Читать книгу: «Свет», страница 3
Затем снова бухнулся на живот, подполз к кромке обрыва, рассмотрел еще раз трубу, и, развернувшись и свесившись ногами вниз, нащупал ее носками унт. Труба снова зашуршала об Яшкину шапку комочками глины, но держалась прочно.
Схватившись за провод правой рукой, Барышников нагнулся в полуприсяд, дотянулся левой рукой до своих ног, до трубы, до Яшки и хлопнул его рукой по плечу:
– Давай руку, – произнес он так добро и спокойно, будто предлагал Яшке сделать ход во время игры в шахматы где-нибудь в их натопленной и уютной складской бытовке.
Яшка потянулся вверх, пытаясь поймать в воздухе, где-то вверху, сзади, в том мире, где все твердо, надежное и цепкое дружеское рукопожатие. Барыга стащил Яшкину варежку, сунул себе в карман и только потом прочно вцепился в его протянутую дрожащую руку.
– Теперь я тебя освобожу, – и, не дожидаясь ответа, пнул ногой автомат. Тот соскользнул с трубы вместе с ремнем, и Яшка повис в воздухе, удерживаемый только Барыгой, который стал распрямляться и подтягивать его кверху. Яшка же, как только смог, схватился свободной рукой за трубу, за Барыгину ногу. Наконец, бросив провод, он в панике ринулся вскарабкиваться по Митяю, как по веревочной лестнице.
– Яшка! Не торопись, подожди! – выкрикнул тот, но Яшка, как испуганный дикий зверь рвался кверху, туда, где твердо, где нет высоты и пропасти. Наконец, вывалившись на прочную поверхность наста, он норовисто, как пловец, задвигал ногами, стремясь как можно скорее «отплыть» от обрыва, и невольно с силой ударил Барыгу в лицо шипастым железным ледоступом, прилаженным к подошве сапога.
Барышников не удержался, его ноги соскользнули с трубы, и он унесся вниз. Но Яшка этого уже не видел – безумствуя суетливо, он отползал и отползал от пропасти, пока не уперся в столб. Здесь он остановился, сжался в комок, как сжимаются под одеялом сильно замерзшие люди, и задрожал сильнее прежнего.
– Яшка-а! – донесся из пропасти звериный рык Барыги: вгрызаясь ногтями в стылую глину стены, тот сумел замедлить падение, успел-таки схватиться за Яшкину трубу и висел теперь, как раскачивающийся на турнике спортсмен.
Нащупав ногами точку опоры в неровности глиняного скоса, Барышников попытался рывком подтянуться на трубе, но гнилое железо треснуло, согнулась и отломившийся его край, соскользнув с пестрых проводов, умчался в черную пустоту. Барыга повис на одной руке, опасно покачиваясь ошалелым маятником, хрипя и выпуская облака пара.
Остановив раскачивание, он свободной рукой вынул нож, мягко вдавил его в стену, достал фонарик и осветил плоскость немилостиво-ровной стены – зацепиться не за что. Осторожными ударами Митяй по рукоятку вбил нож в стену, оказавшуюся на удивление рыхлой и податливой, отчего и получившаяся опора выглядела шаткой, зыбкой и ничего не гарантировала.
Он еще раз осветил стену, чтобы выбрать верный путь, но окоченевшие пальцы выронили стылый металлический фонарь, и тот, истерично кувыркаясь, унесся вниз. Жадная темнота тут же бесполезно поглотила его неуверенный свет.
Громко и парко вскрикивая, Барышников схватился обеими руками за обломок трубы, уперся в торчащую рукоятку ножа ногой, и, помогая второй и скользя шипами снегоступов по слизкой промерзлой грязи, взгромоздился на трубу. Теперь он стоял на спасительном обломке железа одним коленом, плотно прильнув к поверхности стены щекою и всем телом и свесив свободную ногу.
Отдышавшись, он медленным раскрасневшимся крабом «пополз» рукой по стене, цепко перебирая непослушными пальцами и стараясь добраться до такой уже близкой кромки обрыва.
