Читать книгу: «Марат», страница 9
Он прошел через темную прихожую и открыл дверь. Дождь шумел. Во дворе все было серым. Марату показалось, что он различает за струями ливня яркое пятно сумки. Вон она, почти у самого забора. Он начал спускаться с крыльца. Он устал и истосковался по наркотику. Ему хотелось, чтобы в сумке был богатый куш, иначе ему придется вернуться в ее дом и битый час искать место, где она хранит свои деньги.
Шагнув на последнюю ступеньку, Марат понял, что у него за спиной человек. Кто-то прятался за дверью. Он начал вскидывать руки, чтобы защитить шею, но было слишком поздно. Удавка. Рывок. Марат, еле дыша, привстал на цыпочках. Противник был очень силен. И он был не один. За перилами крыльца прятались еще двое. Теперь они вскочили. Кто-то бежал через двор. Серые силуэты с темными лицами двигались от углов дома.
На Марата обрушилась воспоминание: две тени, которые он все время видел сквозь дождь, которые шли за ним. Они охотились на охотника. И они выследили его. Теперь он это понимал, но уже ничего не мог сделать.
***
Он заметался, пытаясь достать пистолет и нож. Слишком мало воздуха, чтобы быстро двигаться. Его схватили за руки, развернули и, заставляя смотреть вниз, втащили обратно в прихожую. Его держали трое крупных мужчин. Другие вслед за ними уже заходили в дом. Никто не кричал, даже не говорил. Марата повалили на колени, и только тогда удавка ослабла. Он жадно вдохнул. Казалось, с мира сдернули черную вуаль. Кровь застучала в висках. Сквозь грохот собственного сердца Марат расслышал, как захрипела полумертвая шлюха. Казалось, будто она кашляет, но Марат знал, что она смеется. Ее мутные, лишенные век глаза смотрели на людей вокруг. И она смеялась над ним – смеялась, что его поймали, смеялась, что обманула его и убежала от него.
Один из чернокожих наемников остановился перед ней, потом не выдержал, отвернулся. Его лицо было перекошено.
– Господин Торанс, – сказал он, – я же говорил, что надо войти в дом.
Марат понял, что они уже давно здесь. Он был в окружении и не знал об этом. Он увидел белокожего командира, к которому обращался наемник. У него было невыразительное пасмурное лицо со следами давно пережитой оспы. Марат подумал, что этому человеку столько же лет, сколько Сангаре. За плечами Торанса висел автомат. Он был из тех европейцев, которые уезжают в Африку, чтобы найти неприятности. Но он выжил.
– Нет, Яссоа, мои люди мне дороже, чем какая-то шлюха, – ответил Торанс. – Смотри. – Обернутой в платок рукой он вытащил из-под пиджака Марата пистолет Атреско. – Нельзя было заходить в дом.
– Я бы сдох, лишь бы не видеть этого, – возразил Яссоа. – Я не видел такого со времен войны в Конго. И никогда не захочу увидеть опять.
На нем не было лица. Он повернулся к Марату. Глаза горели дикой яростью.
– Выйди, – ледяным тоном сказал Торанс, – и позови Фахида.
Марат вскинул голову. Давно он не слышал этого имени.
Наемник ушел. Дверь дома хлопнула, и наступила тишина. Только дождь барабанил по крыше. Мужчины молча смотрели в разные стороны – кто в окно, кто в пол. Марат попробовал вывернуться, но его держали крепко. Паузу разорвал голос девушки.
– Убейте меня, – попросила она, – мне очень больно.
«Она жива, – подумал Марат, – она все это время была жива. Как же она пряталась от меня?»
– Потерпи еще немного, красавица, – ответил Торанс. – Скоро вы оба умрете – и ты, и этот урод.
– Хорошо. Могу я попросить еще об одном?
– Подожди Фахида, – сказал Торанс. – Он решит, как все будет.
– Жду, – очень тихо согласилась проститутка.
Странный страх пришел к Марату. Если это тот самый Фахид, тогда его судьба смыкается вокруг него непроницаемым кольцом.
В очередной раз хлопнула дверь. Марат услышал шаги. Они тонули в мягкой поверхности циновок, и все же он различал их. «Не может быть, – подумал Марат, – разве эту жизнь я просил у Намон?».
