Читать книгу: «Истории Рейбора: Разбойник», страница 2

Глава 2. За лесами, за горами…

Над лесом протяжно крикнула какая-то птица. Ей, словно отвечая, отозвались заскрипевшие верхушки деревьев. Едва уловимо для слуха, но всё же различимо журчали бесчисленные ручейки, спускавшиеся с холмов и возвышенностей, пробивающие себе между ними путь. Земля была устлана покрывалом из мха, припорошённым кое-где листвой, кое-где – хвоей, но большей частью какими-то зелёными катышками, похожими на свёрнутые в трубочку ростки папоротника.

У одного из ручьёв, прочно стоя на четырёх длинных ногах с высокими копытами, утоляло жажду какое-то существо. Человек, тем более человек из какого-нибудь другого мира, наверняка принял бы его за оленя. И на то были основания: такая же пятнистая шкура, длинные ноги, милые ушки. Но, присмотревшись, внимательный наблюдатель бы понял, что такой вывод преждевременен. Хвоста у животного не было и в помине, задние ноги были в два раза толще и мощнее передних, глаза косили вертикальным зрачком, похожим на козлиный, а в пасти при каждом глотке обнажались короткие острые клычки.

За животным наблюдали. Это был зверёк, которого при большом желании по треугольной морде и сероватому меху можно было бы принять за енота. Но и тут пришлось бы столкнуться с массой различий: у зверька был длинный гибкий хвост, как у обезьяны, короткие, но сильно загнутые когти на передних четырёхпалых лапках, с большим пальцем, противопоставленным остальным. Но, самое главное, на существе висело два пояса с мешочками, ножнами и чехольчиками. А в лапах оно держало какой-то мудрёный деревянный инструмент, со множеством верёвок и воротов.

Оленеподобное существо продолжало мирно пить воду, а охотник бесшумно наблюдал за ним из ближайших кустов. Медленно и осторожно он поднял инструмент и принялся крутить один из воротов. Пара движений – и верёвки натянулись, длинные дуги выпрямились. Оленеподобное существо дёрнуло ухом, начало поднимать голову. И в тот же момент охотник нажал на небольшой рычажок.

Из механизма, со стуком схлопнувшегося, вылетел обитый железом болт. Просвистев в воздухе, он вонзился в шею оленеподобного существа, прошив её насквозь. Существо дёрнулось, вскинуло голову, но закричать не смогло: болт перебил голосовые связки. Охотник не терял времени: приподнявшись на задних лапах, он зацепился хвостом за ветку и, бросив себя вперёд, оказался на спине животного. То снова дёрнулось, замотало головой, но было уже поздно. Загнутыми коготками на передних лапах охотник схватил добычу за ухо, резко повернул его морду и пырнул сверкнувшим ножом в сочленение шеи и ключицы.

Оленеподобное существом хрипло вздохнуло, обмякло и медленно опустилось на землю. Зверёк спрыгнул и отошёл на пару шагов. Осмотрев тело, он удовлетворённо кивнул. Только что он двумя движениями убил малдангваниша, одно из самых неуловимых и прытких животных лесов. Обыкновенно лиглинги, как он, устраивали огромные облавы для того, чтобы словить лишь пяток малдангванишей. Некоторым малдангванишам даже присваивали имена – нечто неслыханное для животных. Обыкновенно именами наделялись только лиглинги и нашвагуны – существа, способные к труду.

Но у Квадунгурарашавы, вытащившего болт из шеи малдангваниша, было множество причин сомневаться в традициях племён лиглингов.

Положив труп на бок, Квадунгурарашава снял с пояса две длинных ворсистых верёвки. Малдангваниш – слишком ценная добыча, чтобы упускать хоть что-то из его частей. Несколько движений – и ноги и голова малдангваниша были связаны. Квадунгурарашава ухватился за узел и потащил добычу вверх по холму. Труп шуршал по листве, то и дело задевал веточки, но Квадунгурарашава уже не особо заботился о скрытности. Он поймал свою добычу, и сейчас главное было добраться до логова.

