Читать книгу: «Два клоуна», страница 7

Солнечный зайчик

Есть люди, как люди,

Есть люди, как звери,

Есть люди, как чудо,

Есть люди – отребье.

Есть люди – акулы,

Ужасно опасные,

Есть люди, как мулы,

Трудяжки безгласные.

Есть – сурикаты,

Смешные, милые,

Есть, как мышата,

Серенькие, пугливые.

Есть – рыжие лисы,

Хитрые, красивые,

Есть коты и кисы,

Домашние и дикие.

Есть, как дельфины,

Умные, классные,

Есть о-о-о-очень высокие,

Как жирафы африканские.

А ты вот зайчик.

Есть русак, беляк,

Толай, песчаник,

Аляскинский сибиряк.

Кролик тоже к ним очень близок,

Есть плейбоевский логотип,

Сексуальный, эскизный…

Ты каким хочешь быть?

Правильно!

Из тысячи вариантов,

Ты – солнечный зайчик.

Весёлый, радостный,

Нелиняющий, неунывающий,

Всегда ярко сверкающий,

Лучистый,

Свидание назначающий,

Только без солнышка

Пропадающий.

Посему, желаю тебе

Только солнечных дней

В году,

С нетерпением

В гости жду,

И ещё,

Найти своё зеркальце,

В нём отражаться

И прыгать от радости,

Как и полагается

Солнечному зайчику.

Очередь

Советская очередь бесконечная,

Уходящая порой за горизонт,

Обусловленная дефицитом вечным

От колготок до обычных макарон.

Занимали спозаранку, с но́чи,

Слух прошёл, что что-то привезли,

То, что будет, было нужно очень,

И все ждали, и готовили рубли.

Так стояли мы за молоком и хлебом,

(Сапоги, духи, букет цветов),

И за всем, что называлось ширпотребом,

Все стояли – Рабинович и Петров.

Это была очередь за счастьем,

И была та очередь – живая,

С рукописным номерочком на запястье,

И с надеждой, что уйдёшь ты не пустая.

А сейчас есть всё, и даже больше,

Можно даже заказать, и привезут!

Отчего же столько недовольных?

Видно деньги проживают. Не живут.

Я хочу в Союз, в тот, в разномастный,

Где людей лечили за бесплатно,

Где бесплатно нас учили первоклассно,

А не тестово-бездумной профанации.

И где пенсия – это заслуженный отдых,

А не нынешний период доживания,

Где мороженое вкусное, по ГОСТу,

Где мечтали дети стать космонавтами.

Я хочу туда, где были очереди,

Я хочу в ту очередь —

За счастьем.

Разгневалось небо

Сумерки,

Душно,

Пари́т,

Земля устало

Вздыхает,

Небо темнеет,

Тучи сбирает,

Громом далёким

Грозит

И молнии-стрелы

Вонзает

Во всё, что встаёт

На пути.

Небо готово.

Земля ожидает.

И – всё равно́

Внезапно

Полчища струй

Сильно и страшно

В несчастную землю

Врезаются.

Разгневалось небо,

Смывает

Безжалостно

Потоком воды

Оголтелой

Всю грязь,

Что копили

Засранцы-жильцы

Планеты,

Единственной

Обитаемой.

Возможно,

Не без удовольствия,

Небо и нас бы,

Туда же,

В поток грязевой,

Но мы приспособились,

Держимся крепко —

Ногами, руками

И пятою точкой,

И гадим в колодец,

Не только плюём.

Вот бы нам,

Людям,

Под эти вот струи,

И души отмыть

Добела,

Мы очень погрязли

В бездушье,

Во власти,

В деньгах

И… в бессчётных

Грехах.

Себя бы спасли

И землю родную.

Давайте же,

Люди!

Выходим

Под струи,

Пусть смоет

С нас небо

Дерьмо

Золотое.

Лучший!

И был Гомер,

Давид, Петрарка,

И был Шекспир,

И был Тассо,

А наш другой,

Он лучше,

Лучший!

Скажу вам больше —

Наше всё!

Был утончён,

Насмешлив, честен,

Избалованный с детства

Лестью,

Талант без меры,

Через край,

Скажи —

Кто превзошёл

Его в поэзии?

Он был азартным

Игроком,

Мог проиграться

В ноль, до нитки,

Жил каждый день —

Неистово, открыто,

Жил без оглядки —

Даже слишком.

