Читать книгу: «Марат», страница 2
Где-то грохнул одинокий выстрел. Дробовик? Марат перестал есть, вскинул голову. Заговорили автоматы. Сухие и гулкие у них голоса. И воздух будто рвется.
– Близко, – вслух подумал Марат.
Речка Дьюмба. Охота на крокодила.
Он побежал.
***
Шершавый асфальт жег ноги. Марат пронесся вдоль улицы. Когда он соскочил в траву, грохот кончился. Добили. Но он все равно не останавливался. Растения хлестали по рукам. Он выскочил на тропинку и побежал быстрее. Боль билась в теле, особенно в паху. Марат улыбался. Он понимал, что силен. Почти любой на его месте сейчас еще лежал бы на земле, утирая кровавые сопли, а он уже мог бежать. Он мог бы даже драться снова.
Он обогнул заборы, выходящие к реке. Навстречу ему попалась аканка в традиционной разноцветной юбке, за которую цеплялись два малыша. Третьего, плачущего, она держала на руках и пыталась успокоить.
– Тихо, тихо, тихо. Крокодил не съест тебя, не съест. Он уже мертвый.
Малыш увидел лицо Марата и уткнулся в складки материнского платка. Женщина зыркнула, но ничего не сказала. Они разминулись. Марат бежал дальше, сжимая в руках недоеденную лепешку. Он увидел еще людей. Трое охотников из гражданских, разочарованные стрельбой, торопились к месту происшествия. У всех автоматические винтовки. Черная сталь в черных руках, босые ноги, светлые рубашки. Марат обогнал их. Он снова увидел мостик, на котором утром штопал свою майку. Люди – охотники и любопытные. Всего собралось человек тридцать. Они стояли на мосту, на досках для стирки и по оба берега ручья. Дула винтовок смотрели в свинцовое небо Ямусукро. Полоскались цветастые юбки аканок и гере. Маленькие дети боязливо таращились на убитого зверя.
Сначала Марат увидел кровь, а уже потом самого крокодила. Багровый поток смешался с зеленоватой водой реки, с отраженным металлом неба. Люди молчали. Крокодил лежал на глиняной отмели между двух настилов для стирки белья. Его еще не начали вытаскивать на берег. Огромное тело наполовину в воде, шесть метров мышц в роговой броне. Марат подумал, что зверь, наверное, весит тонну. Туша почти перекрывала ручей в ширину. Было непонятно, как вообще этот монстр умудрялся прятаться в маленькой речке. И зачем он заплыл сюда?
Мостки были сильно пробиты пулями – дыры в расщепленных досках, кровавые воронки на ребристой спине животного. Марат захотел подойти поближе. Он зашел на мост, нашел свободное место у жердей, остановился. Он увидел огромную морду и приоткрытую пасть. Часть головы крокодила была разрушена, осколки кости торчали наружу. Один уцелевший глаз смотрел на Марата. Он был мертвый, но не такой, как у курицы, и не такой, как у матери. Марат загипнотизировано опустился на корточки. Он видел зеленое мерцание глаза и хищный узкий зрачок. Казалось, крокодил что-то знал и посмеялся над своими убийцами, прежде чем погибнуть. Может, он знал, сколько уже съел людей. А может, и что-то большее. Он был злым лоа и мог знать о Великом Мастере больше, чем сама Намон.
Марат доел лепешку. Он чувствовал, как исчезает вкус крови. Его нос больше не тек, даже ранки на губах затягивались, несмотря на соль. Хорошо. Будет еще много дней. Он найдет своих обидчиков и сделает то, о чем говорил. Он искупает в крови чистюлю Криса. А Поля он будет бить в пах, пока тот не потеряет сознание. К Клавинго он придет в последнюю очередь, после того, как ублюдок оправится от побоев отца. Марат ухмыльнулся.
На берегу рядом с тушей стояли несколько солдат в полукруглых защитных касках с кустиками маскировки. Французские винтовки, надменные лица. Один из солдат вяло снял магазин с винтовки, заглянул в него, бросил в карман. Потом заметил Марата.
– Эй, мальчик-то весь в крови.
Другой обернулся, тоже уставился на Марата.
– С тобой все в порядке?
– Школьная драка, – ответил Марат.
