Читайте только на ЛитРес

Книгу нельзя скачать файлом, но можно читать в нашем приложении или онлайн на сайте.

Читать книгу: «От «Дон-Жуана» до «Муркина вестника “Мяу-мяу”»», страница 3

Шрифт:

Дон-Жуан

Мы —

Мы – люди тихие, Долорес. Так что ж —

Что ж не бежишь ты дальнею тропинкой —

Как серна, – не спасаешься от нас?

Долорес

(смотря широко открытыми глазами на Жуана)

Тебя, – тебя я не боюсь.

Дон-Жуан

Кого боишься ты?

Долорес

Однажды утром

Забрел сюда – блуждал он ночью долго —

Старик суровый. Имени его

Я не могла запомнить. Был он в черной

Одежде странной. После мне сказали, —

Он был монах. Ему дала я хлеба

И мяса. Хлеб он съел с водой

холодной,

От мяса отказался и сказал,

Что грех нам мясо есть, что пост

теперь.

Я не слыхала раньше этих слов.

Я старика спросила: что они —

Слова те: грех и пост – обозначают?

Сурово он молчал и на меня

Смотрел угрюмым, хмурым

взглядом. Вышел

Из хижины и молвил, обернувшись:

«Ты злая еретичка!» Непонятны

И эти были мне слова. А он

Мне долго говорил и <нрзб.> мял —

И всё рассказывал, – о чем, не знаю.

Не поняла, – что поняла, забыла.

Он говорил, что небо, что синеет

Так ласково и радостно над нами, —

То золотясь вечернею зарей,

То звездами – как золотом – играя,

Что небо то – не небо, а на нем —

Он говорил – могучее есть царство.

Есть Царь великий там, и у него

Есть Сын, и сына Мать, и кто-то третий —

Прозванье я его забыла. Там,

В том царстве, тысячи людей —

Но не таких, как видим на земле,

А светлых, легких и воздушных.

Я

Смотрела долго на небо зарей,

И в вечер поздний, и глубокой ночью,

И на рассвете. Только не видала

Я там Царя и Сына. Не было полков

Воздушных там с блестящими мечами,

Там не было прекрасного дворца.

Там не цвели чудесные цветы

И яблоки в садах не зрели

там, —

Как говорил старик мне странный.

Там

Лишь облака, как белые барашки,

Стадами шаловливыми бродили.

Их золотило солнце яркими лучами,

Их ветер гнал – те белые стада, —

Они по небу быстро разбредались,

Бесследно исчезали за горой.

А ночью в небе звезды загорались —

И каплями, дрожа, висели тихо, —

Вот-вот они, казалось, упадут,

Прольются капли влаги золотой…

Дон-Жуан

Ты лжи земной в предгорних не узнала,

Речей истлевших ты не поняла.

Но мне скажи, цветок мой горный, —

на ночь

Ты – в поздний час – ужели не шептала

Слова молитвы, с детства затверженной44

Из уст не лгущих – материнских уст?

Долорес

Мне слов твоих неясен смысл.

Мне мать,

Когда я отходила к сну, бывало,

Лишь песни напевала. Их я помню.

Я их пою. Но погоди… Она…

Шептала мне какой-то Девы имя…

Я не могу его произнести.

Забыла… Но когда одной мне станет

Так скучно, так уныло в час ночной,

Когда стучится в дверь бесшумно вьюга

И голоса кричат в горах, и им

В ущельях откликают<ся> другие —

Я вспоминаю мать и Деву, – ту,

Что мать, меня качая, вспоминала…

И вьюга – мне казалось – утихала…

И замолкал тот горный разговор,

И я до у́тра тихо засыпала…

Дон-Жуан

Сойдя с тропы, в горах блуждая темных,

Застигнутая ночью и бедой,

Ты – мне открой – свой взор не устремляла

К далекому, синеющему небу?

Не чудился тебе в нем взор иной —

Всевидящий и знающий пути?

Припав к земле, ты небо не молила

Прорвать тебя обставший горный

плен

И путь тебе неложный указать?

Долорес

Блуждала я в горах. С тропинки

узкой

Сойдя, я верный путь теряла. Долго

Искала я утерянной тропы.

Меня страшил звериный рык

и голос,

И пропасть – темная, – как пасть —

зияла…

Я к небу взор невольно обращала,

У звезд искала верного пути.

