Читать книгу: «Маньяк, похожий на меня. Детективные рассказы и повести», страница 5
– Ты нам рассказал историю про маньяка, да? Что ты, мол, в детстве встретил маньяка в этом лесу? Ну, всякое бывает, конечно. Теперь-то мы знаем, что в те годы и Чикатило к нам наведывался. По твоему описанию очень похож, я вижу. Но вот ты сочиняешь эту свою историю страшную, и я же вижу, как ты врёшь! Это же байка газетная, что маньяк, видите ли, должен быть жестокий с животными, лапы тараканам отрывать, кошек мучить! Это же давно опровергнуто современными исследованиями!
Светлов явно не ожидал такого возражения. Он захлопал глазами, как будто и не был ответственным за всё Виктором Сергеевичем:
– А по-моему…
– «По-твоему» может быть всё что угодно, а на самом деле – нет! Я убиваю комаров, потому что они меня жрут, а не потому, что у меня с головой не в порядке. Это естественно. Это борьба за существование. Есть у меня один знакомый. Он тоже в детстве был маньяком, с твоей, Витя, дилетантской точки зрения. Он и кошек мучил, и муравейники именно что поджигал. И не садизма ради! Просто очень нервный ребёнок, психика нестабильная, он так себя просто успокаивал. Он как будто своими бедами делился с этими зверями несчастными. И он этим переболел! Он больше уже не придурок! Нет, по телевизору, как ты, Витя, конечно не выступает, но нормальный человек вырос! Человек не убивает других людей просто так, потому что псих, или жестокий, или бабочек не любит, или ему нравится на огонь смотреть. «Потому что» – не убивают! Убивают всегда для чего-то! Чтобы деньги получить, или женщину, или чтобы отомстить! Причины должны быть, причины!
Марецкий выступал горячо и убедительно, но на лицах слушателей видел вместо интереса скорее неловкость. Левин достал из аптечки марлю и пытался перевязать раненую подругу, под её же руководством. Брюс что-то шептал на ухо благосклонно кивающему Толе, и когда снова воцарилась тишина, стали слышны его нравоучения:
– А маньяка нужно просто сразу бить прямо коленом в пах!
– Да знаю я этого «твоего знакомого», – всё так же свысока обронил Светлов. – Твоего знакомого зовут Вадя Марецкий. Мы с тобой оба рассказали пару баек, только у тебя не хватило смелости признаться, что твоя – про тебя самого. Ты в детстве поджигал муравейники. Я в детстве встретил маньяка у горящего муравейника. Кому больше чести?
– Мне! – рявкнул Вадя, и напоказ откусил краешки сразу четырех или пяти печенинок, которые держал в руке. – Мне, потому что я говорю то, что было, а ты – чего не было!
– Это было, – сказал Саша Брославский.
За весь вечер это оказались первые произнесённые Сашей слова. Все обернулись.
– У нас дача была в другом посёлке. Тоже называется Оселки, но не Верхние, а Чухонские, они за этим лесом. Там людей поменьше и дома попроще. Но я помню, как рассказывали ребята из соседних дворов. Что ходить сюда не надо, что это Муравьиный лес, что тут водится какая-то нечисть. И нечисть эта жжёт муравейники и убивает людей.
– Значит, ты позже тут жил, – сказал Светлов.
– Позже, чем ты. Мне уже лет одиннадцать было. Мы все страшно гордились, что у нас в посёлке своя страшная легенда есть. Я потом в лагере однажды всех умыл. Про Красную Руку небось, все советские подростки слыхали. А слышали вы, пацаны, про Сжигателя Муравейников? Который почтальона в лесу убил?
– Почтальона? – удивился Светлов.
– Самого Сжигателя в лицо никто не видел, – пояснил Брославский, – а вот кого он убил, все знали. Якобы почтальона из вашего посёлка, из Верхних Оселков. Старенький такой почтальон. В шляпе и с сумкой на боку. Нашли его в горящем муравейнике.
Светлов недоверчиво покосился на Брославского, и тот едва заметно подмигнул.
– Это полная ерунда, – беспомощно развёл руками несчастный Марецкий, – просто полная ерунда! Это что же, твоего поджигателя муравьиного ещё и самого убили? Кто? Муравьи, что ли? Повалили в свою кучу и закусали?
– У него голова была разбита, – сухо сообщил Светлов. – Гитару-то давай!