– Твой отец должен отучить тебя от этого дерьма.
– А по мне, так это нормально для мальчишки.
Солдаты потеряли к нему интерес. Тот, который перезаряжал автомат, нашел полный магазин, защелкнул его в пазухи ствольной коробки, опустил предохранитель. Марат чувствовал, что от оружия убийцы исходит жар. Притягательное тепло настоящей смерти. Он подумал, что все-таки надо умыться. Он отошел на десять метров вверх по течению, наклонился над рекой, плеснул водой в лицо. Она была теплая, нечистая, отдающая тлением. Он снял рюкзак и майку, бросил их на кустарник у берега. Лиловые следы побоев на коже немного походили на саркому Капоши на ногах его матери. Противно. Он намочил волосы, протер шею, даже прополоскал рот. Сплюнул, вымыл руки. Он видел, как его кровь смешивается с водой, уносится по течению, исчезает в клубящемся багровом потоке, текущем от тела зверя. Много крови в этой реке. Он присмотрелся к своему отражению. Нормально. Люди уже не будут в тревоге оборачиваться на него.
На другом берегу реки росли пальмы. В просвете между их кронами был Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Теперь было видно детали. Круглые бляшки окон в огромном куполе и маленький шпиль наверху.
– Ты видел, как убивали крокодила? – спросил Марат.
Собор, как всегда, молчал.
– Сколько смертей ты видел сегодня?
Тихое журчание воды. Голоса людей на мосту.
Марат осмотрел свою майку. Теперь она выглядела просто грязной, пригодной для того, чтобы ходить по его кварталу. Он одел ее, почувствовал, что что-то колет, вспомнил про иголку в воротнике. Ему стало обидно, что он не вспомнил про нее, когда она была так нужна. Ведь можно было воткнуть ее в шею кому-нибудь из этих уродов. Хотя нет. Тогда его обвинили бы в убийстве. Он нащупал иголку, вытянул ее. Она блестела. Маленькая стальная вещица его матери. Ему захотелось выкинуть ее в реку, но он остановил себя. Она может ему пригодится. У него мало денег, и в следующие месяцы одежду придется не покупать, а штопать.
Он воткнул иголку обратно, подумал, что пора, поднялся и неторопливо пошел в сторону дома. Марат знал, что Роберт не умеет считать время. Можно сказать старику, что прошло два урока. Он чувствовал странную апатию. Сейчас он снова увидит труп своей матери – ее погасшие глаза, выпирающие зубы, оранжевую руку. А потом он будет засыпать, лежа на своей циновке. Купол собора будет светиться в темноте. А ее хриплого дыхания больше не будет. Он будет один.
Почему-то он не чувствовал радости. Ее белье сожгут. Ее посуду вымоют виски. Намон придет через несколько дней и заплатит ему, чтобы он отдал ей куклу усопшей. Он попросит шесть франков. Она согласится. Марат все это знал. Роберт позовет женщин одеть ее. Может, уже позвал. Где ее похоронят, Марат не знал. У Камилы не было ни одного родственника, которого она хотела бы помнить – ни в Ямусукро, ни где-либо еще. Марат мало знал о кладбищах, но догадывался, что похоронить ее на мусульманском кладбище не удастся.
Он вошел на свою улицу. Калитка дома Роберта открыта. Калитка соседей, через которую он убегал утром, тоже открыта. В просвете между двумя крышами видно купол Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Марат приостановился – ему показалось, что сейчас, наконец, должно что-то произойти. Быть может, луч солнца упадет на эту вершину, или в нее ударит молния. Но свинцовое небо не менялось. Собор молчал.
Марат пошел дальше. Плача не слышно. На дворе у соседей пусто. Он вошел во двор Роберта. Старик сидел у крыльца на белом пластиковом стуле. Он поставил клюку между ног, сложил на ней руки и устало преклонил на них голову. Его всклокоченная белая борода торчала во все стороны. Марат видел, что Роберт пьян чуть больше обычного и слегка растроган. Значит, его расчеты оправдались. Уже.
На крыльце появилась женщина в желтой юбке, но без платка. Марат ее не знал. Он решил, что она необращенная гере.
