Был мастер. Он делал маски.
Делал он их талантливо.
Использовал разные краски,
Золото, бриллианты.
Делал их быстро. Мастер!
В деле весьма преуспел.
Даже делал маски для власти.
Очень скоро разбогател.
Ремеслом он своим гордился,
На себя много масок примерил,
Понимал – не зря всё ж родился,
В своей жизни был он уверен.
И вдруг, перед самым закрытием,
Она в его лавку зашла,
Всё осмотрела критически,
Ничего не купила. Ушла.
Догнал. «Купите, недорого,
Сделано профессионально».
«Всё хорошо, всё здорово,
Но я не люблю карнавалы».
Не оглянулась. Ушла
В свой дивный, чудесный лес,
Душу мастера забрала,
И за ней ускакал его бес.
Он работал всю ночь истово,
Делал лучшую маску свою,
Он из дерева её выстругал,
Шлифанул чуть, убрал смолу.
К утру маска была готова,
Примерил – сидит, как влитая.
Оглядел себя снова и снова
И решил – буду жить, не снимая.
Дерево старое серое
Отражается в зеркале,
Морщины – глубокие трещины,
Есть недоделки, но мелкие.
Запалил свою лавку с масками
И покинул тюрьму, где был узником,
Ничего не взял, пусть растаскивают,
Прошёл город весь, не был узнанным.
Вскоре народ набежал,
Минуту погоревал
И к соседу отправился.
Там маски, конечно, пожиже,
Зато цена ниже.
Как живешь теперь, мастер вольный,
Есть ли слава, есть ли успех?
Из леса слышен басок довольный
И её невесомый смех…
Океан забывает сразу.
Сразу и навсегда.
Он память с песка смывает,
Не оставляя следа.
Я помню шёпот жаркий,
Власть твоих сильных рук,
Поцелуи были подарком,
Светом – луны круг.
Шёлк простыней прохладный,
Белые тени всюду,
От волос аромат сандала
И ощущение чуда.
Я попробую… Я забуду…
Под ногами песок горячий,
Дыхание глубины,
Океан сильный, манящий,
Живой властелин тьмы.
Океан обнимает мне ноги,
Мою душу волной накрывает,
Забирает в свои чертоги
И память с песка стирает…
И забывает.
Сразу и навсегда.
Он искал. Три дня и три ночи.
Заболел. Метался в бреду.
Он любил её очень-очень,
Только ей промолчал. Почему?!
И теперь седой раненой чайкой,
Мечется над водой…
Не промолчите нечаянно.
Не забирайте любовь с собой.
Старинный парк, тенистая аллея,
Возле неё толпа восторженных людей,
Она сидит, глаза поднять не смея,
Безмолвно злится неуклюжести своей.
Походкой лёгкой шла она с кувшином,
Он вдруг упал, разбился, не собрать.
И вот уж вечер – бесконечно длинный,
Она грустит, и нету силы встать.
«Мечты разбились, разлетелись черепками,
Да что теперь о прошлом горевать,
Хочу я встать, уйти отсюда с вами,
Развеять грусть, смеяться, танцевать.
Но нет, разбитому без трещин не собраться,
Вода течёт ведь из кувшина, не в кувшин,
Знать, суждено навеки с камнем обвенчаться,
И слушать шум воды и тишину вершин.
Уж скоро осень, дождь меня умоет,
Закатный луч позолотит главу,
Зима пушистым одеялом стан укроет,
И я усну, усну, усну, усну».
Старинный парк, тенистая аллея,
Она с тоской на суету глядит,
Года меняют лица перед нею,
Валун гранитный деву сторожит.
Прошли дожди. Макушка лета.
Я в лес с корзиной – по грибы.
Цветы в росе, как в самоцветах,
Трава не смята по пути.
Душа поёт и вторит птицам,
Я солнышку шепчу: «Привет».
Зачем, зачем мне заграница,
Мне лес – и отдых, и обед.
Ба! Предо мной грибов поляна,
Собрались, как на пир лесной,
Ах, сколько вас, куда ни гляну,
Киваете мне головой.
Я аккуратно собираю,
Без спешки в кузовок кладу,
Травинки с шляпок обираю
И потихонечку бреду.
Грибов всё больше, лес высокий,
По кругу, кажется, иду,
То солнце впереди, то сбоку,
Кружусь, кружусь в грибном чаду.
