Читать книгу: «Драматические произведения», страница 5
ВАЛЕРКА (глядя в сторону). Спасибо, что сообщил.
СЕРГЕЙ. С днём рождения, Валер.
ЛАВРИН (разглядывая фото, дёрнул бровями). Симпатичная.
ЛАВРИН вертит в руках зажигалку и как раз собирался ею чиркнуть. Но ВАЛЕРКА вдруг бьёт его по руке. Жёстко. Так нож можно было бы выбить. Зажигалка падает на столик рядом с фото.
ВАЛЕРКА (привычно). Нельзя тебе курить!
ЛАВРИН (морщась от боли). А по-человечески сказать ты не мог?
СЕРГЕЙ (резко). Минуточку!
СЕРГЕЙ глядит на журнальный столик, где рядом валяются фотография и зажигалка, потом оглядывается на дверь в комнату, на коридор, прислушивается, вроде даже принюхивается, как собака. Соображает что-то очень быстро.
ВАЛЕРКА (ещё ничего не поняв). Нервы ни к чёрту…
СЕРГЕЙ (перебивает). Минуточку! (ЛАВРИНУ.) Ты что сейчас хотел?
ЛАВРИН (растерянно). Зажигалкой чиркнуть.
СЕРГЕЙ (исчезая в коридоре). Выключатели не трогайте!
ВАЛЕРКА (недобро глядит на ЛАВРИНА). Ты как кофе варил?
ЛАВРИН (механически). По-турецки.
СЕРГЕЙ (снова появился в двери, привалился к косяку). У тебя по-прежнему классная интуиция, Валер. Четыре конфорки и духовка. Открыты на полную. (Вскочившему ЛАВРИНУ.) Куда?! Я выключил.
ЛАВРИН. Окно!
СЕРГЕЙ. Открыл. (Весело, но зло.) Братцы кролики, нас только что хотели убить. Так кто спит в соседней комнате? Погоди, Валер!
ВАЛЕРКА косолапо поднимается из кресла.
ЛАВРИН. Там. Никого. Нет. Пейте кофе, пожалуйста!
ВАЛЕРКА (его уже не остановить). Я погляжу. Мне интересно, кто там, и я погляжу.
СЕРГЕЙ. Квартира не твоя. Ты сядешь, успокоишься и не будешь…
Решительным жестом останавливает ВАЛЕРКУ. Но рука ВАЛЕРКИ змеёй скользнула к кобуре под мышкой молодого следователя. И в этой руке остался пистолет.
ВАЛЕРКА (упрямо и непреклонно). Нет, Серёжа. Буду!
Мимо отступивших СЕРГЕЯ и ЛАВРИНА ВАЛЕРКА выходит в коридор. Трогает ручку запертой двери. Вышибает одним ударом ноги. Вопль. Через пару секунд из двери нетвёрдыми шагами появляется ГЕНКА. Обеими руками он держится за разбитую скулу.
ГЕНКА (скалясь от боли, но умудряясь быть ехидным). Упс! И кто из нас нацист, придурок?
ВАЛЕРКА (опустил пистолет). Чего ты там делал, Ген?
ГЕНКА. Спал я там, спал! (ВАЛЕРКА отпихивает ГЕНКУ и засовывается в комнату.) Один! Но зато спокойно! Пока вы не начали тут орать и ломать двери!
СЕРГЕЙ (холодно). Спасибо, Валер. (Принимает возвращаемый пистолет.) Добрый вечер, Геннадий.
ГЕНКА (зло). Да пошёл ты подальше, прокурор хренов! При тебе людей избивают…
СЕРГЕЙ (не обращая внимания на жалобы). Ты на кухню выходил? Плиту включал?
ГЕНКА (воет от боли). Спал я! Понимаешь, спал! Пока не получил дверью по роже!
СЕРГЕЙ (ВАЛЕРКЕ). В ванну его отведи. Холодной водой умой и перевязку сделай.
ВАЛЕРКА не привык, чтобы ему указывали. Но сейчас он неправ и потому кивает.
ВАЛЕРКА (сквозь зубы, ГЕНКЕ). Ты, одень на себя чего-нибудь…
ГЕНКА. Надень! На-день! Одеть можно кого-то во что-то, а одежду на-де-ва-ют!
ВАЛЕРКА вновь теряет терпение, цепляет пострадавшего за локоть, оба скрываются в ванной. Слышится плеск воды и Генкины проклятья. На кухне кукуют ходики.
СЕРГЕЙ вертит головой, прикидывая, где что искать. Мельком взглянул на ЛАВРИНА.
СЕРГЕЙ. А дверь ты всегда открытой держишь? Чтобы кто хочешь заходил?
ЛАВРИН. Замок сломан.
Откуда-то сверху, со шкафа, СЕРГЕЙ стаскивает чемодан. Это тот самый чемодан ночной гостьи, но СЕРГЕЙ легко держит его на весу и возится с замком.