«Эту, – захохотала старуха у него в голове, – именно эту».
Он вывернул шею и увидел мужчину-араба. Да, это был тот самый Фахид, который много лет назад нашел его на грязной улице трущобного квартала. За прошедшее время мусульманин изменился. Он посетил Мекку – его чалма стала зеленой. Марат смотрел на него и не мог понять, узнает его Фахид или нет. Ему хотелось, чтобы не узнал.
Фахид несколько секунд рассматривал Марата, потом повернулся к полумертвой проститутке.
– Она просила исполнить ее последнюю волю, а потом убить, – передал Торанс.
– Это его пистолет? – спросил Фахид.
– Да.
Араб протянул руку, и Торанс вложил в нее прикрытое платком оружие. Фахид подошел к девушке.
– Говори.
– Меня зовут Малик Ирам. Я хочу, чтобы меня похоронили по католическому обряду.
– Продолжай.
– Я хочу, чтобы все мои деньги отдали в бараки у реки, – прошептала Малик. – У меня есть сестра, Старлин, пусть этот дом достанется ей.
– Что-то еще?
– Только это.
– Я обо всем позабочусь, – согласился Фахид. Он выстрелил раньше, чем договорил последнее слово. Пуля вошла в ямочку в центре ее лба. Ее голова вздрогнула и замерла, по циновке под затылком поползло новое мокрое пятно. Она была мертва.
– Прикройте ее, – сказал Фахид.
Один из наемников сорвал со стены циновку и накрыл мертвую. Марат в оцепенении смотрел на Фахида. У него отняли убийство. Так было первый раз. Еще никто так не поступал. И еще никто не убивал человека у него на глазах. Марата пугало то, как Фахид это сделал. Быстро, почти не глядя.
Фахид наклонился и положил пистолет на циновку рядом с девушкой.
– Теперь все выглядит так, будто он ее застрелил. – Его взгляд остановился на полукровке. Марат сжался.
– Повесим его на притолоке? – спросил Торанс. – Как будто сам удавился?
«Нет, – подумал Марат, – меня не могут убить».
– Нет, – сказал Фахид, как будто отвечая на его мысль.
– Почему?
– План изменился. Везем его к боссу.
Фахид продолжал смотреть на Марата. Ответов в его взгляде не было.
– Но… – замялся Торанс.
– Это не обсуждается, – отрезал Фахид. – У меня достаточные основания. Ведите его.
Марата вытащили во двор и повели к машине. Проходя мимо брошенной разноцветной сумки, он увидел, что она тоже плетеная. Малик любила циновки.
Глава седьмая, последняя
Хаос
Марат поднимался из глубин сна. Это было тяжело, сердце билось часто. Но он был в упоении и в восторге. Еще никогда он не приходил в сознание настолько пьяным от опия.
Где-то далеко загрохотал автомат. Потом второй. Взрыв и тишина. Марат подумал, что в Ямусукро этим утром случилось что-то интересное. Но вот оно кончилось. А он все пропустил. Он все пропускал из-за этой железной решетки.
Даже не открывая глаз, он знал, где она. Она разделяла комнату на две половины. В ней не было прохода – только узкое, укрепленное наваренными прутами окно, через которое Марат отдавал парашу и получал миску с едой. В эту же дыру старый китаец пропихивал ему узел с новым постельным бельем и забирал старое. У этой дыры он мыл Марата из шланга. В нее же совали книги, если Марат их просил. Но он не просил их уже давно. Последние месяцы он все больше и больше спал. Он просил только курительную трубку.
Марат сел и начал массировать виски. Он был голоден как никогда. Он не мог вспомнить, сколько прошло дней, даже не помнил, какой год и какое время года. Может, он курил не переставая? Не просыпаясь? Трубка была единственной вещью, которую он получал не через дыру. Ее узкий мундштук спокойно проходил между прутьями. Марат курил ее лежа. Если он делал это долго, старик-китаец приносил алюминиевый раскладной стульчик, садился у изголовья койки и раз за разом подносил трубку сквозь решетку. Марат втягивал дым, чувствуя, как его лоб упирается в холодные линии стальных прутьев.
– Есть хочу, – хрипло прокричал Марат, – и опий!
