Читать книгу: «Маньяк, похожий на меня. Детективные рассказы и повести», страница 6

Да лучше бы это было привидение из финского дота, бессмертный дух, поселившийся в лесу, – подумал Саша Брославский. – Но только я, кажется, теперь догадываюсь, кто наносил удары по голове упавшего. И это для нас всех куда хуже, чем призрачный маньяк из детских сказок…

– …Топор, – Левин уже не уворачивался от веток, он думал, а это отбирало у юного программиста столько душевной энергии, что два дела одновременно он делать не мог. – Рядом с этим мужиком в траве лежит топор. Но рубили как-то слабо. Брюс, правда? Мозгов-то не видно. Ты видел? Я нет. Значит, возможно, что это могла сделать и женщина…

Это у тебя, программист Миша, мозгов не видно! – мысленно застонал Брославский. Левин, даже шокированный видом мёртвого тела, продолжал мыслить категориями детективных романов: а что, если это была женщина? Самая заурядная женщина, которая ночью по лесу гоняется за мужиками, догоняет у моста и там аккуратно рубит топором.

– Да не рубил его никто, – сказал Саша коротко.

– А как же? – Брюсу мешала говорить сигарета, которую он яростно сжимал зубами.

– Александр хочет сказать, что ранения нанесены этим… – Левин, даже неся полную чушь, оставался воспитанным школьником. – Ну этим… затылком топора…

– Затылок топора называется обух, – сообщил Саша. – Всё, пришли. Давайте вниз.

С этой стороны пойменный склон порос шершавыми еловыми стволами. Внизу виднелся небольшой лужок, дальше текла река, а уже за нею – знакомый песчаный откос.

Брославский молча полез вниз по рыхлому, поросшему мхом песку. Топор… Топор лежал под грудью у убитого, и топорище его действительно заляпано кровью. Но убивали не топором, и не «затылком топора». Саша готов был поклясться, что орудие убийства лежит чуть в стороне, оно брошено в лужу, метрах в трёх, и пока никто из тех, кто обнаружил тело, не обратил на это орудие ни малейшего внимания. Поэтому он так спешил вернуться к палатке и проверить, не показалось ли.

Под ногами скользила опавшая хвоя, тут она потемнее – еловая. Брославский спускался, балансируя руками, Левин перебегал от ёлки к ёлке, и казалось: вот-вот он врежется в дерево и рухнет замертво. А жемчужина отечественных единоборств Брюс просто упал и прополз вниз по склону несколько метров на спине, матеря на чём свет стоит шишки, коварно попавшиеся под спину.

– Папироску плюнь, подавишься, – посоветовал Брославский, когда Брюс проезжал мимо. – Да загаси ты её, ради бога. Нам только лесного пожара не хватало!

Они вышли из-под сени ёлок и двинулись по луговине. Брюс дисциплинированно заплевал окурок и тут же провалился в кротовую норку левой ногой.

– Хоть бы они не разбежались, – приговаривал Левин, помогая ему выбраться, – хоть бы сами туда не пошли. Там же Майя, там же Марецкий, они шебутные, они могут. Мы долго ходили, не двадцать минут.

– Крикнуть им отсюда, чтобы собирали вещи уже, – предложил Брюс. – Дойдём, пожрём, и сматываться надо.

Левин даже в лице переменился:

– А зачем нам сматываться?

Он, видимо, полагал, что прекрасная туристическая поездка в самом разгаре, и сейчас самое время купаться и играть в летающую тарелку.

– Слушать надо было ушами! – огрызнулся Брюс. – Машин приехало три. Одна уже развернулась и двинула, куда там они сказали – к магазину. Звонить в ментуру.

– И что? – лицо Левина вдруг выразило что-то вроде подозрения. – Вы что, сбежать хотите, что ли? С какой стати? Мы же тут совершенно ни при чём!

– Нет, а зачем нам это? Давать показания? Смотреть на трупы. Вот Майе твоей это надо?

Брославский шагал впереди молча, как лось, стараясь не оступиться на кочках. Брюс канючил жалобно, как двоечник, не желающий идти к завучу, а в голосе Левина слышался праведный гнев обывателя, одетого в «адидас», но запомнившего из правильных советских фильмов, что милиции надо помогать, а не убегать от неё.

