Читать книгу: «Предприимчивые люди», страница 2

Олимпийский символ

Люблю я, знаете ли, праздники, ну там Новый год или Масленицу, да все, в общем. День согласия и примирения, правда, понять не могу, с кем соглашаться или мириться? Но праздник он праздник и есть. А ещё у нас скоро Олимпиада. Во погуляем! Помню немного Олимпиаду в 1980 году, но тогда она не очень впечатлила, некоторые страны прямо накануне испортили нам её, но зато какой был символ! Коричневый мишка с кольцами на животе, может, помнит кто? Он везде стоит чуть полубоком на задних ногах, чуть присогнув колени. Очень миленький. И есть у меня друг, Игорь, так вот он, бывало, так же присядет, голову повернёт – ну вылитый символ Олимпиады. Жаль, фотографии не осталось. Сейчас снова Олимпиада и праздник уже почти начался, уже начали выбирать символ. На Первом телевизионном канале эти символы (вернее, кандидаты в символы, надо ещё выбрать) пляшут, веселятся, их там больше десятка, а нужен один. Вот по телевизору все и танцуют, а ты звони, выбирай. Весело! Я, правда, не смотрел. Другие дела были. Начальник мой смотрел, у них в кругу их общения модно быть в гуще событий страны, страна гуляет на выборах символов, и он со всеми вместе. Страна на чемпионате по футболу, и он среди всех. За «Зенит» болеет, всех игроков знает: и наших, и из других стран, что за нас играют, не будешь знать, может, и не хорошо, может, у них там и осудят. А я вот не знаю. Не всем дано. Кто хочет, пусть болеет, я так думаю. А вчера на работу прихожу, там начальник аж весь подпрыгивает от возбуждения. Рассказывает, как он выбирал, переживал, мы тоже все слушаем, поддакиваем. Праздник, в общем. Выбрали пока, говорит, три символа, и один тот, что он и хотел. Там зайчика выбрали, ещё кого-то и котика. Так вот котика либо наш начальник, либо на самом деле, Барсиком назвали. Вот ходит весь день: «Барсик, да Барсик. Барсик, да Барсик. Барсика, – говорит, – хочу. Пусть Барсика выберут». Ко всем пристаёт, мол, ты за кого. Оказалось, что все за Барсика как раз. Он и меня допекает. А я не могу за Барсика, у меня с этим Барсиком свои ощущения, может, совсем и не праздничные. Нет, мне, конечно, само имя Барсик очень нравится, но в жизни всякое бывает, и слово Барсик для меня стало немного особенным, другим, вот и не могу за Барсика, даже пусть это самый лучший символ нашей самой лучшей Олимпиады. Начальник прямо аж сердиться начал, может, говорит, без твоего голоса и не выберут, а я очень хочу и всё. Давай за Барсика или рассказывай в чём дело. Ну пришлось рассказать. Это опять-таки со службой в армии связано. Оттуда столько всего нового, как из вытрезвителя. Столько новых слов и понятий, ну, с тюрьмой-то сравнивать неохота, хотя определённые сходства есть. В тюрьме тоже каждый предмет своё название имеет, как и в армии. Дома у тебя – начальник, в армии – командир, в тюрьме – пахан. Дома у тебя кровать, в армии – койка, в тюрьме – шконка. И туалет тоже везде по-разному, ну, много всего. Старшина в армии многие вещи называл по-своему и смеялся, если мы не понимали сначала. Вот и Барсиком у него называлось не то, что теперь на Олимпиаде. Даже неудобно как-то рассказывать, но как было, так и было, чего там. С баней связано. В баню ходили все, без бани нельзя. Нагрузка на службе большая. Пробежки, занятия строевой, физподготовка, да и работы разные. Устаёшь, потеешь, одежда пачкается, в бане и помыться, и постираться можно, и, главное, от лишней заразы избавится, вот тут старшина и помощник:

– Спускай, – говорит, – трусы, показывай своего Барсика.

И хлоп туда ложку белого порошка. Он ещё и фельдшером был. И если что не так, всё сразу увидит, поможет и вылечит. Вот так с помощью старшины мы и поняли, что именно Барсиком называется. Рассказал я это своему начальнику, задумался он. Это что же, выходит, все, кто служили срочную, голосовать не будут? Смешной!

– Нет, – говорю, – только у нас это так называли.

– Но через вашу роту столько народа прошло.

– Ну и что, это же сорок лет назад было.

– Сорок лет, говоришь? А вдруг и сейчас так называют?

