Читать книгу: «Соединённые пуповиной», страница 6

Стоят: Роберт Кретер, Курпевич, Роберт Бергштрасер, неизвестный, Эвальд Древс, Эвальд Мас, Карл Пишинг.

Сидят: Эдуард Шульц, учитель Куриков, Густав Хенке, Крюгер.

Внизу: Ванд, Теодор Пишинг, неизвестный, Отто Пишинг, Лау.

К концу моего обучения Куриков меня сильно обрадовал, утверждая, что я обязательно сдам экзамен. Он был бы очень удивлён, если бы я не поступил. Его прощальные слова:

“Шульц, у меня нет привычки хвалить кого-то или ругать, но должен искренне сказать, что такого хорошего ученика, как Вы, у меня ещё не было. У Вас, должно быть, чрезвычайно хорошая усидчивость, раз смогли все эти знания перемолоть. У меня не хватало на это терпения”.

Выдержка из письма того времени:

28 января 1912 г.

Дорогие родители!

В серьёзный и тяжёлый период своей жизни я делаю решительный шаг. Постоянно думаю о том, чтобы Бог миловал и дал силы и мудрость для достижения моей цели. Господин Куриков и другие советуют мне ехать поступать в Дерпт. Адольф Визе, который занимался у Курикова, но был довольно слабым учеником, экзамены выдержал. В Житомире нет возможности учиться, в Киеве преподаватели настроены против немцев. Туда и обратно путь по железной дороге обойдётся в 20 рублей. Наверное, я поеду в Дерпт.

Но до сих пор не получен ответ от губернатора, мне не хватает свидетельства благонадёжности. Нужно будет в ближайшие дни “прогуляться” в Житомир, быть может, я его получу одним махом? Я бы очень хотел отправиться на экзамены после своего дня рождения. Куриков учил меня замечательно, но это требовало от меня очень больших усилий – заниматься по 16–17 часов в сутки. Бог в своей благодати помог мне обрести мудрость и не сойти с ума, я верю, что всё закончится хорошо.

На этом я со всеми сердечно прощаюсь, папа, мама, Густав, Александр, Жозефина и Эрнст! Ваш Эдуард.

В память об этих временах в семейном альбоме осталась фотография и запись в дневнике: “В декабре 1911 г. Куриков сфотографировался со своими учениками. “Девушки свободны”, – сказал он”.

Время шло, не доставало свидетельства благонадёжности, и отец не мог ехать поступать. 19 сентября 1912 г. его пригласили в волостную полицию – к уряднику в Бараши. Здесь ему вручили два письма. Первое сообщение было о решении³⁴ по призыву в армию. Второе – такое долгожданное, но запоздавшее свидетельство о благонадёжности (см. ниже):

Канцелярия Губернатора

Волынь

11 июня 1912

№ 7004

г. Житомир

Данным уведомлением начальник окружной полиции Житомирского уезда был проинформирован о просьбе колониста Эдуарда Шульц из Михалиндорфа. 2 марта 1912 г. запрос № 7004 был направлен из Бобрица директору 1-й Киевской средней школы, который он подтвердил своим письмом № 173 от 18 марта.

Передать просителю с уведомлением о вручении.

Руководитель канцелярии: (подпись)

Получено 17 июня 1912 г., № 1981. Бараши (подпись)

Здесь можно видеть, что уже в марте отец мог ехать поступать, но сообщение преднамеренно задержали до тех пор, пока оно не утеряло своего значения. Не экзамены и учёбу, а военную службу в Варшаве определила ему судьба. Затем наступил 1915 г., принудительное переселение и изгнание на долгие годы. Только в 1928 г. он смог продолжить обучение и, наконец, в 1932 г. окончил заочное обучение в педагогическом институте.

С огромной благодарностью он вспоминал, и рассказывал нам, детям, о репетиторе Курикове. Он, как и многие другие, преподавал науку обучения и не испугался в те недружественные, обернувшиеся против немецкой самобытности, времена выбрать целью жизни свою профессию – заниматься воспитанием одарённых детей колонистов Волыни.

4. Поиски невесты

Эдуарду было 19 лет, когда он решил, что нужно налаживать свою жизнь – в смысле создания семьи. Об этом прознали родственники и друзья, и выразили свою готовность в помощи поиска спутницы жизни. Так начались поиски подходящей невесты.

Вот некоторые выдержки из дневника отца:

2 февраля 1911 г.

Я был на свадьбе Теодора Маде в Антоновке. Дружками были Эдмунд Хаммермайстер из Козъяка и сестра Маде – Аделина. Хорошая была свадьба. Я повстречал там много старых друзей. Один из них порекомендовал мне сделать предложение Ванде Вагнер… Мой ответ был – НЕТ!

9 февраля.

Была свадьба моей двоюродной сестры Лидии Шульц, единственной дочери дяди Людвига, с Адольфом Мегертом из Ново-Викторовки. Густав Витцке и кое-кто ещё начали агитировать. Витцке сказал Плату: “Ну, учитель посватается к Риске Марии. Она симпатичная девушка, умелая, умная, не-неграмотная. Старый Риске даст хорошее приданое”. Я был не прочь, но не хотел спешить с женитьбой, вначале нужно было всё тщательно обдумать.

15 февраля 1911 г.

Вчера я отпраздновал свой 20-й день рожденья. Внезапно, лучше сказать неожиданно, рано утром я оказался “связан”³⁵ Марией Риске и Адольфом Древс, которые вручили мне бутылку вина, селёдку, венок и поздравительную открытку:

 
Zum Geburtstag für Eduard Schulz.
Schön guten Morgen Herr Lehrer in diesem Haus
Werdet nicht böse und werfet uns nicht raus,
Wir wollen ihnen schöne Geburtstagswünsche sagen.
Wir haben vernommen
Das Ihr 20. Geburtstag ist gekommen.
So bringen wir ihnen in diesem Morgen
viele Wünsche ohne Sorgen,
Darum jubelt mit Freuden.
Nun wollen wir ihnen Wünsche sagen
Gott wolle sie segnen alle Tage,
Das sie noch möchten
Recht viele gute Früchte tragen.
Noch wünschen wir es möge geschehen
noch viele gute Jahre zu zählen
Die für heute vor ihnen stehen.
All ihr beginnen gerate wohl
Dies wünschen wir ihnen Hochachtungsvoll.
Mit Grüßen berichten wir heute bloß,
Das ihn die Gesundheit bleibt tadellos.
Wir wünschen Ihnen nur eines noch
einen Tisch, ohne irgendein Loch,
einen schön weißgedeckten Tisch
und auf alle Ecken gebratene Fisch
und mitten einen Schober Brandwein,
Das möchte dann eine Freude sein.
Und unter dem Tisch ein Tönnchen Bier
O, dann wäre es wunderschön hier.
Dann möchten wir fröhlich auf Ihrem
Geburtstag sein. Hurra! Hurra! Hurra!³⁶
 