– Да он же не мимо нас проходил даже! – горячился Левин. – Кто на нас подумает, если этот мужик шёл из деревни… Ну вот которая не Верхние Ослы, а другая…

– Оселки, а не Ослы! А кто будет разбираться, откуда он там шёл? В лесу остановились туристы, значит, туристы что-то видели, что-то знают!

– Ну так пусть они нас об этом спросят! Иначе хуже получится. Были туристы и нет туристов. Костровище есть, а туристы сбежали куда-то. Тут нас и начнут искать!..

Они дошли до реки, и Левин с Брюсом дружно замолкли, сообразив, что в ледяную воду лезть всё-таки придётся.

– Искать начнут тех, кого видели у моста, – объяснил Брославский Левину тихо, чтобы не услышали на том берегу реки. – Тебя, меня и Брюса. Пусть ищут. Найдут – мы им расскажем, как было. А девчонкам это не нужно, тут Брюс совершенно прав. Поэтому мы сейчас позавтракаем, соберём рюкзаки и двинем на шоссе. Но не на ближнее шоссе, а на Выборгское, пойдём через лес, в посёлок Чухонские Оселки. Ты понял меня, Миша?

Брюс был настолько поражён, услышав от кого-то слова «Брюс совершенно прав», что не смог выговорить ни слова. А Левин, тоже удивлённый, пробормотал растерянно:

– Но если мы не имеем к этому отношения, Александр… Если мы ни при чём?

– А ты уверен? – и Саша красноречиво поглядел на то, что Левин всю дорогу тащил в руках, но как-то об этом забыл.

Потрёпанную джинсовую кепку с длинным козырьком.

– Ни при чём?

Миша Левин тупо уставился на ту же кепку, перевернул её, поглядел на кровавое пятно снизу на козырьке. Брюс приоткрыл рот и сказал одно слово:

– Муравейник!..

Лицо начало меняться. На тропинке стоял не старый человек в шляпе, а длинный двадцатилетний парень в штормовке и кепке, надвинутой на глаза. Из-под козырька он пристально смотрел на горящий муравейник и сам не понимал, кто он теперь: девятилетний напуганный пацан или убийца.

«Вернуться к палатке, – стучало в голове, – и ударить эту стерву по лицу… Скоты неблагодарные. Я вас позвал в этот лес, я хотел рассказать что-то важное, я вам доверял. Я думал, что у меня теперь есть девушка. А она весь вечер глядела не на меня. Они думают, я не заметил. Прекрасно я заметил, как ей этот Микки-Маус понравился. Ловелас стриженый, скалолаз с туристическим образованием. Дура, стерва, шлюха, студентка с филфака! Кто же спорит, Александр Брославский крутой мужик, а я так – ученик барда Мурашова. „В походе нельзя играть на гитаре“. Правильно он сказал, нельзя. Нельзя в это верить. Бард Мурашов обманул нас и свалил куда подальше, а нам теперь с этим жить. И я пытаюсь! Я же пытаюсь, пропадите вы пропадом! Сейчас не то время пришло, когда про сосновые шишки поётся, сейчас время страшное. И всегда было страшное. Это вы, это вы всю жизнь врали друг другу, что жизнь – штука простая: соберешься с друзьями у костра – и все счастливы. Я сочиняю про другое. Я не сочиняю даже, я говорю правду!»

«А они не слышат. Даже эти, с которыми я давно знаком и вроде как друзья, не слышат. И эта стерва. И этот псих Вадя. Ударить по лицу… Кого ты решил ударить по лицу? Кого бы ни захотел – не выйдет. Александр Брославский не собирался с нами ехать, но на вокзале заглянул мне в глаза и присоединился к группе. Он сразу понял, что я псих, что за мной лучше присмотреть. Вдвоём с Толей они меня легко скрутят… Правда, можно взять в руки что потяжелее. Толин топорик, например, из дерева вытащить? Что, интересно, ты скажешь тогда? Сука…»

За все свои двадцать лет Светлов почти никогда не пользовался ругательствами – ученику барда Мурашова и честному романтику это вовсе не к лицу. Но сейчас, сидя на вывороченной из земли бетонной плите, он с наслаждением повторял бранное слово: сука неблагодарная! Я её позвал, а она недовольна. Она мне велела извиниться… За что?.. Я подлостей не делал, сука… Я бедный, но я честный…

Перед Светловым высился муравейник, похожий в темноте на надгробный памятник детским страхам и юношеским надеждам.

