Читать книгу: «Любаша. Сольный концерт для женского голоса», страница 4

Тогда, в начале девяностых, банки раздавали направо и налево приличные ссуды под развитие собственного дела, и импозантный Н.Н. получил денежку якобы для того, чтобы поднять фермерское хозяйство. А современному фермеру как без жены? Никак нельзя. Причем супруга должна быть подходящей – ну, допустим, оперной певицей. Вот и познакомился Коломиец через А.Г. с Любовью Станиславовной. Свадьбу сыграли они пышную в ресторане «Саппоро» – круче него в те времена в Хабаровске и не было, пожалуй.

Расточительности Николая Николаевича в пору брачных ухаживаний не было границ. Он устраивал бесконечные увеселительные мероприятия и щедро одаривал друзей: как-то преподнес А.Г. целую тушу молодого барашка. В качестве свадебного подарка Коломиец купил Любочке квартиру в Биробиджане и чудесно ее обставил, не забыл даже про пианино.

Месяц безоблачного семейного счастья, а потом Коломиец поехал в родную деревню – якобы для того, чтобы приготовиться к встрече женушки. Через неделю прислал ей открытку, велел собирать чемоданы и ждать его сигнала к отъезду. И села Любовь Станиславовна на чемоданы, и потекли дни, недели и месяцы ожидания, и не было от дорогого мужа больше ни слуху ни духу.

За это время Любу уволили с работы, у нее начали кончаться оставшиеся от мужниных щедрот деньги, и пришла пора потихоньку распродавать вещи из своей уютной квартирки. А тут еще выяснилось, что у Н.Н. есть и всегда была жена, с которой он и не собирался разводиться, а вся его семейная жизнь с Любой оказалась фарсом, мыльным пузырем. Вот и осталась Любаше на память о муже только приставка к фамилии на визитной карточке. Ну, и квартира, разумеется.

– Дура я, дура! – сетовала Любовь Станиславовна, перебирая фотографии, на которых она, счастливая и толстая, как корова, сидела, стояла и лежала рядом со своим важным супругом. – Ради чего, спрашивается, столько сил в этого старого пердуна угрохала? Ведь я его целых три недели от импотенции лечила. Как вылечила, так он сразу и ускакал к своей бабе, будь она неладна!

Удивительно, какие изменения происходят в людях, когда они не играют на публику: я впервые видел Любовь Станиславовну, так сказать, за кулисами, расслабленную и уставшую, – тут-то все ее деревенское происхождение и начало вылезать наружу. Голос, плавный и благородный на сцене, стал отрывистым, грубым и неотесанным в естественных условиях. Сама Люба вдруг как-то отяжелела, обмякла: ей бы платок на голову да на завалинку рядом с козой (или с ее ненаглядным супругом-аферистом) – и впрямь фермерская жена.

Напоив нас с А.Г. на ночь чаем, Любовь Станиславовна начала готовиться ко сну. По ходу беседуя с нами, она, нимало не смущаясь, разделась перед зеркалом до белых трусиков неважного вида – я сразу отметил про себя, что они были старые и заштопанные.

– Мальчики, как вам моя грудь? – как бы между прочим, без эмоций поинтересовалась Люба, поворачиваясь к нам.

– Божественна, просто божественна, – с такой же безразличной интонацией откликнулся А.Г., разглядывая журнал.

– Да? А мне кажется, в последнее время у меня сиськи немного отвисли. Кстати, не обращайте внимания на мое белье. Приличное-то купить не на что, вот и приходится трястись над каждой тряпкой. Косметику тоже в микроскопических дозах расходую. Боюсь подумать, что буду делать, когда все закончится.

Можете себе представить негодование хозяйки, когда на следующее утро она обнаружила, что А.Г., вставший раньше всех, решил освежить себе голову ее краской для волос и в результате уничтожил полфлакона. Мало того, после ванной он втер в свое аристократическое тело почти весь дорогущий крем, который Люба намеревалась растянуть еще на полгода.

На этом Любины потрясения не окончились: оказалось, что безнадежно прокис суп, сваренный накануне к нашему приезду, потому что на ночь его никто не догадался поставить в холодильник; кончился весь чай и кофе, а в придачу ко всему отключили за неуплату телефон.

Когда мы прощались с Кузнецовой на вокзале, у нее был весьма потерянный вид: она стояла на сером перроне маленькая и вся какая-то съежившаяся, нелепая в своем пепельном парике и убогом приталенном пальто. Сжав губы и нахмурившись, Люба глядела вдаль. В будущее? В прошлое? По-видимому, там, куда был обращен ее мрачный взор, утешительного было мало. От прошлого помощи ждать не приходилось, будущее тоже не сулило ничего хорошего. В настоящем же оставалось только надеяться на то, что скоро все изменится к лучшему.

4. «Нищая»

Бывало, после представленья

Ей от толпы проезда нет,

И молодежь от восхищенья

Кричала браво ей вослед.

Бывало, нищий не боится

Прийти за милостыней к ней:

Она ж у вас просить стыдится –

Подайте ж Христа ради ей.

(романс А. Алябьева, рус. текст Д. Ленского)

Я не видел Любовь Станиславовну несколько месяцев, а когда встретился с ней опять, долго не мог поверить, что человек может так неузнаваемо перемениться.

Я пришел к А.Г. поздно вечером на репетицию одной из наших сценок и еще копошился в коридоре, когда раздался звонок в дверь и на пороге возникло видение, в котором я с трудом признал нашу «звезду».