Я с детства их узнала сочетанья —

Я в них свой путь не лживо узнаю…

И мне не страшны долгие блужданья…

Дон-Жуан

(в сторону)

Ей непонятна речь моя. Она

Не изучала богословья. Разум

Один лишь служит ей, а он не видит

Дворцов на небе и всезрящих глаз

И к воздуху пустому просьб не шлет45,

И небо для него – лишь небо, звезды —

Лишь звезды для него.

(К Долорес)

О, Долорес!

Ты правду мне сказла! Но скажи —

Ты будешь умирать. Мы все должны —

Ты знаешь – умереть. Тебе не страшно,

Не жутко будет умереть?

Долорес

Не знаю.

Мне не понять вопроса твоего.

Цветы цветут – и осенью увянут,

И облака в полдневный зной растают —

Чего жалеть? Раскроют лепестки

Весною новые цветы, и снова

По небу облака другие будут

Бежать, сверкать и таять. Я не знаю —

Я Смерти не видала. И страшней

Мне люди, и гроза, что ночью блещет,

И волки, и в горах обвалы.

Дон-Жуан

(про себя)

Мне

В ее речах природа говорила —

Свободная и гордая природа.

(К Долорес)

Ты – горное, чудесное дитя —

Ты радуешь меня, как утро гор,

Как в вечных льдах алмазная заря, —

В глаза твои глядел бы я без сроку,

Простых речей твоих внимая

звуку.

(Они сидят у хижины.)

Скажи мне, Долорес… Когда-нибудь

Случайный путник, бурей занесенный,

Стучался здесь, у хижины твоей,

И на ночлег просился – ты встречала

Его не лаской, не приветом? Ты,

Как мне, ему не отвечала долго

И дверь не отворяла также? Или —

Быть может, кто-нибудь, другую

встречу

Здесь видел? О, скажи мне…

Долорес

Брат, под вечер,

Привел сюда однажды пастуха.

Он молод был.

Дон-Жуан

И был красив, и ты…

Ты лаской встретила его?

Долорес

Я ужин

Собрала им – вина дала и хлеба

И ночи пожелала им покойной.

Дон-Жуан

Но он… он говорил тебе, быть может,

Неясные, но сладкие слова…

Тебе он клялся… Он ласкал тебя…

Долорес

Мне брат сказал – как после

я смеялась! —

Что хижину придется мне оставить,

Что жить я буду вместе с пастухом,

Пасти его стада, готовить ужин,

Что я его должна любить.

Дон-Жуан

Но ты —

Что отвечала ты?

Долорес

Смеялась я

И утром хлеба им дала и сыру…

И проводила их. Мне подарить

Пастух тот обещался на прощанье

Двух коз. С тех пор его я не видала…

Дон-Жуан

(привлекая Долорес к себе)

Ты – мой цветок. И рвать его руками

Неверными и грубыми, и бросить,

И растоптать его красу… Нет! Первый

Раскрою я сплетенья лепестков

И аромат его, как воздух светлый,

Впивать всей грудью буду…

Долорес

Речь твоя

Опять звучит мне песней звучной.

Дон-Жуан

В ней

Еще не прозвучало песен всех

Сладчайшее мгновенное то слово,

Что память не отдаст забвенью… Верно

Его хранят уста, но сердце молит,

И вымолвят уста: «Люблю! Люблю!»

Долорес

О, повтори… как странно это слово…

Дон-Жуан

(целуя)

Люблю тебя, цветок для всех незримый,

Не сорванный, незнаемый цветок…46

Люблю тебя, люблю…

Долорес

О, что со мной?!

Мрачится разум… Солнца луг палящий

Меня обвил47 и нежит, и жжет, и больно,

И сладко мне…

Дон-Жуан

Лови ж его лучи!

Впивай! Люби! Зови, любовь!

Долорес

Люблю…

Из слов одно еще я не забыла:

Люблю… люблю…

Дон-Жуан

(увлекая Долорес в хижину)

О пусть слова исчезнут,

Сольются в звук один: любовь!

(Уходят в хижину)

Лепорелло

(появляясь из-за хижины)

Надолго —

На ночь, на целый день мы здесь застрянем —

А по горам шататься день-деньской

Мне опостылело… Ну, снег пошел…

Таскайся без толку, без проку…

право,

Скорей бы в путь – назад скорей в Севилью…

Таскаясь по местам таким проклятым,

Невольно воскорбишь здесь о душе,

Да и желудок восскорбить не прочь…

А как в Севилью возвратишься – ну как

Отцы святые примутся за нас

Да испытают твердость нашей веры?