«Никто не убивает людей просто так…» Да что ты говоришь, клоун рыжий?

«Вам правда не страшно? – лёгкий шум ветра, пролетающий в кронах деревьев, походил на пение. – Не стра-ашно вам? Не стра-ашно? Может, скажете, так не быва-ает?»

Муравейник стоял перед ним. Высокий, в три четверти немаленького светловского роста. Светлов вспомнил, нет – почувствовал на губах запах дыма и мокрой хвои. Ему девять лет. В руке тикают отцовские часы с секундной стрелкой. Перед ним лес. Дым. И огонь.

 
…Смотри,
Дверь на старую дачу запри
И пойми – это значит:
Никто не придёт.
Фонари
За спиной на шоссе.
Шаг, два, три,
И погасли совсем…
 

«Крыша поехала», – промелькнула в голове шальная мысль. Промелькнула и исчезла.

«Я не спел вам песню… Я напрасно сюда приехал… Я не бард, я не честный бедняк, не романтик, я никто… Из-за этих гадов… Которые не слушали меня… Которые перебивали… Трепались… Хамили мне в лицо… А кому ещё будет интересно, если не им? Это ведь лучшие из всех, кого я знаю. Эти в лес поехали не водку жрать, а песни слушать. Уплыла „Бригантина“, кончилась навсегда, не будет больше… Я им не нужен… Никто никому не нужен… А кто вы такие, сволочи, – мысль плелась и терялась, – чтобы я вам был не нужен?!»

«Вы не захотели слушать историю из моего детства? А я ведь не целиком её вам рассказал. Вы всё равно узнаете про Сжигателя Муравейников. Не из песни… А когда проснётесь и пройдете пятьсот метров по лесной тропинке. И тогда вы наконец поймёте, как это интересно! И вякнуть не посмеете, что я рассказываю то, чего не было!»

Не интере-есно вам?

Не стра-ашно?

А я ведь классные истории рассказываю!

– Мы имеем к этому отношение, – угрюмо сказал Саша и принялся расстёгивать ремень, чтобы снять брюки и перейти речку вброд.

– Но топор-то! – закричал Левин в отчаянии. – Это же не наш топор там лежит!

– Не ори, – откликнулся Брюс, тоже принялся стаскивать с себя штаны и, конечно, просыпал остатки своих сигарет на землю.

– Девчонкам ни слова про Светлова. Ты понял, Брюс? Ты понял, Мишенька?

Мишенька кивнул и сказал:

– Только это всё равно бред…

…Упавший почувствовал тяжёлый, безумный взгляд. Силуэт на фоне неба казался громадным, рука сжимала что-то продолговатое, а на голове сумасшедшего красовалась джинсовая кепка с длинным козырьком…

Нет! Бред. Кепки уже нет на голове у Виктора Светлова. Кепка валяется среди сосен, выше по склону, она уже потеряна, пока бежали вниз по тропинке. Значит, если человека у моста невесть за что убил Виктор Светлов, на нём в тот момент была только брезентовая куртка. Ну и белая рубашка, куда ж без этого.

…Саша первым натянул одежду после непредвиденного купания и выбрался к палатке. У обрыва сидела Таня и смотрела на одевающегося Брославского, как на волшебным образом вынырнувшую из речки мечту – без брюк, но в футболке с Микки-Маусом. Но Саше было сейчас не до лирики. Под любимой сосной стоял Марецкий и со склочным видом слушал плеер. Саша подошёл к костру, где Майя сидела у котелка с остывшей вермишелью. Она уже не играла в добрую маму. Она просто готовилась закатить скандал Левину, когда тот наконец отряхнёт ноги от песка и наденет носки. Левин и Брюс, предчувствуя это, явно не торопились. А у Брославского в лагере было неотложное дело.

Он очень хотел бы ошибиться. Но он не ошибся.

Одна из подпорок Толиного изготовления, та самая, из которой Толя вырезал вчера ножом чью-то голову, продолжала лежать там, где Толя бросил её вчера, у самого костра. А вот другой подпорки, на которой Толин нож оставил только неумелые узоры народного творчества, тут не хватало. Да и быть её тут не могло, потому что эта дубина, в метр длиной и в руку толщиной, изрезанная Толиным ножом, валялась сейчас в луже, в полукилометре отсюда и в двух метрах от покойника у моста. И стало быть – покойник у моста имел самое прямое отношение к первому и последнему походу в лес студии «Бригантина».