На мой день рожденья собрались: Мария Риске, Адольф Древс, Герман Риске, Эдуард Риске, Фердинанд Шён с женой Альвиной (урожд. Ратц), Фридрих Древс, Густав Витцке с женой Паулиной. На эти незапланированные смотрины, которые состоялись в мой день рожденья, я потратил 1 рубль 66 копеек.

Примечательно, что содержание открытки составляли безобидные пожелания. Это говорит о том, что земляки высоко ценили своего молодого учителя. Его начинания радовали их, они поддерживали его новые проекты, ожидали от него “очень многого” и “начинаний”, которые принесут общине “хорошие плоды”. Стихотворение в открытке было написано готикой, в нём было допущено много ошибок, но это доказывало, что кроме латыни, навязанной конфирмацией, колонисты самостоятельно изучали дома дополнительно немецкий готический шрифт. И конечно, это происходило не без помощи приходского учителя.

Обстоятельства сложились так, что молодому учителю пришлось покинуть колонию Каролинка в июле 1911 г. Усилия и старания Витцке повисли в воздухе. Были ли они безуспешны? Покажет время. С некоторых пор он стал задумываться об этом всё больше, и нашёл причину, чтобы оказаться там снова 3 и 4 октября. Он посетил Риске. Но в дневнике об этом ничего не сказано.

В это время дядя Людвиг Цех решил эмигрировать в Германию. Из-за нехватки денег он не смог выкупить у владельца 16 десятин арендуемой земли. Как-то раз, когда я с матерью зашёл к ним попрощаться, произошло следующее: кузина Берта вызвала меня из дома, и мы пошли в сад. Тут она с горькими слезами, умоляя, бросилась мне на шею. Я должен на ней жениться, она любит меня, и отъезд означает, что она потеряет меня навсегда, а значит потеряет надежду на счастливую жизнь. Она, как одержимая, целовала меня в рот, глаза, щёки, шептала слова любви и вечной верности.

Я опешил и потерял дар речи. Ещё никогда я не целовал, или меня не целовали девушки, кроме моей маленькой сестрёнки Жозефины. Мне стало жарко, сердце пыталось выскочить из груди, воздух застрял в горле. Моё волнение было так велико, что кровь ударила в голову, и я на несколько секунд потерял рассудок. Я начал страстно её целовать. Мне казалось уже, что мы с ней ложимся в постель. Желание соединиться с ней было таким огромным, таким неожиданным и новым, что меня свело судорогой.

От изумления я не мог ни слова выдавить из своего пересохшего горла. Вероятно, я был очень неуклюжим. Наконец мы успокоились и оба сели на садовую скамейку. Вскоре благоразумие вернулось ко мне, и я смог выжать из себя, что она мне очень нравится, что я очень её хочу, но мы кузены, и наши родители никогда не благословят этот брак. Она снова заплакала, её рыдания были настолько жалобны, что из моих глаз тоже потекли слёзы.

Я знал Берту с детства. К её 15-летию, в 1908 г., я готовил её к конфирмации. Она не была самой красивой из всех, но довольно симпатичная и привлекательная. Она была трудолюбива, умна и отзывчива. Не знаю почему, но я чувствовал себя виноватым из-за того, что отказал ей. Всё закончилось, как и началось, неожиданно быстро – сестра увела Берту к её матери. Мы распрощались с семьёй Цех, как мы полагали, навсегда. Берта уехала с родителями в Германию.

По дороге мать потребовала, чтобы я ей рассказал, что случилось. Я ничего от неё не скрывал, за исключением того, что впервые происходило у меня в штанах. Тогда мать удовлетворённо сказала: “Так даже лучше. Вокруг довольно много красивых и богатых девушек, готовых вешаться тебе на шею. А впрочем, тебе давно пора жениться, ты уже взрослый. Хотелось бы увидеть твою жену и своих внуков, пока я ещё жива”.

Судьба воспротивилась её желанию. Она была уже очень больна. Отец женился через 2 года после её смерти.

Апрель 1912 г.

Конечно, я должен присмотреть себе спутницу жизни. До сих пор я считал, что уже нашёл её, это Риске Мария из Каролинки. Но в последнее время оказалось, что она не соответствует моим ожиданиям.

Почему? Об этом ни слова! Эдуарду уже 21 год, он давно созрел, и, как и все молодые люди, находил временные решения. В те годы онанизм считался большим грехом, однако это был естественный выход из положения среди мальчиков. Внутреннее напряжение должны были снимать только ночные поллюции. Онанизм расценивали как болезнь, зло и порок, который преследовался и был причиной угрызений совести. Чтобы описать эти затруднительные “страдания” в дневнике, он стыдливо писал это слово, пропуская буквы: о-а-и-о-а-ь.

Вскоре после любовного признания Берты он сокрушается:

5 августа.

О, грусть, о, печаль! Как не пожаловаться? Я всегда подавлен, истомлён и измучен разочарованиями! Кому я могу выразить недовольство (пожаловаться)? Одному Господу Богу да бумаге я могу довериться. Родителей обременять не хочется – у них и так достаточно проблем. Братья и сёстры тоже не подходят – одни слишком молоды и ничего не поймут, а сестра Эмилия далеко. Лучшие друзья – у меня их просто нет. Была бы у меня любимая, я бы излил своё сердце ей и выплакался бы у неё на груди. Так что я должен сам себя подбадривать: “Будь сильным! Будь мужчиной!”

В ноябре 1912 г. его должны были призвать в армию. Медицинская комиссия признала его здоровым, и он попал на военную службу. В Варшаве провели повторное обследование из-за его близорукости. Ему посчастливилось.

Из дневника:

19 февраля 1913 г.

