабатываю для издательства. Зарплаты хватает на жизнь и на моё содержание – здесь, в специальной клинике.

Санитару платят мои родители, которые сдают мою квартиру. Я благодарна этому пожилому дядьке, который достаточно терпелив, хотя и склонен к мизантропии. Как-то раз он подсел ко мне на край кровати и спросил, общалась ли я когда-нибудь с мужчиной.

– В том смысле?.. – спросила я.

– В нём самом, – подтвердил он.

– Я же не чувствую внизу ничего, – ответила я. – Только в книжках об этом читала.

Он помолчал, а после, всё ещё сидя у меня в ногах, спросил:

– И не целовалась?

Дядька этот лет на двадцать пять старше меня, толстый, с красной физиономией, усатый и добрый.

Я отрицательно покрутила головой.

– Эх, принцесса!.. – с сожалением выдохнул он, махнул ладонью, поднялся и вышел.

Потом, от других уже людей, я узнала, что он – старый вдовец, когда-то похоронивший жену, умершую у него на руках, и с тех пор ухаживает за безнадёжными больными вроде меня.

Я засыпаю среди ночи, положив очередную порцию листов с текстом на край рабочего столика и выключив лампу.

Мне снится берег моря, девушка с юношей, которые идут по кромке воды и целуются… Это, наверное, те самые принц и принцесса.

– Я тебя люблю, – говорит принц, и она тянется, чтобы его поцеловать.

Утром меня будит санитар, но вместо того, чтобы привычно перевернуть и помыть, он встаёт передо мной и говорит:

– Слышь, я увольняюсь.

Мы молчим, я жду продолжения.

– Устал я за пациентами ходить, – говорит дядька. – Один-два ещё нормально, а за десятью уже никак. Чего предлагаю: перебирайся жить ко мне! Всё-таки веселее вдвоём. Я деревенский, из-под Пскова, возьму тебя в дом – там огород, лучок-картошечка, будешь свои книжки вычитывать, а я – с землёй возиться. Я за женой тогда недоглядел – всю жизнь крест за это мыкаю. За тобой, стало быть, и поухаживаю – мне без этого под Богом ходить нельзя.

Я слушаю его и не слышу.

Я вижу его и не вижу, потому что в глазах всё плывёт от слёз.

Ещё через два дня я смотрю на себя в зеркало и вижу постриженную и накрашенную молодую особу, у которой нет абсолютно никаких нерешаемых проблем. Разве что – так, пустяки, мелочи быта.

Ещё через день мы уезжаем. Из вещей у меня – коробка с чужими рукописями и куча гигиенических принадлежностей. Всё остальное мы купим позже, включая мой гардероб, чтобы наконец-то зажить по-королевски: свитер, брюки и всякое подобное.

Я уже не горблюсь и не сползаю, сидя в каталке.

Когда он первый раз наклонился и поцеловал меня в щёку, стало щекотно от его усов, а потом даже бросило в жар. Мне показалось, что всё это происходит там, у моря, и я кружусь, развевая длинное платье, а принц мой смотрит на меня и улыбается, улыбается…

Собственно, так оно и было.

Всё идёт своим чередом

Две пары дружили домами: Андрей со Светочкой и Саша с Мариной. Дружили – это значит: иногда ходили друг к другу в гости.

В день своего тридцатилетия Светочка, сидя в одной комбинации нога на ногу перед трельяжем, подкрашивала губы помадой. Ресницы она уже превратила из бесцветных и коротких в тёмные и длинные при помощи французской «Луи-Филипп», тени положила не слишком яркие – броские тона были не в моде. Андрюша лежал позади неё на широкой кровати, устроившись поверх покрывала прямо в джинсах, и наблюдал за супругой. Разговор шёл о тех самых друзьях – Сашке с Мариной. C Сашкой Андрей когда-то учился в университете, пока не бросил, а вот Марина…

– На ней ведь пробы негде ставить, проститутка, да и всё! – сказала Светочка. – Он, понимаешь ли, порядочный – думает, вокруг все точно такие же.

У неё на голове рыженькие локоны вились после бигуди ещё не расчёсанными колечками.

– Hy и что? – лениво высказался с кровати Андрюша.

– А она любому вместо «Здрасьте» сразу же ноги на плечи закидывает.