– Не дам я тебе гитару! – закричал Вадим Марецкий, вскакивая на ноги, и мстительно указал на Брославского рукой, в которой ещё сжимал огрызки печенья. – Мне вот этот не очень умный тип вчера сказал, что в походе нельзя петь у костра! Запретил! Это во-первых! Отлично! Значит, не будем петь!
– Вадя…
– Двадцать лет Вадя! Моя гитара, даю кому хочу, я человек нездоровый! Принеси свою и научись толком играть, раньше, чем перед девушками байками своими выпендриваться!
– Да у меня-то по крайней мере есть девушка… – безразличным тоном сказал Светлов.
Марецкий круто повернулся, пошёл к песчаному откосу, под которым было уже холодно и темно, спрыгнул туда, вместе с гитарой. Он выиграл, понял Брославский. Рыжий парень вчистую проиграл своему вечному сопернику Вите Светлову в логическом споре, но зато теперь никто не попросит Светлова спеть песню про старую дачу.
– По-моему, тебе надо извиниться, Витя, – сказала Таня. – Вадим не виноват, что ему не понравилась твоя история.
Встала со штормовки и молча полезла в палатку. Светлов посмотрел ей вслед, тоже встал, поднял брезентовую куртку с земли, аккуратно отряхнул. И побрёл туда, где темнел лес.
…Где-то посреди ночи Саше Брославскому вцепились в руку, точнее сказать, в бицепс.
Вообще, это была не лучшая ночь в жизни туриста Брославского, а он во всяких ночёвках побывал – и на скалах, и на снегу. Но восемь человек в палатке на пятерых… Но люди, постоянно снующие кто в лес, кто обратно в палатку… Нет, понятно, что если Брюс перепрятал соль, а Таня пересолила кашу, то все выпьют по полведра чаю и сон их будет не самым спокойным. Потом куда-то делся надувной матрас, потом уползло к кому-то одеяло. Потом романтик и бард Марецкий принялся ругаться матом, ибо не смог найти выход из палатки и без малого своротил её всю целиком. Потом Брюс нервно прошептал: «Пойду-ка покурю» – и щедро осыпал всех спящих сигаретами. В редкие минуты тишины и покоя было прекрасно слышно, как мрачно сопят в сумраке под брезентом несколько носов и как с азартным аппетитом звенят битком набившиеся в палатку комары.
И вот теперь чьи-то пальцы хватают за руку. Под утро в палатке стало сыро и холодно, как в свежевырытой могиле, а пальчики оказались, хоть и цепкие, но тоненькие, с длинными коготками. Как назло, Саша спросонья не мог вспомнить, сколько в палатке представительниц прекрасного пола и какие с ними следует соблюдать правила этикета.
– Что это? – шёпотом поинтересовались пальцы.
– Это плечо, – осторожно признался Саша. Не лучшее время и место для изучения прикладной анатомии, скажем прямо.
– Нет, – пояснили из темноты, – кричат… Снаружи кричат… Страшно…
– Кому страшно-то? Ты кто? – спросил Саша, отбросив приличия.
– Таня.
Саша вспомнил, кто такая Таня, кто такой Витя Светлов, и понял, что одну ночь выживет и без одеяла. Студия «Бригантина». Что с них взять? Сам поехал, теперь не жалуйся.
– Так чего же ты не спишь? – угрюмо уточнил Саша, ворочаясь на жесткой земле.
– Потому что в лесу кричат, – услышал он в ответ. Девушка шептала, но в голосе её позванивала настоящая почти истерика. Саша затих и прислушался.
Комары в палатке не пищали, по-видимому, слишком увлечённые едой. Не считая разноголосого сопения, в палатке царила тишина, как, впрочем, и во всём лесу вокруг.
Поэтому крики Брославский услышал сразу. Кричали где-то далеко.
– Ну и уши у тебя, – шёпотом похвалил он девушку и попытался понять, откуда доносятся эти странные вопли. «Похоже, кричат в стороне поселка, – подумал Саша, – точнее сказать, в стороне моста. Бог его знает, как далеко разносится крик ночью в лесу».
– Господи! – в настоящем ужасе прошептали слева, в Сашу вцепилась ещё одна рука того же человека, и рука эта непритворно дрожала. Именно в эту секунду Брославский проснулся окончательно и понял совершенно ясно, что в лесу, на той самой тропинке, по которой они все сюда пришли, метрах в пятистах, действительно кто-то кричит. Да что там кричит – вопит благим матом, как будто его убивают.