Прошло несколько секунд тишины. Вдруг заработал пулемет. Тяжелый харкающий рокот. Пулемету ответил автомат. Снова грохнул взрыв. Стрельба на долю секунды пресеклась, но тут же началась снова. Взвизгнуло и стукнуло где-то близко, еще и еще.
Марат окончательно проснулся. Он еще никогда не слышал, чтобы так стреляли. Это не обычная разборка между бандами. В городе шел бой.
Он открыл глаза и увидел светлый квадрат окна – единственного, узкого, проделанного в той половине комнаты, где ходил китаец и куда сам Марат попасть не мог. Ухнул новый взрыв, задребезжало стекло. За ним были сумерки. Марат не мог определить, утро он видит или вечер, но он точно видел признаки разрушения. И слышал. И чуял. Что-то горело. Черный дым смешивался с сырым воздухом и застилал мир. Сквозь пелену было видно зарницы. Они вспыхивали одна за другой, близкие и пугающие. Их разноцветные отсветы падали на стены и пол его тюрьмы.
Марат отпустил виски и взялся руками за прутья решетки.
– Китаец! – заорал он. – Старик! Я зову тебя!
Ни звука в ответ. Обычно его прислужник и тюремщик открывал дверь комнаты уже после первого оклика. Теперь нет. Марат внезапно понял, что снаружи все изменилось, действительно изменилось. Китаец больше не придет. Он сбежал или убит.
Шальная пуля пробила стекло и отлетела, визжа, от прутьев решетки. Окно не разбилось, только пошло белыми трещинами. В нем осталась маленькое отверстие. Марат скатился со своей койки, лег на пол и замер. Он слышал, как надвинулись звуки улицы. В комнату ворвался надрывный крик смерти, потом наступила тишина. Марат учуял влажный жар. Воздух был горьким, вязким, полупрозрачным. Он пах кровью и жженой резиной.
– Алла-а-ак-ба-а-ар! – протяжно закричал кто-то.
– Алла-акба-ар! – ответил другой голос.
И снова протяжное «Алла-а-ак-ба-а-ар». Боевая молитва мусульман далеким эхом разносилась по затянутым дымом улицам. По этому крику отряды узнавали друг о друге. Сквозь затишье Марат начал слышать, что где-то еще тоже идет бой. Там без перерыва стрекотало и ухало. Звук был приглушенным и раскатистым, будто стреляли в десятке километров отсюда.
– Китаец! – закричал Марат. Его вдруг охватила ярость. Он умрет здесь от голода. Никто не позаботится о том, чтобы его освободить. Война будет катиться по этой земле в одну сторону, потом в другую, его окно будут пробивать пули, но никто и не подумает войти в запертый дом. Он подохнет здесь, подохнет без опия, пойманный в клетке с запахом испражнений и грязного белья. Они будут воевать, даже когда он съест свой брючный ремень и примется за пальцы ног. А когда все стихнет, и китаец вернется, его труп будет лежать в углу камеры, у исцарапанной стены, из которой он пытался выковырять прутья решетки. И тогда Буаньи узнает, что его незаконнорожденный сын умер. Наконец-то умер.
Марат встал, уперся лбом и руками в решетку. Он мог только просунуть голову в прижатое к полу окошко: его широкие плечи, сильными мышцами которых он так гордился, не пролезали через этот крошечный квадрат.
– Я хочу опия! – потребовал Марат. – Опия! Старик, ты должен делать все, что я говорю! Так сказал отец!
Ему ответила тишина. Потом ее разорвали далекие звуки одиночных выстрелов. Снова раздался боевой клич исламистов. Марат затрясся, пытаясь сдвинуть решетку с места. Но трясся только он – прутья даже не дрогнули. И не дрогнут. Он знал это. Он давно пробовал сделать с этой решеткой все, что мог. Он вис на ней и раскачивался. Он перетачивал ее прутья ребром миски, поднимал свою железную койку и бил ею о прутья. Китаец ему не мешал. Он лишь приходил иногда и спокойно смотрел своими прищуренными глазками, как безумствует его пленник. И теперь Марат мог сколько угодно биться об нее лбом.
– Отец! – заревел он. – Я тебя ненавижу. Ты отнял у меня все. Эй, ты, толстый черный ублюдок, который обрюхатил арабскую шлюху! Не отсох ли к старости твой член?