Меня теперь мороз уж пробирает —

И сны тяжелые такие снятся —

Что будто я в Севилье щеголяю

В проклятом балахоне сан-бенито48,

И музыка теперь в ущах такая,

Как будто преисподняя сама

Моей прогулке рада по гвоздям

каленым

В испанских сапогах чугунных49.

Я

Как пораздумаю, заране плачу

Об участи своей несчастной.

(Доносится слабый колокольный звон к вечернему Angelusy и Ave Maria.)

Никак звонят здесь где-то близко к Ave

Иль это просто наважденье? Нет,

Опять все тот же звон… Ну, не совсем

Мы, знать, погибли!..

(Звон сильнее, сильнее)

Звон сильнее.

Есть монастырь иль церковь здесь в горах.

(Звон сильнее)

Дон-Жуан

(вбегает бледный)

Ты слышал, Лепорелло, слышал?

Звонят… В дорогу… Я не обманулся…

(Звон)

Мгновенный кто-то звал меня

и ждал50

Здесь за окном, и путь казал

мне верный,

И образ мне сиял, как утро ясный,

И открывал мне путь – и горы

Пред ним, как облака, дрожали

И таяли, и расступались… В путь!

Безумец я!.. Что медлю? Дни

бегут…

Не кончен путь… Вновь зо́ву я послушен,

И Светлая Синьора предо мной

Прошла, маня и путь мне указуя…

В дорогу, Лепорелло!.. Вечер

тих

Нас осенит прохладою ночною,

И к утру мы у цели будем…

В путь!

Долорес

(выбегая)

Дышать мне нечем! Больно!

Больно!

Дон-Жуан

(исчезая)

В путь!

Лепорелло

(за ним идет)

Дойдет, глядишь, до жаркого костра…!

Неужто хворостом не запаслись мы кстати!

Чтоб было чем гореть.

(Звон)

Долорес

О, больно!

Так больно мне! Я вся горю! Горю!

15–16 декабря

Сцена 4

Горная тропа. Дальний шум ручья.

Удаляющийся мелодичный топот чуть доносится – мерно и раздельно сначала и сливаясь в неявный гул потом51.

Дон-Жуан

(выбегая в изнеможении из-за скал)

Отвсюду голоса, отвсюду зовы —

Сладчайшие, упорные, как звон,

Влекут, зовут, и сердце раздирают,

И полнят слух – и нет конца призывам!

Ручей зовет в алмазных переливах —

И ветер, окрыленный, гонит, гонит —

И тучи путь, чернея, указуют,

И эхо вторит властному призыву,

И голоса в горах зовут, зовут!

Лепорелло

Погибли мы. Нас водит Дух

лукавый

И кружит по горам и по ущельям,

Незримыми тропами нас ведет…

Над пропастью, зияющей бедой…

Мы гибнем! Дева Пресвятая, нас

Помилуй и спаси!

Дон-Жуан

Все тот же звон,

Все тот же зов, призывный и упорный,

Зовет, гласит мне: Ave Maria. Stella…52

(Облако мчится, как конь с Девой. Жуан бросается к нему.)

Ты слеп, ты Богом ослеплен, несчастный

И темный Лепорелло! На коне,

Как облако белеющем, как снег —

Она мелькнула – Светлая Синьора!

Ты слышал? Конский топ и гул копыт

Так внятны, внятны… Нет, не заглушить

Нам вечного призыва. Медлить

Нельзя! Не властен медлить я.

Вперед!

За ней, за ней!53 – И Смерть пусть

остановит!

17 декабря

Сцена 554

Равнина. Ночь. Вдали, как призрак, сияет и огнями дрожит дворец. Все похоже на мираж.

Действительность явно <нрзб.> и кое-где; остальное – как призрак, как обман.

Монах

Недолог путь. – Он приведет всех скоро

К ступеням лестницы широкой. Там они

Вас приведут к синьоре, без сомненья,

И за беседой мудрою забвенью

Труды пути вы скоро предадите,

А мне пора обратно в монастырь.

Черты мирской на миг хоть

преступить.

Простите же, синьор, когда плохим

Вожатым был для вас смиренный,

темный

Раб Господа и Девы Пресвятой…

И кормчим был, конечно, недостойный.

(Глубокий поклон.)

Дон-Жуан

Чем отплатить – не знаю – вам, но должен

И не хочу оставаться я в долгу.