Квадунгурарашава вышел на гребень холма и бросил осторожный взгляд между деревьями. Лес простирался до самого горизонта, и даже тут, на вершине, было сложно что-нибудь отчётливо разглядеть. Но это было и не нужно. Лиглинги тропами не пользовались, особенно – такие следопыты, как Квадунгурарашава. Свой родной лес они знали лучше, чем свои четыре пальца.

Спустившись с холма, Квадунгурарашава резко остановился и навострил уши. Лес и был ему знаком с детства, а до того – дюжинам дюжин поколений его предков, но в последнее время он становился всё более не похожим на себя прежнего, и тому были веские причины. Вот и сейчас лиглинга отвлёк какой-то необычный звук: слишком громкий и слишком резкий, чтобы принадлежать самому лесу.

Квадунгурарашава оставил малдангваниша на земле и стал подниматься на дерево. Оружие, недавно выменянное им, работало безотказно, а жизнь уже не раз научила его: лучше бросить добычу и найти новую, чем рисковать собственной шкурой. Карабкаясь по дереву, хватаясь когтями и хвостом, Квадунгурарашава уже почуял в воздухе острый запах дыма.

Оказавшись на вершине, он внимательно посмотрел в сторону источника запаха. Он находился на западе, там, где вековечный лес постепенно уступал место всё распространяющимся лугам. Там немедленно появлялись самые необычные для лиглингов вещи: деревянные дома, земляные валы, каменные стены. Землю пересекали песчаные дороги, то тут, то там возникали глубокие траншеи. Часто на окраинах леса пылали огромные костры, разбрасывающие вокруг искры. У всего этого была одна-единственная причина: нашвагуны. Или, как они называли себя, люди.

Квадунгурарашава беспокойно приподнялся на дереве и внимательно посмотрел на запад. Он хорошо знал это место, недалеко от священного озера Нашмардун. Дюжина дюжин поколений предков как один рассказывали своим детям, что именно у этого озера впервые остановились лиглинги в этой части света. На его берегах были запрещены любые раздоры между племенами; любой, кто подойдёт к нему, будь то днём или ночью, мог рассчитывать, что ему окажут должное гостеприимство. Ещё год назад сама мысль о том, что на его берегах будут копошиться люди, казалась немыслимой. И вот, тем не менее, люди уже были здесь, с их топорами, с их длинными железными ножами (Квадунгурарашава, вслед за людьми, называл их мечами) и кострами.

«Они никогда не заходили так далеко, – лиглинг поёжился и пошевелил ушами, прислушиваясь. – И их никогда не было так много…»

Квадунгурарашава обратил свой взор в другую сторону, подальше от священного озера. Сам он уже давно не питал к святыням лиглингов того пиетета, который разделяли все племена, но он не испытывал никаких иллюзий по поводу нахождения у него людей. Эти высокие, лысые существа распространяли свою власть над землёй невероятно быстро. Если они появились в одном месте – значит, совсем скоро они будут уже у другого. Никогда до этого люди не продвигались в леса так быстро – но в течение поколения Квадунгурарашавы что-то изменилось. И теперь люди были уже меньше, чем в дне перехода от земель племени.

Квадунгурарашава задумчиво пощёлкал ртом. Конечно, неуклюжим людям куда сложнее пробираться сквозь густые леса, чем юрким лиглингам, но это компенсировалось бесчисленными инструментами, которыми владели люди. Само Нашмардун, конечно, находилось за пределами племенных земель, но сразу рядом с ним начинались уже племенные угодья. Они были в опасности…

Квадунгурарашава поёжился. У него было много причин скверно относиться к своему племени. И всё же он ничего не мог с собой поделать: всякий раз, когда он думал о нём, он думал о нём, как о своём доме. Допустить, чтобы оно просто пропали под ударами жестоких нашвагунов, он никак не мог. Его дело – предупредить, а добычу он заберёт позже. Решительно цокнув когтями, он стал спускаться.

***

Весь остальной лес, казалось, не заметил той опасности, которая ему грозит. Всё также шумели деревья, всё также журчали ручейки, лесная живность всё также стремилась по своим делам. Также жизнь била ключом и вокруг большого холма с высоким кривым деревом на вершине. Вокруг были разложены кучи хвороста, сплетённые причудливым образом. То и дело доносилось мерное постукивание, обозначающее работу каких-то простых инструментов. Над холмом стоял тихий гомон от разговоров. Даже сквозь густой растительный покров можно было с лёгкостью различить тёмные точки, снующие туда-сюда по холму. Именно здесь и было логово Квашнамдрангулмуш, Племени Ястреба.