Марат захохотал, наслаждаясь собственным остроумием. Он упражнялся в нем так же долго, как ломал эти прутья.
– У нее был СПИД! Надеюсь, она заразила тебя! Ты бы уже сдох, если бы не французские врачи, да, богач?
Черный дым круглыми завитками просачивался сквозь дырку в окне. Дом молчал. За окном был пустой угол двора, пальмы и клочок неба, но Марат их не видел. Все поглотил смог. Гарь липла к тропическому туману, делая воздух совсем непроницаемым.
Из глаз Марата потекли слезы, но он не плакал. Его лицо искажалось усмешкой ненависти. Эту ненависть загнали ему в глотку. Он не мог причинить вреда ее предмету, и от этого она скисла, став противной, как этот липкий резиновый дым. Он ненавидел своего отца так, как только мог ненавидеть. От этого болела голова и распухали пальцы, каменными становились виски. Ненависть могла сделать опиумный дым теплым, но ее не хватало, чтобы сокрушить решетку.
Марат видел отца только раз. Он помнил его пеструю национальную рубашку и золотистые остроносые туфли-тапочки, его жирное лицо и его насмешки. Он помнил роскошный зал, в котором был пленником.
***
Буаньи сидел в кресле на возвышении. Рядом с ним стоял небольшой стол и несколько пустующих мест для гостей. Марата втащили в покои, пригнули вниз и заставили смотреть на гладь мраморных плит.
– Это убийца Атреско?
– Да, сэр, – сказал Фахид.
Глаза Буаньи остановились на лице слуги.
– Зачем ты его сюда привез?
За этим вопросом поднималась тень гнева. Марат чувствовал, что этот человек может рассвирепеть, если араб не найдет нужных слов.
– Сэр, я боюсь, Вы не захотите, чтобы Ваши люди слышали то, что я сейчас скажу, – вкрадчиво произнес Фахид.
– Прикуйте пленника, – отрывисто приказал Буаньи.
Марата дернули за обе руки. Он не ожидал этого. Его бросило вверх, а потом вниз. Он больно ударился затылком, ощутил холод мрамора под своей спиной. Двое охранников пристегнули его наручниками к выступающим из пола стальным кольцам.
– Оставьте нас.
Марат, как мог, приподнялся от пола и, вытягивая шею, смотрел на него. Пока выходила охрана, Буаньи протянул через стол руку и сорвал ягоду с лежащей на золоченом блюде виноградной кисти.
– Так что? – спросил он, когда двери закрылись.
– Моя профессия – находить людей, – сказал Фахид, – и я не забываю их лиц, даже если они меняются со временем.
– Ты тянешь. – Буаньи положил ягоду в рот, его мясистые губы сомкнулись на ней. Он казался старым пауком, присосавшимся к беззащитному соску жизни.
– Вы давали мне разные задания. Шесть или семь лет назад я часто занимался обычными гражданскими делами. – Фахид вовсе не спешил сообщать новость. И Буаньи это понимал. Марат чувствовал, как усиливается внимание черного толстяка. Если Фахид сейчас скажет глупость, он заплатит за это.
Но мусульманин знал цену себе и своим словам.
– Я помогал юристу Ульриху Юль Амане, когда Вы отправили его в Ямусукро, чтобы он нашел и устроил жизнь сына Камилы Шудри.
– Вы отправили его в колледж, – сказал Буаньи. – Я помню. Я хотел бы увидеть его, когда он подрастет.
– Он уже взрослый, – ответил Фахид, – и он перед Вами.
В зале наступила тишина. Буаньи медленно встал.
– Ты уверен?
– Я видел его еще мальчишкой, но сомнений быть не может. Я не путаю лица.
Буаньи приблизился к Марату.
– Как его зовут?
– Пусть ответит сам. Это будет лучшим подтверждением моей правоты.
Буаньи остановился над пленником.
– Как твое имя?