Монах

Простой привет – бесценнейшая плата.

Я не услугу оказал – я долг

Исполнил свой, как Церковь нам велит,

Как заповедла кормчий наш единый,

Кто вас, синьоры, привел сюда – Христос.

Лепорелло

(с поклоном удаляется)

Готов прочесть я сотню Pater Noster,

Раз двести повторить готов я Ave,

И перечесть не прочь без счету Credo, —

Что кончатся скитанья за блужданья,

И отдохнет душа, а с нею плоть.

Спокойствием хоть на́ день насладиться.

Признаться, я не слишком доверял

Смиренному отцу, что нас довел

Сюда; не по́ сердцу его обличье

И не по вкусу лик его мне был,

А всё ж признателен ему я, право, —

Да милует его Святая Дева!

(<Дон-Жуан> ходит, не слушая, безмолвный смотрит на дворец, как марево, блистающий среди тумана огнями.)

Дон-Жуан

(как бы устремленный ко дворцу и к Кому-то над ним)

О, снизойди от горнего чертога —

Царица дней в сиянии одежд.

Из нитей светозарных тканых! Ты,

Снисшед, как облако в сиянье дня;

Из вышних стран, от горнего предела,

Любовью Ты тоскующую душу

С небесною щедротой напои́!

О, снизойди, – да, раб твой, невозбранно

Я края риз коснусь твоих лучистых

И омрачу на краткое мгновенье

Их вечный блеск мгновенным поцелуем55,

О, снизойди до темного предела —

Царица дней и далей незакатных —

Да отблеском наполнятся твоим

Земных долин тоскующие дали!

О, претвори, снисшедшая из горних,

Людских сердец волнуемую кровь

В нетленное и чистое вино —

Источник вечного похмелья, вечной,

Мир наполняющей любви,

Царица!

О, снизойди с ликующих высот —

И новую яви собой любовь,

И вечною венчай ее, Царица,

И солнцем незаконным освети!

18–20 декабря

Сцена 656

Пустынное место в окрестностях Севильи. Первые сумерки. Солнце последним золотом ярко освещает вершины гор. Откуда-то доносится шум ручья. – Дон-Жуан в сопровождении Лепорелло появляется справа. Оба на конях.

Дон-Жуан

Она, как тень, мгновенно промелькнула.

Сюда вели ее следы – и нет,

И нет ее… Пустыня. Одиноко

Струит ручей алмазный ропот свой.

Спокойная, безмолвная природа!

Бесцельною, холодной красотой

Сияешь ты, венча́нная Творцом.

Твой светлый мир от века неизменен,

Неиссякаем вечный ключ веселья,

Необорим поток твоей любви.

Но отчего в людских сердцах безумных,

В малейшем из миров, – в комочке жалком

Горячей крови алой, в сердце малом —

Неиссякаемый, мучительный. Бесплодный

Родник такой же бьется неустанно,

Питает нашу жажду новой жаждой

И утоляет нас, не утоляя?!

(Спускаются лиловые тучи.)

Иль нет и здесь для жажды утоленья?

И тучи вольные – рабы, как мы.

И по́ят землю, жаждущие сами?

И пьет земля, не утоляясь вечно?

И облака летят – куда? не зная,

Но скалы темные покой хранят —

Но чей хранят покой – не видят?

(Задумывается.)

Лепорелло

(поивший коней у источника)

Устали кони. Экая погоня!

Диви бы зверь – на травле, на охоте!

По мне, скакать не ведая куда —

За пылью по дороге гнаться. Скоро

Стемнеет. До жилья далеко. Нет

Дороги дальше: пропасти да скалы,

Да боярышник цепкий, да овраги.

Проклятые места!

Дон-Жуан

Мы здесь ночуем:

Ночь так тепла, а завтра – снова в путь.

Лепорелло

Да, хорошо, когда бы был здесь путь.

Но дальше – только скалы. Лошадям —

Дороги нет, – тропинки – человеку.

Лежит отсюда путь один: назад.

Дон-Жуан

Отсюда путь один для нас: вперед.

Какой-то тенью жуткою вечерней

Она мелькнула, скрылась и манит

Загадкою, очам недостижимой,

Летящим сном, никем не уловимым…

Я поклялся. До горнего предела

За ней, за ней – к очам ее незримым,

К ее стопам, воздушным, неземным.