– Сейчас понесут, – сказала она старику, потому увидела мальчика и замерла в нерешительности. Роберт открыл глаза и тоже увидел Марата. Он встал. Марат сделал шаг назад. Обычно старик так решительно приветствовал его, только если собирался бить. На мгновение Марату пришла в голову дикая мысль, что он ошибся. Камила обманула его, притворилась мертвой, и сейчас будет страшная расправа.
В дверях появилась вторая женщина. Она держала ноги, завернутые в саван. Марат успокоился. Роберт, неуклюже опираясь на клюку, подошел к Марату. Он был спиной к дому и еще не увидел, что тело выносят.
– Что с тобой? – спросил он.
– Подрался, – ответил Марат. Он подумал, что обстоятельства избавят его от продолжительных нотаций. Так и вышло.
– Твоя мама умерла.
Марат смотрел мимо него на осторожных женщин, которые сносили тело вниз. Роберт оглянулся, тоже увидел их.
– Не плачь, мальчик, не плачь.
Марат и не думал плакать. Старый негр положил руку ему на плечо. Марат испугался, что домовладелец наткнется на иголку у него в воротнике, и положил свою руку на его. Роберт улыбнулся. Он воспринял это как жест человеческой теплоты.
– Это должно было случиться, – сказал он. – Она давно болела.
– Я смогу остаться жить в комнате наверху?
– Да, конечно. Первое время я с тебя даже денег не возьму.
Марат стряхнул с ресниц несуществующую слезу. Он был рад, что ее уже завернули, и что ему не придется снова видеть ее лицо.
Глава вторая
Гранатовые косточки
Заднее сиденье большого желтого джипа было мягким и просторным. Пахло пластиком и духами. Марат хотел бы, чтобы ему принадлежала такая машина. Но машина принадлежала не ему, а крупному краснолицему человеку со светло-карими глазами. Богатый белый носил рубашку в серо-голубую клетку. У него были неуклюжие волосатые руки, живот переваливался через пояс брюк.
– Ты Марат?
– Да.
– Меня зовут Ульрих Юль Амане.
Марат молчал. Он слышал приглушенный свист кондиционера и чувствовал, как его кожа твердеет и покрывается мурашками. В кабинете доктора Анри тоже есть кондиционер. Белые любят существовать в этом изнеженном прохладой воздухе.
– Ты не мог бы закрыть дверь?
За дверью автомобиля был тротуар. Плавящийся от жары асфальт. В воздухе висела пыль. Шли люди.
Марат был как скрученная пружина. Он сидел, широко расставив босые ноги. Левую руку он положил на бархатную обивку сидения, правую держал над карманом. Сквозь тонкую ткань он чувствовал квадратный блок сложенного ножа-бабочки.
Это был хороший нож. Марат купил его на половину денег матери, когда понял, что его вражда с Клавинго превращается в затяжную войну. Они нападали друг на друга как два разъяренных волчонка. Один, потом другой. Каждый раз побеждал тот, кто устраивал засаду. Так было, пока у Марата не появился нож.
Но теперь Марат боялся. Он снова не спал, как не спал после убийства матери. Он знал, что Крис и Поль догадываются. Он ждал, что догадается отец Клавинго. Он думал, что Роберт видел, как он отстирывает кровь с одежды. Он встретил ведьму Намон на улице, и та подмигнула ему, как будто они были тайными любовниками. В каждом человеческом взгляде, в каждом ночном шорохе Марат предчувствовал месть. Сейчас он не решался закрыть дверь желтого джипа, потому что не знал, как будет ее открывать, если трое мужчин окажутся друзьями отца Клавинго.
– Сэр, – вежливо встрял Фахид. Он сидел на переднем сидении, справа от водителя. Марат видел только его бронзовую шею и плотно скрученную белую чалму. Мусульманин нашел Марата и заплатил ему три доллара за каждую улицу, по которой они шли, и еще десять долларов за то, чтобы подросток сел в желтый джип. Марат пошел с Фахидом только из-за денег. Они были слишком большими, чтобы он отказался. Скрученные бумажки теперь лежали в его левом кармане.
– Что?
– Сэр, он боится оказаться в ловушке.
Белый рассмеялся.
– Разве так воруют людей?
Марат не ответил. У Ульриха были толстые щеки. Если разрезать их ножом, его лицо превратится в кричащий кусок мяса, и на нем больше не будет глупой белой улыбки.