Квадунгурарашава, как обычно, остановился на соседнем холме, не подходя к логову. Всегда, когда он видел логово, его охватывала странная смесь чувств, слова для выражения которых были только в языках людей. Это был и трепет, будто перед сверхъестественным, и горечь от того, как близко и быстро к этому святому месту продвигались люди. Это была и радость от того, что он видел дом, где родился и вырос, где он по-настоящему чувствовал себя своим, и печаль от того, что больше не мог быть там. Это была и надежда, что однажды, когда он это заслужит, всё снова вернётся на круги своя. Но и страх, что это всё пустые мечты.

Под деревом, где сидел Квадунгурарашава, послышался шорох. Инстинктивно прижавшись к стволу, лиглинг посмотрел вниз. Там, осторожно водя мордой из стороны в сторону, стоял другой лиглинг, внимательно смотрящий на дерево. Даже среди всех звуков дневного леса было слышно, как лиглинг часто втягивает носом воздух.

– Я чую твою полосу, Квадунгурарашава, – наконец сказал он. – Можешь спуститься.

Как обычно, Квадунгурарашава вздрогнул. Невольно он потрогал тонкую, но пахучую полосу у себя на носе – то, что осталось у него от племени. Ни одно существо, кроме лиглинга, учуять её не могло – зато лиглингам сразу становилось ясно, кого они нашли. Сейчас выбора у Квадунгурарашавы не было. Тем более, что целью его путешествия было найти кого-нибудь из племени. Тем более, что нашедший его мог быть гораздо менее приветливым.

Цепляясь когтями и хвостом, Квадунгурарашава спустился с дерева. Лиглинг, который всё ещё ждал его у корней, был чуть выше и крепче него, более тёмного меха. Кроме того, в отличие от сородича, на нём не было ни поясов, ни инструментов – только набедренная повязка и притороченный к ней костяной нож. И этот самый нож, и черты морды лиглинга Квадунгурарашава знал очень хорошо – ведь это был один из его старших братьев, Мушгандарваранива.

– Мир твоему чуму, – произнёс он.

– И твоему – тоже мир, – ответил Квадунгурарашава. Брат внимательно оглядел его.

– С какими ты новостями? Я сомневаюсь, чтобы ты явился сюда без веской причины.

– С новостями дурными, брат мой. Нашвагуны добрались до Нашмардуна.

Мушгандарваранива нахмурился.

– Ты в этом уверен?

– Видел собственными глазами и чуял собственным носом.

– Это плохо… Нашвагуны никогда раньше не осмеливались заходить так далеко… – сомкнув челюсти, Мушгандарваранива глухо зарычал. – Кода Нарвангурдарагаш об этом узнает, он заставит нашвагунов поплатиться!

Мех Квадунгурарашавы встал дыбом при упоминании этого имени.

– Если только он не сможет убедить соседние племена пойти вместе с ним, он ничего не добьётся.

Его старший брат наклонил морду.

– Ты сомневаешься в силе и мудрости Нарвангурдарагаша?

– Я не сомневаюсь в силе и мудрости нашвагунов. Они проглатывают лес рощу за рощей – одному племени не остановить их продвижения.

Мушгандарваранива хохотнул.

– Если бы я не знал тебя и услышал такие твои слова, я бы с лёгкостью поверил всему, что говорит про тебя Нарвангурдарагаш.

Притворяясь, что он абсолютно спокоен, Квадунгурарашава пожал плечами.

– Видел собственными глазами и чуял собственным носом, брат.

Мушгандарваранива примирительно кивнул.

– Я верю тебе, брат.

Воцарилось молчание, в котором слышны были звуки логова и животных в лесу. Квадунгурарашаве даже показалось, что он различил отдалённый стук топоров. Он поёжился.

«Совсем близко…»

– Хотя ты принёс очень важные вещи, – вдруг заговорил его брат, – и, что бы там ни было, я рад видеть тебя невредимым и здоровым, тебе не стоит так близко подходить к логову.

