Читать книгу: «Адгезийская комедия», страница 30
Я проглотила его привычный с тупым юморком выпад. Пусть болтает. Достал своими намёками. Полку над раковиной тоже повесили кое-как, а лишнюю дырку, которая прям зияла, я залила белым герметиком, чтоб не так заметно было.
И тут Сеня обратил внимание на вытяжку, на которую я так и не повесила сетку.
− Мальва! Ну что ты холодильник поставила, а вытяжка чернеет? Почему ты не напомнила?
− Ты чё забыл? − взбеленилась я. – Ты не помнишь, что я тебе рассказывала? Я собиралась ещё вчера и забыла из-за вшей. Ты вообще на меня смотришь-то? Если умный такой, почему сам не вспомнил, не заметил?!
− Ну прости, прости. Я забыл, что для девочки (он сделал нажим на «девочки») волосы важны. Нас тогда в Туапсе побрили – мне вообще по фиг. Наоборот, за волосы никто таскать не сможет.
(Наши пацаны реально самые тупые существа на свете. Они дрались иногда, хоть тренеры и запрещали.)
− Видать тебя часто таскали за чуб, раз нашёл такой плюс.
− А тебя адгезийцы не таскали? – из вытяжки вылезла голова тролля как в мультике про Нафаню, тролль гримасничал и показывал, кажется, что у него такие же глубокие морщины на лбу, как у отца Сени.
− Смотри! Смотри! – я так обрадовалась троллю, что смогу его показать Сене и познакомить их.
Но Сеня даже не обернулся. Да и тролль пропал, как и не было.
Я пошла на балкон за пластиковыми решётками, приложила одну к отверстию на кухне:
− Я тебя замурую навсегда, Кроль, − сказала я тихо в окошко вытяжки.
Сеня озадаченно смотрел на меня, он точно и навсегда, наверное, решил, что я свихнулась. Ну… Это было недалеко от истины.
Промучились весь день. Только сели передохнуть вечером, нагрянули жильцы со своим бесячим «тук-тук», когда отмыкали дверь своим ключом. Удивились, что нет на кухне раковины и штор. Я извинялась. Договорились, что тогда жильцы заедут завтра. Завтра и всё! Жильцы заносили вещи. Завалили всю кровать! Я не посмела спросить: где мне спать-то теперь?
Когда они ушли, водрузив в коридоре у зеркала кактус на тумбочку, которую я решила не выкидывать и не отдавать, − удобно же поставить хоть что-то, когда входишь в квартиру, хоть они и просили выкинуть всё, кроме больших шкафов, Сеня возмутился:
− Мальвина! Ты как будто в прислуге у этих…
Я подумала, что адгезийцы тоже, можно сказать, мне прислуживали: помогали в ремонте советами и даже делом. Ну издевались, так у них волна загробная такая и страна их – адский сатана.
− Ну да, – ответила, – так вышло.
− Но с какой стати они диктуют свои условия?
А я подумала, сколько раз я диктовала свои условия, наглела…
− Слушай, Сень. Ну обещали позавчера их впустить.
− Ты всё сделала в рекордные сроки. В нереальные сроки!
− Эти хоть люди норм.
− Обнаглевшие. У меня папа с такими быстро разбирается. Такие чаевые им насчитывает и в чек включает…
− Не надо о папе, Сень. Пусть.
− Он изменился, Мальва, ты не думай. Он же, вот, отпустил меня к тебе.
Ага, отпустил, как бы не так, вот ты не веришь в Адгезию, а ведь это адгезийцы защитили тебя от папы, – злилась я, но виду не показывала, у нас ещё много совместной работы.
− Но как они могут что-то требовать?! – Сеня покосился на кактус. Шикарный кактус, я такой встречала только на картинках: огромный, толстый, сам с желтизной, а иголки синие…
На тумбе стояла ещё их картина. Просто жуткая. Два рыжих кота. Ну там жёлто-коричнево-рыжие, цвет бисмарк-фориозо и соломенно-жёлтый, ну и оранж пляжа боро-боро…
− Ну, Сень, что ты бесишься?
− Просто они сказали, что люди творческие, и вы с мамой растаяли.
− Пустая болтовня. − Тут Сеня стал смеяться, он нагнулся, разглядывая картину:
− Мальв! Это ж коты по цифрам раскрашенные.
Я пригляделась: и правда по цифрам − такие картины, и там малюсенькие пятнышки пронумерованные.
− Умри всё живоё, Сень.
