Читать книгу: «Очень короткие рассказы о главном», страница 14

Топография и геодезия

Эх-ма!.. Водка была холодной и вкусной.

Мы сидели в бане, снятой на целый день, за деревянным столом в зале с камином. Из буфета уже принесли закуску, остальное планировалось на потом. Водку мы взяли с собой, охотничьи колбаски нам должны были пожарить позже – в общем, мы удобно расположились в мягких креслах и отдыхали, попарившись и приняв по рюмочке. Отдых был вполне заслуженным.

Мы – это три сорокалетних топографа-геодезиста, которые только что выполнили крупный заказ, разделив и оформив под кадастр бывшие земли Министерства обороны. Двое из нашего состава – начальник группы, в просторечье Ваня, и я – были плотными и мохнатыми во всех местах мужиками, носившими бороды и работавшими в основном в поле. Третий, Жора, наоборот, был худым, высоким и гладко выбритым. Он имел дело с геодезическими архивами и выполнял чудовищную по сложности работу. Вчера мы сдали бумаги заказчику и получили причитающиеся нам деньги, в честь чего и была организована баня.

Да, ещё с нами были три девицы из агентства добрых услуг, они тоже сидели возле стола, закутавшись в простыни. Для них принесли шампанское, это подняло девочкам настроение, и я уже готовился перейти к следующей стадии отдыха, когда разгорелся нешуточный спор.

Началось с какой-то вскользь брошенной Ванечкой фразы, типа того, что люди состоят из поступков, которые они совершили. Он, конечно, в работе был трудяга и умница, но тут вопрос стоял глобально, и я не мог не возразить:

– Глупости! Человек – существо духовное. Мы из себя представляем то, что думаем и что чувствуем. Материя, знаете ли, мертва, а дух, знаете ли, вечен.

Гладколицый и темноглазый Жорик обычно отмалчивался, когда его не спрашивали, но тут вдруг сказал своим негромким голосом:

– Человек, по-моему, – это прежде всего убеждения. Вот ты, – обратился он ко мне, – что ты можешь отдать за свои убеждения?

– Смотря за какие, – откликнулся я.

– За самые важные, – уточнил Жора.

– Это насчёт Родины, что ли? – переспросил я. – За сколько долларов я выдам военную тайну?

Жора посмотрел на меня с жалостью, как на больного. Я понял, что пошутил довольно глупо.

– За жену свою, к примеру, к бандитам на нож полезешь? – спросил он, отжимая меня к краю.

– Полезу, – сказал я, повышая градус разговора. – А ты за что полезешь?!

Вклинился Ваня, предварительно разгладив смоляную бороду:

– Когда к Богу попадёшь, ты ему не о принципах рассказывать будешь, а про то, что реально сделал… Мы или по-пустому живём, или со смыслом. Я вот, например, мечтаю создать кадастр всей территории страны и добиться, чтобы сделали комплексный план развития России. Я даже проект по этому поводу написал, отослал президенту.

– И что? – хором спросили мы с Жорой.

– Поблагодарил меня какой-то клерк от его имени, – пожал Ваня мохнатыми плечами. – А ведь что-то вроде ГОЭЛРО нам обязательно нужно. Нельзя без руля плавать – утонем. Вот за ГОЭЛРО мне и умереть было бы не обидно… если уж вы про убеждения толкуете.

У меня, если честно, подобных глобальных планов не было, зато существовала своя гипотеза, касавшаяся личного духовного роста:

– Знаете, что такое закон сохранения зла? – спросил я их обоих. – Закон означает, что количество зла в мире постоянно, это вроде как налитая до краёв чашка. Если ты добавляешь туда хоть каплю, то на тебя же эта капля и прольётся. В какой форме, неважно: может, родственники заболеют, а может, денег лишишься… И вот, чем большему кругу людей ты доставляешь неприятности, тем больший круг людей доставит неприятности тебе. Поэтому в мир нужно вносить как можно меньше зла. Что означает, – закончил я, – необходимо иметь постоянную внутреннюю, то есть духовную оценку того, что ты делаешь. Поняли? Всё определяют не поступки и не какие-то абстрактные принципы, а духовные критерии, которые ты для себя выбрал: что в твоём понимании есть зло, а что – добро.