– И давно это продолжается? – осведомился Саша деликатно высвобождая руки.
– Н-нет. М-минуты две… – женский голос заикался, шепчущую во тьме бил озноб. Девушка цеплялась за Сашу, как будто он был спасательным кругом, а она тонула.
– Успокойся, – потребовал Брославский. Плевать на матрас. Потому что крики очень нехорошие. Почти не прекращаясь, они следовали один за другим, как будто кричащий делает перерывы, только чтоб набрать воздуха в легкие. Такие крики, должно быть, и называют истошными. На таком расстоянии даже лёгкий шум ветра, пробежавший в кронах, крики заглушает, но вопят там здорово, изо всех сил. «И это кричит не ребёнок и не женщина, – подумал уверенно Брославский, – это орёт взрослый мужик, вернее, почти визжит на бегу. Да, точно, он убегает. Вот только от кого?».
Тут справа кто-то придушенно захрапел, и криков стало не слышно.
– Наши-то все тут? – спросил Саша, оглядываясь в сырой палаточной темноте.
– Все-е, – протянули в ответ, – но Толя сидит снаружи.
– Что он там делает? – чуть ли не в голос удивился Саша.
– Он сказал, тут тесно…
Ветер в очередной раз прошумел в сосняке, и тут крики в лесу сделались другими: из протяжных – частыми, отрывистыми. Будто кто-то там укачивает ребёнка, но совсем без материнской заботы в голосе. «АаАаАаА!». Дело-то житейское, старенькая такая няня баюкает ночью в лесу малютку… И голос у няни мужской…
Саша нашарил застёжку-«молнию», закрывающую вход в палатку. Ничего она сейчас не закрывала, была расстёгнута, и это, если вспомнить о комарах, тянуло не менее чем на преступную халатность. Но не до комаров уже. Саша отодвинул брезентовый полог и высунул стриженую голову наружу.
На краю песчаного откоса виднелся силуэт уснувшего сидя богатыря. Противоположный берег излучины низкий, и потому широкая, но вся мирная и бородатая Толина фигура чётко выделялась на фоне чуть посветлевшего уже неба. Что-то у него в правой руке. Неужели топор? Чего ради?
– Толя? – шёпотом позвал Брославский.
Богатырь не отреагировал. Слева дотлевал костёр, справа ряды деревьев вокруг поляны прятались одни за другие. Саша сам удивился тому, что тревожно оглядывается, пытаясь углядеть за соснами кого-то. Или что-то. Никого там нет, разумеется.
– То-оля! – повторил он настойчиво, уже не шёпотом, но всё ещё вполголоса и потянулся к ближайшей сосновой шишке.
От точного попадания шишкой бородатый силуэт на фоне неба нервно встрепенулся.
– Кто-тэ-то? – спросил Толя и обернулся с риском скатиться по откосу прямо в реку.
– А ты чего тут, на улице, забыл? – вопросом на вопрос ответил Саша. Толя взмахнул правой рукой. Это не топор он держит, это блокнот и карандаш. – Песенки сочиняешь?
– Я песен не пишу, – хрипло, но с достоинством ответил Толя, – я стихи пишу. Немного.
– Не видно же ничего, – возразил Саша. – Иди в палатку, а то околеешь.
Совет прозвучал неубедительно. Воздух снаружи казался куда теплее, а главное – суше, чем внутри палатки. Как будто сырая и страшная лесная ночь вся забралась туда, под брезент, и спряталась от наступающего утра, цепляя спящих за плечи цепкими пальцами с маникюром.
– Я туда не пойду, – вежливо, но категорически отказался Толя. Видимо, сочинение стихов во сне требовало непосредственного контакта с русской природой.
– Бог с тобой, – согласился Саша и полез было обратно. – Толя!
– А?
– Из наших никто никуда в лес не уходил?
Толя посмотрел на палатку, словно стараясь просветить её взглядом насквозь.
– Ходить-то уходили, – промямлил он наконец, – но, вроде, все обратно пришли.
– А кто же там кричит?
– Где кричит? – Толя бдительно повернулся к реке и прислушался. Сосны сейчас не шумели, комары не звенели, и криков тоже слышно уже не было. Минуту ещё длилось молчание, и за это время бдительный Толя успел несколько раз заснуть и проснуться.