Ровно три месяца, что я не веду свой дневник. Это время было богато чудесными событиями и Божеской милостью. За день до отправления, 2 декабря – в первое из предрождественских воскресений³⁷, я с Эдуардом Фелауэром пошёл в Евангелическо-Лютеранскую церковь в Житомире. Это был мой последний молебен на гражданке. Пастор Барт выглядел впечатляюще в своём облачении, в первую очередь он освятил новый орган. Это было очень красиво.

3 декабря 1912 г. в 7 часов вечера наш поезд отправился из города. Через 10 дней мы были в Варшаве. Я и ещё 15 немцев из Житомира попали в казармы литовского полка. Некоторых я знал уже раньше: Эдуард Фэлауэр, Фридрих Титке из Геймталя, Густав Ортлиб из Мариенбурга, Вильгельм Хазе из Старо-Викторовки, Юлиус Ран из Ной-Краузендорфа³⁸, Квирам из Берёзовой Гати, Шульц из Сергеевки, Штейнбах, Вайс и Борман. Уже на первых тренировках оказалось, что я не вижу цель и стреляю в молоко”.

Письмо того времени:

Варшава, 6 декабря 1912 г. Дорогие родители!

…Я должен избавиться от надежды. Дорогая мама, я прошу Вас не беспокоиться обо мне и не огорчаться. Если на то будет Божья воля, я вернусь домой живой и здоровый. Когда мы, дорогой папа, расставались в Житомире, я тоже чуть не расплакался. Я утешал себя молитвой.

…Наилучшие пожелания и привет вам, дорогие мои родители, братья, сёстры, зять. Верный вам до самой смерти, Эдуард

Вскоре после того, как его списали, он написал благодарственное стихотворение:

Благодарность Господу!

 
Wenn du nach sorgenschweren Tagen
Nach Trübsal, Schmerz, Not, Leid und Plagen
Nachdem Gott dein Gebet erhört
Und die Erhörung hat beschert
Dem Herrn lernst von Herzen sagen
Lob, Ehre, Dank und Rum und Preis.
Dir Herr, dir Herr sei Dank gesagt,
Das du die Bitt’ mir nicht versagt,
Mich hast befreit vom schweren Dienst,
Der mir nur wenig bringt Gewinnst
Und sendest mich ins Lehreramt
Nach dem mein Wunsch von jeher geht.
Unendlich Dank, unendlich Dank
Sei dir jetzt und lebenslang!³⁹
 

Варшава, 31 января 1913 г.

9 февраля 1913 г. он вернулся домой. Он мог снова учительствовать. И уже 24 февраля, после подписания контракта, он приступил к обучению 43 школьников в немецкой колонии Домбровка.

Записи из его дневника:

Так как меня комиссовали, и военная служба осталась позади, вопрос о женитьбе опять попал в моё поле зрения. У меня есть работа, но в экономическом положении я не мог самостоятельно двинуться вперёд, потому что: “Это не хорошо, когда человек одинок!” Конечно, я должен был ответственно отнестись к вопросу поиска подходящей пары, чтобы начать вести другую жизнь.

Есть несколько знакомых мне девушек, есть те, о которых я только слышал, но на кого из них падёт выбор, я пока не решил. Особенно меня привлекает Мария Риске из Каролинки. Но когда я решаю сам с собой, то не могу принять решение в её пользу, потому что её характер, как мне кажется, идёт вразрез с моим.

Тётя Эмилия Ау хвалила дочь Шмидта из Людвиковки – девушка прилежная, умница. Но мне не нравилось, как она себя вела, кроме того, ей не хватало образования. Юлиус Чензе рекомендовал мне дочь Грапатина из Яковки – у неё рыжие волосы, но если меня это не смущает, то она умная, трудолюбивая и достаточно образованная девушка. Дядя Людвиг Шульц посоветовал родителям дочь некоего Штанкса из Мариендорфа – красивую и богатую, однако больше о ней ничего не было известно, я её ни разу в жизни не видел. Но, даст Бог, я думаю, что её очень хорошо знает мой коллега Фридрих Хельман, посмотрим, чем у них дело закончится.

Кроме того, я наблюдал за Амандой Липперт из Домбровки. Она казалась мне аккуратной и трудолюбивой, её родители были порядочными людьми. Однако красота, образование и достаток отсутствовали. Если на то будет Божья воля, то в ближайшие полгода я женюсь.

16 мая 1913 г.

Тем не менее, прошёл целый год. “И тот, кто друга выбирает, пусть сердцем сердце проверяет”, писал немецкий поэт⁴⁰. В настоящее время я часто повторяю это изречение. Только две кандидатки постоянно находятся в моём поле зрения, все остальные исчезают на заднем плане. Третью зовут Августой, дочь покойного Иоганна Шуберта из Антоновки. До сих пор я её не знал, но в этом случае я совсем не думал о словах Шиллера. В моих мыслях боролись Аманда Липперт и Марийхен Риске. Всё неясно, я так и не могу определиться с выбором. На сегодняшний день я выяснил, что как у одной, так и у другой, есть очевидные черты характера, противные моим представлениям. До сих пор не ясно, что принесёт будущее. Но чтобы заставить замолчать сарафанное радио, я всё-таки должен принять решение. Дай Бог, чтобы приведённая выше цитата полностью подходила ко мне.

Понедельник, 17 июня

Одиннадцатого я был в Нарцизовке на ежемесячной ярмарке, хотел рассмотреть дочь Шуберта, но её там не было. Зато там была фройляйн Риске, с которой я дружил долгое время. Я думаю, что если сделаю ей свой комплимент (предложение руки и сердца), то не столкнусь с отказом. Образование, красота, отчасти манеры и порядочность – это будет не слишком плохая партия. Но всё равно, нужно ещё подумать. Прежде всего, жена учителя должна понимать, что профессию учителя сопровождают различные достаточно разнообразные и сложные обстоятельства, она должна быть готова с полной самоотдачей и любовью прийти на помощь. Словом и делом она должна доказать, что сможет удовлетворить прихожан, наблюдателей, высокопоставленных лиц. Я о вышеперечисленном, к сожалению, знаю очень мало. Она должна быть трудолюбивой и богатой (≈1 000 рублей приданого). Если же её самопожертвование в отношении меня, моей карьеры, её любовь и верность под вопросом, то совместное будущее нужно отложить в сторону.