Наконец, доскребся до хрусткого края и ногтями вонзился в растрескавшийся наст:
– Яшка… – сипло выдавил он. Окоченевшие и уставшие руки больше ему не подчинялись. – Дай руку…
Но Яшка исчез.
Барышников вцепился в выброшенный Яшкой провод, и надежно натянув его, закинул на поверхность ногу. Затем и весь выбрался на снег и откатился от края.
Здесь, не поднимаясь, он подполз к своему бушлату и осторожно, чтоб не задеть грубо свои болезненно-чувствительные, бордовые от мороза пальцы, надел его. Двигаясь неверно и хмельно, спрятал заледеневшие руки под мышки, громко дыша и закрыв глаза, со стоном улегся на бок, спиною к ветру. Но ветер и не думал донимать этого странного упертого человека, а напротив, смягчился, притих и только по-щенячьи жалостиво поскуливал и поскрипывал трущимися друг о друга, свисающими со столба проводами.
Сгущался серый вечер, и усталые медлительные тучи нависали над степью тяжелым одеялом, защищая землю не то от холода, не то от тепла, которого уже почти никто не помнил, и уж точно – не ждал.
Ядерная зима загнала выживших в подземные склепы военных складов, сжала мир до размера коридоров и отсеков. Но истошный голод умалил все неудобства. А его исчадия – изнурения странными нарывами и язвами, морами, рядом с которыми натиск змей, клопов и заразных вшей выглядел мелким и надуманным бедствием, обесценили саму тягу к солнцу, свету и всякому совершенствованию жизни и быта. Люди просто умирали.
Первенцами пали дети, за ними ослабленные хворями, стихийной анархией и тоской взрослые, коих в первый же год скормили могилам две трети насельников. Казнь за казнью следовали годы.
Электричество ради освещения в ту пору потреблялось робко, как чахло развивался и сам поселок. Света хватало, ветряки исправно гнали ток с громоздкой холмины, в которую заваливался южный скальный хребет. Такой же холмины, как и та, на которой сейчас отлеживался Барыга.
Восстановившись, он привстал и вгляделся в темнеющую низину – отморозки уже подходили к «голове». Он поднялся, надел рукавицы на едва растеплившиеся руки и огляделся: ни лыж, ни оружия при нем теперь не было, но ремень с амуницией и рюкзак Яшка оттащил к столбу и присыпал снегом…
Снарядившись устало, Митяй прошел «несколько столбов» обратно на бугор, к тому месту, где валялась злосчастная Яшкина лыжа. Он пристроил ее к правой ноге, и слегка отталкиваясь левой, заскользил вниз. Уклон щедро наделял скоростью, и вот уже не нужно разгоняться: слегка напружинившись на правой ноге, он завилял вниз – ушел влево, ушел вправо. Густые облака снежной пыли, со скрежетом вырываемые лыжей, обдавали его лицо, таяли на щеках, стекали дрожащими на ветру капельками и обжигал кожу морозом. Лыжный скрип сплетался со свистом скорости в ушах и выводил незнакомую надрывную мелодию, больше похожую на вопль безысходности, дна которой здравым рассудком не сыскать.
Крутой спуск плавно выгнулся и мягко вошел в вязкую заснеженную ложбину. Дотянув до рыбацкой тропы, Барышников круто вильнул вправо, и остановил движение, завалившись на бок. Последнее снежное облако, хрипло вздохнув, вырвалось со скрипом из-под лыжи.
Он поднялся, поправил лямки рюкзака и быстрым шагом ушел по свежей тропе в сторону «головы». Где-то сзади в надвигающейся вечерней полутьме приближались смутные очертания отморозков и, вроде бы, даже слышались их голоса.
Опасно громко цокая ледоступами, Барышников вошел в здание библиотеки по бетонным ступенькам и осмотрелся: кафельный пол, припорошенный снежной крупкой, хранил записи о недавних событиях, как дневник в клетчатой школьной тетради. И сообщали эти записи о том, что вор проскочил невредимым сквозь здание и ушел в Сады. Яшкины же следы бежали по лестнице на верхние этажи.