Таня смотрела на Сашу. Она явно хотела угадать, о чём он думает. Все влюблённые женщины этого хотят, и не только семнадцатилетние.

– Ну и что всё-таки у нас там стряслось? – вопросила Майя, не глядя ни на кого конкретно, но голосом, не предвещающим ничего хорошего тому, кто не станет отвечать.

Левин и Брюс высунули головы над обрывом и беспомощно поглядели на Брославского.

– С Витькой не случилось ничего, – поспешно сказал Саша. – Но там, у моста, к большому моему сожалению, какому-то мужику башку проломили. Так что нам лучше побыстрее смотаться. Вы всё доели?

– Ждали вас двадцать минут, – язвительно сказала Майя. – Потом Вадим нас утомил своими стонами голодного тюленя…

– Чё Вадим-то, чё Вадим? – отозвался Марецкий, как водится, не снимая наушников.

– Потом Толе стало скучно, и он сказал, что, пока кипит чай, он сходит пособирает грибы на болоте.

– Грибы! – вздохнул Саша. – Ему же вчера объяснили, что грибы в июне не растут!

– Так что я собираюсь заваривать чай, – сказала Майя так громко, чтобы было слышно во всём лесу, и звучно встряхнула жестяную коробочку с заваркой.

Вадим Марецкий содрал наушники с головы и строго потребовал отчёта:

– Где Светлов?

– Не знаю. Но думаю, ушёл ночью по шоссе. Может, попутку поймал.

– Проломили голову не ему?

– Нет, – ответил Брославский, понимая, что Вадима надо остановить. Но не успел.

– Так может, это он кому-то голову проломил? – так же быстро уточнил Марецкий.

– С чего бы? – по возможности естественно удивился Саша. Весь продуманный план сняться с места, не вникая в подробности, летел к чертям.

– С чего бы? Ты, наверное, не слышал, как он уходил. А вот Таня слышала. Таня, ну-ка, расскажи нам, что он сказал тебе на прощание?

– Не твоё дело, – тихо сказала Таня.

– Ой, да что ты? – ласково пропел Марецкий. – Ну да, конечно, куда мне судить, когда у меня даже девушки нет. А Витьке вот повезло, у него всё есть! Правда, Танечка?

Таня перестала сутулиться и сразу похорошела. Ещё полслова, и Вадя схлопочет туристическим ботинком. Вадю надо заткнуть, а Таню успокоить, понял Брославский. Спросил мирно:

– Светлов что, сильно злой был, когда уходил? Наорал на тебя?

– Он не орал, – произнесла Таня, у которой и голос теперь, когда она перестала строить из себя скромницу, стал очень привлекательный, звонкий и тугой, – он просто разговаривал со мной тем тоном, который я всегда ненавижу.

– Всегда ненавидишь? – деланно расхохотался Вадим Марецкий. – Вы же с Витькой встречаетесь не больше месяца!

– Заткнись, Вадим, не мешай! – убедительно попросил Саша. – И что он сказал, Таня?

– Сказал, что убьёт, – Таня смотрела прямо в глаза Саше.

– Ты это зачем говоришь?! – заорал Вадим. – Перед кем сейчас выпендриваешься?

– Вадим! – вмешался в беседу отважный Брюс. – Так же нельзя с девушкой…

– Ах, какое благородство, Брюс! – Марецкий оскалился, как бешеная лиса, и Брюс от него отшатнулся. – Ты не очень-то волнуйся о том, чего мне нельзя с девушками! Ты лучше скажи нам, с кем это Витька этой ночью в лесу Таню застукал?

Брюс онемел и позеленел лицом, под цвет своей рубашки.

– Ну да, с Брюсом! – тяжело дыша, произнесла Таня. Когда она в бешенстве, ей страшно идёт и комбинезон этот дурацкий, и даже ботинки. – Мы с ним, Вадя, целовались, а ты за нами, Вадя, подсматривал, потому что тебе завидно…

– Вадим, – собрав всё своё мужество, снова подал голос Брюс. – Это просто не знаю как непорядочно с твоей стороны! Если Таня сама не хотела об этом говорить…

– Таня не хотела говорить, порядочный ты мой, – отчеканил Вадим, – потому, что ей и на тебя плевать, и на Витьку плевать, и на целый мир. Она вот по этому Микки-Маусу со вчерашнего дня сохнет! Она перед этим Микки-Маусом не желала признаваться в том, что целуется с кем попало! И целуется-то для того только, чтобы он внимание обратил!