Мои родители стоят за Августу Шуберт, Мария им не особенно нравится. Озабоченный своим финансовым положением, сегодня я пошёл к родителям занять денег. Ещё у меня было назначено свидание с незнакомкой, но из-за дождя, который лил уже три дня, с пятницы, а потоки воды не прекращали лить и сегодня, оно отменилось. Во-вторых, она пробуждала во мне некоторые надежды, и у меня появилось больше времени проверить и исследовать её характер и достоинства. Такое дело требует размышлений, и если отнестись к нему легкомысленно, то можно так его испортить, что последствия придётся расхлёбывать всю жизнь. Поэтому, даст Бог, я к этому предприятию подойду с величайшей осторожностью. Я не могу безоглядно действовать в этом вопросе, как большинство нынешней молодёжи, которая смотрит только на огромное богатство и красоту, а другое считают неважным, или вовсе не принимают в расчёт.

Вышеуказанные запросы в выборе невесты показывают, что уровень развития Эдуарда значительно превышал уровень простого крестьянского парня. Два года обучения в семинарии, использование её богатой библиотеки, огромное любопытство, усердие и удивительная выносливость помогли ему расширить границы обычных желаний молодых колонистов.

Не только образы из прочитанных книг, но и живые примеры повлияли на формирование его высокого идеала жены учителя. Это были три человека:

Первой была жена пастора Фредерика Йохансон, во время частых служебных отлучек пастора она всегда могла дать детальный ответ на любой вопрос, с которым крестьяне прихода обращались к пастору. Он часто восхищался ею в своём дневнике. Свой чрезвычайно высокий уровень знаний и страстное увлечение карьерой мужа она доказала даже тогда, когда в 1915 г. пастор был внезапно арестован и принудительно выслан. Ничто её не страшило. Ночью, без свидетелей, тайно ото всех, она с тремя несовершеннолетними детьми, спрятала церковную утварь и примерно 15 000 томов церковной библиотеки и библиотеки семинарии. Этим она сохранила от исчезновения сокровища Геймтальского прихода в те мятежные годы.

Второй была Алиса Грюндстрем, жена директора семинарии. Уроженка Швейцарии, она отлично говорила по-французски. Небольшого роста, стройная, с запоминающимся приветливым лицом. Как и у двухлетнего сына, её одежда всегда была очаровательно мило “украшена”, изящна и нарядна. Оба вызывали желание приблизиться к ним и как бы случайно, тайно прикоснуться.

Третьей была фройляйн Эстер Грюндстрем, сестра директора. Ей было всего 18, но в отсутствие брата она заменяла его в качестве учителя. Семинаристы были очарованы её неописуемой красотой, и тайно влюблены в неё. Каждый раз, когда она как бабочка порхала по классу, все умолкали и сидели, затаив дыхание.

Именно это влияние уводило Эдуарда от реальности в некий сон, в результате чего желаемый образ его будущей жены доставлял ему прискорбные трудности и разочарования при поиске невесты.

* * *

Понедельник, 24 июня 1913 г.

На сегодня обещали хорошую погоду, и погода действительно стоит хорошая, поэтому я пошёл в Бобриц. Чтобы пройти 22 километра, мне нужно 4 часа. Мой визит преследует двойную цель. Я хочу занять денег у родителей и нанести визит неведомой Августе. В 4:30 пополудни я пошёл с отцом в Ставчанку, к дяде Августу Цех. Он остался там, а я прогулялся дальше, в Антоновку к Шубертам. Когда я увидел фройляйн Августу, мне стало почти жаль, что я отважился на эти первые свои смотрины. Как говорится, она не разбудила моих чувств. Кроме того сомнительно, подойдёт ли она когда-нибудь к моей профессии с точки зрения образования, манер, предупредительности и так далее.

По словам фрау Шуберт, слишком рано об этом говорить. Августа должна дождаться разрешения её сына. И ей хотелось бы такого зятя, который бы занимался их хозяйством до возвращения сына. Я попрощался и подумал: “Я действительно не нашёл здесь ничего, что было бы мне по сердцу”. И решил: “Больше я сюда ни ногой, и на такие условия не пойду!” Всё моё внимание снова было приковано к Марийхен, и по воле сердца я хотел посетить её на этой неделе. Родители пытались убедить меня пойти в Усолье и познакомиться с дочерью Бадке.

Среда, 10 июля

Я и мой двоюродный брат Иоганн Шульц пошли на смотрины. Генрих Бадке пахал, а одна из его дочерей сгребала сено. Мы пошли по диагонали через поле, и как будто совершенно случайно прошли мимо девушки. Это была его младшая дочь. Очень симпатичная девушка. Иоганн сказал, что старшая ещё симпатичнее, порядочнее и приличнее. Я позволил кузену одному идти к Бадке, рассказать ему о нашем деле, и до воскресенья сообщить мне ответ.

Воскресенье, 19 августа

До сего дня я так и не получил известия от Иоганна. Если ботинок не жмёт, то он не беспокоит:

 
Wann endlich, wann wird es geschehen,
Dass ich bei mir sie werde sehen.
Du Zukunft, unbekannte Zeit,
Wie wirst du mir zur Ewigkeit.
Laß mich doch endlich eine finden
Auf ewig mich mit ihr verbinden.⁴¹
 

Что я должен был думать и делать? Если бы родители не отговорили меня привести в дом мою Марию, то сегодняшняя проблема была бы уже решена. Что же мне делать? Сам я недостаточно сведущ в этом вопросе.

14 августа я был у Цехов и от них пошёл в Усолье к Бадке на смотрины. Девушка мне понравилась, и, как мне кажется, я ей тоже. Господи, благослови и дай мне счастья! Возможно, 21 я снова к ним поеду и выясню этот вопрос до конца.

Понедельник, 26 августа

В четверг снова был у Бадке в Усолье. Девушка сказала: “Я слишком стар для неё”. Возможно, у неё уже есть избранник. Таким образом, два места уже закрыты.

30 декабря 1913 г.

Так случилось, что в деле моего брака я не продвинулся ни на шаг вперёд. Я немного надеялся, что что-то предприму, прежде чем этот год закончится. В те дни мои мысли занимали три персоны: дочь учителя из Марияновки Лидия Шмидке, дочь учителя из Берёзовки Эльфрида Фелауэр, и дочь Юлиуса Крюгера из Ноймановки Эмилия.