– Что тебе от меня нужно? – спросил он.
– Я юрист. Работаю на Алассана Буаньи.
Марат молчал. Он не помнил этого имени.
– Буаньи долго был председателем Национального Комитета Спасения. Теперь он один из двадцати самых богатых жителей Абиджана и личный друг Феликса Геи.
Геи – президент Кот Д’Ивуара. Роберт рассказывал, что семь лет назад, когда Марат был совсем маленьким мальчиком, в Ямусукро приезжал Папа Римский. Старик утверждал, что пробился в первый ряд у ограждения и видел, как президент и понтифик стояли на ступенях собора.
– Феликс склонился и поцеловал руку Бенедикта, – обычно говорил Роберт, – и Папа поднял его за плечи. Я видел все это сам.
На этой сцене Роберт начинал плакать. Затем сквозь слезы сообщались подробности о красной мантии и черном костюме. Домовладелец рассказывал историю о понтифике, только когда был совершенно пьян. Марат ему верил.
– А я друг Римского Папы, – заявил он. – Того, который построил Нотр-Дам-де-ла-Пэ.
Белый считает его дураком, но теперь сам выглядит глупее.
– Буаньи – твой отец, – сказал Ульрих.
Марат смотрел в глаза светлокожего мужчины.
– Мне повторить? – спросил Ульрих.
Марат вспомнил свою первую ночь после смерти матери. Роберт предложил ему спать на первом этаже, но он отказался. Он лежал на циновке у своей стены и смотрел на ее пустое место под окном. Тихо. Нет больше хриплого шума ее дыхания. Она больше не бормочет и не стонет, не просит воды. Голый пол. Приглашенные женщины сожгли даже циновку, на которой спала Камила. Марат полежал, потом сел спиной к стене. Он убил ее. Иногда он начинал хохотать, глядя на ее пустое место. Он не мог остановиться. Он понимал, что старик слышит его смех, но все равно смеялся.
Глубокой ночью взошла луна. В ее свете трещинки в пробитых пулями стеклах казались похожими на паутину. Марат ложился, садился, вставал, ходил по комнате. Он так и не смог уснуть той ночью. Ему больше не мешало ее дыхание, но он не мог спать.
– Фахид, где ты его нашел? – спросил Ульрих.
– В квартале Нгокро, сэр. В доме, где раньше жила его мать.
– А на каких основаниях он там живет?
– Дом принадлежит Роберту Тиалуно. Он присматривает за Маратом.
– Он оформил опекунство?
– Мальчик платит ему за комнату.
– Значит, не оформлял. Я просил, чтобы он принес свидетельство о рождении.
– Оно было у Роберта, сэр. – Мусульманин передал через плечо засаленную, сложенную вчетверо бумажку. Ульрих брезгливо забрал ее из пальцев слуги. Несколько мгновений он смотрел в листок, потом повернулся к Марату.
– Может, все-таки закроешь дверь?
Марат думал о том, что он болезнь. Он рок, он вирус, он уничтожил ее жизнь. Он втянул ее в мир нищеты и СПИДа. Он украл ее последний вздох. Он не хотел знать о том, что у него есть начало. Ему нравилось чувствовать, что он просто случился со своей матерью, как случается пожар или эпидемия. Такое отродье, как он, могло родиться только через дырку в резинке. Марат сжал руку над карманом с ножом в кулак, потом разжал. Он чувствовал, как каменеет каждая его мышца. У него нет отца. Его отец – черный солдат, которого удовлетворяла шлюха. Они шутят. Он может убить их за это. Шея Фахида. Живот белого. Потом водитель либо резко тронет машину вперед, либо выпрыгнет из нее, испугавшись стального жала в руках Марата.
А что потом? Они на улице в центре города, и вокруг полно людей. Если Марат вылезет из машины, забрызганный кровью, он не добежит даже до следующего поворота.
– Ты врешь, – сказал он. – Я никто. У меня даже нет фамилии. Откуда ты вообще про меня знаешь?
Он говорил, выплевывая слова и резко дергая головой.
– Ко мне приходила твоя мать, – ответил белый.
– Тогда скажи, как ее звали.