СЕРГЕЙ. Если у девушки в кармане зажигалка, значит, она курит. Если курит, она точно не сторонник здоровья нации, и её можно без опаски приютить. Логично?
Открыл наполовину пустой чемодан. Там скомканы клетчатая рубашка и чёрные джинсы. Пара женских кроссовок.
СЕРГЕЙ. Здесь лежала полигонная юниформа. Видел когда-нибудь? Весьма тяжёлая, вроде хоккейной. Там защита, тут защита, и экипировки всякой ещё полно. На вокзале её ждали у камеры хранения, а она не пришла. Что этой девушке было нужно в твоей квартире? (Бросив чемодан на пол, подходит к балконной двери. За домами разгорается восход. СЕРГЕЙ вдыхает свежий воздух и с выражением декламирует.) «Сине-зелёные полосы, нарисованные на прозрачном небе, начали потихоньку исчезать. Тусклые звёзды сонно посмотрели на всё живое, и, решив, что здесь справятся и без них, упали на дно колодца. Маленькие чёрные кузнецы долго будили ярко-красное Солнце…»
ГОЛОС ЧИТАТЕЛЯ. «…Они били его стеклянными молоточками по голове, раскладывали по мешкам, при этом страшно матерились и стряхивали на Солнце табачный пепел… Солнце чихнуло и принялось просыпаться… Медленно… Медленнее, чем тащится черепаха по раскалённому песку пустыни».
ЧИТАТЕЛЬ дочитал страницу. Закрыл книгу. Провёл руками по струнам гитары. Слова песни почти не приходится придумывать – они приходят ЧИТАТЕЛЮ в голову одновременно со взятыми аккордами.
Они поднимались всё выше и выше,
а Солнце следило за ними вослед:
они уже были под самою крышей —
но дальше, на крышу, пути, увы, нет…
Звезда их светила далеко на востоке —
туда, где сбывались любые мечты…
И бились они о стеклянные двери,
которые были изнутри заперты…
Внезапный свет, блеснувший в конце коридора, —
луны обманчивый свет, блуждающие огоньки…
Они полагали, что видят прекрасно,
а сами брели, как слепые щенки…
Занавес, сдвигаясь, скрывает ЧИТАТЕЛЯ.
Антракт
– Станция «Полигон». Следующая станция…
Поезд тормозит, с коленей задремавшего ЧИТАТЕЛЯ соскальзывает книжка. Шелест страниц будит его, он поднимает книжку и смотрит в разъехавшиеся с шипением двери. Кажется, он неверно расслышал название станции.
Незнакомая девушка с перрона машет ему рукой. ЧИТАТЕЛЬ улыбается в ответ.
– Осторожно, двери закрываются… Следующая станция – «Гостиный двор»…
.
КАРТИНА 9. КОММУНИКАЦИИ ПОЛИГОНА
БЛОКПОСТ №7
Когда-то здесь и правда был какой-то полигон или секретная воинская часть. Ровно уложенные плиты покривились от времени, на их швах проросла трава. В песчаном холме бетонная рама – вход в убежище. Искрошенные ступени ведут вниз, в лабиринты ходов сообщения – там сыро и сумрачно, солнце туда не заглядывает. На бетоне намалёвана свежей краской цифра – 7.
Весёленький военный марш доносится оттуда, где над всей территорией господствует огромный экран, на котором высвечено название «ПОЛИГОН» в окружении двух грозных символов. Наверное, ночью впечатляло бы, но сейчас, ближе к двенадцати, солнце слепит и надпись едва читается. Кино на таком экране не покажешь.
В цементном лабиринте притаилась гибкая фигура. Это ночная ГОСТЬЯ, но сейчас она одета в армированную камуфляжную униформу и армейские ботинки. На спине куртки – большая цифра 7. На рукаве – повязка с угловатым символом шоу «Полигон».
ЛАВРИН пролез через дыру в проволочной сетке, спрыгнул с бетонного ограждения, огляделся. Достал из болтающейся на плече сумки фотоаппарат, выбрал кадр похудожественнее, чтобы и пейзаж поместился, и экран с лозунгом на заднем плане. Услышал шорох, но оборачиваться не стал. И так догадался, кто за спиной.
ЛАВРИН. Я вас снова не вижу, сударыня. Так что не надо бить меня кастетом прямо по объективу.
СЕДЬМАЯ. Кто тебя пустил на территорию?
ЛАВРИН. Сам пришёл. Когда из моей постели пропадает девушка, я злюсь и иду по следу.
СЕДЬМАЯ. Хамить-то не надо, Теоретик.
ЛАВРИН (обернулся). А это совсем даже не хамство. Вот враньё – это да, хамство. Уходить не прощаясь – хамство.
СЕДЬМАЯ (в глазах готовность к драке). Где я тебе соврала? Я не всю жизнь хожу в юниформе. Я не призналась, зачем приехала в город. А что, была должна? Первому встречному?
ЛАВРИН. Форма тебе идёт. (Наводит фотоаппарат.)
СЕДЬМАЯ. Не вздумай!