− Вот тебе и творческие. Творческие люди не могут такую беду вешать на стену…
− Могут, Сень.
− Не могут!
− Могут. Они музыканты. Музыканты часто ограниченные только музыкой. Они вообще в живописи не секут. Странно, что ты заметил эту картину.
− Ты забыла: у меня отец собирал пейзажи.
− Нет, не забыла.
− Ты тут, Мальва, всё забываешь.
− Нет, я ничего не забываю. Забыть – самое лучшее, что я могу себе пожелать. Но забыть не суждено. Они не дадут забыть, они будут тюкать всю жизнь и припоминать.
− Если не забыла, ответь про картины. Слышать больше не хочу о твоих адгезийцах.
− Старые картины. В духе соцреализма. Что – съел? Так-то!
− Я ничего не ел. Пойду за едой.
− Сень! Я устала. Извини. Хочу прилечь. Расстели мне коврики на полу. И не спорь! На диван я не лягу! И спасибо − купи хавки. У меня голова кружится.
Сеня засуетился, разложил мои несчастные коврики. Я отказалась от простыней, ну на всякий случай. Я накрылась пледом без пододеяльника…
Сеня побежал в единственный магазин, работающий до часу ночи. Я ждала хлебушка и думала о Сене. Я думала, что самого Сеню я ждала утром так же как сейчас хлебушек. Он приехал и жизнь наладилась. И даже укусы клопов пропали с ноги… А что если и правда на диване нет клопов? Пусть Сеня побудет подопытным кроликом. Но если их не окажется, то неужели Адгезия снова пошутила? И неужели и вшей не было? Я прислушалась. Нет. Гробовая тишина в ответ.
Впервые я волновалась за Сеню. Не отвлечёт ли его Смерч своей болтовнёй? Не пристанут ли разные маргиналы? Не могут же адгезийцы растягивать время… Но Сеня вернулся и у меня отлегло от сердца. Я поняла, что не смогу без него. Я впервые лежала и думала о нём, как раньше, когда-то (теперь казалось вечность назад) о Кирилле. Всё, что было раньше, казалось мне нереальным. Реальным сейчас был только Веретенец, дом, бабушкина квартира и всё что с ней связано. Даже мама мне казалось не совсем реальной, не говоря уж о папе. А вот тролль казался настоящим, жаль, что больше он не появится. Хорошо − Сеня со мной. Не так страшно. Я сжевала горбушку и взяла следующий ломоть. Какой же в Веретенце вкусный хлеб, всё тут вкусное тёплое и свежее. И сыр из палатки, и творог местный, и сгущёнка натуральная, которую Сеня вбухает в чай по полпакета…
Глава двенадцатая. Тролль в проломленной нише
Я спала на удивление крепко. Проснувшись ночью от какого-то шума, подумала: вот как ремонт заканчивается, так горячую воду включают, трубы шумят. Утром я проснулась почти поздно. Солнце заканчивало светить в комнату. И если в июле освещало комнату в восемь, то сейчас дело точно к девяти. С кухни доносились голоса.
Дядя Вася! Неужели он приехал? Хорошо, что Сеня здесь и впустил. Я поскорее оделась и вышла в коридор. То что я увидела меня ввело в небольшой столбняк. Иногда бывает, бежишь, а ноги не бегут, не чувствуешь их. В бассейне-то свести может, а в беге – просто не бегут, невозможно переставить…
Полка, которую мы с Сеней с таким трудом подняли и повесили, лежала на столе. Там где висела полка, была проломлена стена, стена чернела дырой.
Сеня с дядей Васей вошли с балкона – дядя Вася держал в руках сигарету.
− Что это? – выдавила я.
− Под утро – грохот, − сказал Сеня. – Я вбегаю, и – как видишь.
− Это соседи! – закричала я, обращаясь к рухнувшей стене. – Соседи! Они…
Дядя Вася хотел что-то сказать, наверное поздороваться. Поприветствовать, но Сеня перебил, показывая на стену:
− Успокойся Мальва. Короткие саморезы, я, я!, ошибся.
− Не в этом дело, − сказал дядя Вася. Он прикуривал новую сигарету. – То есть, и в этом тоже. Но главное − в адгезии.
Я встрепенулась и посмотрела на окошко вытяжки. Оно победно белело над руинами новой пластмассовой рамкой. Мне показалось, что тролль наблюдает из-за решётки. Но какой там тролль − белая пластиковая сетка.