Лепорелло

Поспорить я готов: обманный сумрак,

Что на рассвете покрывает землю,

Вас обманул, и не было синьоры…

Дон-Жуан

Не верь глазам, мой верный Лепорелло, —

Они обманут; вкус и обонянье

Нам изменяют часто; осязанье

Так лживо, так неверно – все обман.

Но слуху верь – о, не обманет слух!

Ее речей мгновенно-тихих звуки

И музыка ее небесных слов,

Созвучий тайных тайная свирель,

Чистейшее молитв ее воззванье —

Они, звуча, еще владеют слухом,

И, верный, он хранит незримо их.

Так это в поздний час хранит отзы́вы

Умолкших слов и отзвучавших песен,

И клятв, от уст мгновенно отлетевших.

Лепорелло

Но эхо отзвучит, – и тот безумен,

Кто на коня б летел за ним в погоню —

Оно затихло навсегда.

Дон-Жуан

Но снова

Оно звучит – всё громче и властней.

Оно зовет протяжным, долгим зовом,

Оно слова призыва потворяет…

Лепорелло

Спустилась тьма и холодом нагорным

Повеяло. Под утро холод жгучий

Опустится на нас. Я для костра

Сберу ветвей, сухого бурелома,

Опавших листьев рыжих – и костер

Зажжем на слав – он не хуже будет,

Чем инквизиции святой костры,

Что жгут во славу Божию, – не к ночи

Здесь будь помянута она…

(Уходит)

Дон-Жуан

Далеко

Раскинулись златые сети звезд,

И месяц – бледный гость – в них тихо бродит.

Весь мир не сто́ит вечной ласки звездной. —

Вы, звезды вечные, откройте мне

Предвечный смысл сияющих письмен,

Горящих снов лучистые сказанья!57

Страна светил и светлых, вечных

смен, —

О, если бы к тебе мои скитанья

Привел лучистый путь сквозь темный

плен

Земных скорбей и тесные мечтанья!

(Из-за камней у источника отделяется темная фигура, как внезапный призрак. Фигура принимает человеческие очертания – не то монаха, не то ученого во всем черном.)

Дон-Гомец

(появляясь перед Жуаном)

В раздумье вы. Простите, что прервал

Мыслительных раздумий ваших нить

Внезапный мой приход.

Дон-Жуан

Но кто вы? Здесь —

В пустынном этом месте, в час

урочный —

Сознайтесь: странно ваше появленье…

И на устах вопрос невольный

Я58

Дон-Гомец

Он будет краток и немногословен.

Покинув отчий дом и в путь отправясь,

Жуан не знал покоя ни минуты.

Земной предел ему казался тесен

И грань тяжка, влекущая к земле

И от земли пресекшие пути.

Он странствовал, влекомый жаждой

странной,

И утоленья тщетно он искал.

Он, как ловец, навек предавшись лову,

Немыслимой питаемый мечтой,

За призраком блуждающим гонялся,

Томимый жаждой горькой и алчбой.

Ловец безу́стальный в любовном лове

Раскидывать умел он хитро сети —

Но лов мгновенный жажду лишь питал

И утоленье легкое – алчбу,

И вновь ловитве предан был Жуан

И увлечен ловитвою влекущей,

Он по странам неведомым блуждал,

Следы вверял тропам неисходимым,

Незримым высям и полям безбрежным…

Дон-Жуан

Что́ ж приобрел он страстною ловитвой

В полях Италии, на высях Альп,

На средиземных светлых островах,

На радостных равниниах Провансальских,

В Тюрингенских таинственных лесах,

В долинах Андалузии прекрасных?

Дон-Гомец

Я на вопрос отвечу вам простым.

Но верным, уясняющим сравненьем:

Жуан подобен был певцу, который

Мелодией одной пленившись, стал

Ее играть на разных инструментах,

Но все они лишь верно повторяли

Созвучия одни, – и звуки те же,

Лаская, воздух наполняли. Был

Жуану сладостен напев их странный,

Согласные лаская повторенья

Его сначала, – но однообразье

Наскучило Жуану, и созвучья

Лишь скукой тяжкой веяли ему.

И сколько ни менял он инструментов,

Как ни менял мелодии слова, —

Ему постыло стало повторенье,

Гармония слилася в диссонанс, —

И новых звуков стал искать Жуан.

Мелодий неизведанных, созвучий,

Еще не прозвучавших, слов не петых,

Но не найти созвучий тех Жуану —

Хотя б весь мир объехал он. Земным

Звучит земное, а оно таит

Лишь повторенье скучное и слов,

Свободных, ярких, пламенных, не знает.