Все помолчали, обдумывая.

– Мальчики, а вы на нас внимание обратите? – пропела одна из девиц.

– Кушайте пока, отдыхайте, – отмахнулись мы, наливая девочкам шампанского, а себе снова водку.

– …Не всё так просто, – уточнил Жора. – Как же быть с твоим «добром»? Его что, тоже в мире неизменное количество? И оно, по той же схеме, возвращается к тому, кто его принёс, но только в иной форме? А может, это похоже на джекпот: выигрыш достаётся везунчику, а не тому, кто больше всех монет в автомат набросал?.. Вот, к примеру, ты делаешь-делаешь добро, а тебе в ответ – ничего… А другой за просто так имеет все блага. И где здесь справедливость?

Вопросы были вполне законными. Мы выпили ещё по одной и порешили на том, что творить добро нужно обязательно. А уж как тебе за это воздастся, не суть важно.

– Знаете, кого я считаю неудачником? – заявил Ваня. – Тех, кто ничего не сделал для других. Ведут себя высокомерно, но внутри-то труха… Все эти наши миллиардеры – полное дерьмо.

– Полное!.. – подтвердили мы с Жорой. – А присутствующие здесь – золотой фонд человечества! И мы своё первородство, то бишь принципы, на которых воспитаны, за вонючие доллары никому не продадим!..

Мы сдвинули стопки, чувствуя себя тремя русскими богатырями.

– Мальчики, вы про нас всё-таки не забыли? – снова послышалось сбоку.

Мы опять отмахнулись: сидите, мол, девчонки, – не видите, что ли, у нас разговор серьёзный? Кушайте, развлекайтесь как-нибудь, дайте пообщаться по-человечески!

Мы спорили, смеялись, парились, играли в бильярд и обнимались наконец-таки с девчонками, а потом хорошо закусили, снова играли в бильярд и пили водку. Всё было здóрово.

Противоречий в наших взглядах больше не осталось. Каждый из нас состоял из тех поступков, которые мы совершили, – это раз. Каждый представлял собою то, что умел прочувствовать до самой глубины души, – это два. И, конечно же, любой из нас соткан был из принципов, за которые мог бы отдать жизнь, – три.

Взятое вместе, это означало, что нам по сорок лет, мы русские мужики, и поэтому всё у нас сложится отлично!

Где-то идёт дождь

Мой сладкий, помнишь слоистые скалы с соснами на вершинах, обрывающиеся в бирюзовое море, и чаек, скользящих вдоль этого обрыва, словно белые росчерки под солнцем?

Помнишь дно лагуны, покрытое зеленоватыми водорослями, и крупных рыб, неспешно движущихся среди камней?

Помнишь ночь и высокую луну, от которой повсюду светло, словно днём, и миллионы орущих во тьме цикад? Кончался август, и у нас обоих появлялось ощущение, будто всё происходящее – лишь прелюдия к чему-то долгому и прекрасному.

А кофе на террасе, днём, за маленьким столиком, – это ты помнишь? Уходило прочь бездумное лето, и трудно было поверить, что скоро нам нужно будет вернуться туда, где уже холодно и идёт дождь, – вернуться, чтобы выстроить новую свою жизнь в соответствии с пониманием, которое мы обрели этим летом.

…Ты не помнишь всего этого, потому что такого лета у нас не случилось. Ты женат на другой, а ко мне забегаешь на час, оставляя после себя чувство голода, который ничем, кроме тебя, не утолить.

А я живу предчувствием нашего лета, невзирая на то, что сейчас идёт дождь и холодно. Я надеюсь, что это предчувствие меня не обманет: когда-нибудь мы обязательно с тобой уедем.

Я заранее знаю куда и – жду.

Тело, в котором я живу

Я безобразна. Слепа на один глаз. Лицо наполовину сожжено кислотой. Осталась сморщенная кожа, розовая с черным, и полгубы. Нет части волос. Шея в шрамах. Писать трудно. Часто останавливаюсь. Текста почти не вижу.