Квадунгурарашава горько фыркнул.

– Ничего не изменилось, да?

Мушгандарваранива покачал головой.

– Что сделано, то сделано. Решения не поменять. А ты знаешь, что думает по поводу всего этого Нарвангурдарагаш и остальные.

– Всё равно. Я должен был вас предупредить.

– Такие предупреждения могут дорого тебе обойтись, брат. И… Тем более, раз вокруг так много нашвагунов… Может, тебе лучше уйти глубже в лес.

Квадунгурарашава ощетинился – в этот раз не от страха.

– Уйти так далеко от логова? Ни один лиглинг не может прожить без логова и без племени! Разве я не лиглинг?!

– Лиглинг. Но ещё ты – это… – Мушгандарваранива слегка запнулся. – Это ты.

Квадунгурарашава обнажил клыки.

– Давай! Скажи, что я – угроза племени!

– Ты – нет. А вот некоторые в племени – угроза тебе.

Квадунгурарашава не хотел спорить с братом. Тем более, что он был прав, дюжину дюжин раз прав. И, словно вновь указать ему на его заблуждения, судьба подбросила лиглингу новый подарок.

Кусты за братьями зашуршали, и на поляну выскочил ещё один лиглинг. Не останавливаясь, он вихрем подлетел к старшему брату и размашисто ударил его по морде.

– Мушгандарваранива!!! – взревел он. – Как смеешь ты заговаривать с изгнанником?!

Тот отпрыгнул и зашипел, обнажая клыки и угрожающе размахивая хвостом.

– Тебе не следует меня бить, Нарвангурдарагаш! Я нахожусь вне земель логова, и волен говорить с тем, с кем захочу!

Только что появившийся лиглинг, почти на голову выше обоих братьев, зарычал и подошёл почти вплотную к Мушгандарвараниве.

– Ты сомневаешься в том, что значит моя сила и моя мудрость?!

Квадунгурарашава сделал шаг вперёд.

– Я пришёл к нему, Нарвангурдарагаш. Ты будешь отказывать брату в праве говорить с братом?

В мгновение ока Нарвангурдарагаш оказался рядом с Квадунгурарашавой и теперь нависал уже над ним. Страшная морда, пересечённая через пустую левую глазницу не менее страшным шрамом, скалила длинные для лиглинга желтоватые клыки.

– Захлопни свою пасть, проклятый духами и покинутый предками, Волунарарашава!!!

Раньше Квадунгурарашава замирал в такие моменты. Он боялся сделать что-нибудь не так, боялся сделать вообще хоть что-нибудь, не представлял себе, как это – противостоять вождю. Но за пять лет он понял, что стоит делать. Поэтому он отскочил назад, поднял высоко хвост и положил лапу на один из своих ножей.

– Моё имя – Квадунгурарашава, – спокойно произнёс он. – Старейшины сочли, что из меня будет хороший охотник, что подстережёт в кустах любую добычу¹. И ты знаешь об этом, Нарвангурдарагаш.

Вождь племени Квашнамдрангулмуш зарычал.

– А по мне ты – проклятие для племени, что прячется в кустах²! Порождение Той Стороны, как и нашвагуны! Тебя стоило умертвить, как только ты явил свою истинную природу!..

– Старейшины решили изгнать Квадунгурарашаву, а не убивать! – вдруг крикнул Мушгандарваранива.

– Ты защищаешь отродье тех же духов, что привели в этот мир нашвагунов?! Все в племени знают, как он презренен и опасен – а ты защищаешь его?! Нашвагуны появляются там, где он ходят, сжигают леса – а ты!..

– Он сказал, нашвагуны дошли до Нашмардуна.

Глаза вождя расширились.

– Это он привёл их!!!

– Он пришёл, чтобы предупредить нас!!! – возмутился старший брат. Нарвангурдарагаш вновь ударил его. Мушгандарваранива слегка отступил от удара, но потом зарычал и выхватил свой костяной нож. Вождь тихо засмеялся.

– Что, Мушгандарваранива, ты и правда хочешь бросить мне вызов?

Борьба двух начал отразилась на морде лиглинга: оскорблённой чести и страха перед вождём племени Квашнамдрангулмуш, Бичом Леса, Грозой Нашвагунов. Второе, как и ожидалось, победило. Молодой лиглинг убрал нож в ножны.