– А давайте вы все сейчас заткнётесь?! – предложил Саша Брославский. Голос его прозвучал внезапно и убедительно. Воцарилась идеальная тишина, а в ней послышался хруст веток – это возвращался из своего болота на поляну умиротворённо улыбающийся Толя. В руках он тащил два хилых, но безусловно ядовитых на вид гриба.

– Отвечаю на твой вопрос, Вадим. Нет, голову проломили не Витьке Светлову. Нет, голову проломил не Витька Светлов. Там лежит какой-то деревенский мужик лет сорока, которого ни я, ни Миша, ни Брюс в глаза не видели раньше. Далее. Меня зовут не Микки-Маус. Меня зовут Александр Брославский, для друзей – Саша, но друзей у меня тут нету! Сейчас ты попьёшь чай, и все вы попьёте чай, потом соберёте манатки и пойдете туда, куда я вас поведу, чтоб не заблудились! Вы меня за этим позвали, так что – будьте добры! И молчите! Это вам добрый совет: пейте чай и молчите!

– Ах, чай?! Ну, приятного аппетита! – огрызнулся Марецкий, спрыгнул на песок и побрёл к реке, на ходу надевая наушники. Майя, продолжая помешивать заварку в котелке, вдруг разревелась, как детсадовка.

– Ты чего? – удивился Левин, на всякий случай обнимая её.

– Всё же было нормально! – отчаянно хлюпала носом Майя. – Вчера же все было нормально… Вы идиоты все, ребята! Вы идио-оты!

Толя добрался наконец до палатки и несколько раз обвел присутствующих глазами. Он, конечно, слышал, что Вадя Марецкий опять с кем-то полаялся. Дело-то житейское, на то он и Вадя Марецкий, чтобы со всеми лаяться. Право же, это пустяк по сравнению с загрязнением родной природы, с духовным вырождением страны, с тем, что никто уже не помнит песню Мурашова «Покров на Нерли»… Так чего же все стоят как на похоронах, чего же все молчат, а у обеих девушек глаза на мокром месте?

– Ребята, – осторожно поинтересовался Толя, – случилось что-нибудь, а?..

…Светлов не врал про убийство в этом лесу двенадцать лет назад. Я здесь жил, я сам слышал про смерть в Муравьином лесу. Может это как-то относиться к нам? Нет. Бред. Даже если девятилетний Витя Светлов встретил на лесной тропинке настоящего маньяка, тот маньяк давно пойман и расстрелян. Хорошо, даже если нет. Даже если в посёлке Верхние Оселки до сих пор обитает престарелый убийца, Сжигатель Муравейников, с чего бы ему случайно возобновить свои преступления именно той ночью, когда «Бригантина» припёрлась поглядеть на страшный лес?..

…С Марецким, пока собирали рюкзаки, не разговаривал вообще никто, а он, в свою очередь, делал вид, что слушает «Наутилус», хотя кассета в плеере давно не крутилась.

Таня Таволгина мужественно вытерла глаза и старалась ни на кого не смотреть. Но когда уложили и стали разбирать рюкзаки, она потребовала себе светловский:

– У меня же всё равно рюкзака не было. А Витин теперь – лишний. Я понесу…

– Куда ты его понесёшь? – ласково осведомился Саша. – Тебе бы самой дойти в этих башмаках. Ты и так в них по лесу идёшь, как Пятачок с перебитыми ногами…

Брославский не смог бы пояснить, откуда он взял красочную метафору, но она сработала. Таня не заплакала снова, не закричала от ужаса и даже не пнула его ботинком по ноге. Она просто отошла к реке и не мешала всем остальным молча, а потому быстро и аккуратно сворачивать лагерь. Заботливый о природе Толя вылил на кострище два котелка воды, послушно подхватил на плечо лишний рюкзак и поинтересовался:

– А куда идём?

– В Чухонские Оселки. Километров шесть по лесной дороге. Там тоже автобус ходит.