− Сеня сказал, что вы не могли нормально штукатурить.
− Да. Стена сыпалась.
− Ну вот и результат вы наблюдаете. Стена не может сыпаться просто так, тем более кирпич. Надо удалять всё до прочного слоя!
Я не стала объяснять, что я так делала каждый день, но на следующий день прочное становилось непрочным, отслаивалось. Какая теперь разница!
− Более длинные саморезы удержали бы шкафчики на сутки-трое, дальше – тот же исход. Это неплохо, что под весом шкафчика стена обрушилась сейчас. Это исправимо, − успокаивал дядя Вася.
− Это крах, − сказала я.
− Мальва! Нет! Не крах, я тебя уверяю, − горячо сказал Сеня.
− Да. Не волнуйтесь. Сейчас поставим щит, доски… За шкафчиками не будет видно дыры. Мы прикроем её, немного перевесим и прикроем. Поедем и кое-что купим, не станем терять времени.
− Но нам надо сегодня закончить.
− Всё сделаем. Вот Сеня какой здоровяк. Поможешь, Сеня?
Сеня кивнул.
− Вы знаете, – загробным голосом сказала я. – Наверное, мойку можно и не ставить. Ведь теперь стену заделывать, это долго.
− Предлагаю просто кусок плотной фанеры привинтить, на него полку – будет почти незаметно, если за шкафчик не заглядывать. – Дядя Вася простукивал молоточком обломки стены.
− А мойка? Там же ставить, подключать.
− Всё успеем не волнуйся, всё не сложно, когда два мастера-ломастера и одна командующая флотом! – Дядя Вася как пижон посмотрел на наручные часы. − Обещаю уложиться в рабочий трудодень. Меня больше интересует: почему пустота по всей стене?
Сеня пожал плечами. Я развела руки:
− Ну я знаю, там же вытяжка, и было пространство…
− Канал по вытяжке выше. И, заметьте, там стена не рухнула. Вы совершенно правы, − дядя Вася снял шкафчик со стола легко, как пушинку, а мы-то с Сеней еле вдвоём поднимали. Уж не адгезиец ли он? Уж не двойник ли дяди Васи?
Дядя Вася залез на стол и рассматривал руины стены, заглядывал в пустоту из под осколков кирпича: − Посмотри, Сеня!
Сеня тоже поднялся на стол:
− Соседи проламывали стену со своей стороны и, судя по раствору, − дядя Вася так и не выпустил сигарету из рук, всё-таки это он, наш дядя Вася, а не адгезийский засланец. – Вот посмотрите, − он раскрыл свободную ладонь – на ней раскрошился цемент. – Это старый раствор, он крошится. Не пойму – тайник, что ли, делали? Но это неважно. Поставим щит за дыру, и присобачим доски.
Мы с Сеней переглянулись.
− Ну да. Собачьи полки придётся присобачивать.
− Вы плиткой стену-то укрепили, смотрю много работала, Мальва, со стеной?
− Так в том-то и дело! – я кусала губы. – А сверху обрушилось…
− Это классика. Это случается. Мальвина! Не волнуйся. Ты должны улыбаться и цвести. А ты – в косынке как старушка. Хватит разговоров. За дело! – и дядя Вася удалился на балкон опять курить.
Я посмотрела в нишу стены, поднявшись на табуретку, посветила мобильником. С той стороны пространство и кирпич соседей. Нескольких кирпичей нет, вместо них сереет раствор. Значит, проламывали стену, если что и прятала там бабушка (а скорее всего прятала!), то забрали. Всё. Это конец.
В дверь пронзительно звонили. Я резко распахнула дверь. Катя. Я зло зыркнула.
− Вы курите?
− Курим, − ответила я и захлопнула дверь.
Но Катя растрезвонилась снова. У меня заложило уши от старого бабушкиного звонка.
Я распахнула дверь и сказала:
− Что вам надо?
− Мне надо, чтобы вы бросили курить.
− А вот это вам не надо? – я схватила обалдевшую Катю за руку и потащила на кухню. Я была разъярена. Катя морщила носик, размахивая перед собой ладонями-граблями, сопротивлялась, но мне помог Сеня.
− Я вызову полицию! Это насилие! У меня ребёнок дома один!
Но я была зла.
− А что ты шляешься тогда к нам, бросаешь ребёнка, а? Вы тут копались в стене, у меня стена рухнула. Я тоже вызову полицию, и Алексея Алексеевича.