Корзина полная, без меры,
Я оглянулся и присел,
Лес незнакомый, старый, серый,
Шар солнца закатился, сел.
И понял я: меня в чащобу
Завели́ ведьмины круги.
Я испугался, лоб потрогал,
Стемнеет скоро – и ни зги.
И я рванул через валежник,
Ломился, как медведь-шатун,
В лицо хлестали листья, ветки,
Морочил голову колдун.
Я еле выгреб на дорогу,
Домой уж затемно приполз,
Устал, ругал себя: «Ей-богу,
Куда же чёрт тебя занёс?!»
Лег спать. Заснул мгновенно.
Мне снился лес:
Он пах листвою прелой,
Кислицей, острою осокой…
Мне снилось,
Что я был высокий,
Красивый, молодой…
И мысль – беги, беги, беги.
Мне снился лес,
И ведьмины круги.
Мимо ристалищ, капищ…
И. Бродский
Я видела пилигримов,
Шли они мимо баров,
Мимо витрин зеркальных,
Мимо холодных каналов.
Лица их были угрюмы,
На лоб капюшон натянут,
В глазах бесконечные думы,
И губы в улыбке вянут.
Видела их на Невском,
Видела их в метро,
Трудная жизнь – не по-детски
Спину согнула, обожгла нутро.
Не босы они, не раздеты,
Но тяжело шагают.
Дают сами себе обеты,
И сами их выполняют.
Им выпала трудная доля,
Без шор и без указаний,
Понять, где кончается воля,
Как жить, заслужив признанья.
И вот эти взрослые дети,
Выбрав дорогу странную,
За всё в этом мире в ответе,
Они, пилигримы-странники.
Я видела пилигримов,
Шли они мимо баров,
Мимо витрин зеркальных,
Мимо холодных каналов…
И слышался звон с колоколен…
А мимо заброшенных кладбищ,
Шли сильно уставшие воины,
Вдоль старых заросших капищ,
Мимо чёрного бронепоезда,
По поздне-осенней хляби,
По выцветшему серому городу,
Шли победители гордые.
Молчание бывает неловким.
А бывает намеренным:
Это такая уловка,
Чтобы сделать тебя неуверенным.
Молчание – красноречиво:
От восхищения, от радости.
Бывает другая причина:
Чтобы не сказать гадости.
Молчание бывает убийственным:
Вы хвалили, но вы лицемерили,
Стараясь выглядеть искренним,
Вы врали, и вам не верили.
Молчание бывает печальным:
Что сказать, когда нет слов,
Обнимаешь друга в отчаянии,
Слёзы – для слабаков.
Молчание бывает каменным:
Ты прощенья просил за всё,
На могиле на маминой,
И не слышал ответа её.
Я предстану перед Всевышним,
Откупиться не хватит монет,
– Я поэт, – прошепчу еле слышно,
Что Он мне промолчит в ответ?
Интересно,
Простил Он предавшего,
Бывшего, лучшего,
Падшего ангела?
А ты, предавший
И ставший демоном,
Сожалеешь о том,
Что сделано?
Или ты упиваешься
Властью,
Счастлив,
Гордишься тем,
Что под твои
Знамёна
Встало много
Таких разных,
Порою просто
Несчастных,
Но, в основном,
Всё же злых,
Коварных
И жадных людей?
Вороватых,
Душой лохматых,
Отвратительных —
Хуже зверей,
Алчных, наглых,
Самовлюблённых,
Лицемерных,
Тщеславных,
Гадких,
На предательство
Также падких,
Неужели ты
Так хотел?
Главным быть
Среди этой
Швали?
Брось! Вернись!
Упади в колени!
Ну зачем тебе
Власть над теми,
Кого ты
Презираешь сам?
Всегда можно договориться,
Если этого оба хотят,
Можно не понимать, можно злиться,
Но можно договориться.
А если один против,
То ты сорвёшь голос,
Зубы сточишь до дёсен
Не убедив.
Всё просто – он договариваться
Не хочет,
И потому диалог
Превращается в монолог,
И печален итог.
Ты в отчаянии —
Договориться не смог.
Нет – это он не хотел,
А тебе урок.
Вспомни, как Он говорил
Margaritas ante porcos1.
Жаль, не сразу мы понимаем,
Кто перед нами.
Куст смородины, весь наряженный,
Жемчугами сияет чёрными,
В лесу ягоды красные, сладкие,
А мир занят своими войнами.
