Читать книгу: «Любаша. Сольный концерт для женского голоса», страница 3
Увидев, какая беда нависла над ее блюдами, повар Люда Г. ахнула и, убежав на кухню, расплакалась. А.Г. помчался следом, чтобы утешить несчастную, но с Людой, кажется, случилась настоящая истерика. Позже выяснилось, что она ревновала А.Г. к Любе и ненавидела ее всей своей несложной женской душой. В поступке Кузнецовой она разглядела явную угрозу своему эксклюзивному положению при дворе маэстро и сквозь слезы неустанно требовала удалить «эту девку» из приличного общества.
Пока приводили в чувство Люду Г., в кухню вбежала разгневанная дамочка, уже хорошо подвыпившая, и завопила без предисловия:
– Эта твоя проститутка певичка вытащила у меня из сумки помаду за полторы тысячи, намазала ею свой поганый рот и полезла к моему мужу целоваться. Или ты ее сейчас же прогонишь, или я набью ей рожу, воровке чертовой.
А.Г. снова начал зеленеть. Стиснув зубы, он бросил Люду Г. на произвол судьбы и пошел к остальным гостям. В комнате он увидел следующую картину: Любовь Станиславовна, перебегая от одного мужчины к другому, игриво дергала их за рукава и галстуки и говорила:
– Господа, господа, давайте все вместе ляжем на пол! Господа, вы слышите? Я предлагаю – давайте ляжем на пол, выключим свет и потанцуем.
– Люба, можно тебя на секунду? – схватив Кузнецову за руку, с малой нежностью в голосе сказал А.Г.
Он бесцеремонно утянул ее в коридор и прошипел сквозь зубы:
– Люба, ты совсем не умеешь вести себя на людях, ну совершенно невоспитанная! Ты что, специально мне вредишь? Назло все делаешь?! Я не хочу больше видеть тебя здесь, ты плохой друг и вообще больше мне не нужна. Давай собирайся и уходи.
– Но мне некуда идти, – попыталась возразить Люба, – поезд только утром.
– Это твои проблемы, – отрезал именинник. – Раньше надо было думать. Все, мне некогда, меня люди ждут. Пока!
Кусая губы от обиды и бессильной ярости, Любовь Станиславовна схватила пакет с вещами и выбежала из квартиры.
Гости с недоуменным молчанием проводили ее взглядами и уставились на именинника: мол, что это значит? А.Г. с широкой улыбкой оглядел всех и, чтобы заполнить возникшую неловкую паузу, рассмеялся своим фальшивым женским смехом – впрочем, тут же его прервал.
– Идиотка! – передернув плечами, произнес «юбиляр». – Что она себе позволяет?..
А.Г. снова был королем ситуации.
3. «За кулисами»
Вы стояли в театре в углу, за кулисами,
А за вами, словами звеня,
Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами
Потихоньку ругали меня.
Кто-то злобно шипел: «Молодой да удаленький,
Вот кто за нос умеет водить».
И тогда вы сказали: «Послушайте, маленький,
Можно мне вас тихонько любить?»
(песня А. Вертинского)
Милые А.Г. и Любовь Станиславовна, они были такие отходчивые, так быстро забывали мелкие междусобойчики! Казалось бы, принародный скандал, разрыв навеки, ан нет: уже через два дня после «юбилея» Любаша телеграфирует А.Г. и срочно приглашает его на собственный день рождения в Биробиджан – поучаствовать в ее концерте.
А.Г. согласился приехать и пообещал привезти меня: он хотел обкатать на публике нашу халтурку по «Дориану Грею». А меня хлебом не корми – дай попутешествовать, поэтому очень скоро мы уже сидели в поезде на Биробиджан, отгороженные от остальных пассажиров общего вагона двумя «крутыми» гитарами в пластмассовых футлярах-гробиках.
– Люба очень, очень талантливая, – умильно вздыхал А.Г., кушая крутое яичко, – и красивая. У нее душа хорошая, а главное, она прощать умеет – подумаешь, простое недоразумение, с кем не бывает. Она понимает, что я не со зла ее пожурил немного…
В унылом городе Биробиджане Любовь Станиславовна жила где-то на самой окраине, но так как столица Еврейской области славится своими смехотворными размерами, то от вокзала мы добрались до ее дома за десять минут. Успели как раз вовремя, потому что Кузнецова, облаченная в приталенное светлое пальтецо и с косыночкой на голове (ну ни дать ни взять советская труженица), стояла в дверях, собираясь уходить. Она спешила в кафе, где должен был состояться концерт с последующим ужином в честь именинницы.
А.Г. и Любовь Станиславовна встретились нежно, как брат с сестрой; по дороге Люба, держа маэстро под руку, поведала ему со свойственным Овнам темпераментом, что ужин устраивает городская элита, которая ценит ее как певицу, но, зараза такая, заплатить за выступление ни за что не догадается. Все бы им, жирным богатым боровам, искусством на халяву наслаждаться, сетовала Кузнецова, а на мое бедственное материальное положение им начхать. А.Г., сумевший бы вытрясти денежку даже у черта из поганой пасти, сочувственно вздыхал и поддакивал: ах, ему ли не знать эту бездушную элиту?
Под артистическую уборную кафе отвело подозрительную комнату, где стояло несколько бачков с пищевыми отходами. Пахло в помещении довольно скверно.