Марат пожирал его глазами. Он представил, как этот толстяк трахает его мать. Он понимал, что это случилось почти двадцать лет назад, что все изменилось с тех пор, но в его воображение Буаньи был таким, каким он был сейчас, а Камила – как в последние часы перед смертью. Марат видел, как его толстые пальцы, перепачканные фруктовым соком, скользят по ее оранжевому разлагающемуся боку, слышал, как она стонет в предсмертном порыве похоти. Марат мог сосчитать кровавые корки, которые сорвал его член, прежде чем пробиться в ее гнилое влагалище, мог коснуться пятен гноя на их брачном ложе, вдохнуть запах влажного пота, которым изойдет этот чернокожий старик, когда будет трудиться над ее телом.
Он откинулся назад, уперся затылком в пол, а потом рванул вверх и плюнул. Его слюна обрызгала толстое лицо Буаньи, и он захохотал. Он лежал на полу, перемазанный кровью проститутки Малик, и смеялся, как безумный. Потому что он плюнул в лицо своего отца. Губы Буаньи сложились в маленькую «О» ярости и отвращения. Он достал разноцветный носовой платок и вытер свою щеку.
– Считай, что я вернул тебе сперму, которая пролилась сквозь дыру в резинке, – прошипел с пола Марат.
Он подтянул ноги и съежился, ожидая, что тот ударит его ногой в пах или в живот. Но Буаньи не шевелился. Он с перекошенным лицом смотрел на сына. И Марат вдруг начал понимать, что тот видит. От этого чувства его замутило.
Буаньи видел себя. И Марат, глядя в его лицо, тоже видел себя. Он вдруг узнал свои порочные губы, вдруг понял, какими они будут, если он проживет еще сорок лет. Он узнал свои яростные глаза, склонные к тому, чтобы воспаляться, покрываясь сеткой красных капилляров. Он узнал под слоем жира свои мощные плечи и руки, которыми так много убивал.
И одновременно обострились противоречия. У его отца был другой нос, разбитый и толстый. Его лицо, более округлое и намного более темное, казалось огромной подгнившей сливой с глазами.
– Он убил Атреско? – переспросил Буаньи.
– Да.
– Только его?
– Нет, господин. Он убил его охранника и водителя его машины. Потом он убил несколько проституток.
– Сколько?
– Нашли пять изувеченных тел. Следы одного ножа. Но это не все.
Араб сделал почтительную паузу, но чернокожий толстяк молчал, глядя на сына.
– В районе Нгокро кое-кто считает, что до этого он убил своего одноклассника из школы для бедных. Он мог убивать постоянно. Но в последнее время его преступления стали слишком очевидны.
– Я убил Камилу. – Марат безумно улыбнулся, когда увидел, как дрогнуло лицо отца. Он поразил его. – Я задушил ее, а потом пошел в школу.
– Да он просто маньяк, – вслух подумал Буаньи.
Марат облизнул губы.
– Она рассказала, как ты трахал ее. Я случайность. Случайность, которая убивает.
– Сэр, – разорвал монолог Марата Фахид, – наемники были бы рады убить его прямо на месте. К этому все располагало. Но я не мог позволить им казнить Вашего сына, как простого преступника.
Буаньи тяжело вздохнул.
– Ты все правильно сделал. Если никто не начнет говорить об этом, я буду доверять тебе еще больше.
– Господин, это честь для меня.
– Что бы ты сделал на моем месте? – спросил Буаньи.
– Отпусти меня, – предложил Марат.
Фахид склонил голову.
– Мне не пристало думать об этом. Но я не мог не задать себе этого вопроса, когда вез его сюда.
Он замолчал, обдумывая следующую фразу. Буаньи ему не мешал.
– Человек не может сам отвечать на такие вопросы. Для этого есть традиция. Я знаю хадис Сахих аль-Джами. Он гласит: «Ты и твое имущество принадлежат твоему отцу».
Фахид говорил очень медленно. Слова разлетались под мраморным сводом приемного зала.
– Есть другой хадис. Достойный человек говорил, что слышал эти слова из уст Посланника Аллаха. Он передал: «Отец не может быть казнен за убийство собственного сына».
– Ты предлагаешь мне убить его? – уточнил Буаньи.
– Ты не можешь, – сказал с пола Марат. – Никто не может.
Его слова остались без внимания.
– Нет, господин, – ответил Фахид. – Как я могу предлагать Вам убить родного сына? Последний хадис толковали по-разному. Имам Малик говорил, что отца нельзя наказывать, если он убил сына случайно, когда учил его побоями.