– Нет, сейчас точно не так, сейчас названия похлеще будут. Так что Вы называйте, как назвали, а я не могу за Барсика голосовать и всё.

Согласился начальник со мной, понял, видать. И сказал, что и сам теперь не очень хочет, единственное, что все другие символы ему нравятся ещё меньше, слащавые, облизанные, как будто не символы Олимпиады, а символы вечеринки гламурной, а теперь ещё и Барсика не хочу. Вот такая история с олимпийской символикой у нас на работе вышла. И кого теперь выбирать и зачем? Неясно.

Всё правильно!

– Теперь видишь, как я был прав? Видишь, как прав? Ну что? Мужчина всегда прав!

Он сидел на полу и всё повторял и повторял: «Прав, прав, я был совершенно прав».

Три года назад, когда они с женой и двумя малышами приехали с Узбекистана в эту чужую для них страну, в далёкое Подмосковье, когда не было никаких видимых перспектив, а лишь те немногие деньги, что остались в наследство, казалось, даже возможное невозможно. Когда соседи вокруг их небольшого старенького домика поглядывали на чужаков недружелюбно, а порой и угрожающе, он лихорадочно думал. Думал обо всём: не зря ли затеял всё это, как и где можно заработать, как вжиться в чужое общество, ведь даже разговор их не всегда и не каждый понимал. Хорошо дети совсем маленькие, научатся общаться, а потом школа. Это всё потом, а пока надо думать.

Первые деньги заработал и трудно, и легко. Съездил в Москву и привёз два чемодана спирта «Роял». Чемоданы придумал сам. С сумками останавливали, проверяли, отбирали. С чемоданами, да ещё с двумя, подозрение вызвал лишь однажды, но сориентировался, спокойно поставил на землю, потёр затекшие руки и сказал:

– Билеты у жены, сейчас подойдет, пошла ребёнку воды купить, издалека едем.

Отпустили, поверили.

Спирт отменный! Разошёлся на «ура!» Хотя втрое дороже, чем на оптовом рынке. А трудно потому, что деньги последние, что обмануть мог любой продавец, что по дороге могли ограбить, узнав, что везёшь спирт. Тогда ещё милиция проверяла на каждом углу, чуть лицо не московское. Но обошлось. Судьба! А может, идея с чемоданами помогла.

Обошлось ровно десять раз. На одиннадцатый рисковать не стал и нанял машину. Машины месяц к месяцу становились больше. Но уже появилась возможность не только не бояться милиции, а сотрудничать. Не бесплатно, конечно, но всё в разумных пределах.

Палатка, киоск, магазинчик и вот – магазин.

В первом магазине и жили. Работали круглосуточно. Жена не роптала. Лишь однажды, когда в дом принёс пистолет.

– Очумел? Зачем тебе? У тебя в милиции все свои! Тебе что, страшно? Или обидел кого?

Только и сказал:

– Не твоё дело.

И когда учил целиться и стрелять, уже не противилась.

А обидеть, может, и обидел. Сам чувствовал, что к соседям, да и вообще ко всем относился не иначе, как к неудачникам, бездарям и лентяям. Видел, что народ пьёт, сам – ни грамма. Видел, что у многих нет того задора и устремлённости, что у него. Понимал, что и надежд, и будущего у многих тоже нет. Перестал уважать людей. Перестал.

Виноват? Может, и виноват. Но когда в магазин приходил такой получеловек и требовал водки в долг, иногда давал, иногда нет, но всё чаще стал огрызаться, а однажды выпихнул двоих несколько грубо. Пообещали магазин сжечь, но это давно было, почти и забыл. Но стал учтивее, правда, уважение к людям прошло напрочь.

Стук в дверь не напугал, он был даже несколько скромный какой-то. Овчарка во дворе даже не рявкнула. К нему ходили часто. Кто за чем, чаще за деньгами, иногда приносили что-нибудь на продажу. У него в магазине отдельчик есть «старые товары», очень удобно людям, да и процент брал совсем небольшой, разве лишь на содержание отдела. Люди уважали за это.

Открыла жена. На пороге стояли те, что ещё днем в магазине выпрашивали водки. Сейчас оба были весьма навеселе.

– Назарыч, – так его звали в посёлке, хотя был он Нардыз, но даже и запоминать не пытались. Назарыч и всё, даже магазин записали на Назарыча. – Дай водки, убудет у тебя? Взять уже негде.

– Вы что. Думайте. Откуда? Здесь не магазин. Всё там, да и не дам ничего, пошли вон.