ЛАВРИН (снимок). Прости! Не хотел обидеть!
СЕДЬМАЯ сделала было угрожающий шаг к нему, но, поняв, какой выйдет кадр, весело оскалила зубы. Подбоченилась, как фотомодель. Ей нравится откровенное внимание. ЛАВРИН снова фотографирует.
СЕДЬМАЯ. Извини, не обиделась! Говори, зачем пришёл, и мотай отсюда, пока цел. Через двадцать минут старт. Не покинешь территорию – сам дурак.
ЛАВРИН. Я-то покину. Я ещё тебя с собой уведу.
СЕДЬМАЯ. Ты в своём уме?
ЛАВРИН (бодро). Вот в той стороне, сразу за ангарами, вниз и спускаешься к речке. Для городской черты вполне приличный пляж. Сгоняем, скупнёмся? Только не говори, что нет купальника. Все девчонки так говорят, когда отказываются. Надоело.
СЕДЬМАЯ (даже губу прикусила от удивления). Нет, всё-таки ты больной. Ты зовёшь уйти со старта? С финальной игры сезона?
ЛАВРИН. А тебе так позарез рискнуть здоровьем ради забавы прыщавых ублюдков с трибун? Не можешь без этого? Привыкла? Или больше делать нечего?
Подсечку ЛАВРИН, конечно, заметить не успел. Упал на бетон, стараясь не разбить фотоаппарат. СЕДЬМАЯ склонилась над ним, неласково рванула за куртку.
СЕДЬМАЯ. Осуждаешь? А кто ты, чтобы осуждать? Подопытный из спецклиники? Друзья твои? Все подопытные! Все! От рождения до смерти идёт опыт, а кого ради – нам не скажут! У нас есть зубы, когти и хвосты, и как ты ни бейся, будешь делать то, что и все: кусаться и размножаться. Внутривидовая борьба, естественный отбор. По мне уж лучше Полигон – тут хоть правила известны заранее. И победить можно…
ЛАВРИН (придушенно). Ты точно выиграешь финал сезона! С экрана, вот там, будет смотреть твоё фото. И твой голос будет над всем этим пустырём. «Нация сильна и здорова!!!»
СЕДЬМАЯ отпустила его и села рядом на бетон. ЛАВРИН тоже сел, отряхнул бетонную пыль с рукава рубашки. Друг на друга они не смотрят.
СЕДЬМАЯ. Когда включается отсчёт, я обо всём забываю. Потом будут кровь, кровавые сопли и выбитые зубы. Но когда включается стартовый отчёт, мне всегда кажется, что можно пройти Полигон до конца и вырваться. Туда, за стену. А ради этого… плевать я хотела и на здоровье нации, и на фото с экрана.
ЛАВРИН. Вот ты какое – психотропное воздействие!
СЕДЬМАЯ. Кто тебе сказал, что мой номер седьмой?
ЛАВРИН. Во сне увидел. Я же репортёр.
Она толкнула его плечом и рассмеялась коротко, как будто в чём-то перехитрила. Стремительным движением вытащила из нагрудного кармана его чёрной рубашки диктофонную кассету и предъявила, как доказательство.
СЕДЬМАЯ. Репортёр… Ты другу своему просто наклейки на кассеты надписываешь? Ладно, спасибо, что предупредил. Значит, когда начнётся, меня здесь не будет. Тебе тоже пора сматываться. Удачи пожелаешь?
ЛАВРИН. Переломай ноги, дура!
СЕДЬМАЯ (азартно). Доживём до вечера, я тебе припомню! В речке утоплю, потом пофилософствуем!
И – нет её. ЛАВРИН повертел головой, пытаясь понять, куда она делась. Бросил кассету в сумку, вытащил оттуда же репортёрский диктофон. Остановил запись, включил перемотку. Пока крутится плёнка, пробормотал импровизируя:
– Может быть, сон, а может быть, явь, —
но от сомнений меня ты избавь:
я просто хочу вычислить день,
когда на меня упадет твоя тень…
Щёлкнул клавишей.
ГОЛОС СЕДЬМОЙ. …Внутривидовая борьба. Естественный отбор…
ЛАВРИН. Прости, Валера. Для репортажа маловато.
.
КАРТИНА 10. КОММУНИКАЦИИ ПОЛИГОНА
ШАХТА
Ещё один объект, явно военного вида. Что-то вроде огневой точки или наблюдательного пункта, сквозь смотровые щели видно Полигон. СЕРГЕЙ наклонился и выглянул. Ну что, обзор неплохой.
ГЕНКА сидит тут же, возле приоткрытой перегородки, сделанной из проволочной сетки и железных полос. На фингал, заработанный ночью, он старательно, шипя от боли, накладывает «боевую раскраску», как и полагается завзятому болельщику.
СЕРГЕЙ. Решётку я запру, Геннадий. Там шахта этажей на пять в глубину. Открывать не пробуй.
ГЕНКА. Я что, дурак лезть куда не надо?