В пятницу, 25 октября, я был на смотринах в Гнадентале, у Вюргов. Фройляйн Отилия мне очень понравилась, и я получил её согласие. Не хватало согласия её отца, который жил отдельно от семьи в Николаевке. 28-го я был у старого Вюрга. Он мне категорически отказал без указания каких-либо причин. Досадно! Отилия мне очень понравилась. Но какого чёрта? Мир ещё не вымер, есть и другие женщины.

Но теперь я был раздосадован. Я достаточно долго слушал других людей, их ложь и болтовню. Меня не сломают никакие заклинания, наложенные на меня. 31 октября я пошёл в Каролинку. И хотя я ещё ничего не предпринял, моя семья начала подозревать, куда направлены мои планы. Я решил, что этого достаточно, и сказал дяде Адольфу: “А теперь пойдём”. Он не спросил куда, и, не смотря на то, что было уже 10 часов вечера, пошёл со мной к Риске, к той, которую я всегда хотел видеть, которая выиграла моё сердце несколько лет назад.

Они готовились ко сну. Адольф рассказал историю, которую уже не раз слышали, и после того, как я переговорил с Марийхен, всё было в полном порядке. Мы знали друг друга с юных лет, она была на 2 года младше. Она пришла в школу, когда я учился в третьем классе. Она была девочкой, к которой все остальные дети старались прижаться из-за её поразительной, как будто фарфоровой, красоты.

Когда 8 июня 1908 г. я неожиданно оказался бок о бок с ней на конфирмации, я был потрясён и парализован её красотой. Она обладала ослепительной внешностью, первый раз в моей жизни так сильно привлекавшей меня. Но в то же время вызывала во мне совершенно иное – таинственное, неловкое чувство антипатии. Мне было 17, ей 15, дороги судьбы могли нас свести уже тогда. Но только через 3 года, когда Густав Витцке напомнил мне о ней, я стал о ней думать без антипатии, как о девушке, как о возможной невесте.

Незабываемое впечатление Марийхен произвела на меня, когда они с Адольфом Древс связали меня на 20-й день рожденья, и мы потом отмечали этот день вместе. Я несколько раз предпринимал попытки побыть вместе, посидеть рядом, остаться с ней наедине. И, тем не менее, тогда я ещё недостаточно созрел: решение лежало передо мной, а я отказывался идти её любви навстречу. Может быть, поэтому она и приняла моё нынешнее предложение, что это было давно принятое ею решение.

Родители тоже не ставили никаких условий. О закуске на помолвку позаботились, оставалось достать спиртное. Дело было сделано. Я послал за отцом, и вскоре он тоже был там. Сияя, мы отправились к Цехам, чтобы немного отдохнуть. В 9 утра я снова был у них, а уже в 12 отправился с моим будущим шурином в Геймталь по поводу разрешения на обручение.

Прибыли, и я пошёл в канцелярию пастора, однако она была закрыта. Я обошёл дом вокруг. Пастор работал в саду. Я поздоровался с ним, и рассказал о своём деле следующими словами: “Я пришёл по поводу обручения, господин пастор!” Он ответил: “Хорошо! Обойди вокруг”. Когда я вошёл в кабинет, он уже доставал книги из шкафа. Я положил перед ним документы, и он выписал разрешение. Это произошло 01.11.1913. Он пожелал мне хорошей жены, и мы распрощались.

3 ноября, к большому удивлению колонистов моей общины, я совершил первое своё оглашение о помолвке. Радостно настроенный, после обеда я отправился к невесте, чтобы рассказать ей обо всём, что было связано с нашей помолвкой. Дорога проходила через Будище, поэтому я решил зайти к тёте Эмилии Ау и поделиться своей радостью. Но здесь уже обо всём знали. С большой тревогой тётя Эмилия рассказала мне о грязных сплетнях, появившихся в связи с моей помолвкой. А именно о том, что в Домбровке у меня три женщины. Я не хотел эти сплетни воспринимать всерьёз, но тётя не согласилась, и порекомендовала мне поговорить с невестой до того, как эти слухи дойдут до семьи Риске.

Вернувшись в Каролинку, я со смехом рассказал об этих слухах. Марийхен и будущие родственники навострили уши, стали задавать надуманные и глупые вопросы, которые меня очень раздражали. Я попытался всё объяснить, рассказал о своих подозрениях, в конце концов, вынужден был защищаться. Мои попытки были тщетными, я не мог доказать, что у меня не было ничего общего с тремя женщинами, что это всего лишь клевета. Мы перешли к яростному спору. Риске настаивал на том, чтобы я рассказал эту историю пастору, который должен решить, как обойти эти слухи. И если всё будет выглядеть плохо, они откажутся от свадьбы. Это рассердило меня ещё больше, но что я мог предпринять против этого?

Итак, 8 ноября я пошёл к пастору в Геймталь, и рассказал ему эту отвратительно закрученную историю. Он был возмущён, и посоветовал мне узнать, откуда берёт начало эта сплетня. Это могло произойти только на почве зависти или мести.

Я вернулся к Риске и рассказал им о мнении пастора. Вслед за тем я услышал, как безо всякого сожаления, как мне показалось, Марийхен говорит: “Значит, наша свадьба зашла в тупик”, и тому подобное. Её отказ ударил мне в мозг и ноги. Я столько лет к этому шёл, считал, что она будет верна мне, и мы всегда будем вместе, а она подозревает и осуждает меня так, как будто я действительно занимался такой пошлостью, как блядство. Я не мог высказать своё горе. Моё сердце было разбито. Они оскорбили мою честь, я был глубоко унижен. Я сидел некоторое время, потеряв дар речи. В последний раз я спросил: “Итак, по вашему мнению свадьбы не будет?” Отец Риске ответил: “Если всё пойдёт хорошо, и если этому суждено случиться, то возможно это будет после Рождества”.

Этот ответ меня не удовлетворил, он не мог меня утешить, потому что я был сильно унижен, и честь моя пострадала. Их богатство преходяще, возможно, я им и не воспользуюсь. И тут я осознал правоту людской молвы и моих предчувствий о том, что Риске обычные люди, которые ничего не ценят, кроме своего богатства.