– Ладно. Твори, – разрешил ему наконец Саша и пополз обратно. В палатке показалось темнее, чем раньше. Но стоило устроиться на боковую, как в ухо Саше выдохнули всё тем же нетерпеливым женским шёпотом:
– Ну что? – как будто он ходил на разведку и забыл доложить о результатах.
Брославский плюнул бы, но нельзя – кругом спят романтики из «Бригантины».
– Ну ничего, – не очень приветливо прошипел он в ответ, – больше никто не кричит.
– А Толик там?
– Толик там.
Существо слева привычно ухватилось рукой за плечо Саши и, зашеборшившись в темноте («Не надо согревать меня дыханием, ты одеяло лучше отдай!» – тоскливо подумал Брославский), пододвинулось к нему вплотную. Существо била крупная дрожь.
«Не люблю песни у костра», – такова была последняя мысль Саши Брославского, прежде чем он окончательно уснул.
Городским бездельникам, имеющим возможность рано утром принять горячий душ, включить радио и без проблем сварить себе сладкий кофе, утро в лесу представляется прекраснейшей и блаженной порой. Воображение рисует картину с лёгким красивым туманом, греющим прямо сквозь туман ласковым солнышком и непременным пением пташек.
Туман был. Этого отрицать не стал бы никто. Он казался сырым и неприятным на ощупь.
Под утро холод разбудил романтиков и бардов и безжалостно выгнал из палатки. Когда Саша огляделся в зеленоватой мгле, он тут же увидел своё одеяло, и ещё несколько, сваленных в груду у стены. Из-под груды кто-то тяжело дышал. Саша порылся в одеялах, и вдруг навстречу ему метнулись заспанные, безумные, с рыжеватым отливом глаза Вади Марецкого. Вадим глотнул пару раз пересохшим горлом и что-то спросил.
– Чего? – не понял Саша.
– Что-то случилось? – нездоровому человеку приснилось явно что-то нездоровое.
– Ничего не случилось, – пожал плечами Брославский, – утро настало, только и всего.
– Значит, кошмар… – сказал Вадя, поглубже закапываясь в одеяло.
Брославскому стало немного обидно, что проснулся предпоследним, вместе с этим лодырем. Он выглянул наружу и убедился, что там тоже уныло.
Любители туристской песни бродили по краю откоса, ёжась и бросая нерешительные взгляды вниз на речную воду, все дрожащие, неумытые, неприветливые. Толя, как и следовало ожидать, за ночь охрип и тщетно пытался раздуть костёр из холодной золы. Майя привычно перебирала вещи в рюкзаках. Брюс в криво застёгнутой «военной» рубашке курил, картинно опершись на сосну. И все молчали.
Первым делом Саша мужественно умылся ледяной водой из речки, его примеру сразу последовали Брюс, уронивший при этом в воду контактную линзу, но счастливо её поймавший, и унылая пуще вчерашнего Таня Таволгина. Саша решительно прогнал Толю от костра и в две минуты разжёг огонь. Пересчитал всех по головам и отправил Брюса найти отсутствующих Светлова и Левина. Тут Майя порадовала всех тем, что завтракать придётся вермишелью с килькой в томате. Картошку вчера так и не спекли.
Минут через двадцать стало пободрее. Вермишель бурлила над костром под зорким надзором Майи. Брюс притащил из леса Левина, который невнятно объяснил, что искал там потерянную авторучку.
– В лесу? – удивилась Таня. – Авторучку?.
– В лесу, – как-то подавленно подтвердил Левин. Брюс стараясь правильно застегнуть рубашку, сообщил, что Светлова найти не удалось, и тут же заявил:
– Не знаю, как вы, ребята, а я так хочу есть. Майя!..
– Подождёшь, – сказала Майя, снова входя в образ всеобщей мамы. Голодный Брюс снова закурил. Внизу у реки проклинал губителей родной природы Толя: он решился-таки умыться, нашёл в реке полиэтиленовый пакет, и тут у него прорезался голос.
Ещё через пять минут, когда уже не только Брюс, а и все присутствовавшие устроились вокруг костра, Майя прекратила сосредоточенное помешивание вермишели и торжественно сняла её с огня.
– Зовите остальных, – повелела она своим несмышлёным детям.
– Марецкий спит, – предостерёг Саша Левина, потянувшегося к палатке. Но Левин, апатичный спросонья, не внял предупреждению и поплатился.