Но это не важно.

Я жила в Екатеринбурге. Училась на психолога. Была красива. Выступила на конкурсе, получила приз. Поехала в Новосибирск. Снова приз. Потом Москва. В числе трёх лучших готовили к Парижу. Мне было двадцать лет, рост сто восемьдесят. Обошла многих. Наверное, кто-то устроил подлость. Моему парню из Екатеринбурга позвонили, сказали, что я гуляю. Сплю со всеми членами жюри, чтобы попасть в Париж. Дали ему совет. Он приехал в Москву. Встретил вечером в парке. И плеснул кислотой в лицо.

Два года по больницам. Три пересадки кожи. Операции на глазах. Один вернули, наполовину. Другой окончательно потеряла.

Взялась за учёбу, по книгам. Родители помогли. Читали вслух, я заучивала. Потом понемногу сама. Стала заниматься методикой выявления талантливых детей, которые ещё никак себя не проявили. В них эти способности могут умереть. Нужно вовремя их выявить. Потом специальным образом требуется ребят обучить. К четырнадцати годам получаются гении.

Я защитила диплом. Нашла несколько школ, где учат по опережающим методикам. Нужно было искать особых детей. Искать везде. Писала письма, привлекала меценатов. Привлекла. Предложила создавать систему лицеев нового типа. Согласились, выделили денег. Пока – на первые две обучающие программы. Плюс на проживание детей в интернате.

Организовала в тех школах классы для обучения. Взяла двух помощников. Езжу по деревням, собираю детей. Тестирую. Выявляю талантливых. Договариваюсь с родителями. Отправляю детей в интернат и на обучение.

Нестандартные дети меня не боятся. Они сами не такие, как все. Просто это не видно внешне. Я для них своя. Привыкаю быть им общей мамой. Слушаются. Любят. Я их тоже люблю, всех и каждого отдельно.

Скоро расширим штат помощников. Построим несколько лицеев. Заставляю спонсоров платить. Возьму в интернат пару детей от богатых. Может, в этих кругах тоже есть талантливые ребята.

Всё задуманное сбывается. Педагогов набираем поимённо. Берём из числа лучших. Некоторые дети прошли первый год обучения. Проявили способности сразу. Это невероятно! Мы вырастим уникумов.

Ночами думаю о мужчинах. Когда была моделью, от них не было отбоя. Теперь шарахаются. Трусят. Но кто-нибудь обязательно станет моим мужем. Мне уже двадцать пять. Позавчера ко мне на улице приставал пьяный. Еле отшила. До сих пор гадко.

Хочется любви. Мешает тело, в котором я живу. Рано или поздно заработаю денег. Сделаю пластическую операцию. Стану как новая. Заведу семью.

Для начала всё. Буду вести этот дневник. Писать день за днём. Выложу его в интернете. Организуем общее дело на всю Россию. Кто захочет – откликнется.

Жду вас сегодня и завтра!

Цикл «Всё начинается с тебя»

Сигарета и чашечка кофе

Она сказала ему, уже стоя в прихожей и застёгивая плащ:

– Всё, что у меня было до тебя, – это проба. Позвони мне вечером. Когда я слышу твой голос в трубке, у меня такое чувство, будто я разговариваю с Богом.

Женщина улыбнулась, чмокнула его в щёку и ушла – высокая, стильная, умудрившаяся не потерять себя в этой любви.

Мужчина с растрёпанной тёмной шевелюрой закрыл за ней дверь, потёр небритую щёку и выключил в прихожей свет. Потом, как был в длинном халате, прошёл на кухню, где они только что пили кофе, налил себе ещё чашечку и закурил.

«Всё, что у меня было до тебя, – подумал он об этой женщине, – тоже не больше, чем проба. Когда я слышу твой голос в телефонной трубке, у меня появляется чувство, будто я только теперь понял, зачем родился. Всё остальное видится каким-то блёклым. Я хочу произносить слово “люблю” не только тогда, когда мы лежим в постели и договорились, что впоследствии такое слово ни к чему не обязывает. Я хочу спокойно сообщать тебе о таком своём состоянии в любое время суток».