Вышел и дядя Вася с новой незажжённой сигаретой в руке:
− Я Василий. Дядя Вася. А вы что-то прятали в стену, девушка-соседка? Протокол по-любому будем составлять.
Катя изменилась в лице, заулыбалась, и стала пялиться невинными глазами-блюдцами:
− Ой! Как красиво! Какой у вас ремонт!
Долго она всё хвалила, а мы слушали лицемерное чирикание. Дядя Вася пристально смотрел, он сунул сигарету в рот, щёлкнул нервно зажигалкой, закурил, выдохнул дым и прервал этот елейный поток.
− Такое случается. Адгезия, вес, старый дом из красного кирпича… Допустим, что у вас тоже была полка и она тоже так же упала. Вы говорите от грибка стен?
− Да, да, стены поражены. Плесенью-плесенью. Адгезия? – спросила резко перестав улыбаться Катя, она старательно сморщила носик. – Знакомое слово, не вспомню, где слышала.
− Вы же говорили, что дизайнер помещений. Адгезия – это сцепление. – еле сдерживаясь, и поэтому чересчур медленно, пояснила я.
− Ах, да. Именно! – Катя снова открыла рот, чтобы залиться соловьём.
− У вас претензии к девушке есть? – сухо спросил дядя Вася.
− Нет, − подобострастно вылупилась Катя.
Я внимательно и зло смотрела на неё. Да уж. Я-то скелет, а она, от природы худосочная, превратилась за этот месяц просто в тень. Не похоже на то, что они нашли что-то за стеной. Во всяком случай, вид у неё был такой же несчастный как у меня.
Катя отступала спиной по коридору, я вышла вместе с ней, сорвала с двери объявление про «убирать за собой». Я хотела смять бумажку, бросить ей в лицо или заставить приклеить на собственную дверь, а потом заявить, чтобы она сама мыла коридор, ещё собиралась высказать всё о её муже, припомнить и смерть бабушки, и ключи, с которых они скорее всего сделали копию и шлялись тут − хотела сказать, что они постоянно рыскали в моей квартире, пока я выходила в магазин или на прогулку, но в последний момент сказала совсем другое:
− Я сегодня уеду. Постараюсь успеть помыть тамбур.
Катя растерянно и испуганно смотрела на меня, скрылась за своей дверью, тихо её прикрыв.
Позже, отойдя от шока, я решила, что она гениальная актриса, но тогда я поверила в её испуг и растерянность. Объявление я выбросила вместе с кусками обрушившегося кирпича. Да уж, по всей видимости, мы проиграли обе.
Дядя Вася поехал за фанерой, досками, болтами и гвоздями. Чтоб уж намертво прикрепить к остаткам стены, − объяснил он. Мы убирали обрушавшуюся стену. В принципе не такой уж большой участок обрушился, просто пошли трещины вниз от места, где были дюбеля и вывалился кусок стены. У меня слёзы подкатывали к горлу. Я вспомнила книгу, которую кто-то взял в лагерь и читал, там было междустенье и целый мир с маньяком и стаями колибри, ну и понятно с глупой девочкой, куда ж без девочки. Я подумала, что наверное этот писатель нашёл в стене бабушкин клад и естественно мир для него стал нереальным, а место, где лежали сокровища – единственно возможной реальностью, как аксиома. То есть: до этого нереальный мир, мир несуществующий стал реален. Моё междустенье зияло дырой, обида дырявила душу, как ямы от дюбелей стену, надежда треснула и провалилась в бездонье, её просто не стало, было − и нет. Вывалился кусок меня. Навсегда! Опоздали.
− Сосед боялся, когда я скребла эту стену, он боялся что всплывёт то что они латали свою стену, а значит лазили в междустенье… − бормотала я.
− Откуда ты знаешь, что они забрали из стены? Неужели твоя хрупкая бабушка смогла бы замуровать сокровища в стену? − Тролль тут как тут. Развалился в нише в своём жабо, держит на пузе сломанную магнитолу. Отлично. Замурую их адскую радиосвязь.
− Металлоискателем всё уловили и забрали! – жаловалась я.
− Но цемент, замазка, старый. Сказал же дядя Вася.
− Это специально. Они следили. Они обыскали всё и везде, они специально состарили раствор замазки. Наша квартира превратилась в проходной двор!
− Мальвина! Мания какая-то!
− Не люди, а воры. Все тут всё знают, кто-то всё это выкрал!
− Ой да кому это нужно! − Тролль становился мелкий на глазах.