СЕРГЕЙ. Вот по тебе и видно, что умный.
ГЕНКА (строго). В данном случае я Валерку не осуждаю. Он не знал, кто за дверью. (Зацепил синяк.) У, придурок!.. На улице холодно было, а девчонка уже ушла… (Склочно.) Я её нашёл, я её привёл куда надо было, а она от вас ушла…
СЕРГЕЙ. Значит, надо так было. А что привёл, молодец. (Взглянул на часы.) Ещё десять минут. Если страшно, есть время добежать до любимых трибун.
ГЕНКА (не задумываясь). Конечно, страшно. Только мне это надо, понимаешь? Вот не «нужно», а именно «надо». С трибуны я тысячу раз всё видел. А тут я рядом буду. Совсем другие ощущения.
СЕРГЕЙ (чтобы не слушать ненужных подробностей, с грохотом задвинул дребезжащую проволочной сеткой перегородку). Руками не трогать.
ГЕНКА (тщательно малюя на лице). Тавтология. Достаточно сказать «не трогай». Люди когда трогают, то обычно именно руками.
СЕРГЕЙ (идёт к выходу). По тебе видно.
ГЕНКА (окликает). Эй! Прокурор! (Оглянувшемуся СЕРГЕЮ.) А когда ты соврал?
СЕРГЕЙ. Это ты о чём?
ГЕНКА. Я по роже дверью получил, потому что вас слишком внимательно слушал. Ты Валерке сказал, что Полигон ваша контора прикроет. Ключиком запрёт. А мне наоборот говорил. Так что из этого на самом деле враньё?
СЕРГЕЙ. На самом деле – всё.
ГЕНКА. Я чего-то не понял.
СЕРГЕЙ. Ты ночью на кухне был? Газ открывал?
ГЕНКА (скалится). Я чего, самоубийца? Зачем мне?
СЕРГЕЙ (назидательно). «Белое море хранит много тайн. Одна из них – как колхозник Петров утопил там свой трактор». Это цитата, Геннадий. Бонсуар.
ГЕНКА (вдогонку). Полиглот несчастный! «Бонсуар»… «Бонжур», а не «бонсуар»!
Бодрая музыка оборвалась. Над Полигоном разнеслось:
– Освободить помещения, начинается работа Полигона! Освободить помещения, начинается работа Полигона!
Мужской и женский голос повторяют эту фразу раз за разом бесконечно, монотонно. Надпись «ПОЛИГОН» пропала, зато под угловатым символом появляются сакраментальные слова «Нация сильна и здорова».
ГЕНКА опёрся на стенку шахты, перевёл дыхание, сглотнул. ЛАВРИН, сделав последний кадр, запихнул камеру в наплечную сумку. СЕДЬМАЯ, шедшая по ходу сообщения, замерла, заметив впереди какое-то движение. Не замечая её, по коридору впереди прошёл высокий и крепко сбитый человек в полигонной форме. На спине у него номер 13. Это ВАЛЕРКА. Двумя этажами выше СЕРГЕЙ спокойно ждёт, наблюдая за происходящим. Он видит их всех.
Нарастающий фон трансляции перестаёт быть невнятным гулом, превращаясь в низкий глухой голос, читающий нечто вроде гулкой, всё накрывающей молитвы.
МОЛИТВА. Вязкое. Варенье. Муха. На телеге.
Окна. В паутине. Вол. На убиенье.
Целый дом. В кармане. Цирк есть. В рюкзаке.
Вошка. На аркане. Копоть. На стекле…
ЛАВРИН покачнулся на бегу, ухватился за бетонный бордюр, упал на колено, стараясь не уронить сумку. Пытается подняться, но уже чувствует, как рёв трансляции наполняет голову… Переполняет…
СЕРГЕЙ видит их всех. ГЕНКА повис, вцепившись в сетчатую перегородку, голова запрокинута, из разинутого рта течёт. СЕДЬМАЯ всматривается вперёд со злой улыбкой. ВАЛЕРКА идёт ей навстречу и улыбается так же. Вот они бросились друг к другу.
МОЛИТВА. Дураки. В нарядах. Шёлка. И парчи.
Сто ублюдков. В зайца. Кидают кирпичи.
Подуй, ветер. Сильный. Всколыхни. Листву.
Вымети. Из дома. Пепел. Пыль. Траву…
ЛАВРИН шепчет, повторяет непонятную молитву, прикрыв глаза, и, придерживаясь руками за проволочную сетку, пытается добраться до разрыва в ней. Тут МОЛИТВА обрывается, он проговаривает по инерции пару строк:
ЛАВРИН. А теперь иди и дай мне умереть.
Нет её. Один я. Нечего хотеть…
и падает лицом на бетонный бордюр.
.
КАРТИНА 11. СКИТАЛЕЦ
Квартира в старом городе. Стиснутое стеллажами пространство завалено книгами, между ними втиснулся стол с настольной лампой, всё теми же книгами и пишущей машинкой. За ней весьма неудобно примостился КЕЛЬНЕР.