Прошла минута.

«Самое главное, от чего ты меня уберегаешь, – подумал он, вспоминая эту женщину, – от пошлой возможности стать как все, то есть любить деньги, иметь авто престижной марки, домик у моря где-нибудь в Испании и удовлетворять прочие плебейские мечты с помощью подобных атрибутов. Якобы обладание всем этим барахлом возвеличивает человека… Чушь! Ты легко сбиваешь мишуру с таких представлений, свойственных моральным калекам нашего времени. Рядом с тобой понятно, что есть хорошо, а что плохо, и никакого отношения эти критерии к количеству денег не имеют. Ты заставляешь ценить жизнь по-настоящему. Мы оба занимаемся искусством, каждый по-своему, а в конечном итоге – служим высокому началу в людях. Поэтому мы и нашли друг друга, а вот теперь, как ни поверни – полюбили».

Сигарета, первая после ночи, была вкусной до головокружения, кофе – крепким и ароматным, как раз того сорта, который ей больше всего нравился. «Вот так, – подумал он, – ворвалась в мою жизнь и всё перевернула».

Тело, напоенное любовью, ещё помнило вожделение, которое рождала и удовлетворяла эта женщина. Он улыбнулся, вспомнив некоторые детали. Воспоминания радовали мужское сердце, и он даже не волновался оттого, что у женщины, которая сегодня провела здесь ночь, были муж и пятилетняя дочка. Ещё у неё были авто престижной марки, дом в Испании на берегу моря, гардероб, который она регулярно пополняла новомодными коллекциями, и солидный счёт в банке, открытый для неё мужем в соответствии с брачным контрактом. Всё это существовало в другой жизни, предшествовавшей их встрече, и теперь предстояло решить, что со всем этим делать дальше.

Женщина твёрдо дала понять, что отказывается от материальных благ в пользу той свободы, которая позволит ей соединить судьбу с любимым. Остальное виделось малозначимым и не стоило долгих рассуждений. Решение было принято, прочее должно было воспоследовать однозначно. Мужчина подумал, что чувствует себя счастливым и никак не может привыкнуть к этому новому для себя состоянию.

Оставалось докурить сигарету, выпить кофе и отправиться в арт-галерею, где он был директором и где он, директор, выставлял уникальные работы современных российских художников. Он искал и находил этих одарённых людей, а после стремился сделать их всемирно известными. Та женщина, что он обнимал сегодня ночью, держала в Испании собственную галерею и работала с художниками, которых он отбирал здесь, в России.

Оставалось дождаться вечера, чтобы набрать номер её телефона – и, услышав её голос, понять, зачем ты родился на свет мужчиной.

Инопланетянин

Девчонка была ершистой, и даже волосы у неё торчали в разные стороны, словно перья. Она огрызалась на каждое слово и нетерпеливо ждала, когда же они с подругой отсюда свалят. Все знали, что она бывшая детдомовская, и если что – дерётся так, что лучше не связываться. С ней и не связывались.

В кафе было накурено, пацаны все уже пьяные, но подруге нравился один из них, и она явно не спешила уходить.

Девчонке это надоело, поэтому, махнув рукой и накинув пальтишко, она выбралась на свежий воздух. Пахло осенью, к ночи уже подмерзало. После громкой музыки вечерняя тишина показалось какой-то даже неестественной.

На крыльце стоял парень в тёмном свитере и, запрокинув голову, смотрел на звёзды. Услышав, как хлопнула дверь, он сказал, не оборачиваясь:

– Гляди, вон Кассиопея. Говорят, оттуда инопланетяне прилетают.

Парень поднял руку к небу и куда-то показал. Девчонка, недоумевая, встала рядом с ним и тоже посмотрела в указанном направлении.

– Ой, – удивился парень, повернувшись к ней, – извини!.. Я думал, это кореш мой, мы с ним поспорили… в общем, я в книге вычитал, что на земле всё время присутствуют существа вроде контролёров с Кассиопеи. Нашёл в энциклопедии это созвездие, а теперь вот на небе.