Тронулись по хорошо знакомой тропинке к доту. Шли гуськом. Марецкий не желал идти вместе со всеми, не мог идти позади всех, потому что там плелась жёлтая кобыла, и не мог уйти вперёд, потому что понятия не имел, куда сворачивать. Поэтому Вадим пёрся по лесу, утомительно мелькая между соснами. Благо лес тут не густой.

Возле дота Брославский снова пересчитал всех по головам. Майя и Левин, кажется, приняли эту остановку за обряд прощания с заколдованными развалинами и смотрели на куски железобетона как на экспонат в музее.

– Это здесь? – страшным шёпотом спросила Майя.

– Нет, – точно так же ответил ей Левин. – Убили мужика у моста, а мост там.

– Я про ваш муравейник!

– Муравейник погас.

– А он горел?

– Что, не видишь, что ли? Слушай, сколько у нас топоров было всего?

– Твой и Толин. Твой я прицепила к рюкзаку.

Толя уже вытащил из-за пояса топорик с резиновой рукояткой и с доброй улыбкой протянул Левину:

– Надо?

– Мне не надо!

– Помолчите, а? – попросил Саша и прислушался.

Со стороны моста неслась какая-то разноголосица. Там собралось изрядно народу.

– Вот менты и приехали. Так что пойдём отсюда поскорее, – сказал Брославский.

Счастливые дети. Они ещё обдумывают возможность того, что в финском доте живёт древнее зло в виде заскорузлого старичка-почтальона, что Виктор Сергеевич Светлов его странным образом разбудил. Романтики у костра, что с них взять. Каши с ними не сваришь.

Сейчас я уведу их подальше от места преступления.

Я сказал им, что это всё ерунда, что Светлов никого не убивал и сам не помер от рук своего детского кошмара. Я сам-то в этом уверен? Мог я ошибиться там у моста? Убитый одет в брезентовую куртку, джинсы и в светлую рубашку. Примерно того же роста и сложения. Но это не Светлов. Покойному далеко за сорок, волосы с проседью, он живёт не в городе, он пьёт водку. Я редко вижу трупы, я знаком со Светловым один день. Мог я спутать мёртвого барда с мёртвым деревенским хануриком, если пользоваться лексикой того же Светлова? Нет. Бред.

Когда тропа расширилась и влилась в обычный лесной проселок, Марецкий обогнал всех и быстро-быстро зашагал вперед.

– Вадик, ты куда? – крикнул вслед Толя.

– От вас подальше! – рявкнул Вадик, как будто именно Толя чем-то его особенно уел.

– А вдруг пойдёшь не туда? – Толя, чьи запасы доброты казались беспредельными, жалобно оглянулся на Брославского, но тот молчал, снова пересчитывая проходящую мимо «Бригантину». – А если там, впереди, развилка будет?

– Подожду! – пообещал Вадим и, вздымая облака пыли, устремился вперёд. Гитара болталась за его плечами и била по рыжему затылку.

Саша пропустил мимо вздыхающего под тяжестью двух рюкзаков Толю, пропустил Майю с Левиным, обсуждающих что-то на ходу, и худосочного Брюса, снова дымившего как паровоз. По лицу Брюса было заметно, что он попытался снова рассказать Тане про свои подвиги и навыки, а Таня послала его подальше, но мастеру единоборств на такие пустяки наплевать. Таня шла последней и не очень быстро.

– Как твои ноги? – спросил Саша, когда они поравнялись.

– Уйди, пожалуйста, Саша, – попросила Таня, внимательно рассматривая следы на дороге, как будто старалась случайно не наступить на отпечаток ноги Марецкого или Брюса. – Уйди, пожалуйста.

В голосе бедняжки слышалось столько горечи, что, пожалуй, съезди Брославский прошлой ночью в город, чтобы задушить любимую Танину кошку, и тогда не заслужил бы большего. Отлично, подумал Саша, отлично. Девушке больше не нравятся Микки-Маусы.

– Танюша, – как можно мягче и убедительнее сказал Брославский, – ты мне ответь, пожалуйста, на пару вопросов. Виктор ведь застал вас с Брюсом у муравейника, правда? А куда он после этого ушёл?

Таня откинула волосы с лица и посмотрела на Сашу с вызовом. На щеках её остались мокрые дорожки, в глазах – непонимание:

– Да понятия не имею, куда!