– Камила Шудри, – не задумываясь, ответил Ульрих.
Его мать. Она пыталась что-то для него сделать. Она искала его отца. «Кстати, – прошептал голос Намон у Марата в голове, – ее кукла вуду рассказала мне о том, как ты ее убивал». «Заткнись», – беззвучно крикнул Марат голосу. Старуха захохотала.
Подросток посмотрел на белого.
– Твой Фахид мог узнать это у Роберта.
«А мог у учителя школы, когда тот шел за закрытым гробом черного мальчика, – сообщила Намон. Она явно не собиралась молчать. – Помнишь, как они все жалели его? Тебя так не пожалеют. Если они докажут, что это ты убил его, тебя зароют как дохлую собаку, твои руки с отрубленными пальцами будут торчать из земли, и муравьи придут, чтобы ими питаться».
Ульрих видел, что Марат побледнел.
– Зачем мне это? – спросил он.
Марат тяжело дышал.
– Когда? – спросил он.
– Год назад.
– Она еле двигалась.
Ульрих пожал плечами.
– Она две недели пробыла в Абиджане. И добилась встречи.
– Когда точно?
– Февраль.
Доктор Анри. Больница. Белый не врал. Все сходилось. Марат думал, что те две недели она была в больнице. Он думал, что она тратит деньги на себя.
– Почему я должен этому верить? – спросил он.
Белый пришел в раздражение.
– Хотя бы потому, что я с тобой говорю. Или ты думаешь, что найдутся недоумки, которые станут разыгрывать такой спектакль, чтобы сделать тебе что-то плохое?
Марат молчал. Он знал, что Ульрих прав. Месть была бы другой. Каждый вечер он раскрывал нож и клал его под подушку, острием к стене. Каждое утро, выходя в туман, он думал о том, что сейчас его оглушат ударом по голове и увезут, чтобы истязать.
– Таких, как ты, каждый день убивают на улицах. Я могу проехать по городу и наловить целый зоопарк бедных черных детишек. Их родители мне еще приплатят, чтобы я только забрал их спиногрызов. А ты сидишь и не веришь, что тебе предлагают билет в рай?
Марат испытал страшную вспышку ярости. Порвавшийся презерватив. Разъяренные арабы с камнями. Женщина, задушенная в комнате с видом на Нотр-Дам-де-ла-Пэ. Он разжал кулак, потом снова сжал. Нож под рукой. Белый ублюдок думает, что теперь для него может быть рай? Он врет. Он не сидел на берегу и не смотрел в глаза крокодила, как это делал Марат. Он не знал, что такое планировать засаду. Он не видел, как внутренности вываливаются из вспоротого живота еще живого Клавинго, не видел, как тот падает в реку, не видел, как крокодил, почуяв кровь, бросается вперед. Он не чувствовал гипнотического страха, который после убийства делает руки ватными.
– Закрой дверь, сынок, – первый раз подал голос водитель, – а то в машине действительно становится жарко.
Не сейчас. Не сейчас. Не сейчас. Марат убрал руку с кармана и подобрал ногу. Дверь автомобиля захлопнулась. Шум улицы исчез, осталось тонкое пение кондиционера.
– Мой отец послал тебя сюда? – спросил Марат.
– Я говорил твоему отцу о твоем существовании, и он попросил это уладить. Он не уточнял, как.
Марат попытался сообразить, о чем идет речь.
– Видишь ли, по законам нашей страны ребенок может требовать от своих родителей некоторых вещей. Если твой отец о тебе не заботится, его можно за это судить.
– Я хотел бы его увидеть, – сказал Марат.
– Он не хочет тебя видеть.
– То есть, ему на меня плевать. Он просто защищает себя.
Белый поморщился.
– Можно сказать и так.
– Как он выглядит?
– Ему сорок девять лет. Он гере. Ты можешь найти его фото в какой-нибудь старой газете.
Гере. Его отец – один из тех, кто смеялся над ним и бил его. Один из тех, кто научил его тому, что его мать – арабская шлюха.
– Повтори, как зовут твоего босса.
– Алассан Буаньи. Но ты не сможешь носить его фамилию. Ты будешь Марат Шудри-Буаньи.
Шудри-Буаньи – дурацкое второе имя. Марат подумал, что у его отца большой долг.