– Ты не кипятись. Добром просим. Пару пузырей и закусить что.

– Совсем одурели. Убери ногу, дверь закрыть.

– Не уберу, добром не хочешь, силой возьмём.

– Какая сила? На себя посмотри. Вас и толкать не надо, дунуть только, свалитесь. Водки им. Хватит уже давно. Убери ногу, говорю, – уже сильно раздражаясь, сказал Нардыз.

– Не хочешь добром? Тогда извини!

И непонятно, как, сразу втроём ввалились в дом. Третий возник из темноты как привидение.

– Назарыч, будем тебя резать, куркуль, и детей твоих.

Походило всё это на какой-то бред. Но в руках у одного действительно появился нож.

– Слушайте, хватит чудачить, и нож убери, порежешься. Откуда у меня водка, не пью я, в магазине всё, а он на ночь на сигнализации. Уходите, добром прошу.

– А ты уже не проси, уже мы тут хозяева, молчи лучше, – прошепелявил тот, что с ножом.

Двое других крепко взяли хозяина за руки и усадили на стул. Третий ножом своим крутил перед носом и приговаривал:

– Мы теперь не только водки, мы и денег возьмём много, чтоб неповадно было жадничать.

Жена растерялась и стояла в дверях детской, как бы загораживая вход.

– А ты, Бирюза, пощекочи его пёрышком, покладистее станет.

«Бирюза» – кличка с последней ходки, когда финку делал, ручка красоты необыкновенной, вся переливается, матовой полупрозрачной бирюзой. На зоне большого труда стоило такую сварганить. А в лезвии отражалось всё. Сам Бирюза говорил, что видит там будущее. Врал, наверное. Берёг нож, любил. Как-то раз отобрали, так ходил следом, пока не выкупил. Мент отобрал, но то ли сжалился, то ли куш хороший Бирюза дал, вернул нож. Теперь он у него, вроде как по закону. Ценный нож, из рессоры, три года ручного труда на зоне. Это не просто. Работал в гараже, там и мастерил.

– А может, и дамочкой побалуемся. Воровать, так миллион… – захихикал один из мужиков.

Такой силы у пьяных Нардыз не ожидал, но пока воспринимал всё несколько нереально. Было совершенно дико, что у него в доме трое пьяных говорят чушь, но могут и натворить.

В доме четыре комнаты, сейчас они в гостиной, еще три спальни, в двух спят дети: две девочки и пацан. Слышно было, что они уже не спят, но выйти без разрешения родителей не могут. Порядок такой. Это он знал точно, чтобы ни случилось, не выйдут, если не позвать. А и хорошо, зачем им видеть пьяных мужиков.

Мысли мелькали, как пули, уверенность и действительность стали возвращаться. Внутри зародилась злость и стала расти.

Минута, другая, и он резко встал. Бирюза крутил ножом, держа его двумя пальцами, наслаждался своим превосходством, думая, что «враг повержен», поэтому выхватить нож не составило труда. Это было крайне неожиданно, все трое на миг расступились, но затем, подчиняясь одним им присущему чувству уходящей добычи, бросились на Нардыз.

Несчастье случилось. Нож сработал сам, глубоко входя под рёбра своего хозяина. Так вышло, что Нардыз инстинктивно выставил руки вперёд, ещё не осознавая и не ощущая, что у него в одной руке нож. Отлично обработанная сталь, заточенная особым образом, когда острое лезвие с одной стороны, а с другой лишь в начале, специально для того чтобы легче проходить ткань одежды, почти не встретило сопротивления старой джинсовой куртки и того, что под ней. И когда Нардыз отдёрнул руки, с ужасом увидел, что нож остался в груди нападавшего. Все замерли, явно не понимая происходящего.

– Ну вот и всё, теперь мы вместе – с какой-то дикой ухмылкой прошептал Бирюза, медленно осел на колени и завалился набок.

– Ты чего наделал? Сидеть тебе теперь, детей увидишь через двадцать лет. А пока мы тебя накажем, сильно накажем.

– Не будет он сидеть, а вы не будете жить, – голос жены прозвучал, как с неба, и она прицельно выстрелила в того, что был слева от неё, ближе к двери. Пуля попала в грудь, его откинуло метра на полтора, и он упал, прислонившись к стене, ногами загораживая проход.

– Вы что, уроды, творите, – заорал третий. Мгновенно выхватил нож из груди мертвого Бирюзы и бросился на женщину. Она выстрелила вторично и попала в горло. Голова нападавшего надломилась вперёд, видно, пуля перебила позвонки, но по инерции тело двигалось и, уже обессиленное, упало на неё, ранив ножом левую руку. Дважды окровавленный нож остался в руке трупа.