Был щедр

И дружбой дорожил,

Был дамами

Обласкан,

Нелюбим был

Властью,

За вольнодумство

И характер

Неподвластный.

Всё это внешне,

А внутри, в душе,

У него были

Сказки,

Татьяна, Ленский,

Медный всадник,

И дети,

И, конечно, Натали.

Ушёл, как полагается

Поэту,

Дантесу не простив

Хулы,

Не дописав главы,

Не накопив

Каменьев самоцветных,

Ушёл, как жил —

В единый миг.

И вот теперь,

Гуляя ночью белой,

По саду Летнему

И вдоль Невы,

Он слышит,

Как цитируют Онегина,

Он знает, что любим

И не забыт.

Ах, Пушкин,

Александр Сергеевич,

Вы – лучший!

Вы такой – один!

Незаменимые

Вот и повесила я

На гвоздик

Маленький ошейник

К другому – большому.

Две собаки ушли,

Каждая в своё время —

Большая давно,

В две тысячи пятом,

Зимой морозной,

А мелкий вчера,

Вечером поздним,

Оставив в душе

Пропасть,

Которую нечем

Заполнить.

Они дарили

Любовь и счастье,

Доброту и верность

Неимоверную,

Они делали жизнь

Красочной,

Прогулочной и

Категорически радостной.

Буду горевать

Об ушедших вечно,

И даже в той

Потусторонней

Бесконечности

Незаменимые есть,

Это те,

Кого заменить некем,

Это ушедшие

Твои человеки

И твои звери,

Вошедшие в твою жизнь

И оставшиеся в ней

Навеки.

Не бросай теперь, не бросай

Муз ушёл, не попрощавшись,

Хлопнув дверью стеклянной,

Оставив одну, в полном отчаянии,

Собирающую осколки руками.

Чем прогневала, чем обидела?

То ли холодом, то ли зноем,

Мне казалось, что я сильная —

С бурей справлюсь одна спокойно.

Ошибалась! Без вдохновения,

Без капризного Феба-Муза,

Без насмешек его, без презрения

Это не поэзия – это проза.

Прилетай, возвращайся, солнечный,

Муз любимый, голова седая,

Столько лет ты со мной рука об руку,

Не бросай теперь, не бросай!

Моросит, моросит…

Моросит, моросит, моросит…

А душа, как губка впитывает,

Душа – не твёрдый гранит,

Она субстанция невидимая,

Отчего же и что там болит?

Разрывает тело, не даёт уснуть,

Все думы смешивая в коктейль,

И ты в полусне: «Забудь, забудь»,

А душа всё прядёт кудель,

Обвивая нитями грудь.

И тонкую нить льняную

Вздохом не разорвать,

И тьму сумеречную, ночную

Из души никак не прогнать.

Давно-долго с болью кочую.

Моросит, моросит, моросит,

Украшая каплями паутину,

И она на солнце красиво блестит,

Дорисовывая жизни картину,

А ночью то, чего как бы и нет,

Нестерпимо-бессонно болит.

Тонким пером нарисован…

Тонким пером нарисован

Краешек бледной луны

На светлом ещё небосклоне,

На фоне закатной зари.

Узенький вход в зазеркалье,

На ту сто́рону небосвода,

Манящий, печальный,

Провиденциа́льного перехода.

Небо неспешно темнеет,

Включает звёзды умело,

И пепельный свет, излучаемый Фебом,

Волнует душу, тревожит тело.

Всё стихло, земля опустела,

Ночь обняла тьмою немою,

И с неба неслышно, несмело,

Летит свет звезды погасшей,

А лунный серп собирает жатву…

Дураку закон не писан

Дураку закон не писан,

Если писан, то не читан,

Если читан, то не понят,

Если понят, то не так.

Кто же на Руси дурак?

Жил себе в селе Емеля,

Был ленив, ума не на́жил,

Маменька кормила кашей,

Он же по́ воду ходил,

Да и то, не от нужды —

Новой шапкой похвалиться

И проветрить сапоги.

Зачерпнул – в ведёрке щука!

«Отпусти, проси, что хошь».

«Что просить? Нужды не знаем,

Папа в думе заседает,

Мама – бизнесмен крутой,

Брат за мо́рем проживает,

Сам – красивый, молодой.

Хотя нет! Хочу в столицу!

Быть царём, и царь-девицу,

И всё царство, и коня,

И чтоб славили меня!»

«Воля ваша, Емельян,

Будет всё, как пожелаешь,

Вот те печка, вот кафтан».

