Читать книгу: «Камера смысла», страница 3
Через минуту официант вернулся с бокалами для вина и запотевшей бутылкой рислинга. Анна любила рислинг, свежий и острый на языке, он утешал и развлекал в те моменты, когда более плотные вечерние вина клонили ее ко сну. Она улыбнулась:
– Здорово, что мы выбрались.
Платон пока запрещал себе открыто рассматривать ее и думать о вещах, которые отвлекали от беседы. Она сидела напротив, откинувшись на спинку стула, положив одну ногу на другую и не проявляя нетерпения. Крутила между пальцами ножку бокала, в котором переливалось золотистое вино, блики играли на ее пальцах, тонких, загорелых, с красивыми гладкими ногтями без лака. Он наблюдал, она поправила юбку, пошевелила бедрами и уселась поудобнее. Тогда он пробормотал что-то, чего требуют простые правила:
– Так чем вы занимаетесь, Анна?
– Коротко говоря, я археолог, изучаю культуры и религию древних цивилизаций. Как раз недавно вернулась из Арабских Эмиратов.
– Эх, к сожалению, я абсолютный профан в археологии… Но это, должно быть, невероятно интересно! – живое мужское воображение тут же подкинуло Платону несколько весьма волнующих картинок, и он явственно ощутил азартное возбуждение. На уровне инстинкта он уже давно проехал весь этот обед. Все эти тарелки и салфетки оставались лишь прикрытием, по сути – тратой времени… Однако пока придется все-таки послушать, о чем она будет говорить.
– Судя по вашему энтузиазму, вы думаете, я – Лара Крофт? – усмехнулась Анна, оценив игру впечатлений на лице своего собеседника.
– А я сильно заблуждаюсь? Вы участвуете в раскопках и интерпретируете историю? Я верно представляю себе вашу работу?
– Бывает и так. Однако рискуя вас разочаровать, хочу заметить, что сегодня у Лары было бы мало шансов. Утаить что-либо в ходе раскопок довольно сложно. К сожалению, – она улыбнулась, – Давайте лучше вернемся к тому, что вы не верите в силу псилоцибина и в то, что можно раз и навсегда расширить свое сознание, изменить свое восприятие жизни… Если вы такой скептик, то мне лучше воздержаться от подробностей моих исследований, иначе вы будете смеяться надо мной, – она улыбнулась и прищурила янтарный кошачий глаз.
– Так давайте продолжим нашу увлекательную дискуссию о психоделических экспериментах… Вы считаете, что у них нет последствий? Ведь не зря же в семидесятые эту практику прикрыли.
– Помните рядом с мамой сидел такой худой седой мужчина?
– Да, припоминаю.
– Так вот, это Роналд Грин – пионер психоделики, он первым сумел преодолеть существовавший до этого запрет на эти исследования. Доктор Грин очень подробно ввел меня в курс дела, когда мама согласилась быть добровольцем.
Принесли устрицы. Крупные, мясистые, они трепетали нежными телами в своих раковинах, окруженные капельками влаги, льдом и ломтиками лимона. Анна подцепила одну, сбрызнула уксусом и, ловко отрезав от черенка, всосала ртом жирную, скользкую, созданную морем плоть. Платон поспешил сосредоточиться на своей тарелке.
– Вы пока ешьте, Платон, а я продолжу. Так вот, доктор Грин рассказывал мне об экспериментах, которые проводили в шестидесятых «Великие Старцы».
– Ах да, ребята, которые экспериментировали на людях в шестидесятых, – сообразил Платон.
– Вы совершенно правы. Психоделика вошла в те годы во все области психиатрии. Например, ЛСД давали детям с аутизмом, и у них происходил скачок в понимании окружающего мира. Когда моя мама приняла псилоцибин, второй ступенью ее ощущений стала эмпатия. Представляете, она за несколько минут смогла простить своего отца! Дед был очень жестким и не слишком нежным с ней в детстве. Но зато со мной он был лучшим дедушкой на свете! Во время сессии она смогла на самом деле прочувствовать, насколько он был молод, как ему было страшно и тяжело, когда он стал отцом. И она сделала удивительную вещь: она будто перенесла его заботу о внучке на себя-ребенка и смогла ощутить всю полноту его любви. В норме это заняло бы годы психотерапии, но тут произошло за несколько часов.