КЕЛЬНЕР (печатает на машинке, диктуя сам себе). «Всюду, куда ни посмотри, было поле. Голое поле — ничего толкового здесь не росло. И только посреди поля стоял неизвестно как здесь выросший дуб. Его обгорелая листва скорее напоминала хвою, кора была похожа на облезлую мочалку. На одной из веток дуба свил себе гнездо голубь. Голубь умел делать три вещи: есть, гадить и летать кругами вокруг дуба. Он был дураком в самом прямом смысле этого слова. А вот дуб, вообще говоря, только с виду казался идиотом…»
Дверь за его спиной открывается. В проёме зловещая фигура ЛАВРИНА в плаще, шляпе, тёмных очках.
ЛАВРИН. Здравствуйте.
КЕЛЬНЕР. Здравствуйте.
Он явно ждал кого-то другого, так как, обернувшись, вскочил, опрокинув стул. ЛАВРИН молча прошёл в комнату, смахнул стопку журналов с дивана, сел.
КЕЛЬНЕР (покорно). Мои извинения. Нервы ни к чёрту.
ЛАВРИН. Я звонил, но звонка не слышно.
КЕЛЬНЕР. Это потому, что свет отключён. Здравствуйте… м-м… запамятовал…
ЛАВРИН. Теоретик. (Снимает тёмные очки.)
КЕЛЬНЕР. Скиталец. (Протягивает руку, наконец-то вспомнив.) Мы виделись в кафе на пляже? Вы здесь не живёте. Только гуляете.
ЛАВРИН. Мне снова стало плохо. Я снова здесь. А вы приглашали зайти.
СКИТАЛЕЦ. Конечно. Любопытно побеседовать с человеком, который помнит… Людям свойственно забывать… (Печально улыбается.) Государственная прокуратура… Шоу «Полигон»…
ЛАВРИН. Какой сейчас здесь год?
СКИТАЛЕЦ. Девятнадцатый.
ЛАВРИН. Две тысячи девятнадцатый?..
СКИТАЛЕЦ. А вы от чего считаете?
ЛАВРИН. Я хочу понять. Вы помните то же, что помню я. У вас это было? Много лет назад?
СКИТАЛЕЦ (вежливо, но твёрдо). Это вы помните. Я просто знаю из книг, а знаю я немало. Хотите, я в подробностях расскажу об Альбигойском походе?
ЛАВРИН. Вы историк?
СКИТАЛЕЦ. Здесь нельзя быть историком, даже если много знаешь. Нельзя быть писателем, даже если стучишь по клавишам.
ЛАВРИН. Здесь, в вашем городе, это запрещено?
СКИТАЛЕЦ (укоризненно). В Городе никому ничего не запрещают. Наша свобода ничуть не хуже вашей!
ЛАВРИН (не верит своим ушам). Наша свобода? Извините, но вы, наверное, плохо читали. Про спецклиники, бригады Госпрокуратуры, банды «полигонщиков»…
СКИТАЛЕЦ (снова печальная улыбка). Мне ли не знать. Я отсидел однажды четыре месяца за укрывательство полигонщиков.
ЛАВРИН. Вы?
СКИТАЛЕЦ. Когда господин Президент объявил, что «общество не может мириться с молодежными военизированными формированиями»… Когда среди рядового состава внутренних войск распространился негласный приказ: «при захвате террористки напомнить ей место самки в здоровом обществе, наиболее доступными средствами»… Можете прочесть в энциклопедии…
ЛАВРИН. Кто вас арестовал? Госпрокуратура?
СКИТАЛЕЦ (грустно усмехаясь, перечисляет). Группа поддержки правопорядка, народная милиция, отряды карабинеров… Мало ли их… А Город – он всегда один.
ЛАВРИН. Вы хотите сказать, что мне снится будущее? Моё будущее?
СКИТАЛЕЦ (мягко). Вам ничего не снится. Вы, заснув, попадаете сюда. Есть разница.
ЛАВРИН (присев на письменный стол, вытаскивает листок из пишущей машинки). Вы не ответили ни на один вопрос! Вы сочиняете книгу. И сами же говорите, что в городе нет ни одного писателя…
СКИТАЛЕЦ. Чтобы быть писателем – мало сочинить книгу. Нужно, чтобы её кто-то прочёл… Иначе это не книга. Здесь можно стучать по клавишам. Здесь можно вбить в стену гвоздь и доехать на автобусе до пляжа. Но построить дом или искупаться в реке здесь вы не сможете. Здесь Город. Сюда не ходят поезда, не приходят телеграммы. Здесь нет жизни.
ЛАВРИН (медленно). Мне снится загробный мир?
СКИТАЛЕЦ (слабо рассмеялся, обнажив беззубые дёсны). Тот, где на небеса приглашает дедушка с нимбом, а дьявол тащит в преисподнюю на вечные муки? Наивные басни древних людей. Город не нуждается ни в том, ни в другом, не карает и не награждает. Один из моих друзей, вы видели их на пляже, обрёл тут всю возможную власть. Я – знания, о которых мечтал. Но делать нам здесь нечего. Это Город. Он не меняется.