– Ты что, Зура? Как теперь?

Из детской жалобно послышалось:

– Папа, нам страшно. Вы живы?

– Всё хорошо. Не выходите, мы с мамой здесь. Всё в порядке. Только не выходите.

Хотя он и так знал, что не выйдут.

– Как теперь? Теперь нельзя спешить, надо всё продумать, – холодно сказала его жена, совсем чужим для него голосом, – всё до мелочей, потом, когда всё взвесим, решим сделать. Нельзя упустить ни одной мелочи. Ты ведь именно для такого случая в дом пистолет принёс?

– Ну да, ну да. Но как? Как? Если в голове звон и тошнота в горле? Что мы скажем? Что сделаем?

– Всё нормально будет, я всё вижу. Прежде всего пистолет, – таким же чужим, спокойным голосом ответила. – Попробуй представить, что ты его никогда не видел, да и вообще не умеешь с ним обращаться. Он у нас в доме появился с приходом этих троих.

– Но ведь я его брал в руки, заряжал, стрелял из него раньше, – не мог справиться с собой, и отвечал он бессмысленно дрожащим от волнения голосом.

– Хорошо, вот это и надо учесть. Удалять твои отпечатки, значит, надо и с патронов, и с магазина, а отпечатки кого-то из них оставить. Начнём именно с этого.

Как удаляют отпечатки, они не знали, видели в кино, что просто протирают и всё, но руки жирные, кто знает, и Зура слегка намочила вафельное полотенце водкой. Нардыз разрядил пистолет, и они оба, надев перчатки, в которых моют посуду, протёрли патроны, магазин и весь пистолет. Протирая всё это, подходили к тому, что у стены, и прикладывали его, ещё теплые руки к каждой детали. Когда было готово, Зура сняла перчатки, взяла в руки уже собранный пистолет и аккуратно положила на край стола так, как это может лишь женщина.

– Теперь нож. Есть у тебя хороший боевой нож?

– Зачем хороший, вон кухонный подойдёт.

Они взяли кухонный, но не из набора, а так, одинокий, так же протёрли его и вложили в руку того, чьи отпечатки оставили на пистолете.

Всё было готово, можно вызывать полицию.

Их версия сработала точно. Убийство первого как было, так и было, тот, что у стены как бы хозяин пистолета, когда усаживали Нардыза на стул, отложил свой пистолет в сторону. Зура воспользовалась этим. А когда произошло первое убийство, не обнаружив пистолета на месте, достал нож и кинулся на мужа. Зура выстрелила. Второй раз тоже, как было. Тем более в руках третьего был крепко сжат нож Бирюзы, а на руке Зуры – глубокий след от него.

Уже много позже, после всех допросов и сопоставлений, им в суде поверили и оправдали. Но в городе долго ходили сплетни, что, мол, откуда у пьяниц пистолет.

Хотя нож был точно, знали это многие, нож дорогой, Бирюзе за него ящик водки предлагали. А может, и пистолет был? Кто его знает? Но тремя пьяницами стало меньше, о них никто не жалел.

А сейчас он сидел на полу и всё повторял и повторял: «Прав, прав, я был совершенно прав, всё правильно».

Добрее надо быть!

Через месяц юбилей.

Дата не круглая. Но для себя я так решил, что после тридцати лет совместной жизни каждый год у нас будет юбилейным! А это тридцать девятый. Столько прожить и просто неплохо. А вместе! Мне повезло. Не знаю, что скажет на это она?

Нет, знаю! Скажет: «Тоже». Но иногда говорит, что во всех её бедах только я и виноват. Хотя добавит: «И в радостях».

Но – я думаю – мне повезло. Много разных причин, чтобы так думать, а вот одна точно весомая: я никогда не дарил ей подарков.

Не в буквальном смысле, нет. Подарки у неё есть, просто никогда не думал, что подарить? Не успевал. Это всё решалось раньше, помимо моего желания. Информацию о подарке получал за месяц, а то и больше до события. Ещё не знал, что приближается какой-то праздник, а о подарке уже знал всё.

Очень удобно.

А то, знаете, есть семьи, когда приходится обоим думать, мучаться: что подарить, как угодить? У меня этот вопрос не стоял. И не стоит. Я всегда знаю заранее.

Но и к тому, что подарят мне, отношусь как-то, может и неправильно. Все родные знают, что с подарком мне угодить трудно. Да и не надо. Что хочу, могу приобрести сам, а подарки – это напрасная трата денег и времени, я так думаю.