– Нет, Танюша, – Саша говорил как можно вежливей и будничнее, – ты меня не поняла. В какую сторону Виктор ушёл сразу после того, как накричал на вас?

– Ну туда и ушёл, – неопределённо мотнула Таня головой. – Вниз.

– Вниз – это куда? – спокойно уточнил Саша.

– Туда, к мосту.

«Ага, – подумал Брославский, – об том и речь. Это и непонятно».

Таня хлюпнула носом и довольно злобно сказала:

– Сначала Витя наорал на меня ночью… Обзывал по-всякому и Брюса, и меня… Но у него хоть повод был… А теперь ещё эта скотина… Этот ваш Вадя…

– Значит, – перебил её Саша, – Виктор после скандала направился прямо к палатке?

Он не валял дурака, а желал удостовериться, что студентка с филологического ничего не путает. И преуспел. Студентка даже тихо зарычала от ярости, что он такой тупой:

– Да почему к палатке? Я же сказала, вниз пошёл, к мосту, в лагерь не возвращался.

– А в руках у Виктора было что-нибудь, когда он на тебя орал?

– Топор? – Таня уже не плакала, даже слабо усмехнулась.

– Да что угодно. Держал он что-нибудь в руках?

– Ничего не было, – Таня красиво пожала плечами, перед тем как снова ссутулиться.

…Главный ужас в чём? Незнакомого мужика у моста пристукнули дубиной, которую кто-то ночью подобрал у костра в нашем лагере. Я плохо знаю Виктора Светлова. Может быть, он псих, который, поругавшись с девушкой, кинется убивать случайного прохожего, попросившего закурить. Мне так не кажется, но чужая душа, конечно, потёмки. Гораздо важнее другое. Светлов, взбешённый изменой любимой девушки, наорал на неё и бросился к шоссе. В руках у него ничего не было – ни топора, ни дубины. В лагерь он не возвращался, про рюкзак и не вспомнил. Да и зачем специально возвращаться? Не настолько Светлов безнадёжный романтик, чтобы суковатую дубину в лесу не найти, если уж очень нужна.

– Танюша, ещё вопрос можно? Светлов одет был нормально? В куртке, в кепке?

– Так он всегда в куртке и в кепке! И по телевизору. И в кино. И когда целуется, тоже в кепке! – голос Тани дрожал, как видно, быть возлюбленной гения нелегко. Но интересно.

– А после всего этого ты куда пошла?

– В лагерь пошла. В палатку. И заснула там.

– А когда в лесу кричать начали? Проснулась?

– Не просыпалась я! И тебя я тоже не будила. Не будила я тебя ночью!

– А заснула быстро?

Саша с Таней шли по дороге рядом. Случись такое вчера, Таня, наверное, умерла бы от счастья. Сейчас она оставалась живой и даже довольно раздражённой:

– Нет, не быстро я заснула. Полчаса в себя приходила после этого скандала.

– Кто-то в лагере ещё не спал?

– Да нет. Тихо было. Я слышала, как шишки с сосны падают.

…Поверим Тане – Светлов в лагерь не возвращался. Поверим Тане ещё раз – он ни за что не бросил бы свою кепку. Этот самовлюблённый гений, этот Виктор Сергеевич, если он кого-то решил убить, но уронил при этом кепку, он кепку сначала поднимет, отряхнёт и наденет, и только потом бросится в смертоносную погоню. Да ещё и на глаза её натянет пониже. Что бы там ни было, но кепка не останется валяться где-то в стороне от тропинки, да ещё заляпанная кровью…

– А не самому Витьке Светлову голову проломили? – помнится, спросил Марецкий.

У моста лежал труп. Но мы не обшаривали всю излучину, берег реки, высокую траву. Этим сейчас займутся приехавшие по вызову сыщики. И если где-то там лежит с проломленным черепом гениальный бард, а я бодро шагаю прочь, запихав окровавленную кепку к себе в рюкзак… Получится неловко…

Впрочем, кепку Светлов мог обронить ещё в одном случае. Нарочно. Если сошёл бы с ума и решил убедить всех, что его дурацкая песенка – больше, чем песенка. Что в нем и правда воскрес давно покинувший этот мир маньяк с почтовой сумкой на плече.

И только так можно объяснить подожжённый муравейник.