Посмотри, как поля все раскрашены
Васильками воздушными синими,
Колосками пшеницы тяжёлыми,
А мир занят своими минами.
Над землёю небо высокое
Режут крыльями ласточки, ястребы,
Чуть пониже порхают бабочки…
Мир захвачен военными гангстерами.
Мир – совокупность всех форм материи,
Война – конфликт интересов,
Если хочет фиалка вырасти,
Ей уступит травинка место.
Ничему нас не научили
Хиросима и Нагасаки,
Ни Хатынь, ни пустыни Сирии…
Мы не помним или забыли?
И всё шире Калинов мост,
На котором битвы идут,
На том берегу тишина и погост,
А на этом – смородины куст
Плачет чёрными жемчугами,
А мы давим его сапогами.
Бывает, с утра понимаешь
Сразу, что день не твой:
Проспал, опаздываешь, кошку пинаешь,
Всё не так! Боже мой!
По пути собрал все светофоры,
На заправке бензина нет,
Везде пробки, везде заторы,
Телефон вдруг сдох, пропал Интернет.
На работе – выговор сразу,
Всё срочно – ещё вчера!
Без обеда и без припасов,
К концу дня ты ни два и ни полтора.
Чуть живой, злой и голодный,
Добираешься ты домой,
На столе стоит чай холодный…
Всё не так! Боже мой!
И вдруг сквозь ночь и сквозь время
Звонок. От тебя:
«Я почувствовала и прилетела.
Встретишь?» – «Да».
Усталость рукой смахнуло,
Мчу за тобой счастливый,
Светофоры зелёным моргнули,
Провожают красным ревниво.
«Я насовсем вернулась,
Примешь?» – «Конечно, да».
Лучший день в моей жизни случился,
Вот бы всё это навсегда.
Я вёз её мокрыми улицами,
Улыбался и пел в душе́,
Фонари кланялись нам ссутулившись,
Правда – с милою рай в шалаше.
На работу теперь провожают,
К ужину ждут, встречают,
Меня любят, меня понимают
И на моём плече засыпают.
Мой худший день обведён
Фломастером красным,
Жизни путь освещён.
Я счастлив.
Много ли надо? Мало?
Нисколько и ничего.
Главное, чтобы небо послало
Тебе – Твоего.
Все цветы мира тебе отдам,
Не сорванные, а живые,
Которые где-то растут по лугам
И ароматы дарят хмельные.
Все звуки леса и пенье птиц,
Вкус зимний, горький калины красной,
И россыпь нежной травы кислиц,
И лилий запах волнующий, страстный.
Всё волшебство гладиолусов строгих,
На нас смотрящих сквозь призму лета,
И незнакомых цветов одиноких,
И крокусов синих – весны браслетов.
Ромашек скромных в полях стоя́щих,
Их много-много глазастых умниц,
Таких белоснежных и настоящих,
В лесу цветущих или вдоль улиц.
И розы царственные в росе
Тебе пусть дарят нежнейший цвет,
И яблонь дымку во всей красе,
И земляники лесной букет.
Все краски мира тебе, тебе
Сквозь расстояния посылаю,
Я благодарен своей судьбе,
Что ты скучаешь и я скучаю.
Пришла беда, без спроса.
Друг – красавец, плейбой,
Не задал ни одного вопроса,
Просто сказал: «Я с тобой».
Вместе прошли сквозь страх,
Преодолели боль, отчаяние,
Свечи ставили вместе в церквах,
Пред иконами плакали неприкаянные.
Прислонившись друг к другу,
Преодолели и победили.
Не разбежались мы, с перепугу,
А беду в любовь превратили.
Мне уютно в объятьях
Не предавшего, не сбежавшего.
За что мне такое счастье?
Спасибо Богу, его приславшего.
Я за ним и в бой, и в разведку,
За него и в огонь, и в омут.
Захочет – стану я домоседкой,
Нет – буду чудить вне дома.
Мы интересная пара: Он – блондин
Высокий. Я – маленькая брюнетка.
Прохожие вслед: «Погляди,
Он – червонец, она – монетка».
Прошли годы. Я стала выше:
Он в коляске, седой старик,
Плохо видит, почти не слышит,
Добрый, бледный мой снеговик.
Часто в парке мы с ним гуляем,
Кормим белочек, слушаем птиц.
И прохожие вслед вздыхают:
«Он – прям карлик, она – из цариц».