– Ты говорил, его можно судить за то, что он со мной сделал.
Ульрих криво усмехнулся.
– Ты ненавидишь его, я понимаю.
«Жирная розовощекая свинья. Я могу сделать так, что ты умрешь, харкая кровью на дорогую обивку салона твоего джипа. И твои глаза погаснут, как погасли глаза моей матери, когда я душил ее, как погасли глаза Клавинго, когда я повел нож вверх».
– Ты не понимаешь, – ответил Марат.
Белый на секунду замолчал.
– В любом случае, теперь уже поздно, – сказал он, – потому что мы тебя нашли. Если ты откажешься от помощи, это твое дело, а не наше. Твой отец не обязан встречаться с тобой лично.
– Мой отец очень богат? – Марат пытался представить, насколько богат человек, шестерка которого ездит на машине с кондиционером. В сто раз богаче доктора Анри. Хорошая одежда, еда, которая никогда не кончается. Большой двухэтажный дом, в котором не нужно сдавать комнаты, в котором все стекла на своем месте. Нет, это слишком мало.
– У него шестнадцать миллионов долларов, – сказал Ульрих. – Он очень богат.
– Это его автомобиль или твой?
Белый вскинул брови.
– Мой. Если ты хочешь посчитать его состояние в джипах, то ему хватит денег на три сотни таких, как этот. Может быть, больше.
– Ладно, – решил Марат. – Я хочу такую машину, новый двухэтажный дом, и, – он пошевелил пальцами босых ног, – дорогие ботинки.
Ульрих Юль Амане рассмеялся.
– Этот мальчик – своего рода дикарь, сэр, – заметил Фахид.
Марат смотрел на расплывшееся самодовольное лицо белого и чувствовал, как ненависть крадется в его душе вдоль границы здравого смысла. Я убью его за эти насмешки. Убью. Но не сейчас. Я заставлю его плакать. Эта улыбка была хуже улыбки Клавинго. Мальчишки смеялись над Маратом потому, что ненавидели его. Белый просто смеялся. Он думал, что Марат смешной сам по себе.
На их улице жила черная пьяница Титими. Когда Марат был совсем маленький, она дружила с Намон, и к ней относились почти так же почтительно, как и к старой ведьме. Но однажды старухи поссорились, и Намон наслала на Титими безумие. Та ходила по улицам, падала в лужи, кричала, что она старая обезьяна. Она показывала прохожим свою сморщенную грудь и говорила, что раньше у нее было сосцов как у собаки, а потом они куда-то делись. Так продолжалось месяц, а потом она пропала. Весь этот месяц над ней смеялись. Смеялись не стесняясь, смеялись без злобы, прямо ей в лицо. Она тоже смеялась, пуская слюни на свою обвисшую плоть. Иногда ей помогали. Она брала у людей из рук фрукты и ела их, словно какая-то зверушка. Марат хорошо помнил, что чаще других ей помогали те, кто больше всего смеялся. Она стала маленьким бродячим цирком. Достопримечательностью их квартала.
Сейчас он смотрел в смеющееся лицо Ульриха и понимал, что он для него тоже что-то вроде диковинного уродца. Клавинго всегда знал, что Марат может ударить. Белый этого не знал. Он думал, что недосягаем, что Марат просто не посмеет на него напасть.
– Я рад, что ты готов принять идею нашего сотрудничества, – сказал Ульрих, – но боюсь, оно будет выглядеть немного иначе, чем ты сейчас себе представляешь.
Слишком витиеватая речь.
– Как? – спросил Марат.
– Мы дадим тебе образование.
– У меня есть образование.
– Какое?
– Я умею читать, писать и считать.
Ульрих издал неопределенный звук.
– Протестантская школа для бедных, сэр, – сказал Фахид. – Роберт уверял, что мальчик смышленый, но учится лениво.
– Хорошо, – крякнул белый. Он потянулся вверх, дернул за какой-то штырек, и вниз вывалилась небольшая панель с карманами. – А какие там еще были предметы?
– Священное писание, – ответил Марат.
– Мировая история? Другие языки? – Ульрих достал из кармана на потолке пачку бумаг и развернул ее у себя на коленях. – Ты читаешь и пишешь по-французски?