– Пошли все к чёрту! – громко донеслось из палатки. Майя обиделась:
– Ну и чёрт с ним! Пусть спит. Таня, миски давай…
– А всё-таки, где Светлов? – спросил Саша.
Все беспомощно оглянулись. Ответственного за всё человека видно нигде не было.
– В палатке, – хрипло предположил Толя,
– Да нету его там. Иначе бы не спрашивал. Кто-нибудь видел, куда он пошёл?
Все беспомощно переглянулись. Саша ощутил какое-то неудобство, как будто соринка в глаз попала, а достать не получается.
– А вы его вообще-то видели с утра? Ну хоть кто-то? – спросил он еще осторожнее.
Наступила тишина. Брюс помотал головой:
– Не…
– Витя, наверное, спит в палатке, – бесцветным голосом упрямой кобылы предположила Таня Таволгина. Предположила, поставила миску на траву, но в палатку не заглянула, отошла от костра и стала причесываться.
Саша снова заглянул в палатку. Не то чтобы он надеялся обнаружить Виктора Сергеевича, закопавшегося в одеяла в обнимку с Марецким. Впрочем, сам Вадя тоже уже не спал, просто лежал с открытыми, но недовольными глазами.
– Светлова тут нет? – спросил Саша, думая, что заранее знает ответ. И не угадал.
– Так Светлов же сбежал, – сказал Марецкий, морщась, как от сильной головной боли.
– Куда? – не понял Брославский.
– В город, надо думать… – у Вадика Марецкого оказалась в придачу ко всем неприятным привычкам ещё одна: отвечать непосредственно на вопрос, не расширяя свой ответ до пределов понятности. – Куда ж ещё?
– Погоди, когда он сбежал?
– Так ночью ещё.
– Ночью? – Саша поглядел на рыжую лохматую голову, торчащую над одеялами. – Вадим, может, ты наружу вылезешь?
– Зачем? – возразил Вадим. – Мне и тут хорошо.
– Я тебя не понял. Повтори ещё раз.
– Понималку купи! – огрызнулся Вадя. – Русским языком говорю, что Витька ночью с кем-то полаялся, психанул и сбежал. Если ты не заметил, он ещё с вечера не в себе был
– С кем полаялся-то?
– А я, Александр, свечку им не держал, – ехидно заметил Вадим. – Не со мной, во всяком случае!
Саша вытащил голову из палатки и обнаружил, что рядом стоит Таня Таволгина. Девушка в жёлтом комбинезоне и ботинках возвышалась над стоящим на четвереньках Сашей так, будто собиралась лягнуть его копытом.
– Ну, со мной Витя поругался, – сказала каким-то совсем не унылым, а скорее вызывающим тоном. – Наорал на меня и ушёл.
Левин поставил на землю миску со вкусным завтраком. Толя тоже поставил. Брюс продолжал чавкать.
– Куда Витя ушёл?
– Туда, – ответила Таня неопределённом мотнув головой.
– Ку-да? – вразбивку для доходчивости переспросил Саша.
– Откуда мы пришли. К посёлку. К этому вашему финскому доту.
– К мосту, то есть? Ещё до того, как кричали?
– Кто кричал? – не поняла Таня.
– В лесу, ночью кричали, – нетерпеливо объяснил Саша. Танино лицо выразило полнейшее и искренне непонимание. – Ты меня разбудила и сказала, что в лесу кричат.
– Я тебя ночью разбудила? – ещё удивлённее повторила Таня.
– Кто слышал крики ночью в лесу? – громко спросил Брославский, поднимаясь на ноги.
Удобный, с алюминиевой рамой, рюкзак Виктора Сергеевича Светлова так и валялся среди других у ската палатки. А сам Светлов ночью, без него, зачем-то ушёл к мосту и не вернулся.
– Знаете, – сказал Саша негромко, но решительно, – вы тут позавтракайте пока, а я скоро буду… минут через двадцать… Миша, Левин, ты поел? Пойдём, поможешь…
– Я тоже поел! – сказал Брюс. Зелёный юнец проснулся уже настолько, чтобы снова лезть куда не просят. Плевать на него, пусть идёт, но молча.
– А что случилось-то? – робким каким-то голосом крикнул вслед уходящим по тропинке Толя. Из палатки к костру выполз Марецкий, сильно напоминая тощую лохматую дворнягу, покидающую конуру ненастным утром.