Время меняет лица,
Спину согбенной делает,
Старушкой станет девица,
Блондин – лысым, с пробелами.
Оно не меняет душу.
Спасибо тебе, мой плейбой,
За то, что проснувшись слышу:
«Любимая, я с тобой».
Мне даже вздохнуть больно,
Руку поднять, смахнуть слезу,
Которая катится самовольно
На синеватую бус бирюзу.
Онемело, окаменело,
Не помню, как жить-быть,
Как я могла, как посмела
Полюбить и не сметь забыть.
Кожа помнит прикосновенья,
Запах твой везде и вокруг,
Кудри съёжились без движенья,
Образуя клубки гадюк.
Я бабочка из его коллекции,
Имя мне – Алкино́й,
Редкой природной селекции,
В качестве украшения взяли меня
Домой.
Я прожила две недели в неволе,
И не стало красавицы,
Меня пришпилили булаво́й
Под стекло, маяться.
Помню, бабушка говорила:
«Раньше смертушки не помрёшь».
Ох ты горюшко, моё горе,
Не сотрёшь тебя, не сметёшь.
Повстречала, но не увиделись,
В мою книгу он заглянул,
«Смотрите бабочек на бумажном
Носителе?»
Голос твой за спиной вздохнул.
«Моя мама – анималист,
Это её работы».
«Тогда я – коллекционист,
Приглашаю к себе вас, в субботу.»
Ничего у меня не ёкнуло,
Стало страшно, что жить не хотела,
Повернулась с душой застёгнутой,
Только чуточку побледнела.
Он узнал. Суета в глазах:
«Здравствуй, а я искал,
Ты тогда так внезапно исчезла,
Закатила ненужный скандал…»
«А та бабочка, улетела?»
«Может встретимся, поговорим?»
«В этом городе мы проездом
И на поезд уже спешим,
Я давно вдова, не невеста».
Мне всё время казалось,
Что увижу и задохнусь…
Ничего, ничего не осталось.
Я жива и этим горжусь.
«Мама, кто это? Он красивый!»
«Он никто. И зовут никак.
Он просто пятак фальшивый,
И против меня – слабак».
Хорошо, что тогда я не умерла,
А ведь хотела, а ведь могла…
Ах, какая была зима!
Всю душу выморозила,
Виновата, видно, сама,
Что такую судьбу выпросила.
Так хотелось счастливой быть,
Вечной девочкой в платье ситцевом,
По реке жизни неспешно плыть
И по небу летать с птицами быстрыми.
Но у счастья короткий век,
Да и платье уже истлело,
Стал неспешным мой быстрый бег,
День к закату – вокруг потемнело.
«Жили долго они и счастливо
И умерли в один день,
И небо им было в алмазах».
А в жизни – тень на плетень.
Одиночество – наказание,
Тяжкий крест несу, волоку,
Одиночество – испытание
Молодому и старику.
Я прошла с ним по жизни под руку,
Скоро-скоро и мой закат,
За собой потащу, за ворот,
Там в музей сдам, как экспонат.
Чтобы ты по земле не шлялось,
Не ловило сетью добычу,
Чтобы с другими так не игралось,
Я свободу твою ограничу.
А пока садись – погорюем,
Вина выпьем, споём, станцуем,
Зиму осенью разрисуем,
Все мечты мои упакуем
И туда, вдвоём, покочуем.
Если родина скажет надо,
Вэдэвэшник ответит: «Есть».
Крылатая гвардия – это не стадо,
Что готово в фонтаны лезть,
Разбивать кирпичи о череп,
В пьяном угаре матом орать.
Вэдэвэшник дружбе армейской верен,
Голубые береты – армии знать.
Когда вижу поганцев – стыжусь,
Кем ты был в элитных войсках?
ВДВ – не синоним «нажрусь»,
ВДВ – седина на висках
От тяжёлой работы в небе,
От потерь друзей на войне,
Ты готов на воде и хлебе,
Ты готов по колено в дерьме,
За друзей, за чистое небо,
За сиянье любимых глаз,
Чтобы вдоволь воды и хлеба,
Ты же знаешь: «Никто, кроме нас».
Я завидую тем, кто в небе
Парашютные стропы натягивает,
Кто утюжит пыльные степи,
Кто по плацу вышагивает.
Не бывает вэдэвэшников бывших,
Мы навеки и навсегда
Голубой тельняшкой согреты,
И плевали мы на года.