– Малик – это проститутка, которую я убил, – сообщил Марат.
Буаньи сухо рассмеялся.
– Мне нравится имам Малик. Но какой смысл учить сумасшедшего?
– Он не совсем безумен, – сказал Фахид. – Эту девушку по чистой случайности действительно звали Малик.
Наступила тишина. Буаньи опустил на сына тяжелый медленный взгляд.
– Я хочу дом, как у тебя, и машину с кондиционером, – сказал Марат. – Ты должен дать их мне.
– Если ты в своем уме, то ты самая наглая мразь из всех, что валялись на этом полу.
Марат засмеялся.
– Если ты не сделаешь этого, я тебя убью.
Буаньи тоже засмеялся.
– Он меня убьет, – повторил он.
Марат в ярости зашипел на него. Отец смеялся над ним, как когда-то смеялся его юрист Ульрих. «Он не верит, – подумал Марат, – он не знает, какая во мне сила». Он задергался между натянутыми наручниками.
– Я хочу опия!
– Нет, – сказал Буаньи. – Это отродье не стоит того, чтобы я его учил. Фахид.
– Да, господин?
– Я хочу, чтобы он сидел в клетке – это будет ему дом – и имел столько опия, сколько попросит. Я не откажу ему в еде. Пусть ест, сколько хочет. Я не откажу ему в образовании. Все книги его.
Буаньи перевел дух и еще раз брезгливо вытер лицо платком.
– Если он захочет меня уважать, пусть напишет мне письмо. А если выберет опий, я буду рад узнать, что он сдох от передозировки.
В зале повисла тишина. Фахид молчал. Марат скалился.
– Ты сможешь это сделать?
– Да.
И Марат оказался здесь. В этой клетке.
***
Бой снова приблизился. Марат почувствовал, как решетка под его руками начинает мелко дрожать. Это вырвало его из воспоминаний. Он отпустил прутья и удивленно отступил от них на шаг. Теперь к запаху резиновой гари примешался дух дизельных выхлопов.
За окном ревело и грохотало. Марат понял, что различает какой-то звук. Он появлялся в промежутках между оглушительным стуком пулемета. Марат слышал его и раньше, но не так близко. Это была мощная машина – будто моторы пяти патрульных бронетранспортеров сложились в один. Он опустился на одно колено и приложил руки к полу. Дощатый настил вибрировал в такт с огромным механическим сердцем. Казалось, что со всех сторон на маленькую камеру надвигается рокочущая стихия.
«Танк», – подумал Марат. Его охватило ледяное опиумное упоение. Каждой клеточкой своего тела он чувствовал, как близко от него машина-убийца. Пулемет танка снова загрохотал. На этот раз звук был таким, что от него начинали ныть зубы. Пули прошили крышу маленького домика, в воздухе закружились опилки. «Пусть одна из них перебьет прут решетки, – взмолился Марат, – ведь она может». Он знал, что может. Это были не винтовочные пули. Танковый пулемет оставлял в досках огромные дыры. Сквозь несколько прорех в противоположной стене Марат мог видеть белую дымку улицы. За окном вспыхивали зарницы.
Пулемет перестал стрелять. Снова заработали гусеницы. Марат схватил решетку руками. «Дави, – подумал он, – и разрушай». Танк представлялся ему одним из великих лоа, большой и жуткий, в сто раз больше крокодила.
– Раздави мою тюрьму! – закричал Марат. Он видел, как сквозь дымовую пелену на окно надвигается огненно-черная тень. Броня боевой машины горела, расплавленный металл, как семя обезумевшего огненного змея, стекал на землю, чтобы прожечь в ней черные бреши.
– Разрушай! – неистовствовал Марат. – Иди ко мне!
Морда танка въехала в окно.
– Да! – закричал Марат. Он увидел огромные металлические крюки. Они дымились. На них горела краска, но Марат не чувствовал жара и не осознавал, что может умереть под этой самоходной горой железа. В его крови был опиум, а в голове – образ отца, который построил эту тюрьму. Марат молился своей ненависти, своим убийствам, собору Нотр-Дам-де-ла-Пэ и этой машине.