– Вернёмся – объясню! – пообещал Брославский, входя в лес.
Мальчик тихо ушёл по тропинке. Но через много лет вернулся в лес со своими друзьями. С друзьями он поссорился и поэтому решил дойти до муравейника, где когда-то видел странного человека. И, ещё не доходя, почувствовал запах дыма…
Трое молодых мужчин стояли неподвижно возле развалин финского дота и молча смотрели на горящий муравейник. Рыжий, в три четверти роста человека конус из опавшей хвои был изъеден огнём, с одной стороны в нём выгорел глубокий кратер с неровными обугленными краями. Огня видно не было, но дым валил из кратера и из мелких, укрытых хвоинами норок со всех сторон муравейника.
– Они молодцы, они огонь кислотой тушат. Хорошо, что Толя не видит издевательства над природой, – глубокомысленно заметил Левин: подойдя поближе, он разглядывал суетящихся в дыму насекомых. Брюс сел на бетонную плиту – остаток стены дота – и закурил. Смелого мальчика в контактных линзах, неустрашимого обладателя синего пояса по каратэ, била нервная дрожь.
– Но бензином хоть не поливали? – задал он, конечно, самый важный сейчас вопрос, неотрывно глядя на муравейник.
– Сутулый хромой старичок забыл дома канистру, – сказал Миша Левин с циничным спокойствием. Покосился на Брюса, аж всего передёрнувшегося, и добавил злорадно:
– Муравейник горит
Во дворе кто-то плачет
Смотри…
Брославский молчал, он ворошил ногой опавшие иголки на тропинке.
– Александр, во сколько вы услышали крики? – тренированный мозг школьника-программиста работал чётко. Ещё немного, и Миша Левин возглавит следствие. «Да он чуть ли не счастлив», – с неприязнью подумал Брославский.
– Не посмотрел на часы.
– Жаль.
– А здесь кто-то упал…
Брюс и Левин дружно повернули головы, потом подошли туда, где ветки кустов казались помятыми. Земля здесь оказалась взрыта чьими-то каблуками как раз там, где тропинка ныряла вниз, в заросшую кустарником пойму реки. Вырванная трава вперемежку с землёй оказалась разбросана вдоль тропинки. Тут хорошо потоптались, несколько ног.
Придерживаясь руками за ветки кустов, все трое начали спускаться к реке, один за другим. Река блестела далеко от края поймы, после крутого, заросшего откоса следовал пологий, покрытый соснами и редкими кустами взгорок, по нему приходилось идти вниз. Возле одной сосны Брославский остановился и тихо произнес:
– Стоп. Глядите сюда.
Брюс снова выплюнул сигарету. Челюсти его свело так, что зубы даже не стучали:
– Это же… его…
Синяя потрёпанная бейсболка из джинсовой ткани валялась в траве. Она была измятая, вся в тёмных пятнах и вид имела такой, будто по ней ходили ногами.
– Виктор Сергеевич эту кепку однажды в Фонтанку уронил. Но потом достал… – сообщил Миша Левин голосом, каким читают некрологи.
Саша дотянулся до кепки человека, ответственного за всё. Да, та самая, только в пятнах. Козырек надломлен, ремешок сзади порван. А на нижней стороне козырька виднеется пятно – небольшое, подсохшее, бурое. Это кровь. Левин, будучи школьником умным, кепку зачем-то понюхал. Ему показалось, что от джинсовой ткани несёт чем-то вроде машинного масла, но что бы это значило, он не знал и промолчал.
– Это кровь, похоже, – туповато сказал Брюс. А потом снова клацнул зубами и что-то забормотал указывая вперёд, туда, где на тропинку из-за сосен уже падали косые лучи поднявшегося солнца.
По взгорку тропа сбегала прямо к мосту. Пыль на дорожке лежала серо-белая, смешанная из песка и чёрной лесной почвы. Среди жёлтых сосновых иголок то тут, то там через неравные расстояния виднелись тёмные комки и комочки. Пыль хорошо впитывает брызги крови. Они пошли дальше, и неугомонный Левин сказал, едва переводя дух от быстрой ходьбы:
– Здесь он, значит, пробежал.
– Кто? – не оборачиваясь, уточнил Саша.
– Оба. Один за другим.