Барышников отстегнул ледоступы и крадучись взошел на второй этаж, окно в холле которого было завешено фанерным плакатом с бессмысленным и облупившемся лозунгом. Темно. Прислушался – полная тишина.
Мягко ступая по свежим следам, он поднялся на верхний этаж, и аккуратно выглянул из-за угла в просторный читальный зал: Яшка пристроился на обломке балкона и рассматривал свежие вечерние сумерки сквозь оптический прицел винтовки, которую он держал укутанной в рукав рукой. Рукавицы нет. Рядом, на полу лежал его рюкзак и Барыгин автомат.
– Ну что там? – хрипловато спросил Барышников, когда оказался вплотную за спиной у Яшки. От неожиданности тот вздрогнул, резко обернулся и выронил винтовку из озябших рук. Грюкнувшись о жестяное крыльцо, «СВД-шка» исчезла в юном пушистом сугробе. Ошарашенный Яшка попятился:
– Барыга? Ты.. как здесь? – он все отступал, и Митяй схватил его за плечо и вынул из кармана Яшкину рукавицу:
– Держи, – Яшка тупо взглянул на Барыгу, потом на рукавицу, и потянулся правой рукой в карман бушлата, как завороженный.
– Ты чего? Серьезно? – Его растерянные глазки часто и глупо замигали. – Ты мне не нужен, я дальше сам! – И выхватив из кармана нож, он с силой вонзил его в сердце Барышникова. Тот отпрянул, не выпуская из руки Яшкиного плеча, взглянул на дыру в бушлате, с мгновенно напитавшимися кровью краями, на Яшку:
– Тогда ты свободен, – и отпустил Яшкино плечо. Взмахивая руками, как неумеющая летать птица, Яшка сорвался с балкона, и грохнувшись о жесть крыльца, утонул в пушистом сугробе вслед за винтовкой. К нему на выручку подоспели отморозки.
Пошатываясь, Митяй осел на пол, облокотившись о косяк балконной двери, расстегнул молнию на бушлате и удивленно уставился на рану. Вся бочина пропиталась кровью. Морщась от боли, он ощупал ранение – прорезь вдоль ребра ниже грудной мышцы.
– Маленький ножичек… – пробормотал Барышников сам себе, отнял тут же окровавившуюся руку и пристально ее рассмотрел, как редкую диковинку.
– Бары-га! – Товарищи оттащили Яшку в разрушенный остов супермаркета, располагавшийся когда-то через дорогу от библиотеки. – Это мой инвертор! Лучше просто уйди с дороги!
– Он не твой, – хрипло выдавил Барыга. – Много на себя берешь! Что с тобой происходит, друг?
– Друг? Какой я тебе друг!? – Яшка показался из-за бетонной колонны. – Ты всегда был в центре внимания! Но это я! Я все делал за тебя! Ты думаешь, просто так положено? Думаешь, ты просто удачлив? Нет! Это все только моя заслуга…
Барышников сидел на полу возле двери, и Яшка его хорошо видел.
– И это моя идея! Ты думал, кто сломал аналог инвертора? – Яшка, попытался встать на ноги, опираясь о колонну, но тут же болезненно свалился и застонал.
– Яшка… – Барышников прижимал к ране сухую и не нужную теперь Яшкину рукавицу. – Ты не удержишься.
– Я не один! Мои друганы мне помогут, и я буду рулить всем живым и неживым в поселке. Они позовут своих из преисподней, там много нормальных пацанов…
– Легион! – улыбаясь во все зубы, выкрикнул Скользкий. – Барыга, нас просто легион! Давай с нами, мяса всем хватит!
Барышников нащупал автомат и щелкнул предохранителем.
– Даже не хочу знать, что ты имеешь ввиду, – выкрикнул он и навскидку выстрелил в сторону Скользкого короткой очередью, стараясь метить выше головы. Стекло в уцелевшей верхней части витрины с сочным дребезгом разлетелась вокруг, Скользкий схватился за окровавленное лицо, распоротое крупным осколком.