А народ в селе дивится:

«Глянь, дурак, а как везёт!

Всем селом на речку ходим —

Нам всё пусто, им – приплод,

А ему, ну надо! Сразу!

Без сети! В ведро! Сама!

Чудо-чудное, кума».

Был ещё Иван-дурак,

Сторожил отцово поле,

Ох! Бескрайнее раздолье,

Председателем был папа,

Мама же учёт вела,

Чтоб земля не пропадала,

Поле взял. Чего ж не взять?

Ну не суть, сидит Иван,

Глядь, скакун арабской масти,

Он его за гриву хвать

И давай его гонять.

Откупился конь-красавец —

Подарил ему конька,

Золотого горбунька.

Был Иван совсем дурак —

Был не чёсан и не мыт,

Вдруг – богат, одет во фрак…

Вот коньку за то спасибо,

Отвёз Ваню в стольный град,

Ко двору его пристроил —

Иван княжит, Иван рад.

Много было дураков,

И до веку, и потом,

Все в столицу перебрались,

Кто на печке, кто пешком…

Кто-то ж должен нами править,

Без управы нам никак!

«Он хоть свой, он – не варяг».

Ну а чудо в помощь им —

Щуки, Сивки, Горбунки

И волшебные клубки.

Они точно знают путь,

Куда надо приведуть,

Сказки на ночь нам расскажут,

Мёдом нам усы намажут,

Всё подробно объяснят,

Про простых, и про царят,

Ничего не утаят.

Дуракам закон не писан.

Дураками он написан.

Ну а с умного что взять?

«Прочитать и исполнять!»

Босоногая дива

Сезария Эвора – звучит минорно, напевно,

Сезария Эвора – кабовердианка незабвенная,

Певшая грудным низким голосом

На родном непереводимом креольском,

Певшая в маленьких портовых тавернах

И огромных залах лицемерных,

Певшая о простом и сложном,

Неброско одетая, слегка неуклюжая,

С душой, бескрайний океан вместившая,

Самозабвенно свой остров каменистый любившая.

Совсем не пафосная, совсем не звёздная

Босоногая дива, совсем не серьёзная,

Ты просто пела – безучастно, неспешно,

Не всегда точно, почти небрежно,

Но все замирали, вслушиваясь

В оттенки таланта волшебного.

А ты убаюкивала монотонностью,

И мир расцветал чем-то пыльно-розовым,

Превращаясь в пепельно-синий,

Становясь неимоверно красивым.

Ты трогала души мягко, не ложно,

Как океанский воздух касается кожи,

А если по-русски, то это тоска,

Безбрежная, безотчётная – по родине, издалека.

Ты пела, как перебирала камушки,

О чём-то непонятном и важном,

И на душе становилось тепло и приятно,

Ты пела лично для каждого, интимно-приватно.

Сезария Эвора, ушедшая в пену прибрежных волн,

Ставшая частичкой вселенского океана,

Лучших людей для вечных времён.

Картонный мир

В мой картонный домик

Весной залетает запах сирени,

А летом в нём царит аромат лилий,

А осенью он размокает от дождей унылых,

А зимой его засыпает снегом серебристым.

А весной я заново строю картонный мир,

В котором слышны все звуки земные —

Пение птиц, полёт пчелы,

И шум далёкого моря синего.

А через проём в крыше видно небо —

Дневное, цветное, разное,

А ночью звёзды —

Далёкие, манящие, прекрасные.

Мой картонный дом – хрупок и ненадёжен,

А каменный, и с охраной – он твёрже,

Но также призрачен и неустойчив,

В мире, где нет вселенских законов.

Пионер! Настоящий!

Предлагала соседу деньги

За помощь, очень существенную,

Аккуратно послал (отказался), без обсуждения,

Прокомментировав отказ тезисно.

«Я – пионэр, неисправимый,

Как Тимур и его команда,

Невидимый, необходимый,

Без расчёта на благодарность.

Как Дон Кихот досточтимый,

Добрый, чудаковатый,

Дождём помытый, солнцем палимый

И немножечко подслеповатый.

Представьте – врач, диагност, гений

Лечит плохо человека задаром,

И хорошо – только за деньги,

Превращаясь постепенно в фигляра.

Мальчишка соседке-старушке

Предлагает помощь за деньги,

Не котируются, мол, нынче плюшки,

В нашем мире на всё расценки.

Остановитесь, люди!