Соберёмся, своих помянем
Без громких и пышных фраз,
«Синеву» непременно затянем,
Мы – Войска Дяди Васи.
«Никто кроме нас».
Запутавшись по жизни,
Настрадавшись,
Отправилась я за советом
В монастырь,
Упала в ноги я к седому
Старцу:
«Отец родной, меня ты рассуди».
Всё выслушал,
Ни разу замечания не сделал,
Сухою, тёплою рукой
По голове провёл:
«Всё будет хорошо».
И жизнь мою по полочкам
Расставил.
– Не любит?
Ты сама люби,
А дальше Бог управит.
– Нет денег?
Ты умерь желанья,
И радостью наполнится
Твой дом.
– Ты говоришь: Не хороша
И не красива, —
Да нет,
Всё у тебя на месте,
Ангел мой,
И глазки зорки,
Руки споры в деле,
И ноги резвые,
И не глупа совсем.
Всё это ерунда.
Да кто тебе сказал
Об этом?
– Сама.
– Ах вот! Сама!
Сама придумала,
И маешься сама.
Начни себя менять,
Поймёшь, как это трудно,
Тогда других ты
Не захочешь изменять.
Мы говорили долго
Об обычном,
И о высоком,
И о стыдном, о плохом.
Утешил, указал он
В жизнь дорогу,
На крыльях я летела
От него.
И мысль всё не давала
Мне покоя,
Откуда знает всё,
Ведь не бывал в миру?
В обитель он пришёл
Ну очень юным
И за ворота
Редко выходил,
Все дни он проводил
В молитве,
И, кроме Бога,
Он ни с кем не говорил.
Но знает всё
И даже лучше
Про деньги, про обман
И суету.
Про нелюбовь, жестокость,
Униженье,
Про мелочи житейские,
Про ночи маяту.
Откуда понимание
Вселенское
Про всех и каждого,
Никак я не пойму?
Сказал: «Веками
Не меняются
Ни страсти, ни желанья,
Ни грехи.
Я слаб и потому
Ушёл из мира.
Ты сильная.
Живи в миру. Терпи.
Начни с себя,
И мир вокруг изменится.
А будет очень трудно —
Приходи.
Мы посидим в тиши
Под сенью лип и клёнов,
Подышим воздухом покоя,
Мы выдохнем плохое,
И снова жить,
И жизнью дорожить.
Жизнь – самое прекрасное,
Что есть,
И невозможно трудное,
Не знаешь, как унесть».
Да. Всё старо как мир.
И надо в мир из дома
Выходить
С большим запасом света
И тепла,
Чтоб не замёрзнуть
И других согреть,
И попытаться в этом мире
Не сгореть.
Пришла беда – отворяй ворота́,
И окошечко, и калитку,
Будь богатым ты, будь сирота, —
Никого не щадит, бандитка.
Я открыла. Чего уж теперь,
Бежать некуда, на краю стою,
И ворота настежь, и дверь,
Заходи, садись на скамью.
И пришла. И надолго устроилась,
Да забыла ворота закрыть,
Только-только она успокоилась,
Тут друзья подоспели прибыть.
Завалились в ворота открытые
И давай беду выгонять,
Кто в открытом бою, кто с укрытия,
И пришлось ей позиции сдать.
Дом прибрали. Ворота закрыли.
Сели праздновать-пировать,
Но топор войны в огороде зарыли,
Вдруг придётся опять воевать.
Пришла беда – отворяй ворота́,
Пусть заходят помощники в них,
От беды нет надёжней щита,
Чем любовь друзей и родных.
Осина роняет медные гроши,
Возьми, сколько хочешь,
За своё предательство.
Или ты стоишь больше?
Тогда собери золотые с берёзы,
С гибких веток русоволосых.
За твоё предательство,
Ты хотел подороже?
Всё золото мира превратится в тлен.
Ты сам загнал себя в вечный плен
За предательство.
О чём теперь молишь, не вставая с колен?
Мне жаль для тебя даже листьев
С их чистой душой шелковистой,
Они не стоят твоего предательства.
Они не лгут, и они бескорыстны.
Они красоту дарили и птиц привечали,
И умирали молча, взмахнув ветвями в отчаянии,
Не понимая предательства,
За что их сломали-сгубили? Нечаянно?
Предательство – самое подлое из грехов,
Непрощаемое по прошествии сотни веков.
Удержись, не ступи в вечность
С неснимаемой цепью Иуды оков.