ЛАВРИН. Я видел, как тут бьют стёкла, рушатся стены, бросаются на людей с ножом.
СКИТАЛЕЦ. А результат? Мой второй приятель страстно желает умереть, но в Городе даже такой Удачи дано не каждому.
ЛАВРИН. Удачи?
СКИТАЛЕЦ. В вашем мире это дело обычное. Там может повезти любому. Конечно, и цена высока. Ты создал стихи, которые будут помнить веками, – пожалуй на дуэль. Ты выиграл состязание – и ломаешь ноги, прыгнув с пьедестала. Ты встречаешь любовь – и теряешь любовь. Ваш мир – это страшный мир, но там есть жизнь и удача. Выберешь удачу – потеряешь жизнь. И – наоборот. Все хотят Удачи. Но не каждому её желают.
ЛАВРИН (вспоминает). Добро пожаловать… Лети…
СКИТАЛЕЦ (подсказывает). Как выглядел тот, кого вы первым встретили в Городе?
ЛАВРИН. Врач, в халате белом. Обычный доктор.
СКИТАЛЕЦ. Он всё про вас знал, как будто лечит с самого детства, верно?
ЛАВРИН. Но я не умирал! Я проснусь, или приду в себя, и из этого вашего Города вернусь туда, к себе. Я у вас в гостях. За что такая особая милость?
СКИТАЛЕЦ. Милость Города можно заслужить, отправляя сюда других людей. Люди тянутся друг к другу. Их связывает дружба, любовь, люди сознают, что вместе они сильнее. Как частицы в атомном ядре – огромная энергия связи. Но чтобы одна из частиц обрела всю эту энергию, другие должны исчезнуть. Связи нужно разорвать. Ведь людей много, а Удача на всех одна… И вот друг предаёт друга, влюблённый жертвует любовью, а потом гибнет сам. Положительное и отрицательное сгорит, и останется только один победитель. Он нейтральный. Он получит то, чего хотел, и ему нет нужды умирать, чтобы попасть в Город…
ЛАВРИН (делает шаг к старику и забыв о вежливости трясёт за плечо). Вы сошли с ума! Я никого не предавал. Я… Я женщину боюсь поцеловать… Нет у меня нет никакой цели и никогда в жизни мне не везло.
СКИТАЛЕЦ и не думает сопротивляться. Дряхлый и бессильный, он только тихо смеётся, когда ЛАВРИН притискивает его к стеклянным дверцам книжного шкафа… И тут в прихожей слышны голоса:
– Да звонил я!
– А чего звонка не слышно?
– Хозяин! Дома али нетути?
ЛАВРИН отпускает хозяина квартиры. И вовремя.
Вошедшие – двое подростков. Один из них, огненно-рыжий, сильно смахивает на Генку. Конечно, он младше Генки и держится совсем не так. Это не закомплексованный юноша, старающийся вести себя как школьник, а просто школьник – но на Генку здорово похож. Как, впрочем, и его приятель, кудрявый красавчик в джинсовой куртке, с изукрашенной наклейками гитарой в руках, очень похож на ЧИТАТЕЛЯ, каким его видел ЛАВРИН на вокзале – видел, но, конечно, не запомнил. Красавчику в джинсе тоже не больше пятнадцати лет.
Увидев посреди комнаты ЛАВРИНА, подростки удивились, но не сильно.
РЫЖИЙ (нисколько не пугаясь грозной внешности ЛАВРИНА). Привет. А где старикан? (Заметив СКИТАЛЬЦА, всё ещё прижавшегося спиной к книжному шкафу.) Дедушка! Ставьте кофе на плиту!
ДЖИНСОВЫЙ (жуя резинку, но с достоинством). Мы вам, дедушка, песню принесли!
СКИТАЛЕЦ. Шутка?
ДЖИНСОВЫЙ (трагически). Нам не верят!
РЫЖИЙ (укоризненно напоминает). Дедушка, мы не врём. Вы ж нас отучили!
Парни в прекрасном настроении и резвятся, как будто говорят со сверстником. СКИТАЛЕЦ косится на ЛАВРИНА и разводит руками. То ли извиняется за поведение гостей. То ли за сказанное ранее.
СКИТАЛЕЦ (смущённо, ЛАВРИНУ). Вы кофе пьёте?
ЛАВРИН. По-турецки.
СКИТАЛЕЦ скрывается в глубине квартиры.
РЫЖИЙ (небрежно). Этот чувак изобрел песню.
ДЖИНСОВЫЙ (жуёт резинку, но считает нужным уточнить). Не-а, это этот чувак написал стихи. Мне всё равно, что бренчать.
РЫЖИЙ (ощетинился). Чем тебе текст нехорош?
ДЖИНСОВЫЙ. Припев. Очень быстро и жёстко.