– Ты свободный лиглинг, Мушгандарваранива, но ты не волен бросать вызов всем, кому вздумаешь, – процедил Нарвангурдарагаш. – Помни об этом. А теперь – иди в логово. Раз нашвагуны осмелились явиться к Нашмардуну, нам предстоит большая охота.

Поколебавшись лишь мгновение, бросив прощальный взгляд на брата, Мушгандарваранива развернулся и рысью направился к логову. Вождь же развернулся к Квадунгурарашаве. Единственный его целый глаз пылал жгучей ненавистью.

– Ты – презренный машарагадунгва, – бросил он. – Ты не лиглинг. Ты не можешь быть частью племени. Если ты ещё раз попадёшься на глаза любому лиглингу Квашнамдрангулмуша – клянусь предками, мы убьём тебя.

С этими словами Нарвангурдарагаш развернулся и тоже направился к логову. Квадунгурарашава остался же стоять там, где стоял, по-прежнему держа лапу на рукояти кинжала.

Да, каждый лиглинг в возрасте года удостаивался своего имени от Старейшин. Каждый лиглинг был частью племени, был его верным воином, охотником, а каждый другой соплеменник – его другом и роднёй. Каждый лиглинг был привязан к логову, где он всегда мог получить всю помощь, которая могла бы ему пригодиться. Где он неизменно оказывался бы в кругу друзей.

Конечно, если лиглинг – не машарагадунгва. Тогда племя отторгало его себя, как проклятого духами и оставленного предками, как чудище с Той Стороны, грозящее разрушением и упадком племени. Его помечали полосой сока особого дерева вандушмаргун, который чуял всякий лиглинг, и изгоняли прочь. Тогда у такого лиглинга не было своего имени, ведь Старейшины давали его только члену племени. Тогда у лиглинга не было и племени, которое делилось бы с ним едой и защищало от опасностей. Не было у него и логова, где он мог бы провести время среди сородичей и почувствовать себя в безопасности.

И Квадунгурарашава за пять лет изгнания убедился: если и можно умереть, оставшись живым – то для этого надо родиться машарагадунгвой.

Глава 3. Скованные одной цепью

В этом мире солнце большую часть года вставало рано, поднималось высоко и палило нещадно. Время от времени набегали тучи, устраивая настощяий потоп. Впрочем, скоро всё снова сменялось ярким солнцем. Такая погода была идеальной для бесчисленного множества растений, как местных, так и завезённых из остального Рейбора. За неё любили этот мир и бесчисленные аристократы, маги, как смертных, так и Старших рас, наслаждающиеся удивительно тёплой погодой. А вот работникам, в основном рабам, горбатящимся на плантациях и рудниках, такое солнце не сулило ничего хорошего.

Их поднимали всегда с первыми лучами солнца. Даже для тысяч рабов-грайдцев, разбросанных по всему этому миру, самых стойких и выносливых существ Рейбора, на огромной плантации или в бездонных рудниках работы всегда хватало на полный день. На плантациях они собирали урожай растения налатолл, известного среди грайдцев как мафшахерх. С самого утра им необходимо было проверить инвентарь перед рабочим днём. Затем, пока солнце было ещё низко, они пропалывали грядки, чистили дорожки, дворы усадеб, сараи и конюшни. Когда солнце становилось в зенит, начиналась самая мучительная часть дня. Мафшахерх раскрывал свои бутоны только под яркими лучами солнца, обнажая сероватые пушистые кисточки. Их-то и надо было собирать грайдцам с самого полудня, аккуратно складывая кисточки в корзину, заботясь о том, чтобы ни одна не упала в пыль или не смялась. Вечером, когда солнце почти садилось, счастливчики отправлялись сторожить огромную виллу хозяина, присутствовать на приёмах в качестве охраны или совершать куда более тёмные дела во благо своего господина. Другие же, завершив сбор мафшахерха, должны были убрать инвентарь и, пока не прозвенит зовущий к отбою колокол, подкапывать, поливать, укреплять стебли, кусты и ростки мафшахерха.