– Перестань! – Брюс захлебнулся воздухом, и пару секунд все трое шли по тропе молча. – Не может этого всего быть! Кто мог бежать за Светловым? Кто? Старичок в коричневой шляпе? Бред какой! Су-ма-сшествие! – закончил знаток танго и парашютного спорта не по-хорошему высоким голосом.
«Вмазать ему что ли, для бодрости, этому самураю?..» – злобно подумал Саша. И тут же одёрнул сам себя. То, что Брюс далеко не герой, это не новость. Но говорит-то он, в сущности, разумные вещи. Лишь бы истерика у него тут не началась.
– А что мы Тане-то скажем, когда его найдём? – спросил Левин всё тем же похоронным тоном. «И этому программисту вмазать бы не мешало», – подумал Саша.
– А тут снова кто-то падал…
В липкой грязи возле моста шёл широкий скользящий след, отпечаток подошв, ладони, кулака. На светлых планках, прибитых поперёк двух бревен, составляющих мост, бурые капли издалека бросались в глаза, хотя красный цвет уже поблёк. Не будь остального, сошли бы за ржавчину или пролитую краску. На перильцах из тонкой жердины в трёх местах виднелись отпечатки ладони. Бурые.
Трое стояли у моста, не решаясь ступить на хлипкие планки, прибитые к жердинам над быстро бегущей водой. Каждому подумалось на секунду, что он ещё спит в палатке и видит обычный утренний кошмар. Студия «Бригантина» идёт в поход. Встреча на вокзале, поездка в поезде, туристические хлопоты. Вечер… Неловкая ссора у костра… Ночь… Крики в лесу… Утро… И вот они идут по лесной тропинке, по той самой, по которой Виктор Сергеевич Светлов привёл их сюда. А на тропинке следы крови. Настоящей крови.
– А это ещё чего такое? – спокойно и тупо спросил Брюс. Он уже не строил из себя героя, он обращался к Саше как к старшему, как к главному, как к тому, кто знает тут каждую достопримечательность, ведь жил же он тут где-то рядом в детстве на даче! Саша перестал смотреть под ноги и поднял взгляд на другой берег. А там уже, считай, окраина посёлка Верхние Оселки, там к берегу ведёт дорога, покрытая жёлтой песчаной пылью. Съехать на машине к самому мосту при желании непросто, но можно. И вот как раз теперь там стояло два автомобиля и бродили вокруг три растерянных человека. А перед ними, наполовину на песке, наполовину скрытый травою, неподвижно лежал четвёртый…
…Крики вырывались из горла сами, непроизвольно. Он едва успевал вдохнуть, а каждый выдох превращался в протяжный отчаянный вопль. По лицу текло, нет – не текло, а ползло что-то горячее и липкое. В глазах всё ещё прыгали светлячки от внезапного удара в лицо, полученного ещё там, наверху, у дота. Кепка слетела с головы, когда кубарем катился сквозь кусты вниз к мосту. Берёг её на удачу, носил, не снимая, круглый год, но не спасла, сгинула… Честному бедняку сегодня не повезло…
В голове гудело, но бежалось легко. Витька Светлов с детских лет прекрасно знал тут каждый поворот тропинки, каждый корень под ногами. Нужно просто перебежать мост и успеть взобраться по светлой пыли просёлка наверх, к шоссе. Там уже стоят дачи, там далеко от леса, там безопасно. Но тот, кто бежал следом, ориентировался на местности гораздо лучше, ещё бы: столько лет он гуляет здесь… Потрёпанная шляпа, палочка в руке, пристальный взгляд дальнозорких старческих глаз… Витя Светлов ни разу не обернулся – он и так понимал, кто нагоняет его на лесной тропе. Он успел заметить там, наверху, горящий муравейник…
Нет… Бред…
– Это Светлов!.. – прошептал хрипло Брюс. Он тоже разглядел длинное, вытянувшееся тело в брезентовой куртке и джинсах, лежащее на траве и песке.
– Нет… Бред… – невнятно пробормотал Брославский. – Это совсем другое…
– Но похож, – почти неслышно сказал Левин. – И муравейник горел, как в песне…
– Забудь про муравейник, Миша, – приказал Саша, чувствуя, что спокойствие возвращается, хотя радости от этого не испытал. – Значит, так, мужики: сейчас мы идём туда. Идём мимо, понятно? Это не он лежит, это кто-то другой. Проходим мимо и – не знаем ничего. Мы просто идём в Верхние Оселки, понятно? Вон оттуда, из Чухонских Оселков – это за лесом, я объяснял уже. – Саша махнул рукой. – Вы меня хорошо оба поняли?