Андрюша хмыкнул.

– Я слышал, его в Штаты пригласили работать, – то ли сказал, то ли спросил он.

– Пригласили! – подскочила Светочка и повернулась на своём пуфике, сверкая глазами. – А Сашка что им ответил? C визами, видите ли, времени нет возиться!.. Маринка для него везде бегала, оформляла… хоть бы пальцем пошевелил, идиот! Кончилось чем, знаешь? Она за него даже кал на анализ сдавала.

Андрей захохотал.

– Да-да! Взяла его направление и сходила – сдала. Маринке позарез нужно, чтобы он съездил, привёз ей хотя бы видик или стереосистему. А может, и машину… Здесь-то ему всерьёз заработать в жизни не получится.

– И что в результате?

– Поедет Саша всё-таки, – сказала Светочка через некоторое время. – Купит ей видик, рассчитается за услуги.

Андрей смотрел, как она работает над своим лицом. Одна бретелька свалилась у неё с плеча, и чуть отвисшая грудь лежала вдоль тела. Он наблюдал за этой вялой грудью, показавшейся из-под приподнятого локтя, и радости зрелище не вызывало. Да, Маринка, конечно, оторва, пусть сто раз шлюха, но она на десять лет моложе Светки и грудь у неё плотная, торчком. Вполне имеет право на видеомагнитофон.

– Он ведь недавно кандидатскую защитил, – сказала вдруг Светочка будто в пространство. Она теперь занималась своими кудельками, расчёсывая их и укладывая. – Вот его и приглашают в Соединённые Штаты. В ведущий институт, между прочим.

– Тебе-то что неймётся? – спросил Андрей, садясь и сбрасывая ноги с кровати. – Смотри, вон какой сарай мы купили, обставили – не дом теперь, а полная чаша! Барахла не хватает? Ты спроси у Сашки, какие гроши он домой с работы приносит, кандидат дерьмовый, и сравни, сколько я на автостанции имею!

Света молча глядела на себя в зеркало, продолжая заниматься укладкой. Глаза у неё казались тёмными и большими.

– Всё у тебя есть. – Андрей встал и теперь буквально нависал над ней сзади. В зеркале видно было, как у него сжались кулаки. – Всё, что хотела. Включая импортные шмотки, за которые я десять часов в день нюхаю этот вонючий бензин и напрягаю клиентов. C нищим, небось, жить не станешь!..

Он хотел что-то добавить, но рубанул воздух ладонью, повернулся и резко вышел из комнаты. Дверь грохнула так, что звякнули стёкла. Светочка некоторое время сидела выпрямившись, сжав пальцы, потом чуть двинула плечиком, дёрнула бровкой.

– И чего завёлся? – спросила она негромко, словно опасаясь, как бы не услышал муж. Она встала и повернулась вполоборота к зеркалу: вид был вполне ещё ничего. Потом надела платье из тонкого трикотажа, взяла с трельяжа колечко: бриллиант с платиной, неброско и элегантно. Маринка, конечно, красивая баба, что говорить, но изысканности ей явно не хватает.

…Когда начал собираться народ и стол уже накрыли, Маринка влетела в немыслимом ореоле молодости, длинных ног, смеха, цветов, тотчас убежала, оставив всё, на кухню курить, стрельнув по дороге своими глазищами так, что Андрея пробрало до костей. Это означало, что через денёк-другой можно найти время повстречаться и остаться довольными друг другом, как всегда.

Саша, новоиспечённый кандидат наук, смущённо улыбался конопатым лицом – вокруг были такие милые, такие доброжелательные люди, они говорили тосты, хозяйка была очаровательна, праздник длился, и мужчины уже сняли пиджаки. Андрей пил много, стараясь избавиться от ощущения, будто в его судьбе ослаб главный крепёжный болт. Маринка хохотала на другом конце стола, показывая крепкие зубы, у Светки бюстгальтер приподнимал грудь на должную высоту, водка постепенно туманила глаза и делала мир вполне привлекательным. Этикетка на бутылке была бело-красно-чёрной, и каждый раз, когда наливали, проблемы отодвигались всё дальше.

Они отодвигались всё дальше, и жизнь шла своим, расписанным наперёд чередом.