В ответ округа разразилась грохотом выстрелов, и куски бетона и гипса посыпались на Барыгу. Он отполз вглубь комнаты, шатко поднялся на ноги и спешно спустился на второй этаж, где ощупью в темноте скользнул в конец давно ему знакомого коридора, вышел через окно на настил крыльца черного хода, спрыгнул в вязкий сугроб и выбрался на дорогу, по которой недавно улизнул вор с инвертором.
Воровство и грабежи уже давно смягчились, не первый год поселок перемалывался в общество людей. К девятому году Зимы неистовство выживания поутихло и отступило. Маленькое поселковое Человечество научилось жить, выстроило свою шаткую этажерку управления, распределилось в общности, смутно обрисовало законодательство.
Жизнь просыпалась, и вечный противник всякой общности – разность, расслоила «юное человечество», удобно расположенное в четырех ярусах подземки. Ужас нерешительных питал возможности нахрапистых, этаж которых благоустроился и зажирел, нарушая равномерность распределения. Для «справедливости и всеобщей пользы» Администрация электричество стала продавать, и на богатом верхнем ярусе вспыхнул непрерываемый светлый день, а нижний ярус, нерешительно и покорно ворча, перешел на коптилки и лучины из сосновой щепы. Общность питалась разностью сама внутри себя, пока не пожрала саму возможность существования – энергосистема не выдержала перепотребления, работающее на пределе оборудование засбоило.
Замена инвертора была бы бесполезной, будь все также самопоедательно и дальше, но темнота изменила общество, теперь поселок, если получит свет, сможет обустроиться иначе. Если сможет…
Барышников выбрался на окраину развалин и вступил в ровную пустыню, до плавной гладкости вышколенную метелями. Надвигалась ночь – ранняя, морозная и непогодная. Начавший было тихо падать крупный снег заволновался, заюжил, превращаемый ветром в беспорядочную недобрую кутерьму. Но обратного хода не было.
Барышников достал из внутреннего кармана смартфон, где тот сохранялся в тепле. Включил и посмотрел через его камеру, как через плохенький прибор ночного видения: вор свернул круто вправо, значит пошел в сторону водопада с 22-ой площадки. Что он задумал?
На площадке, раскинувшейся наверху южной скальной гряды, держались семьями несколько инженеров бывшего военного завода. Хозяин дома – Синоптик, вел с Барышниковым торговлю и раз в месяц обменивал погодные прогнозы и волчьи шкуры на мелкий скарб. Эти люди жили уединенно и за все эти годы ни разу не спускались в долину. В Поселке их не знали.
Дорога к ним шла через укрытый слоем снега дачный поселок. Здесь давно нет людей, никто не ходит сюда без лыж – утонешь в снегу.
И пеший Барышников, утопая, быстро взмок и устал. Он останавливался все чаще, чтобы перевести дух. Кровь залила свитер и всю левую штанину до колена, схватилась ледяной коркой, и теперь его колотило от холода, слабости и усталости.
Темнота уже сгустилась до черноты смолы, залепляющей глаза, а видеокамера бесполезно транслировала только ровное монохромное полотно. Барышников время от времени чиркал бензиновой зажигалкой, определяя общее направление и стараясь интуитивно различать рельефность следа на ровной снежной плави, и кое что ему удавалось разобрать: вор сошел с дороги и двинулся в сторону снежных барханов, покрывающих крыши дачных домиков – изменил планы или надеялся запутать?
Напряженно всматриваясь в ветреную темень, замутненную разгудевшейся метелью, он замедлился – ночь слепила, не пускала идти дальше. Придется ночевать здесь.
В одной из ложбинок промеж холодных снежных бугров он остановился, снял автомат и рюкзак. Остается только выдолбить достаточно глубокую яму – размером не меньше добротной могилы, и попробовать дожить в ней до утра.