Выставив нас на минуту за дверь, Люба облачилась в очередное концертное платье – темно-вишневое, с длинными рукавами и целомудренным вырезом. Верх был убран вычурно и безвкусно какими-то пушистыми мячиками, гипюровыми аппликациями и веселенькими набивными цветочками. Тихий ужас! Однако Кузнецова явно чувствовала себя в этой робе истинной царицей.
Делая перед маленьким походным зеркалом макияж и взбивая свои чудесные пушистые волосы, она долго раздумывала, что ей делать с одним локоном, завитым мелкими колечками: кокетливо выставить напоказ или же дать ему затеряться в общей копне. Измученная бесплодными поисками последнего штриха к своему сценическому образу, она призвала на помощь меня.
– Если вы не хотите быть, как одна из этих молоденьких безмозглых певичек, – сказал я примадонне, – то лучше запрячьте-ка подальше этот легкомысленный пучок волос. Вот так.
Я откинул локон с ее лба и на несколько секунд погрузил пальцы в мягкое каштановое море, отводя волосы назад и открывая ухо с эффектной серьгой. В это мгновение Люба, опустив глаза, потянулась головой за моей ладонью и на долю секунды прижалась к ней щекой, но тут же отдернула голову, словно испугавшись собственного порыва.
– Так-то лучше, – удовлетворенно сказал я, окидывая взглядом результат своего художественного вмешательства. – С вашими крупными чертами лица эти колечки смотрелись бы по меньшей мере глупо.
– А у вас хороший вкус, Ромашка, – одобрительно произнесла Любовь Станиславовна, выговаривая слова медленно и очень по-женски. Она с удивлением оглядела меня, словно вообще впервые увидела. Не сомневаюсь, что примерно так оно и было: свое сверхэгоцентричное зрение Люба целиком и полностью направляла внутрь себя и, даже общаясь с людьми, зачастую просто их не замечала. Для того чтобы вывести Любовь Станиславовну из транса самолюбования, требовалось завладеть ее чувственностью, что у меня нечаянно и вышло.
За четверть часа до начала вечера Любе неожиданно пришло в голову спеть романс «Отцвели хризантемы» в гитарном сопровождении: она слышала, как А.Г. аккомпанирует одному самодеятельному певцу. Маэстро огласился подыграть Кузнецовой, и они начали репетицию.
Я впервые присутствовал при совместной работе двух музыкантов, каждый из которых имел собственные понятия о том, как делаются концертные номера, и в результате получил массу удовольствия. Началось все с диаметрально противоположных представлений о ритмическом рисунке романса.
– Дорогой А.Г., – наставительно сказала «звезда» академического вокала после первых неудачных попыток вступить, – не могли бы вы задать мне классический темпоритм, без этих ваших выкрутасов? Темп вальса – что может быть проще? Раз-два-три, раз-два-три.
Для убедительности она прохлопала ритм в ладоши.
– Пффф, – с возмущением выдохнул маэстро, раздувая щеки. – Что за детский сад? Ра-два-три. У меня есть ноты, извольте подстроиться под написанный текст.
– Извольте знать, – еще более наставительно заявила Любовь Станиславовна, – что это аккомпаниатор должен подстраиваться под вокалиста, а не наоборот. И пожалуйста, поэмоциональнее, а то у меня чувство, что вы сейчас умрете.
– Это я-то неэмоционально играю? – чуть не подавился от негодования А.Г. – Кто же тогда эмоционально играет, хотел бы я знать?!
Только они разобрались с ритмом, как возникла проблема с тональностью: спев пару раз, Любовь Станиславовна заявила, что перенапрягла горло, потому как у нее вовсе не лирико-колоратурное, а меццо-сопрано, и верхние ноты ей брать неудобно. Маэстро, в свою очередь, не смог решить эту задачу, потому что, будучи классическим исполнителем-нотником, а отнюдь не виртуозным импровизатором, он не умел на ходу транспонировать произведения в другую тональность. Короче, вместе собрались два крутых профессионала, которые так и не смогли сварганить простейший музыкальный номер.
Я робко попытался предложить Любе сделать элементарный аккомпанемент в милом ее сердцу темпе вальса и в любой удобной для нее тональности, но в ответ получил суровый взгляд маэстро и его знаменитое «Роман, не паясничай!» А.Г. не простил бы мне, если б у нас с Любой вдруг получился дуэт, в то время как он потерпел фиаско со своей великолепной транскрипцией романса, с ее роскошными сольными ходами и техническими наворотами в исполнении.
***
Поздно вечером мы вернулись к Любе домой, нагруженные двумя коробками апельсинов. Их преподнесли Кузнецовой в качестве то ли подарка, то ли натуральной оплаты за выступление.
– Кажется, в ближайшее время мне придется питаться одними цитрусовыми, – невесело пошутила Любовь Станиславовна. – Если только на меня откуда-нибудь не свалится куча денег.
Любина однокомнатная квартира оказалась уютным гнездышком одинокой женщины – с мягкой постелькой, фортепиано и голубыми шторами в рюшечку над обеденным столом. Впрочем, гнездо это вначале предназначалось для двоих – самой Любы и ее эфемерного мужа, солидного предпринимателя Коломиец Николая Николаевича. Солидного в смысле внешности и фигуры, а не бизнеса – он оказался порядочным аферистом, этот Коломиец.