Такая изнурительная каждодневная каторга зимой, когда для мафшахерха было слишком холодно, чтобы раскрываться, сменялась не менее мучительной работой в шахтах, обычно принадлежащих тому же собственнику, расположенных на другом конце мира. Хотя грайдцы и были самым выносливым видом Рейбора, даже они были вовсе не железными. За сотни лет большинство хозяев уже наловчилось и стало внимательными господами, не допускавшими покупки слишком старых или, наоборот, слишком молодых рабов. И, кроме того, многие из них были по-настоящему эффективными собственниками, и с пониманием относились к неизбежному износу своих трудящихся. Так что все прекрасно понимали: если ты попал в рабы – ты труп.

Так, по крайней мере, объясняли Гросоху те немногие более старшие рабы, которые были готовы делиться какой-никакой житейской мудростью с новоприбывшими. Теперь уже не осталось ни одного из них, а сам Гросох запомнил: желание поступиться своим ради другого редко кончается хорошо.

Он пододвинул свою корзину, уже наполовину наполненную кисточками мафшахерха, поближе и принялся дальше обрывать ближайший куст. Его покрытые грубой кожей пальцы почти не чувствовали мягкости кисточек, только какое-то едва различимое прикосновение. И тем не менее он старался не сжимать нежные кисточки слишком сильно – а то вдруг рассыплются…

Хотя Гросоху-то какая разница, если подумать? Да, всем рабам давали лишние подачки за каждую лишнюю собранную кисточку. Для этого специально выводили всех рабов в поле, демонстрировали счастливщиков всем на зависть и раздражение… Но какой толк в этих подачках? Что помешает Гросоху прямо сейчас просто смять эту кисточку в руке?..

Грайдец сердито помотал головой. Такие мысли всегда ставили его перед каким-то выбором, которого он не понимал. Лучше уж не думать: так меньше мучаешься.

Он опять покачал головой и посмотрел на солнце. Оно уже было совсем высоко, а на небе – ни облачка. Гросох не любил жару: от неё потеешь и становишься совсем тупым…

– Не смотри на солнце, – послышался ворчливый голос. – Оно выжжет тебе глаза.

Гросох обернулся – за ним стоял старый грайдец, который работал здесь ещё до Гросоха. Имени его Гросох не знал – рабы вообще не делились друг с другом своими именами – поэтому про себя так и называл его Стариком. Этот грайдец не был особо щедрым на советы, но хотя бы не задирался. Это уже была большая редкость.

– Я знаю, – пробурчал Гросох. Старик окинул юнца недоверчивым взглядом.

– Все вы, молодые, вечно всё знаете, – проворчал он. – Что ж тогда…?

Следующего слова Гросох не понял. Старик был из другого мира, и говорил смешно, как маленький ребёнок, не научившийся ещё толком произносить звуки. Иногда понять, что он имеет в виду, было сложно, но в целом Гросох справлялся. По крайней мере, он говорил на языке грайдцев, а это уже куда лучше.

– Не мни так мафшахерх! – снова заворчал Старик. Гросох вдруг заметил, что, задумавшись, чуть не смял в руке сразу несколько пушистых кисточек. Он сердито фыркнул. Думать вредно!

– Тебе-то что, если б и смял? – огрызнулся он.

– Хозяин такого не любит, – буркнул Старик. – Не надо лишний раз злить его и его надсмотрщиков.

Гросох обнажил клыки.

– Проклятые мадралы!..

– Тише, нас услышат!

Гросох почувствовал, как кровь прилила к голове и к рукам. Это означало, что ему очень нужно что-нибудь разорвать, смять, ударить. Он помнил это чувство ещё из своей молодости – тогда, когда они ещё сражались. А обычно это ничем хорошим не кончалось. Мадралы не терпели драк, и всех, кто нарушал дисциплину, жестоко убивали, в том числе, с помощью магии. Гросох потрогал татуировку раба у себя на шее и глубоко вздохнул.

– Ты прав.

Старик кинул на Гросоха колкий подозрительный взгляд.

– Да, – наконец бросил он. – Ещё бы я не был прав! Надсмотрщики нашего господина чутки и внимательны, они слышат каждое слово, которое произносится на полях!..