− Разлёгся в нише, в пустоте. Лежи-лежи, замурую тебя на прощание, нафуфыренный гад!
− Чё б мне не фуфыриться-то? Чисто, соскоблено, выпылесошено от души. Ни тараканов – их в подвале потравили, ни опарышей – чулков-то нет, ни червей, ни вшей – вши у людей, у троллей блохи, ни клопов – клопы в постели, тут же камень и цемент, цемент и камень. Могу я очаровать очаровательную Мальвину, нашу новоявленную Нефертити?
Вот сволочь-то, издевается. Может, адгезийцы вшами-то и заразили?
− Никаких вошек не предвиделось, мы просто пошутили. Чтобы ты нам больше нравилась. У нас же свой вкус, свои у нас каноны и идеалы.
Врёт, приписывает себе, лишь бы убедить во всесильности.
− Но клопов-то тоже не было. Погляди на свою покусанную ногу.
Я осторожно закрутила штанину – икра абсолютно чистая, ни какой сыпи! Наверное. прошла!
− Нет дорогая. Мы с клопами тоже пошутили. Ну так в отместку сама знаешь за что.
Конечно знаю, я ж заявила барону, что они в нашем мире никто и звать их никак…
− Мы в расчёте и признаюсь: я очарован тобой.
− Мной не надо очаровываться, мы и так с тобой друзья, – сказала я зло и почему-то вслух.
− Я знал, необязательно об этом говорить.
Сеня вернулся с балкона (на балконе всё-таки ловило сеть, он смотрел в телефоне, что можно сделать со стеной), стал собирать куски стены в мешок, подметать, украдкой следил за мной.
Сейчас скажу: я не тебе это говорила, а он решит что я ку-ку. Пусть. Пусть Сеня обижается. А троллю полный игнор. Он гад. Раньше я почти всегда радовалась троллю. Он появлялся в подходящий момент, когда у меня вопросы, когда надо помочь, выслушать, позволял мне выговориться, а здесь появился поиздеваться.
− Я не виноват в золотой лихорадке.
Я отвечала про себя:
« Сам золотая лихорадка. На перстни свои глянь. Но волосатые пальцы-колбаски золото не спасёт».
− Я ничем помочь не могу. Ты думать не о чём не можешь.
«А ты вообще ни о чём думать не можешь».
− Такой момент, а ты…
«Какой ещё момент? Уборка мусора – это момент?»
− Или ты Арсентия стесняешься? Нет, ты не девушка, ты какой-то ремонтник поражённый золотой лихорадкой.
«Заело тебя, урод».
Я молча вычищала стену. Кроль никто. Для меня его нет.
− Молчи, молчи – за умную сойдёшь. Бабушка твоя умерла дома. Вас никого не было. Вам никто не позвонил, отомкнули дверь ключом из её портмоне. Отгадай с трёх раз, сколько народу побывало в квартире…
«Гад. Нам быстро сообщили, Зина!»
− Ага, ага. Появились вы, когда портрет бабушки висел в холле на первом этаже и утопал в цветах. Всё у вас стащили, всё! – тролль перевернулся со спины, вскочил на четвереньки.
Скорей бы дядя Вася вернулся и замуровал эту стену! Как опарыш, гигантский опарыш в жабо ползает глупый тролль. Нет: как волосатый опарыш.
− А ты лысый опарыш.
«Можешь стрелки переводить, мозгов – ноль».
− У меня может и ноль, а ты два плюс два сложить не можешь! – Тролль уже сидел на табурете. Сеня как раз вышел оттаскивать мешки на улицу.
− То есть?
Тролль абсолютно нормального роста, он на глазах превращался в красвчика-принца, мою недосягаемую, ну… не любовь кончено, но такую диснеевскую мечту любой девочки.
− Вот тебе и «то есть». Идёт большая охота, а ты ушами хлопаешь… глупая девочка… глупенькая… лысенькая девочка. Как говорили в детстве твоего строптивого папы (при этом принц холодно оскалился): обманули дурака на четыре кулака.
− Так говорили в мульте про Шапокляк, эй!
Но принц стал растворяться у окна, последние его слова про кулаки и дураков звучали еле различимо. Тело и магнитола тоже растворялись:
− Эуч! Оставь радио-то!