В дурном настроении, угрюмый и сердитый, я вернулся в Домбровку. Я никому не рассказал о своей неудаче, потому что уже провёл три оглашения перед общиной. Своё горе я доверил только моему другу Эдуарду Фелауэру, который приехал в отпуск к своей семье.

Наша встреча была сердечной, была сотня вопросов и ответов с обеих сторон: семинария, товарищи, служба в армии, жизнь здесь, на Волыни, мой несостоявшийся брак. Ему удалось вывести меня из отвратительного настроения, и даже уговорить приступить к немедленным поискам другой невесты. Он был очень забавный и щедрый парень. У меня был самогон⁴², кроме того, за время его пребывания мы пропили ещё 3 1/2 рубля.

В субботу, 23 ноября, он со своей женой Вандой довели меня до того, что я согласился поехать с ними в воскресенье к их родителям в Берёзовку. Они уговаривали меня жениться на сестре Фелауэра Эльфриде. Старому Фелауэру они уже всё рассказали, он согласился от всего сердца, как и все другие члены семьи. Но даже пьяным я не мог на это решиться, потому что перед глазами всё ещё стояла Марийхен.

Эльфрида была симпатичной девушкой, но не могла найти места в моём сердце, потому что оно до сих пор было занято другой. Я следил за тем, чтобы не сделать последнего шага. Я не говорил ни да, ни нет. Но они взяли с меня слово, что через 8 дней я вернусь к ним с официальным предложением о браке. Праздники закончились, Фелауэр вернулся в полк. Мы простились по-братски, с любовью. Но я не спешил обручиться с его сестрой.

2 декабря у меня был Крюгер из Марияновки, он предложил посватать меня за Шмидке из Роговки. И от этого предложения я отказался.

3-го ко мне пришли два незнакомца, как будто бы им нужно было получить письмо от меня. Но вскоре выяснилось, что они выступают сватами от Шнайдеров в Шадуре. Я отказался, потому что вопрос с Риске ещё не был закрыт.

На рождество меня попытались смягчить и завели дело так далеко, что я якобы должен жениться в Домбровке, а именно – на Каролине Штадтель. Они были так настойчивы, что если бы пошли ещё дальше, то возможно, это бы случилось. Я до сих пор оправдывался тем, что всё ещё не решён вопрос с Риске. Я не давал согласия, но и не хотел отказывать. Таким образом, всё продолжалось, и в конце я уже не знал, что делать.

14 февраля 1914 г.

Мой 23 день рожденья. Я окончательно одинок. Эти строки записаны задним числом. Различные пути и средства, различные ощущения и впечатления остались от дней моего обручения с Эммой Шнайдер. Возможно, эти заметки не совсем точно расскажут о том, что случилось, потому что я не вёл ежедневных записей. Я был вне себя от радости, и у меня не было времени вести записи. Затем последовало неожиданное потрясение, полностью меня парализовавшее. Постараюсь записать в дневник всё как можно лучше и искренне в отношении себя.

1 января 1914 г. Феттер Грегор предложил мне поехать с ним свататься. Куда? В Шадуру. Мы отправились 2 января, и остановились у Штанков. Грегор рассказал ему о деле, и он выразил готовность помочь нам в этом вопросе. Первым делом, он назвал дочь Шнайдера. Так как я много о ней слышал, то отказался. Среди прочих он назвал дочь Пауца Отилию. Мы несколько часов вели переговоры, ходили туда-сюда, и вроде бы получили согласие с её стороны. Но я не чувствовал влечения к девушке, я с ней даже словом не перемолвился, поэтому сделал паузу и отложил решение на 3–4 дня.

Но когда я в среду вернулся туда к своим сватам, они сказали, что во многих отношениях приличнее будет идти к Шнайдерам. После долгого сопротивления, я осмелился пойти с ними туда. Как только я к ним попал, заговорил с хозяевами, с Эммой, которая подошла вскоре, я почувствовал такое расположение, как никогда раньше. Обе стороны были согласны.

В тот день, когда мы впервые пришли к Шнайдерам, я как обычно поздоровался со всеми присутствующими в передней комнате. Нас гостеприимно проводили во вторую комнату, где мы, сваты и хозяева, проговорили долгое время. Потом Штанке прошёл в третью комнату, позвал меня туда, и показал фотографию всей семьи Шнайдера, и Эмму в том числе. Затем он сказал, что хочет пригласить девушку из передней комнаты, я согласился, и он её завёл.

Я поздоровался. Она подала мне свою маленькую ручку. Затем она так близко ко мне придвинулась, что я ощутил тепло её тела, смотрела немного насмешливо, немного строя глазки, но очень отзывчиво, прямо мне в глаза. Она была очень маленького роста, я видел её впервые. Её отклонившаяся назад голова открыла мне безоблачное улыбающееся лицо с подёргивающимися цветущими губами и глубокими ямочками на нежных щёках. Такая бурная атака привела меня в замешательство, кровь бросилась мне в лицо и я покраснел. Она улыбнулась мне ласково и дружелюбно, и я успокоился.

Мы сели за стол и стали рассматривать друг друга. Я завёл беседу, и должен признать, что её ответы, высказывания и представление о жизни мне очень импонировали. Она была совершенна. Я мог найти только один недостаток – её рост, она могла быть чуть повыше. Но это неважно. Во всём остальном моё прежнее мнение изменилось с подозрительного на очень положительное. Я тогда считал, что мог бы влюбиться в Эмму, возможно, так оно и было. Она дала мне своё согласие.

Я надеялся, что мы быстро покончим с этим вопросом. Не потому, что у меня были какие-либо опасения, что Шнайдеры могут подумать, будто очень уж долго искали дорогу ко мне. А из-за того, что мой аскетичный образ жизни мне уже достаточно надоел. В тот момент я совсем забыл о своём соглашении с Риске. Шнайдеры считали, что помолвку можно отложить на одну-две недели. Но я настоял, и после коротких уговоров получил их согласие.

Через день я пошёл в Геймталь. Но вначале, по такому случаю, мне нужно было побывать в Каролинке и освободиться от обязательств перед Риске. Я попросил пойти со мной дядю Адольфа Цех, который был свидетелем на помолвке с Марией Риске. Итак, мы отправились к пастору. Когда я передал ему документы, он разгневанно спросил меня, почему я до сего времени не явился на бракосочетание?