– А что они тут делают, контролёры? – недоверчиво спросила девчонка. – Проверяют, чтобы нас в кафе не обсчитали?

Она хмыкнула, он засмеялся.

– Там написано, будто мы на Земле своими гадостями так космос испортили, что им дышать стало трудно. Ищут способы, как нас на правильный путь наставить.

Она разглядела, что парень был немного постарше неё – лет девятнадцати, – вполне адекватный.

– Ты не куришь? – спросила она.

– Бросил, – развёл он руками. – Тебе что, сигарету стрельнуть?

– Не надо, – ответила она, – я вот тоже бросить мечтаю. Только надо на пару с кем-то, а у меня все подруги дымят.

– Давай отучу, хочешь? – спросил парень. – Я за два дня завязал – уже год, как ни одной тютюни в рот не засунул… А курил жестоко: четыре пачки в день!

– Четыре?! – не поверила она.

Он кивнул.

– Научи, – попросила девчонка. – Столько денег на эту дрянь трачу, а справиться не могу.

– Ты уже уходишь? – поинтересовался парень. Девушка кивнула. – Погоди, я куртку заберу, вместе отсюда двинем. Меня, кстати, Павлом зовут.

– Валентина.

Он зашёл в кафе и быстро вернулся, застёгивая куртку на ходу.

– Пойдём в одно приличное место, – предложил парень, – недавно открыли. И музыка не орёт.

Она кивнула.

– …А ещё, – говорил он, пока они шли по застывшему бульвару, – те, которые с Кассиопеи, изучают наш генетический код, чтобы создавать себе подобных, только в человеческом обличье. Так что скоро станет непонятно, кто перед тобой…

– Да тут и сейчас уродов полно, – соглашаясь, по-своему поняла девчонка. – Погляди вокруг: что ни рожа, то явно инопланетянин. Ни порядка не знают, ни как себя вести. Такую уж, блин, породу вывели!..

Поздно ночью она позвонила кому-то и сказала, что домой не придёт, но беспокоиться не нужно:

– Слышь, я не у проходимца какого, не бойся. Утром перезвоню.

Она осталась в его съёмной квартире на неделю. Утром они вместе уходили – она работала, парень учился, – а вечером развлекались как умели и разговаривали, разговаривали взахлёб.

Девчонка отскребла у него полы, перемыла посуду, перестирала всё, что нашла, – удивившись, что носки у него не всегда парные. Когда он должен был писать курсовую и уселся за стол с какими-то чертежами, она устроилась за его спиной на диване с толстой книжкой, где были картинки (как выяснилось – энциклопедия), и сидела тихо, как мышь, пока он не оторвался от своих бумажек и со смехом не набросился на неё.

Как умела, она демонстрировала ему кулинарные способности. Парень сметал со стола всё, что она готовила.

– С тобой здóрово, – однажды сказала она, и это означало для него высшую из возможных её похвал.

Однажды он пришёл и застал её заснувшей в одежде прямо поверх покрывала на кровати: видимо, прилегла на минутку, да так и сморило. В этот вечер он сам приготовил ужин, накрыл на стол и только тогда разбудил девчонку. Она, недоумевая, прошла на кухню и обомлела от увиденного. Ела она молча, только иногда поглядывала на парня, а тот рассказывал, как прошёл день: про своих друзей, учёбу и что через полтора года у них выпуск, а перед этим – военные сборы.

– Ты скоро солидным человеком станешь, – бросила она вскользь. – А я как газеты обрывок – такой и останусь.

– Прекращай, – отмахнулся он. – Что-нибудь получится. Ты вон уже третий день не куришь – значит, всё сможешь, чего захочется. Главное, мечта какая-нибудь у тебя есть? Ну, в смысле, чем заниматься?

Девчонка помолчала.

– Есть, – ответила она и положила вилку. Он тоже перестал жевать. – Хочу выучиться на педагога и пойти работать в детский дом. Порядки там правильные устанавливать, чтоб детей уважали. Если кто из воспитал станет их бить, я ему сама рыло расколочу. Сделаю всё по справедливости… Вот чего хочется.