− Не забудь повесить карнизы и нацепить гардины, сори, занавески… Поручи комнаты своему холопу Арсе-енти-ию…
Сам ты холоп, зло подумала я, прихвостень адгезийский, смазливый воришка, а ещё принц. Как только я могла подумать, в сотый раз негодовала и поражалась на свою глупость, как мне в голову-то могло прийти, что этот паяц и клоун может быть тем в ботфортах – абсолютно ясно, что людей в Адгезии нет.
Глава тринадцатая. Зашторенный поцелуй
− Всё. Убрали. Молодчинки, – похвалил дядя Вася, как будто мы с Сеней недотёпы из школы дураков. Они с Сеней перетащили от машины доски и панели. – Мама хвалила тебя. Занимайся занавесом.
− Занавесками, дядя Вась, − рассмеялась я. – Занавес в театре же.
− Судя по развешанным и упаденным полкам, сможете с карнизами совладать? – дядя Вася шутил, он старался как мог, чтобы я не отчаивалась. Всё-таки не зря мама его выручила, вот теперь он нас выручает.
− Да-да, дядя Вася. – Мне с ним было легко, я была уверена, что он не адгезийский. Удивительные люди те, кто на позитиве, которые вселяют уверенность, это вам не адгезийцы − хитроумные опарыши: тюкают, пока недотюкают до комы. Ты лежишь час, три часа, сутки и приходишь в себя. Дядя Вася больше не курил, он шумел, сверлил, жужжал, вырезал и собирал.
− Ну? Лучше не носили? – дядя Вася позвал меня через два часа и я не заметила никаких изменений с прошлого дня. Шкафчики висели как будто и не рушилась стена. Дядя Вася собирал тумбу, врезал мойку в столешницу, обещал поменять плинтуса, сказал, что широкие лучше, закрывают нервности внизу. На самом деле мы с Сеней накануне всё присверлили криво, непрочно, плохо. Но дядя Вася не критиковал, он делал сноровисто, методично, мастерски – я не ожидала от него мастерства, даже предположить не могла.
− Вы, дядя Вась, − незаменимый помощник. – поражалась я. − Что там муж-столяр, как у той дурры, что приходила за столом − тут все десять ингредиентов в одном флаконе.
− Ну что ты, Мальвина. В городке моего и мамы твоей детства все мальчики умели больше меня!
− Не скромничайте, дядя Вась. Вы – волшебник.
− Ну с мамой-то твоей не сравнить, а я как все. Рукастый по настроению, случается. – И дядя Вася, надев защитные очки, завыл электролобзиком.
Я успокоилась: торопиться некуда, остались занавески, и убраться, а всего-то пять вечера…
Я взахлёб рассказывала Сене о ненаглядной Валюшке, дочке дяди Васи. Сеня смеялся. Он радовался даже больше моего. Мы стали намечать место держателей, поднимать с пола карнизы и навешивать на них новые кольца. Дядя Вася позвал нас – Сеня ушёл на кухню. Я села на новенький табурет, который притащили жильцы, простой и современный. Фуу… Не надо будет вечером искать такси, дядя Вася увезёт меня отсюда если не навсегда, то на долгое время, пока не объявится папа и не разрешит избавиться от этой квартиры. Как хорошо, что мама отрядила нам его, никто не ожидал, что он настолько сноровистый. Сеня прибежал с кухни:
− Нужны мебельные уголки. Дядя Вася просит. – Сене тоже нравился дядя Вася, его задор, его уверенность, как говорится – человек не унывает никогда. – Где они?
− Знать бы, что это такое, – я поплелась на кухню уточнять.
− Я затрудняюсь объяснить, мебельные уголки, принеси всё, что есть. Я двинулась на чёртов балкон за незнамо чем. И с надеждой посмотрела в окно. Обычный вид: соседний дом, помойка соседнего дома, рабочие убирают столбики с верёвочками – дорожки проложены и уложены гравием! По дому напротив лазают строители-акробаты, замазывают щели или ещё что-то. Такие же лазали и по стенам нашего дома, с одним успела поругаться – он пнул каблуком тяжёлого ботинка стекло окна. Я клеила обои как раз, подошла с ведром клея и крикнула в форточку – я боялась открывать окна настежь:
− Совсем уже? Я окна до прозрачности драила!
Рабочий меня послал, тогда я пригрозила вылить на него ведро с клеем, я бы и вылила, но клей был нужен самой. Он стал болтать, что он акробат и техника безопасности, и карабин, и пояс, а люлька не залезает под деревья.
− Так спилите деревья-то к чёртовой бабушке, если акробаты!