Я ответил: “Но, господин пастор, как я должен был явиться на бракосочетание, если мне отказали”, и представил в качестве свидетеля дядю Адольфа. Пастор ответил: “Риске перенесли свадьбу только на время после рождества, потому что Эдуард Риске обручился через неделю после вас. Таким образом, они хотели сразу две свадьбы справить. Риске считали что вы, по своей бедности, не сможете внести большой вклад”.

Что за чушь! Да если бы они мне это так представили, так бы и было сделано. Но из-за того, что с самого начала переговоров они так грубо и лживо поступили со мной, тянули со свадьбой, мне в любом случае очень хотелось избавиться от такой спутницы жизни. Хорошо, что дядя Адольф был свидетелем и высказал своё мнение. Пастор решил, что вначале мне нужно разобраться и договориться с Риске, и только потом у меня будет право идти дальше.

“Но господин пастор, как я могу достичь с ними взаимопонимания, если они мне отказали? Они всё равно должны были ко мне прийти и потребовать бракосочетания”. Он посчитал, что в таком случае может возникнуть волокита, которая продлится долгое время: “Раз так пошло, это будет лучше для вас”, – и вручил мне письмо к отцу Риске. Что мне оставалось делать? Я хотел довести до конца свою помолвку с Эммой Шнайдер. А вынужден был жениться на Риске. Мне было трудно это сделать, и я взял в поддержку себе моих свидетелей, Адольфа Цех и Готтлиба Ау.

Дядя Адольф поставил вопрос перед Риске. Но они ничего не хотели слышать о разрыве помолвки и ждали, что я буду просить прощения. Дядя Готтлиб убеждал их, что если бы они так хотели эту свадьбу, то провели бы и второе и третье оглашение в Каролинке, а не прервали бы его после первого.

Я настаивал на разрыве, потому что после всего, что произошло, о продолжении этой помолвки не могло быть и речи. После долгого хождения вокруг да около, старый Риске и Марийхен подписали согласие на разрыв помолвки, но потребовали, чтобы мои свидетели тоже его подписали. Отец Риске всё время был спокоен и со всем соглашался, с другой стороны, фрау Риске была очень агрессивно настроена, Марийхен была печальна и не могла скрыть свою вину. Когда мы закончили, фрау Риске позвала дочь в соседнюю комнату, и мы могли слышать, как она обрушила на неё свою ярость. Их взаимные обвинения перешли в пронзительные крики и визг, и мы покинули дом.

В четверг, 16-го, я с Феттером снова поехал к Шнайдерам, и рассказал им всю эту историю. Они были рады, что всё это дело осталось в прошлом. Я заговорил о том, чтобы Эмма отправилась со мной в Геймталь на обручение. У меня был небольшой страх по поводу того, что если я приду один, пастор может отказать мне по той причине, что невеста страдает и возможно изменит своё мнение. Я считал, что если она даст своё согласие перед пастором, то у меня будет больше уверенности в предстоящей свадьбе. Мы договорились, что 18-го, в субботу, Шнайдеры придут ко мне в Домбровку, и затем мы поедем в Геймталь.

В пятницу пришёл отец, я уговорил его остаться до тех пор, пока не прибудут Шнайдеры с Эммой. Он ушёл домой рано утром в воскресенье.

Было около 12 часов дня, когда мы вышли из Домбровки. Пастор обручил нас без слов, как только я представил ему согласие на разрыв помолвки с Марией Риске и свидетельства о конфирмации, моё и Эммы. Он спросил, хочет ли она, чтобы я стал её мужем, что она подтвердила. Он спросил, есть ли согласие родителей, что она также подтвердила. Затем он кратко пожелал нам счастья, благословил, и на этом обручение было закончено. Свидетельство об обручении было выдано пастором Ю. Йохансоном 18 января 1914 г.

Мы перекусили в Геймтале у Хангса и отправились домой к Феттеру. Затем вместе зашли в школу, где я сделал копию свидетельства, чтобы они передали его учителю в Яковке, где должно было происходить оглашение Эммы. Всё было хорошо. 19 января я провёл первое оглашение. Во вторник, 21-го, после занятий я отправился в Шадуру. Здесь я написал, наряду со свадебными приглашениями, четыре письма друзьям Эммы в Америке и Германии. Вечер с Эммой прошёл с шутками и весельем.

В среду мы с Шнайдерами поехали в Кутузово, чтобы Эмма могла сделать покупки. Она потратила 70 рублей, я – 47, в то время у меня было мало денег. Всё, что я покупал, ей казалось недостаточно красивым и хорошим, хотя пальто стоило 26, костюм 16, а жилет 5 рублей.

Я вернулся с ними в Шадуру, где весь вечер опять исполнял перед Эммой довольно много фокусов (шуток). Мы чувствовали себя очень счастливыми. Эмма смеялась до слёз. В 9 утра я отправился в Домбровку. Когда я пришёл в школу, было 11. Детей уже не было, но меня ждала, скрестив руки на груди, полная ненависти фрау Штадтель, на дочери которой я не захотел жениться. Но она была права, я опоздал на занятия.

26-го я провёл третье оглашение. На следующий день мы должны были отправиться в Кутузово продолжить покупки. Всю ночь меня терзали неясные, злые догадки. И когда я зашёл в пивную Коппа, где мы договорились встретиться, я сразу понял, что что-то пошло не так. Но что конкретно, я не догадывался. Вначале я зашёл на почту, а когда вернулся, отправился с фрау Шнайдер в магазин. Когда я сказал ей, что хочу купить ещё один костюм, она сказала: “Не стоит. Эмма благоразумно отказалась от свадьбы, она даже плакала”.

Эта неожиданная новость показалась мне настолько сомнительной, забавной и нереальной, что я даже представить себе не мог, что делать дальше. Они так долго добивались моего сватовства, преследовали и заманивали, мы уже обручились и огласились, много чего купили к свадьбе, и теперь всё кончено? На мой вопрос, в чём причина отказа, почему вдруг внезапно я оказался не угоден, мне высказали, что во время первых покупок я считал каждую копейку, вёл себя очень тихо, и ничего не купил невесте. Что я мог ответить?