Парень снова принялся за еду.

– Не вижу проблем, – сказал он. – Иди да учись.

– Малограмотная я, – вздохнула девчонка. – Еле-еле слова в книжке собираю. Кто меня возьмёт-то, двоечницу? Я даже в педучилище поступить не смогу, не то что в вуз. Дураков туда не принимают, особенно таких круглых, как я.

Он улыбнулся:

– Ты всерьёз, что ли?! Давай так. В этом году подтянем тебя по всем предметам, а с осени в педучилище определим. Тихо! – пресёк он её протестующий жест. – Три года пройдут – поступишь на вечернее в педвуз. Да помолчи ты!.. – снова прикрикнул он. – Ещё четыре года отучишься – сможешь выбирать, где работать. Тебя с руками оторвут – народ в детдома работать не идёт. Ну как, согласна?

Девушка посмотрела на него с каким-то немым изумлением, потом недоверчиво качнула головой:

– Слушай, только скажи правду…

Он кивнул.

– У тебя всё так просто: решил – сделал… В общем, ты, случайно, сам-то не инопланетянин?

Парень захохотал так, что чуть не поперхнулся. Он съехал со стула набок, держался за живот, а из глаз у него от смеха даже текли слёзы. Девушка смотрела на него и постепенно тоже вроде бы начала улыбаться.

Когда он успокоился, девушка, прежде чем что-то сказать, некоторое время собиралась с духом, потому что всё, что сейчас происходило, было очень серьёзно.

– Хорошо, – пообещала она. – Так и будет, как ты сказал. Только… – Она снова приостановилась. – Только ты сейчас не бросай меня, ладно? Хотя бы год.

Он кивнул и протянул к ней руку. Девушка, закрыв глаза, щекой прижалась к его ладони.

Оба они знали, что это – надолго.

Тонкие материи

Эти двое переписывались в интернете почти каждый день, ничего конкретного друг о друге не зная. Таковы были правила игры, о которых они договорились сразу: никаких сведений, касающихся внешнего вида, или возраста, или семейного положения (женат ли он, замужем ли она, сколько детей и прочее), ни слова о своей работе или должности.

У обоих появился шанс задать любой вопрос или рассказать о своих переживаниях и взглядах на мир – раскрывая душу и, по возможности, стараясь быть деликатным к партнёру, поскольку предполагалось говорить только правду, а это было чревато непредсказуемой реакцией. Зато такой подход позволял проникать в самые потаённые уголки чужого бытия, чужих страстей и переживаний, постигая суть иного, иногда противоположного взгляда на мир.

Оба они, по-видимому, были вполне состоявшимися людьми. Оба знали жизнь во всей её цветовой гамме. Тем интереснее казалось сопоставить свой опыт, в том числе чувственный, с чужим, постигая при этом природу собственных переживаний сквозь призму сторонней оценки.

Она рассказывала ему о своих прежних любовях. Он отвечал: женское представление об этом великом чувстве так же отличается от мужского, как музыка Баха – от хрюканья свиньи. Мужчина хочет одних и тех же ощущений, довольно примитивных, но от разных женщин; напротив, женщина ждёт великого наслаждения от своего единственного мужчины, которому отдаёт душу, тело и божью свою сущность целиком. «Не питайте иллюзий, – писал он ей, – будто мужчина может испытывать ту же глубину потрясения души и естества, что и женщина. Внешние проявления, конечно, сходны, но там, внутри, у самцов всё проще. Бывают, конечно, великие чувства – но это у Петрарки или Шекспира. В основном мужчины – существа пошлые, донце у них видно сразу. Они созданы для действия, а не для переживаний, но женщины запрещают себе об этом думать, потому что боятся обесценить собственную бесконечность».

Она задавала ему естественные вопросы: «А вы что, тоже из породы парнокопытных? Тоже хрюкаете?» Он отвечал: «Нет, я как раз из тех, что и Петрарка, только от этого ещё горше. Наблюдаешь всеобщее паскудство вокруг – и с души воротит. А вам-то, милая, каково: жить среди никчёмных, угасающих мужчин, у которых в тридцать лет – животик, в сорок – одышка, а после они превращаются в протоплазму и дальше собственного пупка ничего не видят? У них ни цели, ни смысла существования, с такими бесконечная скука – разве не так?»