РЫЖИЙ. Вот давай – человек скажет, надо это жёстко и быстро или ласково и удивительно.
ДЖИНСОВОГО просить два раза не надо, вдарил по струнам. РЫЖИЙ вытащил из кармана рубашки лист с текстом, держа на весу, отсчитал щелчками пальцев ритм, и оба довольно стройно запели:
Сколько пищи для разума – но никто не жрёт!
Сколько баков для мусора – но всякий мимо плюёт!
Мы ходим вкруг да около, глядя в чужое окно, —
на территории Города скоро станет темно…
Здесь кому за пятнадцать – тому уже пятьдесят,
если ты здесь умён —
на тебя как на психа глядят…
И когда раскалённое небо, устав, упадёт сюда,
оно будет жарче огня и холоднее льда…
СКИТАЛЕЦ вернулся с кухни, встал рядом, слушает. В глазах у его не столько гордость, сколько грусть.
ЛАВРИН. Это ваши родственники?
СКИТАЛЕЦ. У меня нет родственников. Всю жизнь предпочитал друзей.
Зачем тебе водка, когда предки есть?
Зачем тебе логика, когда нечего есть?
Зачем вам глаза, зачем же тогда вам уши,
когда не на что смотреть и нечего слушать?
Оглянись по сторонам —
разуй глаза от тумана Свободы!
Оглянись по сторонам – Свобода липовая дана!
Оглянись по сторонам —
и делай то, что ты можешь:
ты должен испить эту чашу Свободы до дна!..
Хорошо ли, плохо ли спето, но певцы довольны и, переводя дыхание, улыбаются, явно ожидая одобрения.
СКИТАЛЕЦ (серьёзно). Полный аншлаг!
Видимо, это здесь – высшая похвала. РЫЖИЙ немедленно хватает приятеля за рукав и волочёт прочь.
РЫЖИЙ (торжествующе вопит). Госэкзамен принят! Народ в подземном переходе ждёт, тоскует! Туда-обратно, пару раз споём, через час заскочим! Дедушка! Кофе без нас не пейте!
ДЖИНСОВЫЙ (только и успел сказать). А у вас звонок не работает!
И нет их.
ЛАВРИН (тактично, понимая, что опровергает очевидную неправду). В Городе нет ни поэтов, ни музыкантов. Но дети всё равно поют в подземном переходе?
СКИТАЛЕЦ. Дети – да. Дети рождаются здесь и иногда слушают своих учителей. Не слушаются, но слушают, при условии, что учителю с учеником повезло. Я же говорю: Город – это не жизнь после смерти, не финал, не будущее и не прошлое. По сути своей это тот же самый мир. Как головастик и лягушка. С лапами и – с хвостом. Но одно и то же. Поэтому сейчас из подъезда моего дома выйдут на улицу Города один поэт и один музыкант. А теперь, подойдите к окну.
И сразу – на улице резко взвизгнули автомобильные тормоза. Крик, ещё один, звон битого стекла. ЛАВРИН стоит у оконного переплёта.
СКИТАЛЕЦ. Любая теория – как отражение в воде: ясна до первого ветра. Но вот ветер стих, а теория верна, как всегда. Поверьте: нет чёрного и белого, нет вашего мира и иных миров – есть только Город. Он переворачивает песочные часы, и песок бежит туда, откуда только что вырвался. Когда в Городе дозволяется кому-то умереть, безвременно, жестоко, нелепо, это – Удача. Человек прошёл нужную часть круга, дорос до того, чтобы родиться заново. Фабрика. Где-то там, у вас, родились два придурка: один лет через пятнадцать научится бренчать на гитаре, другой напишет первые стихи. Они никогда не встретятся, никогда не вспомнят, что дружили, не вспомнят меня или вас. Но именно они напишут те стихи, которые снятся вам. Ничего никуда не девается. Зачем-то это нужно тому, кто переворачивает часы.
ЛАВРИН. Бог? Дьявол? Наивные басни невежественных людей?
СКИТАЛЕЦ. Врач в белом халате, который запишет время вашего прибытия. Палач, который опустит нож гильотины на вашу шею. Водитель автомобиля под окнами. Друг, с которым вы не поделили улыбку дамы и который прострелит вам лёгкое.
ЛАВРИН. За что убивает Город?
СКИТАЛЕЦ. Городу нет резона ни спасать вас, ни убивать. Человек вышел на балкон, облокотился о перила – он не падает, и это не чудо, а закон природы. Атомы сцепились между собой, и это спасает. Но вот ты заперт в клетке, и кругом огонь – стальные прутья не злые, но тот же закон отнимает жизнь.
ЛАВРИН (медленно). Вы сказали, что из-за меня погибнут мои друзья. А я останусь в живых.
СКИТАЛЕЦ (спокойно). Нет, не так. Я сказал, что люди всегда тянутся друг к другу, а потом причиняют много боли. Тот, кто поставил себе цель и победил, – становится для тех, кто погиб… ну… тем самым… Не богом, не дьяволом, а усталым врачом в травмпункте. Он запишет в историю болезни пару новых цифр, и эксперимент продолжится своим чередом. Только и всего.