Марат не ответил. Ульрих снял с верха папки тройку сброшюрованных вместе листов гербовой бумаги и протянул ее Марату.
– Что это?
– Договор, который я могу предложить тебе от имени твоего отца.
Марат взял бумагу. Он испытал смутную растерянность от вида рядов этих черных печатных букв. Как книга.
– И что с этим делать?
– Прочитай. Если будешь согласен, подпиши. Если нет, уходи.
– Кроме этой бумаги, мой отец мне ничего не даст?
– Ничего. Но ты можешь получить все, что здесь написано.
Марат секунду смотрел в глаза Ульриха. Тот больше не лыбился. Подросток перевернул бумагу в руках.
– Ты не против, если мы прокатимся по городу, пока ты читаешь?
– Куда? – спросил Марат.
– Я хочу показать тебе колледж, где ты можешь учиться. Увидеть лучше, чем читать, ведь так?
– Но мне не нужно больше учиться. Я все знаю.
Белый рассмеялся.
– Никто не знает всего. Даже я.
Марат подумал, что никогда еще не катался на машине.
– Ладно, – согласился он, – поехали.
***
Джип мягко тронулся. Марат наблюдал, как толпа за окнами заскользила и исчезла из виду. Они ехали по самой богатой части Ямусукро. Здесь были многоэтажные дома. В просветах между ними то и дело мелькал собор. Солнечный свет стальным бликом лежал на его куполе. Белый не прав. Нотр-Дам-де-ла-Пэ знает все. Беда в том, что он ничего не хочет.
Марат склонился над документом. Он знал, что взрослые читают молча, и старался не бормотать, но у него не всегда получалось. Он чувствовал насмешливое, снисходительное внимание трех мужчин: расслабленная рука Ульриха на сиденье, молчаливый затылок Фахида, редкие взгляды шофера.
– Если ты так плохо читаешь, тебе будет трудно в колледже, – предупредил белый.
Марат промолчал. Он уже понял главное: Алассан Буаньи был готов потратить примерно три тысячи долларов на его образование. Сумма, достаточная для того, что навсегда выкупить комнату у Роберта, да еще разжиться хорошим мотоциклом и автоматом Калашникова. Это не машина с кондиционером и не лакированные ботинки, но он бы в одночасье мог стать выше соседей по улице.
– Приехали, – сказал водитель.
– Маленький город, – заметил Фахид.
– Да уж, не Абиджан, – усмехнулся Ульрих.
– Сэр, я просто подумал, что он сможет от Роберта пешком ходить в колледж, – пояснил мусульманин. – Это удобно.
Марат посмотрел в окно. Геометрический узор решетчатого забора. За ним – здание старого колониального особняка. В тени классического портика толпятся белые подростки. Они курят и пьют газировку.
– Ну что? – спросил Ульрих.
– Почему мой отец не может просто отдать мне эти деньги? Я буду богатым.
Ульрих рассмеялся.
– Ты потратишь их за несколько месяцев, и на этом все кончится.
Марат пожал плечами. Спорить было бесполезно. Белый ничего не знал о его жизни.
За оградой девочки с распущенными волосами. Белая кожа, белые блузки. Они носят узкие брюки и разноцветные галстуки. Их бедра не такие широкие и зовущие, как у негритянок, зато у них маленькие руки и светлые беззащитные глаза. Мальчики улыбаются. У них узкие плечи и впалая грудь. Они двигаются неуверенно, как новорожденные щенки. Их ноги цепляются за ступеньки. Они прячут руки в карманах. Они курят сигареты, такие же белые, как и их уязвимая кожа. Марат отвернулся от окна и посмотрел на Ульриха.
– Какая моему отцу разница, как я проживу свою жизнь? Я могу есть на эти деньги десять лет и совсем ничего не делать. Может быть, я этого хочу?
– Разница в законах. Твой отец должен дать тебе возможность стать полноценным членом общества. И все.
– И чему там учат? – поинтересовался Марат.
– Ты будешь свободно читать и писать на английском, французском и африкаанс. Тебя научат географии, истории, физике. Множеству вещей. Ты будешь знать, как все устроено в этом мире, как работает человеческое тело и где страна Финляндия.
– Зачем?