Она отвечала ему очень сдержанно, что живёт с активным мужчиной, вовсе не парнокопытным, и отнюдь не жалуется, что её поставили в угол, словно мебель. Ей нравится лежать после любви у него на груди, слушая гулкие удары его сердца, которое постепенно успокаивается, чувствовать его запах и знать, что ему всё происходящее нужно так же, как и ей. Поэтому она и задаёт свои вопросы – действительно ли и у всех ли оно так?

Он отвечал: давайте поговорим о поцелуях, и вам многое станет ясно. Мужчина пробивается к признанию его женщиной, поэтому в поцелуе он стремится навязать ей свою форму поведения. Он – захватчик и поработитель. Напротив, женщина, целуя, словно бы дарует свой собственный опыт и опыт всех других женщин – как некое понимание высшего смысла всего, что происходит здесь и сейчас. Она словно делится таким пониманием с партнёром, рассчитывая, что тот поймёт всё, что она ему рассказала своим поцелуем, и станет вести себя сообразно с её пожеланиями. Такое понимание действительно возможно, если он, опять-таки, не свинья, то есть видит ангела за её плечом и чувствует прикосновение его крыл. Может быть, мужчина как раз и целует кончики этих крыльев, отдавая должное тонкой сущности женской натуры. Тогда, действительно, он – тот, кто вам нужен… Если это не слишком громоздкое и сложное объяснение, в котором иносказаний, наверное, больше, чем необходимо.

Она высказалась в том ключе, что все мужчины приписывают себе какую-то выдающуюся роль в отношениях, и это самомнение их же и губит. Когда оказывается, что женщина и разумнее, и дальновидней, – поздно, наш герой уже зашёл в своих ошибках слишком далеко и втащил за собой туда её, женщину. Работу он уже не любит, к семье безразличен, но по-прежнему считает себя центром вселенной потому лишь, что Господь вручил ему при рождении фаллос. «Откуда же у вас, мужчин, столько спеси? – спрашивала она, и сама же отвечала: – Это мы, женщины, своим отношением избаловали вас».

Он соглашался, но лишь отчасти. «У женщин, – писал он, – психология сходна с поведением стриптизёрши: она может раздеться и сама по себе, но лучше бы всё-таки повертеться вокруг шеста. Таким шестом и является фаллос. Слово “мужчина” произносится ею с придыханием, потому что вокруг этого понятия вращается весь её женский мир. Для него поход в кино – это просмотр видеоряда, а для женщины – ритуал, элемент ухаживания. Если семейную пару спросить, где они были вчера вечером, то муж ответит: “Смотрели фильм про…” – и расскажет о чём, а жена обязательно констатирует: “Ходили с мужем в кино. Не помню названия, но в общем – понравилось”. То, что трогает её душу или даже гены, для него – лишь механическое следование общественным правилам: кино так кино…»

«В том и разница, – уточнила она, – что “Мужчина” всегда пишется обеими сторонами с большой буквы, а вот чтобы слово “женщина” написали с большой буквы – нужно сильно постараться… Самой женщине постараться, разумеется! Почему это не принимается как данность?»

«Потому что не все женщины достойны, чтобы их называли уважительно», – заявил он.

«А мужчины?» – спросила она едко.

«Эти-то уж тем более, – согласился он в ответ. – Но так принято, что мир вращается вокруг нашего брата. Конечно же, это несправедливо, и конечно же, очень удобно для самих мужчин. Такую модель они, разумеется, создали для себя сами. Но если расценивать мужчину как инструмент для создания женского счастья, а полезность его измерять количеством полученного женщинами удовольствия, то ладно уж, простим их напыщенное мужское самомнение».

Тогда она решилась и попросила объяснить, отчего же он сам так несчастен. Почему, о чём бы ни шла у них речь, в его интонациях чувствуется грусть? Не уныние, уточнила она, а именно грусть, словно что-то не даёт ему возможности стать по-настоящему счастливым?