– Любочка, солнышко, ты ли это? – с радостным изумлением воскликнул А.Г. – Выглядишь просто отвратительно! Боже, а во что ты одета – бичиха бичихой! Ну проходи же скорей, какими судьбами к нам? Рассказывай быстрее.

– Дорогие мои братики, – глядя прямо перед собой, глухо сказала Кузнецова со своими крестьянскими (не сценическими) интонациями, – я ужасно рада вас видеть. Я только что с поезда, проездом. Завтра рано утром самолет, лечу к себе, маму повидать: болеет, как бы не умерла. Пить очень хочу, может, чайком с дороги угостите Любовь Станиславну?

– Да бог с ним с чайком, – махнул рукой гостеприимный А.Г., – лучше рассскажи, как поживаешь. Как обычно, концерты, выступления?

Маэстро подождал, пока гостья снимет свои лапти-тапочки, обутые на босу ногу, и поспешил вручить ей обратно засаленную котомку: он брезгливо держал ее двумя пальцами, пока Люба разувалась. Она прошла в комнату и, неловко потоптавшись на одном месте, осторожно села на краешек стула, стоявшего у входа.

Казалось, Любовь Станиславовна постарела за эти месяцы на пятнадцать лет. Она исхудала, потемнела лицом, глаза у нее ввалились и были очерчены фиолетовыми кругами. Свои роскошные волосы Люба собрала и прихватила в тугой узел на затылке. Одета действительно была ужасно – в какую-то старую черную футболку и застиранные, рабочего вида джинсы. Взгляд у нее стал малоподвижен, движения – угловаты и неуклюжи: устало уронив руки между ног, примадонна сидела с видом побитой собаки. Только речь ее была быстрой, монотонной; она говорила сплошным потоком, так, словно без выражения читала написанный текст.

– Никаких концертов у меня давно не было, потому что платить никто не хочет, все хотят бесплатно слушать, а я без работы сижу, впроголодь, так мне не только петь – говорить не хочется. Это очень плохо, когда тебе есть нечего, а воровать я не умею, не приучена. Спасибо добрым людям: недавно мне мешок картошки принесли, капусты много дали и лука, – так что с голоду пока не умру. Без них не знаю, что бы делала – не подаяние же идти просить, меня ведь все в городе знают в лицо. Меня устроили было в школу работать, музыку в первом классе вести, но я оттуда сразу ушла: я ведь вам не девочка-ромашка, я профессионал высокого класса, актриса и певица, ничего другого делать не могу и не хочу, я девять лет училась, а оказалась никому не нужной. Друзья бывшие тут же про меня забыли, как только я из филармонии ушла. Где вы, мои поклонники с цветами? Ау! Сижу вот дома целыми днями, одна как перст, думаю, с чего бы все это на меня свалилось, размышляю о смысле жизни то есть. А тут телеграмму принесли, что с мамой плохо, и я подумала: уеду-ка домой в деревню, заведу себе корову и буду есть досыта, и пошло это искусство куда подальше. Денег вот заняла на билеты, чем расплачиваться буду, не знаю. А вы не волнуйтесь, А.Г., дорогой, у меня вот в дорогу все с собой есть – колбаска, хлебушек, яички, – так что я вас не объем. Вы мне только подстилочку какую на пол до утра бросьте да чайком напоите, и я вам не буду мешать. Ну вот такие у меня дела, дорогие мои. Теперь вы рассказывайте, чем живете.

– Мы тебе, Люба, лучше кое-что покажем, – бодро объявил А.Г., который во время ее повествования печально вздыхал и с театральным сочувствием возводил очи к потолку. – Кстати, если ты прихватила свой светленький паричок, можешь одолжить его нам. Роман сейчас все приготовит, а потом ты посмотришь и дашь нам кое-какие консультации. Только чур, бесплатно, – остроумно добавил он с шутливой улыбкой.

Я получил Любин блондинистый парик и ушел в соседнюю комнату перевоплощаться в аферистку миссис Чивли из «Идеального мужа» – мы с А.Г. как раз репетировали взятую оттуда и предельно изуродованную сцену. Из-за приоткрытой двери я слышал, как А.Г. жалуется Любе на собственное житье-бытье.

– Видите ли, Любовь Станиславовна, – задумчиво говорил он, – нам тоже сейчас несладко приходится, все ведь норовят обмануть, вокруг пальца обвести. Недавно вот очень сильно пролетел с продажей гитары – помните мою старую, Обуховскую, с трещинкой в корпусе? Инструмент очень ценный, я его собирался за полторы тысячи долларов продавать, но тут мальчик один появляется, студент музучилища, со слезами умоляет меня сбросить цену: очень, мол, нужна ему гитара, а денег не хватает. Я вхожу в положение, снижаю до тысячи, а он мне: ой, вот тут дефект, ремонт сейчас дорогой, надо бы еще сотенку скостить. Ну, думаю, ладно, сделаю парнишке подарок, да и мне деньги позарез нужны, на море собираюсь съездить. В общем, отдаю я ему гитару за девятьсот да еще футляр дарю в придачу, а он как-никак пятьдесят баксов стоит. И что бы вы думали, Любовь Станиславовна? Встречаю я через три дня его родителей, а они сообщают, что он себе вместе с гитарой еще и мотоцикл купил за две тысячи зелененькими. Вы можете себе представить, как этот сопляк на моей доброте нагрелся? И такая вот подлость на каждом шагу, с любой стороны жди подвоха…