– Они нас спросят… – Брюс говорил сейчас уныло, прямо как Таня Таволгина.
– Они ничего не спросят, – успокоил его Брославский, – потому что это не менты, это какие-то дачники загорать приехали. Ментуру, может, вызвали, а может, ещё и нет, тут телефон только на почте у магазина. Поэтому: подходим, спрашиваем, ужасаемся и поднимаемся наверх, в поселок, мимо, потому что спешим очень. Понятно? Брюс, подбери слюни! Проходим мимо, смотрим, ужасаемся увиденному… Ну надо же так! – говорим. Но мы спешим в Верхние Оселки и поэтому проходим мимо. Мы тут ни при чём. Может, это просто пьяный лежит, откуда мы знаем?
Левин покачал головой, глотая слюну. Ему трудно сформулировать, но он как-то не очень верит, что там лежит пьяный. И Мише Левину как-то уже не очень хочется возглавлять следствие. Зато Брюс, вспомнив, что он боец восточных единоборств, вполголоса считал до десяти, чтобы восстановить гармонию в душе.
– А не проще ли?.. – спросил Левин.
– Не проще! Вам понятно? Тебе, Брюс, понятно? Если понятно, тогда пошли!..
…Еловые лапы, которые раздвигал идущий впереди Саша Брославский, били по щекам Мишу Левина. Брюс со свойственной мастеру каратэ ловкостью уклонялся от лап, но то и дело спотыкался. Однако настроение у обоих стало бодрее. Весь ужас они выдохнули, когда там, внизу, убедились: в траве лежит никакой не Виктор Сергеевич, а совершенно незнакомый мужик. Точнее сказать – тело незнакомого мужика.
– А девчонки как же? – бодро спросил Левин. Похоже, он вообразил, что Брославский выводит их с Брюсом из страшного леса, спасает только двоих, и на секунду усомнился, как же он потом без своей Майи жить станет? Без Толи с Марецким легко проживёт, но девчонки-то как?
– Никто ваших девчонок бросать не собирается, – успокоил Брославский.
– А куда мы сейчас идём?
– Мы сейчас идём, – терпеливо пояснил Саша, – обратно, но по другому краю речной поймы. Сейчас окажемся напротив палатки на том берегу, спустимся к реке, переберёмся и окажемся на пляже у лагеря.
– А зачем так сложно? – допытывался Левин. – Почему не вернулись мимо дота?
– Чтобы те мужики из машин не удивлялись слишком сильно – чего это: вышли люди из леса, поглядели на покойника и вернулись обратно.
– Думаешь, они нас запомнят? Вряд ли.
Теперь уже Миша Левин был прав: владельцам машин явно не до случайных прохожих. Их можно понять – собрались с утреца на пикник, едва, можно сказать, съехали с асфальта, едва прикоснулись к родной природе, а тут пожалуйста – труп с разбитой головой.
Теперь всё почти что становилось на места: длинные крики ночью в лесу – это, как и показалось сначала, отчаянные вопли убегающего человека. «АаАаА» – это не колыбельная, это короткие вскрики лежащего в траве у моста, когда его раз за разом били по голове, по шее, по позвоночнику. Он упал, не добежав метров триста до домов у шоссе…
…Подвернулась нога. Упал тяжело, мешком, с лица полетели на землю липкие теплые брызги. Чертыхнулся, досада почти заслонила боль: ведь оставалось пробежать совсем немного, наверх и к домам… Шаги второго человека прошуршали по траве ещё раза три и затихли рядом. Через силу, сквозь тошнотворные страх и боль попытался открыть глаза. Получилось. Высоко вверху качались силуэты деревьев и кустов, чёрные на фоне чуть посветлевшего уже предутреннего неба. И вот, заслоняя их, появилась фигура. Лежащему она показалась громадной, хотя человек, державший в руках палку, был на вид хилым и щуплым. По-старчески тяжело он склонился к лежащему. Потёртый плащ, потрёпанная шляпа. Редкие седые волосы и лицо в морщинах. Лежащий почувствовал тяжёлый взгляд, но глаз видно не было, глаза прятались в тени… А потом… лицо начало меняться… Это стал другой человек.