Он уклонился от прямого ответа, сославшись на свою мистическую принадлежность к знаку зодиака, постоянно тоскующего в одиночестве от непонимания другими. «Мой природообразующий признак, – написал он ей, – обречён на вечное скитание в поиске тонких вибраций, которые, почувствуй я их у кого-то другого, стали бы для меня пропуском в рай».

В ответ она высказалась не менее витиевато: «Ваше жуткое одиночество отдаёт таким холодом, что никакое чужое тепло не поможет. Я уверена: вы найдёте родственную душу, и мрак рассеется».

Он пояснил, что вовсе не живёт во мраке и что сила его воли достаточна, чтобы вспарывать обстоятельства, словно открывая ножом консервную банку; к тому же он имеет счастье (он так и написал: «имею счастье») находиться в близости с достойнейшей, прекрасной женщиной. Всё остальное – внутренние проблемы, тонкие материи, но если их свести к одному слову, то это будет «увы…» – по поводу невозможности единения мужского и женского начала перед Богом. Если лето и случается иногда, то жаль – ненадолго. Затем наступает осень.

…Хотя их послания отличались метафоричностью, смысл был абсолютно понятен. Спустя несколько месяцев такого диалога женщина не выдержала и написала: «У вас, наверное, очень телефоногеничный голос. Я так хотела бы его услышать…» – и выслала номер своего мобильного, указав время, когда ей лучше всего позвонить. «Вы прочертили в моей душе такой яркий след, – хотела написать она, но не стала, – что у меня создалось ощущение, будто мы были близки». Так оно и обстояло, если судить по глубине впечатлений от переписки, но сообщать об этом не следовало, хотя можно было бы добавить, что, по мере обмена мнениями, усиливалось взаимное тяготение, по крайней мере её к нему, пока желание обогреть его своим существом не превратилось в навязчивую потребность, которая всё больше требовала реализации. Вот почему ей так захотелось хотя бы услышать его речь и материализовать свои помыслы, то есть хотеть уже не абстрактное нечто, а человека со вполне определённым голосом. Каждое его письмо она теперь воспринимала как ночь любви (возможно, последнюю), и это создавало невероятно сильную гамму побуждений и желаний – смутных и неоформленных.

Он написал, какой её себе представляет: тягучий мёд взгляда, медлительное достоинство походки… Такого её портрета никто никогда не создавал, потому что в нём не было ни единой внешней детали, только суть, которую он видел сквозь строки её писем.

Он так пока и не позвонил, словно не обратив внимания на её призывы, но задал вопрос: почему она хочет контакта, если она имеет своего мужчину, чувства к которому столь позитивны?

В ответ он получил то, что можно было бы назвать криком, если бы текст умел кричать. Словно сорвавшись, она начала писать обо всём: вечном недопонимании со стороны мужа (она уже не скрывала, что замужем), и недостатке внимания с его стороны, и его гуляниях на сторону, и отсутствии заботы о детях (ей было плевать на договорённости о том, что ни слова о личной жизни не будет произнесено: она словно бы исповедовалась). В письме ничего не говорилось о бытовой стороне жизни, но на женщине, похоже, висело всё хозяйство – и где уж тут найти место тонким материям!

Она писала, что когда-нибудь жизнь закончится, и ей не хочется покидать этот мир, так и не испытав тончайших вибраций души, которые всегда сопутствуют любви. Вот почему она мечтала услышать его голос в телефонной трубке… Подразумевалось: далее – как пойдёт.

Когда он получил это её послание, ему оставалось лишь сделать шаг навстречу: позвонить и произнести несколько слов.

Он смотрел на номер её мобильного телефона. Это был номер его жены. Не зная того сами, они общались в сети друг с другом.

Мужчина написал несколько слов, завершающих переписку навсегда, раз уж правила оказались нарушены, и выключил компьютер. Оставалось лишь вернуть неотданное тепло той женщине, которая так в нём нуждалась, и никогда не рассказывать ей, почему он вдруг стал именно тем, кого она хотела бы видеть рядом с собой.