А теперь поверим Тане Таволгиной в третий раз. Взволнованная своей запутанной личной жизнью, эта кобыла засыпала добрых полчаса и никаких криков в лесу не слышала. Из чего следует, что разъярённый Виктор Сергеевич Светлов за это время успел бы три или четыре раза выбраться на ночное шоссе и выбыл из любой игры, которая тут игралась. И никто, ни Светлов, ни Сжигатель Муравейников с канистрой бензина на плече, пока не заснула Таня, не мог бесшумно подойти к нашему ночному костру и унести заветную дубину. Единственную улику, связавшую убийство у моста с нашим походом.

Если только Таволгина не врёт, конечно.

– И что он конкретно сказал, когда уходил?

– Я уже говорила тебе, Саша. Что убьёт. Я ничего не преувеличила.

– Он пообещал, что убьёт тебя? И всё?

Таня снова посмотрела на Сашу своими глазами-блюдцами. Блюдца уже высохли.

– Ещё он меня назвал сукой, если тебя именно это интересует, – сообщила она.

– Нет, не это, – вежливо сказал Брославский, – но ты всё равно извини.

…Майя права, – думал Брославский ожесточённо, – мы все идиоты, и я – главный идиот. Мне нужно было ночью посмотреть на часы. Мне нужно было ночью выволочь всех из палатки и пересчитать по головам. Тогда бы я знал, кто спит в палатке, пока в лесу кого-то убивают. Тогда бы я знал точно, кто затеял драку у моста. Там ведь вообще не было драки в обычном понимании слова. Там произошло что-то другое, что-то скверное, странное и настолько простое, что мне вовек не догадаться.

Ну о’кей, мы сбежали с места преступления. Может, мне нужно довести романтиков до автобуса, отправить в город, а самому – вернуться? Дойти до моста и честно рассказать, или как там это называется – дать показания. В конце концов, кроме нас двоих с Виктором Светловым, никто из ребят тут раньше не бывал. И чисто теоретически только у нас со Светловым могут иметься поводы убивать местных жителей…

Я, конечно, не убивал. И Светлов, судя по всему, не убивал. А остальные бригантинцы вообще в этом Муравьином лесу впервые в жизни…

И что подумают бравые сыщики, выслушав меня? Что вчера, когда у костра Витька рассказывал свою байку, его слушал ещё кто-то, кроме нас. Кто-то, живущий в одном из окрестных посёлков? Он, скажем, задумал убийство другого местного жителя. И зачем-то решил подстроить всё так, чтобы сыщики у моста первым делом заподозрили несчастных туристов из «Бригантины» и конкретно Виктора Светлова?

Это вместо того, чтобы просто сбросить труп и дубину в речку?

Да бред это. Я про это не только под протокол, а даже просто вслух никому не скажу. Надо мною после этого мной даже Майя с Левиным смеяться станут.

Потому что если бы кто-то и задумал придать происходящему вид пионерской страшилки из воспоминаний Виктора Светлова, он бы не оставил труп у моста. А оттащил бы и уложил в подожжённый муравейник. Это же очевидно, товарищи!

Брославский догнал Левина и Майю. Левин пытался незаметно поддерживать Майин рюкзак, чтоб слабой девушке полегче было, Майя пихала его локтем. Счастливые они всё-таки люди.

– Товарищи! – окликнул Саша и, словно вёл светскую беседу в городском парке, непринуждённо спросил: – Ваш Виктор Сергеевич, в общем, парень хороший, умный?

Школьникам нельзя задавать прямые вопросы. Школьников нужно удивлять.

– Хороший? – скептично ответил Левин, при каждом шаге издававший шуршание, как заевшая грампластинка. – Смотря что считать хорошим человеком? Толя, например, считает, что хороший человек не должен…

– Не должен эмигрировать в Израиль, – поспешно продолжил Саша, чтобы не вдаваться в подробности межнациональных отношений.

– В том числе, – солидно кивнул Миша. – По-своему Толя прав, по-моему – нет.

– Я же не спрашиваю, кто прав, – напомнил Брославский.

Левин поглядел на идущего далеко впереди Марецкого. Оглянулся на Таню.

– Светлов хороший, – сказал он, как всегда, с циничной ухмылкой. – И умный.

– Если вы, Александр, про этот поход, про то, что зря он нас сюда притащил, – сказала Майя, почёсывая комариные укусы на щеке забинтованными пальцами, – то на мой взгляд, поход получился классный. Будет что вспомнить.