– И незамедлительно реагируем на нарушителей, – послышался шелестящий голос из-за их спин.

Грайдцы обернулись – за ними стоял мадрал, с серой высохшей кожей, изборождённой длинными морщинами, и пылающими даже днём глазами. В руке у него был хлыст, по которому туда-сюда бегали яркие всполохи магического пламени.

Старик тут же поднял руки и отступил. Гросох инстинктивно повернулся плечом к мадралу, обнажил клыки. Это, естественно, ни к чему не привело.

Мадрал одним ловким движением раскрутил хлыст. Издав магическое жужжание, он длинный дугой прошёлся по обоим грайдцам. Кожу обожгло, а усиленный заклятием удар отбросил их назад. Затем мадрал, дёрнув кистью, вернул хлыст назад и нанёс ещё два хлёстких удара по Старику. Старый грайдец не удержался и повалился на спину, всё так же прикрывая голову руками. Мадрал острым взглядом оглядел их обоих.

– Возвращайтесь к работе! – крикнул он особым, визжащим и дребезжащим голосом, обнажив длинные клыки. Затем он убрал хлыст и пошёл прочь, в сторону особняка.

Гросох бросил взгляд на плечо. Там, куда попал хлыст, осталась чёрная полоса. Она слегка чесалась – хотя Гросох видел, как людям, которые тоже встречались среди рабов, только не на таких тяжёлых работах, такой удар отсекал конечности. Грайдцы сильнее и выносливее и людей, и почти всех других смертных.

Гросох обернулся к Старику, всё ещё силящемуся подняться. На его шкуре хлыст оставил более глубокие и уродливые полосы. Старик не мог перевернуться, чтобы опереться на руку.

Гросох тяжело вздохнул. Да, грайдцы – самые сильные. Но и их выносливости может прийти конец. Особенно, когда некому помочь…

Повинуясь внезапному порыву, словно забыв, что он совсем не там, где был тринадцать лет назад, Гросох подошёл и протянул руку Старику.

– Поднимайся.

Старый грайдец, уже вставший на четвереньки, со злобой посмотрел на руку и одним ударом отбросил её. Только сделав это, он тут же пошатнулся и свалился обратно.

– Ты не поднимаешься сам. Я помогу, – Гросох снова протянул руку. И снова наткнулся на злобный взгляд.

– Отстань! – прорычал Старик. – Если бы не ты, ничего бы не было!

Ход мысли Гросоха, разогнавшийся с прибытием мадрала, застопорился и остановился. Грайдец удивлённо моргнул.

– Я ничего не сделал…

Старик что-то злобно проворчал. Гросох раздосадованно фыркнул. Вот так всегда: пытаешься найти кого-то, на кого можешь положиться, пытаешься помочь, а получаешь…

В мире, где он родился, такого не было. Там рабы пусть и жили также по-скотски, но были одной семьёй. И когда случилась возможность, они поднялись на борьбу, чтобы больше никогда им не пришлось быть под чьей-то пятой…

Но те времена прошли. Их победили, и большинство распродали. Сам Гросох уже устал. Теперь он не думал ни о каких-то восстаниях или бунтах – но вот о том, что ему нужен кто-то, кто может подставить плечо, думал часто. И всё же среди рабов таких не находилось. А вот желающих подтолкнуть в спину – множество.

Гросох лишний раз убедился в этом, обернувшись и увидев, что его корзина с мафшахерхом куда-то делась. Нужно было лишь немного поискать глазами, чтобы обнаружить её в руках у ещё одного молодого грайдца. Его Гросох с первого же дня окрестил Задирой.

– Эй! – возмущённо крикнул Гросох. – Это моя корзина!

Задира обернулся и исподлобья глянул на Гросоха, держа корзину за спиной.

– Она у меня в руках. Значит – моя!

Гросох фыркнул. Этот Задира хочет внести от себя ещё целую корзину мафшахерха – а это значит почти двойную порцию на вечер! И почти гарантированную службу в карауле весь завтрашний день, где не надо горбатиться в полях! Нет уж, Гросох не даст ему такого счастья!

– Я собирал этот мафшахерх весь день!

– Лгун! Это я его собрал!

Это было уже слишком. Он не только попытался украсть весь мафшахерх, но ещё и бессовестно врал!