− Пусть у кого такая бабушка, тот и пилит. Мне сказали – я латаю. У вас не дом, а трещины. Всё из-за таких как ты, ремонты свои сверлите, а здесь кирпич, не бетон…
− Кирпич прочнее всего! – я была подкованная, я ж начиталась.
− А что тогда с домами вашими? Землетрясение?
Я захлопнула форточку, ну что с ним говорить, он был любитель видно поболтать. Но этот дебил вернулся ко мне, постучал, пихнул форточку, которую я прикрыла, но не повернула ручку – я подошла к окну.
− Чего форточку-то закрываешь?
− Я не пойму, − я поставила руки в боки. − Вам кого? Акробат, так латайте дом. А у меня сквозняки. Обои у меня.
− И чё?
− Обои отклеятся от сквозняка – вот чё. – Я решила не ругаться, объяснить по-нормальному, а то пнёт ещё раз ногой, мне стёкла дороже гордости…
Я смотрела сейчас на акробатов, снующих как человеки-пауки, повисая как гусеницы на своих страховках и радовалась, что они висят не нашем доме – тот рабочий меня напряг и отвлёк… Почему нельзя в люльке покататься, как в бегемот из мультика про «Ну, погоди!», зачем эти альпинисты? Всё идёт к концу, залатают соседний дом и уедут. Я подумала: может дети, которые жили здесь рисовали на откосах вовсе не чпол, а вот этих самых верхолазов? Адгезия всё дальше от меня. Как всегда, я испортила отношения со всеми под конец. Надо быть Улыбиной, чтобы продолжать со мной общаться, я всё-таки неуживчивая, хотя постоянно подстраиваюсь, как мне кажется, пока не доведут. Я с надеждой копалась в банках и старых жестянках бабушки на балконном шкафу − здесь скопилось навалом разных штучек. Я перетряхивала, вынимая разные железки: вдруг как раз там золото-бриллианты. Это невероятно, но я нашла, что надо с первого раза, просто мне понравились уголки с дырочками: железные, с отливом, и это оказались именно что мебельные уголки.
Торжествуя я протянула дяде Васи уголки – заключительный штрих нашего ремонта, если не считать штор. На кухне красовалась прекрасная мойка, а машинка не тряслась и прыгала как бешеная чпола, а тихо отжимала на проверочной стирке под сумасшедшее красивой столешницей в цветочек и клеточку, мы же с Сеней наконец навесили карниз на кухне. Я притащила с балкона шторы и сказала, что на кухне я навешу сама (чтобы поболтать с дядей Васей), а Сеня чтобы вешал в комнатах. Там и кольца с крокодилами, там легче – на кухне-то старые бабушкины крючки, с крючками сложнее, они колются. Мы с дядей Васей полюбовались на потрясающие шторки в цветочек и с оборочками.
− Мама всё-таки мастер!
− Да ладно, дядя Вась, два шва прострочить.
− А ткань выбрать? А раскроить?
− Ткань я выбирала и кроила я – два полотна, это элементарно.
Я пригляделась пристально к дяде Васе. Дядя Вася собрался вспоминать былое, но меня позвал Сеня, что-то у него не заладилось, он то и дело выкрикивал вопросы, но я отвечала молча. Делала вид, что не слышала – машинка же крутилась, ну и что, что тихо, всё рано можно свалить на машинку.
Я вошла и обомлела:
− Ты совсем, Сень?
− А что такое?
− Ты вешаешь занавески тесьмой вниз так ещё и наизнанку!
Сеня слез со стремянки:
− Не понял.
− Снимай всё и перевешивай! Ты тупой. Тесьма для жёсткости вверху, там в ней верёвочки, чтобы цеплять на крючки, ну так положено у штор, не вникай, просто повесь! Там более у тебя не крючки, а просто пришпилить крокодильчиками.
− А откуда ты знаешь, где у штор изнанка? – Сеня злился, что всё переделывать. Мама говорит, что все начинающие портные тоже злятся на переделки, после к переделкам привыкаешь.
− К окну настроченная тесьма! К окну! – сказал дядя Вася, смеясь.
Дядя Вася вышёл на поиски нашего председателя Алексея Алексеевича, оказывается в комнате у нас подкапывала батарея, а я и не заметила. Телефон у начальника жэка не ловил.
− Алексей Алексеевич видно в подвале, он там крыс травил, а теперь воды горячей нет, он говорил, что весь день там что-то снова чинит.