Но бывают и исключения.

Помню, на пятидесятилетие сыновья угодили!

Это был уникальный подарок, но не ждите чего-то особенного, особенность его именно в уникальности совпадения моего желания с необходимостью. Может показаться сначала, что я не прав, но прочтите ещё пару строк, после того как я назову свой подарок, всё станет ясно.

А подарили мне пневматический пистолет.

Ага, думаете, пацан престарелый, в детстве не наигрался? Вот и не в этом дело.

Наигрался или нет, не важно, а важно то, что мы держим кур.

Курятник в тридцати метрах от дома, огорожен сеткой, чтобы куры не блуждали где попало. В курятнике кормушка, а на столетнем дубе, что рядом, с полсотни воробьёв и десяток-полтора таких же голодных ворон. Нет, в птиц я не стреляю никогда, да и ни в кого вовсе, хотя и ружье охотничье есть. Вот из ружья по банкам – люблю. Не в огороде, конечно, в лес иногда выберешься без жены, она грохот не переносит. Ну и когда за грибами едем, то же с собой беру. Не стрелять, а так, на всякий случай, в лесу народ разный бродит.

А пистолет очень кстати оказался.

Над кормушкой повесил пластиковую пятилитровую банку из-под машинного масла.

Когда в кормушке зерно и воробьи, вороны и куры собрались поесть, я по этой банке стреляю прямо с крыльца. Куры ничего, привыкли, а воробьи и вороны улетают как раз до конца куриной трапезы.

Большая экономия от этого пистолета получилась. Кормим кур хорошо: пшено, горох, зерно, добавки всякие, понятно, они яйца несут, а вот ворон кормить совсем неохота.

Хороший пистолет, полезный! Единственное – пульки для него стоят дорого, как мешок зерна, но что делать, во всём есть свои маленькие минусы.

А жена со своим подарком задолго до события уже тут как тут, и это хорошо! Думать не надо, переживать: угодишь, не угодишь?

Вот и теперь, всё было известно за месяц. Высмотрела она сама на какой-то выставке серьги с камушком, но боялась, что мой подарок мне же и не понравится, хотя как-то это всё подразумевалось, что подарок не столько для неё, как именно для меня. Я должен любоваться и наслаждаться красотой серёжек совместно с ушами моей и так ненаглядной жены!

Наверное, это так и должно быть, не знаю, но серьги действительно красивые, и все довольны.

Выставка большая: камни в золоте, серебре, кольца, кулоны, браслеты, поделки разные. Вижу ложки серебряные на прилавке, рядом девушка молоденькая, а в глубине ларёчка мужчина лет пятидесяти, отвлеченно читает газету.

– Ложки в какую цену? – спрашиваю.

Они разложены во весь прилавок, полсотни – не меньше.

– Которая Вас интересует?

– Вот эта! – беру в руки и показываю ей.

В этот момент мужчина вскакивает, роняет газету и с неприкрытой агрессией буквально рявкает:

– Положите на место и ничего не трогайте.

Мы были шокированы!

Ложку я, конечно, положил. Говорить было больше не о чем. Что произошло, так и не понял. На воров мы не похожи, рядом с нами никого не было, всё совершенно прозрачно. Что ему почудилось, не понимаю. И не понимаю, почему меня это так задело?

Видимо, настроение было праздничное, не каждый день серьги покупаешь. И ведь, главное, есть у нас такие ложки. Однако купил бы и ещё, если бы понравились. Что произошло? Чем мы ему не приглянулись? Может, что вычитал он там в своей газете не то, или «блоха укусила», не важно. Важно уметь беречь настроения других людей, и не только потому, что всё это может вернуться бумерангом, а просто потому, что мы люди, а не звери, и надо быть значительно добрее, или сидеть дома, пока это ни поймёшь.

Не знаю, купят ли у него что-либо, ведь не газету пришёл читать. Ну да ладно.

А жена рассказала, что часто ездит через весь город специально в один и тот же магазин за одеждой.

– И недалеко от дома можно купить не хуже, – говорит, – но уж больно продавщица там приветливая, ведь покупка не только ради покупки, порой процесс важнее иной покупки! Общение! Теперь очередей нет. Это раньше – отстоишь полдня, и счастлив всему, что досталось.

Мы ещё походили по выставке и, чтобы настроение поправить, купили и браслет, но уже как подарок на день рождения, который у жены через месяц после годовщины свадьбы.

Обоим стало легче.