Олигархов и так через край,

Может, просто добрее будем,

За бесплатно, ну просто так.

Я последний из пионэров,

Именно через Э – обидней,

Из состоявшихся немиллионеров,

Я тот, из СССР, первобытный».

Так говорил мой сосед любимый,

Трудяжка, каких свет не видел,

Цельно-хороший, незаменимый,

Бессеребреник-изобретатель.

Вымирающий вид инженеров

С головой светлой, душой прозрачной,

Не вписывающийся в мир комиссионеров,

Пионер! Настоящий!

Концерт для скрипки и фортепиано

Изгибы рояля,

Изгибы скрипки

Настолько совпали,

Настолько сли́лись,

Что стали просто

Неразлучимы

И превратились

В линию жизни.

Рояля крыло парит,

Прикрывая

Душу хрупкую

«страдивари»,

А скрипка поёт,

Ввысь призывая,

Бытие,

Сыгранное на рояле.

Концерт для скрипки

И фортепиано…

Сердце заныло,

Душа заплакала…

Семь нот всего

Для всего

Гениального.

Небо упало

Небо упало на грешную землю,

Превратившись в лужи и реки,

Став темой для научных полемик

И напугав людей суеверных.

«Грядёт потоп, это кара небесная,

Конец уж близок, я его вижу,» —

Бубнят шаманы чужие и местные,

Надев «корону» для полноты картины.

А ведь и правда, неуютно как-то,

Когда над тобою небо зловещее,

А по земле бродит ложь де-факто,

Хохочет безумно и зубами скрежещет.

И некуда спрятаться, некуда скрыться,

Мы все заложники планеты маленькой,

Которая вертится, и едва уже дышит,

И в бесконечность со всеми мчится.

Небо из голубого сделалось серым,

Вмиг из высокого стало низким,

Наверное, правы те, суеверные,

Что строят ковчег и ждут конца света.

Дождь, дождь, дождь

Дождь, дождь, дождь

Намочил дома, мостовые,

Ждёшь, ждёшь, ждёшь,

А его всё нет и в помине.

Все глаза уже проглядела,

Все сводки аварий за́ день,

Ну где же ты, где же?

Потерялся в тумане.

Свет фар в окошко заплаканное —

Ну, Слава Богу, приехал,

И злой мир стал сразу ласковым,

Много ли надо для этого?

Потом – не считается

Жизнь – эксклюзив,

Драгоценность бесценная,

Невозможно купить,

Можно лишь подарить

И отнять.

Осознав, захотев —

Невозможно вернуть,

Сохранить, заперев, —

Не удастся.

Если вдруг повезло —

Ты жизнь в дар получил,

Так живи,

Наслаждайся, радуйся,

Если можешь,

То сам жизнь подари —

Только в жизнях жизнь

Продолжается.

А не можешь —

Чужую не забери,

Думай до,

Потом – не считается.

Что-то сон нейдёт

Любимый всю ночь спать не давал —

Пел серенады про любовь свою,

Что-то ласковое на ушко шептал,

Сон сморил – не дослушала.

Утром проснулась – вся в поцелуях:

И чело, и ланиты, и руки,

Как же так? Вечерами над зельем колдуя,

Надеялась – спать будет змей близорукий.

А ты нет – ничего не боишься:

Ни ковида, ни зелья, ни по́лога,

Любимый комар, ты мне уже снишься

В виде опытного стоматолога.

И любимый опять, всю ночь напролёт,

Поёт серенады – я хлопаю,

Видно просит руки, замуж зовёт,

«Я согласна!», – рычу полушёпотом.

Ну держись, комар, став женой – отомщу,

За все ночи мои бессонные —

Спать не дам, к друзьям не пущу,

И порядки – концентрационные!

Побоялся жениться – исчез подлец,

А как уговаривал! Артист летучий,

Ой! Хоть высплюсь я наконец,

Нет! Летит! Ночной ангел певучий.

И кольцо несёт, в виде двух сердец,

И пищит: «Я так рад! Я соскучился!»

Ну держись, жених, считай – ты мертвец,

Ты родился под звездой невезучею.

* * *

Тишина. Что-то сон нейдёт,

Уж рассвет между штор крадётся,

Жизнь бесшумно мимо течёт,

Всё в сравнении познаётся.

Есть – убил бы, а нет – купил бы,

А любовь редко взаимная,

Хуже нет комариного писка,

И страшней тишины могильной.

И никто иной

Человека может спасти

Только другой человек.