Танк забуксовал. Вой его мотора заглушил все звуки. Марат смотрел, как шипастые пластины гусениц проталкиваются через стену. Его обдало обломками досок и битым стеклом. В последнюю секунду он сообразил, что сейчас произойдет, и бросился в угол комнаты за своей кроватью. Танк разметал стену и въехал в дом. Он стрелял на ходу. Сквозь складывающуюся гармошкой крышу Марат видел, как отброшенная отдачей пушка входит внутрь башни. Сработали амортизаторы, и огромное дуло стало выползать обратно. Марат оглох. Крыша дома съехала со своего места. Прутья, такие крепкие и непобедимые, начали просто вываливаться из своих гнезд.
– Дави! – не слыша своего голоса, орал Марат. – Дави все это!
Танк заполнил собой всю комнату. Доски пола, попавшие под гусеницу, одним концом проминались вниз, а другим поднимались вверх. Острая морда машины въехала в остатки решетки. Марат снова закричал – теперь уже от боли. Он чувствовал, как танк подминает под себя конец его кровати. Она сдвинулась и норовила перерезать ему ноги. Уцелевшие прутья согнулись, как сухая трава. Марат уже думал, что умрет, но в этот момент стена за его спиной вывалилась, и он неожиданно оказался на свободе. В метре от него землю пропахал угол жестяной крыши. Танк поехал дальше. Он стрелял прямо сквозь налипшие на него остатки строения.
Марат лежал на спине. Над ним кружился дым. Рядом разорвалась летучая мина, обдав его влажными комьями вывороченной земли. Другая сторона пыталась попасть в танк, но тому пока везло. Он ушел в сырой смог. Его рев медленно затихал, и вместе с ним удалялись звуки боя, сердцем которого он был.
Марат понял, что сквозь ползущий дым различает остатки дома. Помимо камеры, в нем было еще несколько комнат. Они покосились, но все еще стояли, накрытые обрывком жестяной крыши.
– Хочу еще опия, – вслух подумал Марат. Он вернулся на территорию своей комнаты. Четкий след танка пересекал пол. Марат перешагнул через вывернутые доски и подошел к двери. Он лишь раз проходил через нее. Потом его замуровали, и дверь досталась во владение китайцу. Марат с ненавистью дернул ее. Она не поддалась. Он рванул еще раз, и дверь выпала вместе с косяком. Марат увидел маленькую кухоньку и вошел во владения своего тюремщика.
В полуразрушенном доме все было перевернуто. Полки и шкафчики отлетели от стен, посуда попадала на пол. Но Марату это не помешало, а помогло. Он сразу увидел содержимое полки, которую китаец обычно держал закрытой, разметанное по полу. Черная трубочка, горелка и пара белых пакетов с наркотиком. Марат захохотал. Это было ему по душе. Это все было ему по душе.
– Эй, китаец! – крикнул он. – Ты больше не нужен мне! Теперь я курю сам!
Ему ответила короткая очередь. Били сквозь туман, на слух. Несколько пуль высадили окно, другие ушли в стену. Полуразрушенный дом больше не приглушал звуков. Марат сел, привалился спиной к чугунному основанию старой плиты и закурил. Он держал трубку между зубов и сквозь длинный мундштук жадно втягивал в себя леденящий дым. Его голова закружилась. Во рту было сладко.
– Старик, ты потерял свой дом.
Еще одна пуля в окно. Марат, шатаясь, поднялся. Пули не попадали в него. Они уже не казались такими опасными. Он вышел во двор, пересек участок китайца и через огромную брешь, пробитую танком в заборе, попал на улицу. Он был бос и гол. Его наготу прикрывали только засаленные шорты, которые ему дал когда-то старый тюремщик.
Он пошел по дороге с лицом, перекошенным дикой усмешкой. Во рту тлела трубка с опиумом. Чтобы наркотик не кончался, Марат прихватил целый пакет. В его кровь выплескивалось столько адреналина, что опий больше не усыплял, а глотка онемела настолько, что он не чувствовал, как смеется. Он увидел за дымом два огромных желтых маяка-пожарища и пошел к ним. Ветер гнал темную пелену ему в лицо. Марат мог различить обочину с противоположной стороны дороги, но дальше не видел.