Гросох сделал шаг вперёд, тихо рыча.

– Отдай мою корзину!

Задира сделал то же самое.

– Она моя! И если ты не прекратишь, сюда явятся мадралы!

Задира обнажил клыки, сжал кулаки, глаза его налились кровью. Каждый грайдец знал, что это означает. А сейчас вокруг них уже собралась целая толпа. Мадралы держали грайдцев очень жёстко, дрались грайдцы только вечерами, когда разрешали надсмотрщики. Этого было слишком мало, чтобы утолить их жажду. Заведённые, они подрыкивали, что-то выкрикивали. Гросох чувствовал множество злобных взлядов, словно пытающихся пронзить его шкуру. То, что такие же взгляды были направлены и на Задиру, совсем не помогало.

– Жалкая крыса! – плюнул Гросох. – Бежишь жаловаться мадралам, вместо того, чтобы решить всё, как грайдец!

– А ты всегда их задираешь! Ты навлекаешь на нас новые тумаки и ожоги!

Внутри у Гросоха снова заклокотало, и он тоже сжал кулаки.

– Если бы ты не забрал у меня корзину, мадралам не на что было бы злиться!

Задира грозно выпрямился и зарычал.

– Ты обвиняешь меня?!

Гросох уже не раз и не два был в таких ситуациях. Он знал, что означает такое поведение его противника, и что теперь всё зависит от него самого. Но сил на то, чтобы сдерживаться дальше, больше не было. В конце концов, все грайдцы, так или иначе, рождены, чтобы драться.

Поэтому Гросох выпрямился и ответил рыком на рык.

– Да!

В тот же момент Задира наклонился и бросился на Гросоха. Гросох выдержал столкновение и опустил кулачище на загривок противника. Тот дёрнулся, отступил назад, ударил Гросоха в корпус и опять бросился на него, раззявив в рыке пасть. Гросох тоже зарычал, ударил противника в челюсть.

Удары, укусы, толчки то и дело сотрясали воздух. Они подняли тучи пыли, опрокинули все корзины с мафшахерхом вокруг. Грайдцы в толпе тоже рычали, кричали, потрясали руками. Кто-то выбрал сторону Задиры, кто-то – сторону Гросоха. Однако разнять дерущихся, несмотря на то что это обязательно вызовет гнев мадралов, никто не порывался – останавливать бой нельзя ни при каких условиях. Грайдцы так просто не делают.

В очередной раз сошлись борющиеся грайдцы. Гросох поднял руку, защищаясь, но Задира вцепился ему в локоть клыками. Гросох заревел, попытался вырвать руку, а потом вонзил когти на правой руке противнику в ухо и резко дёрнул. Задира глухо рыкнул и отошёл.

Гросох не знал, сколько времени прошло, но они оба были уже изрядно потрёпаны. У Гросоха, помимо прокусанного локтя, был разорван бок, в который вонзились когти Задиры. Зато Задире досталось точно не меньше: оторванное ухо, разбитое лицо, и, судя по неуклюжим движениям, сломано одно из левых рёбер. Если бы поединок шёл между членами одного клана, или просто случайно повздорившими друзьями, таких увечий было бы вполне достаточно, чтобы его прекратить. Но среди рабов не было ни друзей, ни соплеменников. И ни Гросох, ни Задира сдаваться не собирались. Поэтому они оба подняли кулаки, оба грозно зарычали, оба двинулись друг на друга…

В уши Гросоху ударил резкий звон. Его шею пронзила ревущая огненная боль. Он невольно повалился на колени, глухо рыча. Такой боли не могло доставить ничто другое, ни одно оружие и пытка. Магия – самый страшный бич живых существ. Даже грайдцев.

Гросох знал, что то же заклятие скрутило и Задиру. Среди грайдцев-рабов, снова появился мадрал. Его хлыст свистел над головами грайдцев, обращая их в бегство. Кто-то кинулся прочь от хлыста, кто-то закрыл голову руками, кто-то пытался рычать и уклоняться от хлыста…

Гросох опустил взгляд и с трудом прислонил руку к пылающей татуировке, безуспешно пытаясь унять боль. Как столь жалкая вещица может остановить грайдца?..