– Ты сможешь потом получить второе образование и стать юристом, как я. У тебя будет такая же машина и куча других вещей. Ты сможешь стать военным. Сможешь уехать из Кот Д’Ивуара. Все, что захочешь.
Марат посмотрел в окно. Стекла джипа были затемненными. Белые подростки не видели, что на них смотрят. Одна парочка отошла от остальных. Марат смотрел, как руки белого юнца скользят по блузке девушки. Он был медлительным и неловким. Она, смеясь, откинула голову назад. Большие губы, чуть загорелая кожа. Француженка или марокканка. Марат видел всего несколько таких. Такие не ходили по улицам его квартала. Они выходили из машин в центре города, чтобы тут же оказаться за узорчатыми заборами. Они жили в безопасных клетках.
Ульрих пожал плечами.
– Подписывай или уходи.
– Мы можем подвезти тебя обратно к твоему кварталу, – предложил водитель.
Марат молчал и смотрел на целующую парочку. Каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам. Глупая улыбка на его лице. Белые такие слабые. Подросток почувствовал эрекцию. Она случалась не первый раз в его жизни, но это все еще было новое ощущение. Марат мельком посмотрел на свои шорты. Ульрих ничего не замечал.
– Если ты ничего не скажешь, я попрошу Фахида высадить тебя из машины.
Марат подумал, что хочет иметь право войти за этот забор. Он хотел знать, как пахнет одежда этих слабых детей, хотел видеть, как они опускают глаза, встретив его темный взгляд.
– Фахид, – сказал белый.
Мусульманин начал открывать свою дверь.
– Я согласен, – сказал Марат.
– Было бы о чем думать, – раздраженно сказал Ульрих.
Он вытащил из кармана толстую золотую ручку, щелкнул ей и протянул Марату. Тот повертел вещицу в руках.
– В конце, – подсказал белый.
Марат перелистнул документ на последнюю страницу, нашел свободную графу и расписался. До этого он подписывал только свои письменные работы в школе.
– Что теперь будет?
Ульрих недоверчиво посмотрел на его каракули, потом поставил рядом свой витиеватый росчерк.
– Надеюсь, у тебя постоянная подпись.
– Да.
– Хорошо. Дальше мы зайдем в колледж и оговорим условия, на которых тебя туда могут взять.
Ульрих и Фахид вышли из машины. Марат попытался открыть свою дверь, но в ней был какой-то фокус. На долю секунды к нему пришла паника. Вот сейчас его и убьют, прямо посреди роскошной улицы центрального города. И никто не увидит расправу сквозь эти темные стекла.
– Помоги ему, – приказал белый. Слуга снаружи открыл дверь Марата. Он улыбнулся одними уголками губ. Марату стало не по себе. «Он знает, – прокаркала Намон, – знает, что ты маленький волчонок с ножом в кармане, знает твою ненависть и страх». Он выбрался на улицу. Теплый асфальт под босыми ногами. Его вдруг обжег взгляд белой девочки. Между ними было всего несколько метров и решетка. Француженка рассмеялась.
– Марти, смотри, кажется, эту обезьянку ведут сюда.
Неловкий юнец оглянулся. Он был черноволосый, кудрявый, с немного вздернутым носом и тонкими чертами лица. В уголках его губ отразилась брезгливость.
– Доктор Сангаре представит нам картину развития человека.
– Поуважительней! – гаркнул Ульрих.
– Пойдем, – позвала белая. Марти перестал пялиться на босые ноги Марата. Двое школьников повернулись и, держась за руки, зашагали к крыльцу. Зато теперь на прибывших смотрели все курильщики.
– Засранцы, – громко сказал авдокат. Он взглянул на Марата. Араб-полукровка стоял, слегка наклонив голову. Он подумал, что запомнит этого белого мальчика. Фахид попытался положить руку Марату на плечо, но подросток увернулся. Они пошли вдоль забора под расстрелом светлоглазых взглядов.
***
На узкой проходной дежурил ооновский солдат. Белая кожа, зеленый берет, внимательные голубые глаза. Комнатка была перекрыта рамой миноискателя. Фахид ссыпал из кармана горсть мелочи и первый прошел под турникетом.
– У тебя есть большие металлические предметы? – спросил солдат.