ЛАВРИН. А смысл эксперимента? Результат?
СКИТАЛЕЦ (тихо смеётся). История человечества. Войны, бунты, казни. Любой из диктаторов, или – если угодно – великих вождей, точно знал, куда ведёт свой народ. К величию нации, к вершинам разума, к свободе. Кто-то и совсем никуда не вёл – сохранить бы успех. Что сказал бы каждый из них, увидев, свою страну через пятьдесят, через двести лет после того, как их удача была оплачена смертью. Но они не увидят. Победители остаются здесь, в Городе. Нет для них тропинки обратно, дверь заперта на ключ, и они не знают цели игры.
ЛАВРИН. Тогда кто же может это узнать?
СКИТАЛЕЦ (просто). Вы. Такой как вы. Вы не игрок и не препятствие, а всего лишь случайная помеха, побочный эффект действия. Вы невольно помешали, как сучок, зацепившийся за полу пиджака. Вас смахнули, как паутину с лица. И вы оказались здесь. Я не могу уйти, как бы сильно этого ни хотел. Для вас это ничего не значащий дар. Вас не держат стены Города.
ЛАВРИН. Как такое может быть?
СКИТАЛЕЦ. Когда распадается атом, его всегда покидает одна, почти незаметная частица. Её вроде не было раньше, она не имеет ни веса, ни формы, ни заряда и поэтому она пролетает насквозь планеты и звёзды. Увидеть её – большая редкость. Экспериментаторы очень ценят такие встречи. А может быть, кто знает, это и есть цель эксперимента. Может быть, именно так возникают в истории пророки, гении и святые.
ЛАВРИН (взмолился). Послушайте! Я не пророк и не святой. Нету этого ничего! Ни этих стен, ни вашей квартиры, и никакого Города нет. Через пару минут я проснусь, приду в себя там, на Полигоне. Я просто хочу знать. Если я вижу здесь, в Городе, человека, которого знаю… Это… Это значит, он умер и попал сюда?
СКИТАЛЕЦ. Все попадут сюда. А вы, если хотите, оставайтесь прямо сейчас. У нас будет о чём поговорить за чашкой кофе. Не найдётся ли у вас огня?
СКИТАЛЕЦ достаёт пачку сигарет и выжидающе протягивает руку. ЛАВРИН автоматически отдаёт зажигалку и тут же прислушивается.
СКИТАЛЕЦ. Ни формы, ни заряда, ни веса. Но если атом не покинет эта частица, распада не будет. Его запретит закон природы.
ЛАВРИН. Вы не чувствуете? Газом пахнет. Вы кофе ставили, а он сбежал, наверное, залил конфорку…
СКИТАЛЕЦ (спокойно качает головой). Нет этого ничего. Нет этой квартиры в старом Городе. Есть двухкомнатная в новостройке, со сломанным замком и ходиками на кухне. Пять утра, вам хочется спать. Вы поставили кофе на огонь и закрыли глаза. Когда кофе зашипел на плите, вы протянули руку и повернули кран конфорки. Ещё раз, ещё. Не открывая глаз. Солнышко сгорело. Вы не успеете проснуться.
ЛАВРИН (тихо). Я успею! (Кидается к двери.)
СКИТАЛЕЦ (вслед). Оденьте пальто. Холодно.
По песчаной пустыне кочуют ветра
и при встрече бичуют друг друга,
но, влетая в разрушенный город, стихают —
им не выйти отсюда…
Давно не звонят в башне колокола —
песок держит их за язык, —
потрескались стены, разрушен пол,
и огонь в очагах затих…
СКИТАЛЕЦ сидит за столом и ждёт. Медленно рвёт в клочья отпечатанные на машинке листы бумаги.
Дверь снова раскрывается. В проёме безукоризненно белая фигура – маска, шапочка, хирургический халат. СКИТАЛЕЦ поднимается навстречу, и оба присаживаются на опустевший стол, как приятели-школьники на парту. ДОКТОР снимает маску.
Под маской улыбка. СКИТАЛЕЦ тоже улыбнулся. Они не разговаривают – слишком долго друг друга знают. СКИТАЛЕЦ берёт со стола зажигалку, забытую ЛАВРИНЫМ, подкидывает на ладони. ДОКТОР подбирает пачку сигарет и, подмигнув, зубами достаёт одну.
Золотые ворота Мёртвого Города открыты настежь:
заходи и бери всё, что хочешь, не хочешь – смотри…
Золотые ворота Мёртвого Города открыты настежь:
бери всё, что нужно, и всё, что ненужно, бери…
СКИТАЛЕЦ предупредительно подносит зажигалку ДОКТОРУ и чиркает. Секунду огонёк освещает лица этих двоих, хохочущих в глаза друг другу. Потом гаснет.
.
Бесплатный фрагмент закончился.