Человек. И никто иной.

Если рядом с тобой такой —

Делит печали и радости,

Дорогое вино игристое

И хлеба последнюю корку,

И рубашку единственную

Тебе отдаёт,

А сам остаётся голым…

Вот он спасёт.

Не утопит, а руку подаст,

И морду набьёт неприятелю,

И тебе, если надо,

Даст в глаз,

Чтоб близорукость исправить,

Вот он не уйдёт

В запас,

Даже если его отправить.

Обычно они серьёзные,

Не романтичные, скучные

И такие упёрто-надёжные,

Надоедливые, друзья лучшие.

Могут позвонить ночью,

Могут денег попросить в долг,

Могут тебе дать кредит бессрочный,

Хотя сам – гол как соко́л.

Если рядом с тобой такой —

Береги, как зеницу ока,

Ведь спасти человека

Может лишь твой

Человек лучший,

И никто иной.

* * *

Дай Бог всем

Обережных ангелов

В виде хороших

Человеков рядом.

Белый свет становится чёрным

Белый свет становится чёрным.

Был цветным – оранжевым, жёлтым,

Синим, красным, розово-пыльным,

Был жизнерадостным, стал постылым.

Почему чёрный вдруг доминантный?

Поступая нетолерантно,

Он, размахивая кистью с краской,

Чёрным цветом всё закрашивает.

И небо, и землю, и лето, и зиму,

И говорит: «Смотри, как красиво!

Всё одинаково чёрное

И абсолютно бесспорное».

Чёрное небо с просинью,

Чёрное золото осенью,

Чёрный снег на деревьях голых,

И чёрное солнце тяжёлое.

И все промолчали,

И чернотой любовались,

И только вода прозрачная

Взбунтовалась

И не поклонилась чёрному

Цвету мрачному,

И всю черноту смыла,

К чертям собачьим.

Ты, чёрный, имеешь право

Быть равным среди разных,

Но быть доминантой – это опасно

Для остальных – несогласных.

Если в чёрный добавить оранжевый,

Получится радостно-шоколадный,

А синий, смешанный с белым,

Станет голубым, небесным.

Все цвета и оттенки имеют право

Быть чистыми, без разбавлений,

Но ни один не должен быть главным,

Иначе ослепнем от канареечного,

И замёрзнем в лабиринтах белых,

И увязнем в текстурах фиолетовых.

* * *

Белый свет

Не должен стать чёрным

Только потому,

Что так чёрный хочет.

Работа, как работа

Крылатая пехота,

Береты голубые,

Работа, как работа,

Ну и прикид красивый.

– А помнишь?

– Было дело!

Вдвоём мы против взвода,

Спина к спине… Сумели!

Работа, как работа.

– А помнишь?

– Ну конечно!

Красивые девчонки,

Захват прошёл успешно,

Отбили от подонков.

– А помнишь?

– Ну а как же!

Скрутили кукловода,

Здоровый был, чертяка…

Работа, как работа.

Два друга на террасе,

Увитой виноградом,

В тельняшках, седовласые

Работу вспоминают.

– Давай, 2 августа,

За тех, кто небо пашет,

Кто куполами белыми

Нам душу будоражит.

– Ну что, давай за ротного,

Хороший был мужик…

– Давай ещё за взводного,

– Давай за всех, старик!

Крылатая пехота,

Береты голубые,

Работа, как работа.

«Служу тебе, Россия».

Жизнь – река

Кто-то сказал, что жизнь – река,

И ты плывёшь или по, или против,

Гребёшь с усилием или слегка,

Или вообще – ты пассажир в лодке.

Моя же жизнь – пустыня бескрайняя,

Солнце в зените, песок на зубах,

Вместо подушки – под голову камень,

Воды ни капли и животный страх.

У кого-то жизнь – лес непролазный,

Дремучий, злой, где ели, как стражи,

Туда даже свет дневной не заглядывает,

И белой зимой там темно и страшно.

А ещё жизнь бывает – бродячий цирк,

На арене ты клоун забавный,

А за кулисами – грустный старик,

Перебивающийся с хлеба на квас.

Знаю человека, у него жизнь – океан,

Необъятный, глубокий, волшебный,

Там айсберги есть и свои титаники,

И нет берегов – странник он неприкаянный.

Кто сказал, что жизнь – река?

Сомневаюсь. У всех она разная,

Кому-то необходимо весло, а кому-то соха,

А кому-то диван, в обивке красной.