Я закончил свои покупки и пошёл обратно в пивную, где, как сказала фрау Шнайдер, меня ждёт Адольф Грюнке из Шадуры. Я спросил его о настоящей причине отказа и о возможном способе вернуть всё в прежнюю колею. Он мне не ответил. Он утверждал, что его задача – получить от меня подписанное согласие на разрыв помолвки, и ещё он уполномочен оплатить понесённые мной расходы: “Эдуард, посчитай все расходы, и я оплачу их немедленно”, – повторял он сотню раз. Но я настаивал на своём: “Вы застали меня врасплох, я должен всё обдумать, приду к вам завтра!” Когда он, наконец, понял, что я не сдамся, не позволю себя одурачить или обвести вокруг пальца, то встал и вышел вон.

Отчаявшийся, домой я вернулся поздно ночью. Теперь, чтобы разорвать помолвку, у них была одна дорога – к пастору. Я не мог сомкнуть глаз, в 3 часа утра пошёл к Феттеру и рассказал ему о случившемся. Он как сват, который привёл меня к Шнайдерам, был сильно возмущён, и решил сразу поехать в Шадуру, чтобы отменить полученную отставку. Но когда я смог ему втолковать, что не хочу силой заставлять такую невесту выходить за меня замуж, он согласился со мной. Мы написали подробное письмо к пастору, которое тем же утром на рассвете со спецкурьером отправили в Геймталь. Около полудня он привёз мне ответ от фрау пасторши о том, что пастор вернётся домой только вечером, но они не могут дать разрешения на оглашение, о котором я просил. Без обид, Шнайдерам дело я коварно испортил.

Какой сложный период в моей жизни! Всё идёт мне во вред! Но я продолжаю надеяться, что если будет на то Божья воля, всё у меня сложится хорошо, и я ещё найду свою суженую.

 
Teurer Himmel, steh mir bei
Jetzt in diesen schweren Tagen.
Mach mich allem Kummer frei,
Helf’ du ihn mir selber tragen.
Jesu, wer auf dich vertraut,
Hat auf keinen Sand gebaut.
Trübe sind jetzt meine Stunden
Alle Tag’hab ich zu tun,
Um zu heilen meine Wunden,
Doch ich will nicht eher ruhn,
Bis ich werd’den Sieg erringen
Dir will ich dann ewig singen.⁴³
 

27 февраля 1914 г.

Всё шло своим чередом. В игре оказались замешаны Штадтели, возможно, это они внесли свой вклад и были главными виновниками того, что моя женитьба сорвалась. Это вышло наружу уже со временем. Бог их простит! У меня была надежда, что Шнайдеры не забыли обо мне. Я согласился на уговоры Феттера, чтобы он и Чензе 2 февраля поехали к ним и попытались решить дело. Фрау Шнайдер ответила так, как всегда говорят евреи: “Gerechelt und gerechelt” (в смысле: “Подсчитано и пересчитано”). Они настаивали на разрыве помолвки.

Я не хотел слишком ломать себе голову. Если Эмма находит во мне недостатки, то я в ней могу найти ещё больше. Как христианских, так и моральных, физических, и тому подобное. Однако я сделал из этого вывод, что я, вероятно, многим обделён и нахожусь в невыгодном положении. С точки зрения моей чести и моей значимости, наружу выступают мои духовные и нравственные свойства, христианское, физическое и экономическое состояние. В приходе я ощущал постоянные насмешки и обвинения в свой адрес, как со стороны противников, так и со стороны своих сторонников. Почему я так небрежен и не стараюсь найти жену?

Все видят, что я плохо питаюсь и очень худ, не богат и плохо одет, к тому же, за жильём не слежу, у меня в распоряжении почти пять десятин земли, но я использую её плохо, хозяйством не занимаюсь и совершенно не рациональный человек. Это всё твёрдые, непоколебимые аргументы, видимые снаружи. Но что я могу с эти сделать, если всё это зависит только от моей холостяцкой жизни? В кухне я разбираюсь очень плохо, на завтрак и ужин готовлю только чай или кофе, очень редко мучной суп, в основном питаюсь всухомятку. Из-за нехватки времени, чаще всего я обхожусь без обеда. Так же обстоит дело с уборкой жилья, стиркой белья, глажкой, починкой и штопкой. Как я должен, живя один в доме, держать корову, свиней, птицу?

Мне не хватает спутницы жизни! В поисках её я в последнее время полностью пренебрегал домашним хозяйством. Я попал в замкнутый круг, из которого до сих пор не вижу выхода. Если я очень занят обучением детей колонистов, то можно было бы решить проблему, позволив себе нанять домработницу. Это невозможно из-за небольшой зарплаты “пастыря”. Община в Домбровке платила мне 110 рублей в год. Для сравнения, жеребец здесь стоил 120 рублей.

Зарплата зависит от прихожан, то есть от того, насколько они ценят учителя. Все родители имели только 2 класса сельской школы, где их обучили чтению, письму и арифметике. За это отвечали приходские учителя, избираемые на один год. В основном они были родом из той же колонии и получили некоторые знания собственным усердием. О педагогике здесь не имели никакого представления.

Вот за такого учителя, который знает не намного больше их, и принимали меня крестьяне. Но я учился на четыре года дольше, чем они, и был подготовлен к решению больших задач, как и все выпускники семинарии. Мы должны были дать детям новые знания, чтобы они, молодое многообещающее поколение немецких колонистов, достигли более высокого уровня, чем их родители. Это требует от нас абсолютной самоотверженности и жертвенности. Начало решения этой задачи лежит в проведении разъяснительной работы с родителями и поощрении такого подъёма.

В этом отношении я очень старался. Помимо воспитательной работы, на продлённых воскресных службах сформировался хороший хор. Участники хора были моими лучшими и надёжными союзниками, доносившими моё слово до остальных колонистов. Мы репетировали почти каждый вечер, и подготовили много песен к каждому деревенскому торжеству. Но всего этого было мало. Я должен найти способ, который поможет мне разорвать этот замкнутый круг.

* * *

Так два последних события, произошедшие друг за другом, привели Эдуарда к глубоким размышлениям о смене приоритетов. Он был вынужден понять, что для богатой невесты он всего лишь бедный подёнщик, без кола и двора, а его профессия учителя не имеет никакого значения. И во-вторых, что, вероятно, по всей Волыни не найдётся такой невесты из крестьян, которая бы соответствовала его высоким запросам и требованиям. Она существовала только в его мечтах.