Небесное ж закрыто для земных —

Вместить не могут люди тех созвучий,

Что полнят небеса и горних стран

Нам чуждые, холодные пределы.

Молва, сплетая слухов темных

ткань,

Жуану прозвище дала: «проклятый,

Алчбы не утоляющий ловец,

Охотник вечный и скиталец

алчный».

Рассказ мой кончен, – так его кончают

Молвы живые алчные уста.

Дон-Жуан

Я за него признателен безмерно.

Но вот – я вас спросить хотел. Когда б

Жуан вам встретился, и ваш рассказ

Прослушал сам, и вас бы вопросил:

«Что ж делать мне и где ловцу

защиты

Искать и счастья для ловитвы? Где

Ему назначен лов счастливый?» Что

Тогда ему б вы отвечали?

Дон-Гомец

Я

Молчаньем ему бы отвечал.

Дон-Жуан

А если б, не довольствуясь ответом,

Жуан ответа нового просил?

Дон-Гомец

Тогда бы сказал ему я очень просто:

Земля и небо есть, Жуан; над нами —

Холодное недремлющее небо —

Бездушное безмерное пространство.

Оно людям ответа не давало.

И холодно людям в его просторах.

Мы – на земле, но, право, тесно нам,

И круг земной расшириить не мешало б —

Да некуда податься – вот беда!

Но если путь закрыт нам в небо, если

Прикованы мы к маленькой земле,

Есть в недрах темные просторы, в них

Порыться нам порой бы не мешало

И не туда ль раздвинуть наш предел

Земных теснин, предельности земной?

Дон-Жуан

Но темен ваш ответ. Ужель искать

Жуану клад придется в темных

недрах,

Соперничать с кротами и мышами?

Дон-Гомец

Не сведущ я в таких вопросах важных.

Я – бедный трав искатель, и по сие

Я разуменья слабого лишь дать

Ответ бы мог Жуану, но едва ль

Ему давать придется мне ответ.

Лепорелло

(облегченно вздыхая)

Светает. Ночь прошла. Святая Дева!

Чем памятна мне будет эта ночь.

Дон-Гомец

(вставая)

За общество я ваше благодарен

Вам бесконечно. Доброго пути!

Пойду отыскивать дорогу…

(Исчезает)

Дон-Жуан

В путь!

И нам рассвет да озарит его.

Лепорелло

(вздыхая)

Да! Памятна мне будет эта ночь!

Закончено 23 декабря.

Сцена 759

Равнина, кончающаяся крутым обрывом у глухо плещущегося моря. Ночь. Туман, синея и чернея, кружит, летает, вьется и застывает стеной у моря. Порывы ветра, мгновеньями открывающие робкие просветы лунного тусклого света. Дон-Жуан и Лепорелло мчатся на конях; Лепорелло заметно отстает. Плащ Жуана вьется, как парус, чернея…

Лепорелло

Захватывает дух, и сердце ноет,

И конь хрипит.

Холодный ветр, кочуя, воет —

Гудит…

О Боже! Сил не стало!

Синьор! Беда, беда!

Хотите ль вы, чтоб сердце замолчало

Мгновенно навсегда!..

Синьор! Откликнитесь! Синьор!

Вы живы?

Глушит слова проклятый хор, —

Все звуки лживы!

Синьор! Синьор!

(Вой ветра.)

Дон-Жуан

Пусть силы все восстанут на меня

Гоня,

Преследуя бедою,

Туманом очи заслоня,

Дождем ликуя и звеня,

Слепя грозою —

Ты мне сияешь неустанно60,

Белеет риза, как туман.

Твоя молитва непрестанна.

И не обманут Дон-Жуан,

Полна задумчивости темной

Чрез тесный тлен земных сует

Грядешь Ты светлый, ясно-скромный,

И твой лучится светлый след.

Мне тайн ликующе открыта —

Твоя любовь, твоя печаль!

Пусть небо скорбию повито

И пусть туманом тмится даль!

(Мчится.)

Лепорелло

(изнемогая)

Вперед, мой конь, быстрей!

Звенят

В холодной тьме твои копыта.

Быстрей! Скорей

Летят, летят

Грозящих туч стада61,

Туманом даль62 повита.