− Я найду, не беспокойся.
Я стала убираться на кухне, генеральная, так сказать, уборка.
− Как же стало светло и свободно! – кричала я Сене, наливая ведро и добавляя кипяток из чайника для теплоты. – Как всё круто! А ведь я, всё я сама…
Сеня не отвечал, я прошла в комнату проконтролировать и чуть не убила его: шторы висели так: где много сборки, где совсем ноль.
− Ты издеваешься, не пойму?
− А что? – Сеня слез со стремянки и стал встряхивать руки.
− Затекли с непривычки? Ну-ну… Мастер ты наш спорта.
− Что не так, Мальвина? Объясни без визга.
Может адгезийцы лишили его разума?
− Ты сам не понимаешь? То густо, то пусто!
− Понимаю, понимаю.
− Надо распределять шторы рав-но-мер-но. Ты понимаешь что это? Тук-тук-алё? – я постучала Сеню по башке кулаком. − Шторы-то широкие, такие все в фалдах сильно присборенные. У тебя пятьдесят крокодилов. Пять-десят! Подели на две шторы! На две! Задача для первого класса! А ты тупишь.
− Может ещё линейку взять? – Сеня тоже бесился.
− Возьми. Ширина шторы три метра, триста сэмэ поделить на двадцать пять, получится…
− Не на двадцать пять, а на двадцать три тогда уж!
− Так и дели, раз такой умный, раз на глаз не можешь присобачить крокодилы. Читер! Ну!
− Читери-читери… Задача для нулевого класса! − Сеня отцепил шторы и бросил их на пол.
Я заверещала и затопала ногами:
− Стой! Совсем уже?! Тут не мыто ещё! Тут налёт!
− Где линейка?
− Сам ищи! Достал!
Сеня ломанулся в соседнюю комнату, видно к столу.
− Всё, – заорала я, охватив голову. – Ты меня довёл! Не делай ничего. Я сама! Ну мама же выбирала ткань и шила… Вали! Вали, не доводи меня!
Сеня вернулся с линейкой в комнату и я подумала, что пандемия действует на человека разрушительно, отупляюще. Когда Сеня впервые тут появился, он каждый час отжимался, растягивался, делал захваты руками замком за спиной, крутил своей тупой башкой, то есть шеей, а сегодня он тормозил по-страшному, по десять минут стоял и смотрел с балкона уже три раза. Ну балкон знатный, длинный, тем более теперь пустой. Можно жить, сдавать, как третью комнату – дядя Вася так пошутил.
Я смотрела на Сеню. Наверное он как то не так истолковал мой взгляд. Я реально была озабочена совсем другим, было реально не до отношений. Он подошёл ко мне. Я отошла к табурету и плюхнулась на него, вцепившись в края табурета, холод табуретной ножки обжог мне руки.
− Знаешь…
− Иди! Всё! На свой балкон! Дыши там! Человеки-пауки напротив ползают!
И я всё поняла. Эта задумчивость, я знала её хорошо, сейчас он что-то обдумывает, я даже знала, что. Я давно этого ждала. Я только думала: когда он решится. Сейчас он видно понял, что или пан или пропал. А может ему надоело вешать шторы. Мне тоже, положа руку на сердце, было лень. Я поэтому так и разбесилась, что он не как не справится. Я молчала. Он снял с меня бандану, дотронулся до моей лысой черепушки:
− У тебя проплешины.
− Уйди.
− Нет, – сказал он
− Ну реально сейчас дядя Вася придёт.
− Ну и что?
Мне стало нехорошо как-то, я переживала что он гладит меня по лысой бошке. Я встала с намерением уйти. Он обнял меня и мы так стояли какое то время. И самое интересное: меня так обнимали первый раз в жизни. Танцы с Кирей не в счёт, это ж танцы. Киря меня обнимал, когда мы забрались на гору или когда возвращались с киргизского рынка, напившись барбарисового пива… И по идее, ну я же мечтала, чтобы меня обняли так вот, по настоящему, по мужски!, и всё такое. Я поймала Сенино настроение, его нежность, ухаживания − такие движения души в мою сторону… Не знаю, как объяснить. Мы стояли у окна, липа шелестела листьями: уже август, август настал… Я реально слышала, как проскрипывает эти слова липа. Я смотрела на кучу-малу чужих вещей на огромной кровати и думала: не забыть сказать ему, чтобы вытяжки привинтил в ванной, там-то до сих пор дыра, всё мне надо держать в голове.
