Марат упал на плиты серебристо-белого камня. Сквозь их искристую гладь текли потоки голубого света. Они сплетались в узор – огромную, мерцающую в полумраке паучью сеть.
Никогда еще он не был в таком тихом и холодном месте. Стены огромной залы терялись в бесконечной дали. А в центре светового рисунка стоял Другой. И сила этого существа вдавливала Марата в пол, направляя к тому единственному месту, где было положено находиться таким, как он.
– Отец, – погас в бесконечном пространстве испуганный шепот.
Марат увидел повернутое в пол-оборота черное лицо.
– Нет, – ответил голос. – Но я поступлю с тобой так же, как поступил твой отец.
Марат почувствовал, как костенеет его тело. С губ сорвался последний вздох, и они замерли, запечатанные на бессчетную пропасть лет.
Поднялся ветер. Он зашелестел в узорчатых извивах голубого дворца-храма, набирая силу, поднял серую песчинку – крошечный кусочек камня с живыми, безумными, налитыми кровью глазами.
Марат сам был своей тюрьмой. Ветер нес его вниз, туда, где в темноте хранятся миллиарды таких же песчинок. В страшное место, которое не откроется до самого Армагеддона.
И лишь раз крошечная фигурка скрюченного человечка повернулась так, чтобы ее глаза смогли увидеть далекий проблеск света. Там голубое переливалось золотом, как голубь в куполе собора. В единой вспышке черной зависти Марат подумал, что туда отправляются такие, как Сангаре.
Это чувство осталось с ним в его стотысячелетней могиле.