Туда63

Неси, мой конь, меня. Скрыто

Ее очей мерцанье,

Где,

Как мирра чистая, ризлито

Благоухание везде —

К ее стопам,

К ее ланитам,

К ее смеющимся очам —

Быстрей

Ты полем мчи меня открытым

Сильней —

Чем ветр дыханием сердечным.

За ней!

(Проносится.)

****

Лепорелло

(изнемогая. Конь его задыхается горячей пеной)

Синьор! Проклятье! Нет пути!

44.О такой молитве Дурылин пишет в своей автобиографической книге «В родном углу»: «Те молитвы, что есть в молитвенниках, прочитаны. Но есть еще одна молитва: ее нет ни в одном молитвослове, но я знаю ее тверже всех.
  Этой молитве научила меня няня. Ее простое, любящее, горячее сердце сложило ее, трепеща за нас, детей, за нашу жизнь, счастье, здоровье.
  Сейчас я отойду ко сну, останусь один с ангелом-хранителем – так верю я, так научила меня верить няня. И я молюсь этому Неотступному спутнику моей жизни:
  Ангел мой хранитель!
  Сохрани меня и помилуй.
  Дай мне сна и покою
  И укрепи мои силы.
  Эти слова сложила сама няня, и я произношу их с полной верой, что ангел меня слышит и исполнит все по просьбе мой.
  Теперь, больше чем через полвека, я вдумываюсь, вслушиваюсь в эти никогда не потухавшие в душе моей слова и в них слышу голос няни, сливавшийся неразрывно с нашими младенческими голосами. В няниной молитве нет ни единого церковно-славянского слова, ничего в ней нет от книги, от “Писания”, это – простой, непосредственный выдох души. Это – истая молитва няни, болезнующей и радеющей о своих выходках: их детскими устами она просит у ангела-хранителя всего, что нужно работнику для жизни: сна, покою, растущих сил – всего, о чем сама она заботится день и ночь; и вот, не доверяя своим заботам, своему попечению, берет няня себе в могучие помощники “Ангела Мирна, верна наставника, хранителя душ и телес наших”.
  Когда няня слагала для нас свою короткую молитву, она, верно, и не думала об этом прошении и просительной ектении, а вот сказалось ее нянино прошение, вложенное ею в уста детей, совпало с этим прошением об “Ангеле Мирне”, возносимом церковью за вечерним богослужением.
  Что же тут мудреного! У русской няни старого времени было чистое, любящее сердце – православное сердце.
  И что же опять-таки мудреного в том, что я засыпал после такой молитвы с няней не под белым полотном кроватки, а под белыми крыльями ангела-хранителя?» (Дурылин С. Н. В родном углу // Дурылин С. Н. Собрание сочинений в трех томах. М.: Издательство журнала «Москва», 2014. Т. 1. С. 208–209.)
45.Время, когда Дурылин писал поэму «Дон-Жуан», было для него кризисным. В воспоминаниях «В родном углу» и дневниках он указывал на 1909 год как на худший год своей жизни, потому что в этом году он потерял веру, а значит, и смысл жизни. Отголоски этого духовного кризиса, по-видимому, проникли и в поэму, написанную годом раньше. Реплика Дон-Жуана «И к воздуху пустому просьб не шлет» перекликается с исповедальным рассказом Дурылина о собственном атеизме в эти годы и о матери, молившей Бога вернуть сыну веру: «Помню, я – далеко за полночь, притворив дверь в зальцу, – читаю какого-то разрушителя ее и моей веры: не то Штирнера, не то Ничше (“Антихрист” тогда только что вышел). Веры той, которой учила меня мать, во мне осталось на донышке, на самом донышке, и я даже не знаю, где оно, это донышко? Есть ли оно?
  Я читаю. Все смутно во мне. Я даже самому себе не хочу сознаться, что не из-за революционных чувств сжимал я не раз уже курок револьвера, – но я читаю, читаю. Ночь глуха. И я слышу ее шепот. Она думает, что я сплю.
  Она стоит на коленях пред родовым Спасом. Лампада мерцает так же, как в старом нашем доме, как мерцала в Калуге, в XVII столетии в прадедовском доме…
  Она кладет поклоны и тихо-тихо просит:
  – Вразуми. Настави. Прости.
  Это – обо мне. Я знаю: обо мне.
  Я стараюсь не слышать. Я углубляюсь в Штирнера. А оттуда, из зальцы, все тот же материнский тихий доходчивый вопль – Всемилостивому:
  – Вразуми. Обрати. Настави.
  Я тушу лампу и, крадучись, как вор, ложусь бесшумно в постель. Слезы подступают к горлу.
  Она никогда не “обращала” меня в веру отцов. Она не упрекала ни в каком неверье. Она только молилась тайно – и просила.
  И выпросила мне то зернышко веры, которое пусть не дало и не даст ростка зеленого и высокого, но и не умрет в душе, пока не умрет сама душа». (Дурылин С. Н. В родном углу // Дурылин С. Н. Собрание сочинений в трех томах. М.: Издательство журнала «Москва», 2014. Т. 1. С. 139.)
46.Под словами «незнаемый цветок» зачеркнуто: моих очей отрада.
47.Под словом «обвил» зачеркнуто: пронзил.
48.Санбенито (исп. Sanbenito, сокращен. Sacco benito), или замарра (Zamarra) – одеяние осужденных инквизицией, из желтого полотна; спереди и сзади красный Андреевский крест; часто тело разрисовано пламенем и дьяволами. (Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1890–1907.)
49.Испанский сапог – орудие пытки посредством сжатия коленного и голеностопного суставов, мышц и голени. Металлический вариант представлял собой железную оболочку для ноги и ступни и использовался испанской инквизицией для допросов. Пластины «сапога» сжимались, повреждая плоть и ломая кости стопы.
50.В рукописи, начиная с ремарки «Доносится слабый колокольный звон…» и до слов «и ждал» текст зачеркнут карандашом. Мы включили его, потому что без него незачеркнутые стихотворные строки становятся непонятными. (Примечание составителя. – А. Г.)
51.Вторая ремарка в рукописи перечеркнута.
52.Stella – звезда (лат.).
53.Эти слова Дон-Жуана напоминают знаменитое гётевское «Dahin, dahin» (Туда, туда!) – слова из песни Миньоны, героини романа «Годы учения Вильгельма Мейстера», выражающие романтическую тоску по потерянной отчизне. Подобный романтический порыв отличает также Фауста с его мечтой – достигнуть Вечно Женственного. Дурылин на протяжении жизни много раз возвращался к «Фаусту» Гёте и в целом к его творчеству. Гёте посвящена монография Дурылина 1932 г. «Русские писатели у Гёте в Веймаре». (Литературное наследство 4–6. М., 1932. С. 81–504.) Один из главных персонажей романа Дурылина «Колокола» (1928) носит имя Фавст Коняев. Сам Дурылин ассоциировал себя с Фаустом, ученым и художником. Образ Дон-Жуана, по-видимому, тоже наполнен авторскими интенциями и отчасти автобиографичен. Поиски Вечно Женственного и присущая Дон-Жуану религиозность связывают его с Фаустом.
54.В рукописи написано: Сцена 6. Исправляем нумерацию.
55.Над словами «мгновенным поцелуем» написано: лобзанием мгновенным.
56.В рукописи написано: Сцена 2-ая. Исправляем нумерацию.
57.Ср. рассуждение Печорина о звездах и астрологии в повести «Фаталист» («Герой нашего времени»): «Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою…» (Лермонтов М. Ю. Сочинения. М.: Правда, 1990. Т. 2. С. 584–585.)
58.Далее в рукописи пустая страница, возможно, пропуск текста или лакуна.
59.В рукописи написано: Сцена 8-ая. Исправляем нумерацию.
60.С этой строки до ремарки Лепорелло «изнемогая» текст в рукописи перечеркнут двумя чертами.
61.После слова «стада» зачеркнуто слово «ликуя».
62.После слова «даль» зачеркнуто слово «злобным».
63.Туда – скорее всего, восходит к песне Миньоны из романа Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1793–1796) со знаменитым лейтмотивом «Dahin, dahin» (Туда, туда). (Эти слова повторяются в гётевском «Фаусте».) В 1817 году Жуковский вольно перевел эту песню под названием «Мина». Дурылин был знатоком творчества Гёте и написал монографию (более 30 авторских листов), не потерявшую и поныне своего научного значения, – «Русские писатели у Гёте в Веймаре». – «Литературное наследство». Т. 4–6. М., 1932. С. 81–504.

Бесплатный фрагмент закончился.

370 ₽
Возрастное ограничение:
0+
Дата выхода на Литрес:
26 сентября 2023
Дата написания:
2017
Объем:
190 стр. 1 иллюстрация
ISBN:
9785392270026
Правообладатель:
Проспект

С этой книгой читают