Он заметил мертвеца. Черный парень с пробитой грудью одиноко лежал посередине дороги. Он смотрел вверх. Его глаза казались пустыми. Ямусукро изменился, а смерть оставалась такой же. Души уходили куда-то, где их было не достать убийцам. Под трупом натекала лужа крови. А далеко в тумане все гремели и гремели автоматные очереди.
Карманы у покойника были вывернуты – кто-то уже обобрал его. Но Марата удивил не сам труп, а то, что вокруг не было толпы. Смерть больше не привлекала людей. Никто не скорбел, не требовал казни убийц, даже не испытывал любопытства. Собственно, на улице вообще не было прохожих.
Марат начал понимать. Что-то произошло. Город превращается в разрушенный муравейник. По нему еще ползают люди, но они не знают, что делают, и не чувствуют себя защищенными. Что-то сломалось. Сегодня можно избить мальчика Сулимана, и толпа не сбежится, чтобы его защищать. Сегодня можно почти все.
Марат опять оскалился. Он хотел убивать. Это был его мир. Это был Хаос. Дым, полный огней. Потерявшиеся люди и свистящие пули. Здесь можно поймать кого-нибудь и вытащить ему кишки через горло. Никто больше не остановит тебя.
***
Пожарища были все ближе. Марат различил очертания больших предметов. Они напомнили ему гигантские баки с угольями внутри. Если в железной бочке много лет что-то жгут, ее стенки прогорают, и сквозь дыры начинают просверкивать красные огни. Здесь было то же самое, только в сто раз больше. Зарево проникало в смог. Туман светился. По красным точкам, плывущим вверху над дорогой, Марат понял, что тлеют даже кроны пальм. Вокруг пожарищ был ореол жуткого жара, но Марат его не чувствовал. Он был в опиумном холоде.
Скоро он увидел живого человека. Его тень проступила сквозь редеющую пелену. Высокий чернокожий в светло-зеленой форме ООН брел по дороге. В одной руке он нес автомат, в другой – свою голубую фуражку. Ремень автомата был разорван и волочился по земле. Солдат шел абсолютно прямо, на негнущихся ногах.
Марат не прятался. Они сошлись очень близко. Лицо мужчины казалось удивленным, глаза были такими же пустыми, как у мертвецов. Он слепо сошел на обочину дороги, оступился, уронил оружие. Из ушей у него капала кровь. Солдат поравнялся с Маратом и прошел мимо. Он двигался из ниоткуда в никуда, обходил препятствия, поворачивал и шел, шел, шел – маленький обезумевший страж муравейника, который больше не понимает, что ему защищать. Марат смотрел ему вслед, пока тот не скрылся в дыму.
Автомат лежал на земле. Рядом с ним на полтора метра растянулся длинный оборванный ремень. Марат подошел к оружию, наклонился и поднял его за широкую ручку. Винтовка показалась ему легкой. На длинной дульной коробке остались вмятины от чего-то, черный металл пах порохом. Марат поставил ногу на ремень и рванул винтовку вверх. Лямка не оторвалась. Тогда он перехватил винтовку и замотал ремень вокруг основания приклада, а потом перевернул оружие и упер приклад себе в плечо. Его палец лег на курок. Ощущение было приятное. Марату казалось, что он облекся в ту силу, которую мог излучать отец Клавинго. Человек с винтовкой. Такой человек может охотиться на крокодила или на другого человека. Такой человек может бросить вызов могущественным лоа.
Марат нажал на спусковой крючок. Винтовка не стояла на предохранителе, и получилась короткая очередь. Сухой треск стрельбы негромким эхом раскатился по улице. Марата ударило в плечо. Три пули пробили забор в двадцати шагах от него. Над стволом поднялся дымок. Он медленно опустил винтовку, нащупал нужный рычажок на корпусе оружия, отсоединил магазин и один за другим выдавил патроны себе в ладонь. Он хотел знать, сколько может убить людей.
Шесть пуль. Шесть небольших медноцветных кусочков металла. Значит, солдат успел пострелять до того, как душа покинула его глаза. Марат закинул автомат на плечо и пошел к горящим в тумане «бочкам с углями». Он слышал, что рядом идет бой. Грохот пулемета накатывал оглушительными волнами. Ему вторили короткие очереди стрелков. Стреляли за пожаром, сквозь пожар. Несколько шальных пуль с визгом отлетели от придорожных камней.