– Ого! Действительно, интересный эффект! – Платон поедал устрицы, запивая их холодным вином и закусывая поджаренным хлебом.
– Я продолжу, и вы сможете оценить эффект, раз уж мы с вами прогуливаем вторую часть семинара, – Анна улыбалась и перебирала пальцами крошки хлеба на своем блюдце. Да, в рамках обычной психотерапии невротикам предлагались микродозы психоделика. Для достижения максимального эффекта. И вуаля, за пару сессий прорабатывался материал, который обычно требовал многолетних усилий. Люди с зависимостями полностью излечивались. Таким образом психоделика прочно вошла в культурный код шестидесятников. Мамины врачи, к примеру, приписывают псилоцибину все заслуги того времени. От музыки Боба Дилана до супер прорывов обитателей Силиконовой долины, которые, по слухам, использовали во время работы малые дозы ЛСД. Вы представляете! – она всплеснула руками, и вилка со звоном упала на пол.
– Я вижу, вы действительно в курсе дела, – улыбнулся Платон, жалея, что официант не позволил Анне наклониться за прибором. – Но позвольте все-таки задать вопрос: чем это все отличается от медицинского употребления марихуаны? Может ли псилоцибин действительно давать какой-то научно доказуемый особый эффект?
– Ваши закуски! – официант поменял тарелки. Трапеза продолжалась под увлекательную беседу.
– То есть все-таки вы настроены скептически, – засмеялась Анна, – Кстати, отличный краб! – Анна выдавила ломтик лимона на севиче.
– Да, кальмары тоже супер. Я бы даже еще добавил чили. Так, рассказывайте дальше, мне уже очень интересно, почему все это приостановили!
– Я так рада, что вам интересно! С другой стороны, мы с вами познакомились в рамках семинара по применению психотропных веществ в медицине, а не на рыбалке, чего уж тут.
– А вы рыбачите? – улыбнулся Платон.
– К счастью, нет.
– А вот я грешу иногда… Так чем дело кончилось?
– Да вот Тимоти Лири прославился, создал целую философию. И секту. Это все конечно очень занятно, я могу еще много поведать вам на эту тему, Платон, поверьте мне. Но есть вещи еще более интересные, и именно ими я и занимаюсь сейчас, – Анна удовлетворенно вздохнула и откинулась на стуле.
– Вы не поверите, Анна, но я могу рассказать вам в связи с интересами Тимоти Лири много любопытного со своей стороны. Он был большим поклонником предмета моего исследования. Однако не будем забегать вперед. Пока мы говорим о вас, – по легкости разговора, по обоюдному удовлетворению и взаимному любопытству, в которых протекала их беседа, Платон понял, что ему чертовски везет.
Лицо Анны грелось в лучах солнца, проникавших через большое окно. В ярком солнечном свете было видно, что окно снаружи покрыто маленькими пятнышками от дождя, а кожа на переносице и скулах Анны – акварельно-нежными веснушками. Ее волосы горели сочным темным золотом. Она лениво жмурилась, прикрыв глаза, обнажив тонкие веки, насупив нос, над которым проступили смешные детские складки. Платон залюбовался.
– И все-таки, Анна, – он нарушил молчание. – Не знаю как вы, но я хочу оставить в вечности след, а не просто ощутить что-нибудь необыкновенное или даже прожить до ста сорока лет никому не нужным обывателем с идеальным кишечником, питаясь абсолютно здоровой едой, которую подобные люди обсуждают на своих форумах. Мы все – день за днем, год за годом – пишем нашими поступками программное обеспечение вечности. Получить больше информации – это хорошо. Но все ли сумеют адекватно использовать ее? Этому-то вы не учите.
– Я не пытаюсь заарканить вас в психоделические сети, – засмеялась Анна. – Я и сама не принимала ничего до сих пор. И сужу в основном по маминому опыту, он – лучшее для меня доказательство. Окажись я на ее месте, обязательно воспользовалась бы подобной возможностью. В конце концов, среди тех, кто прибегал к таким вещам, были очень успешные и одаренные люди. Хаксли, например, был видным интеллектуалом своего времени.
– Вы читали «О дивный новый мир»?! Серьезно?
– Нет, конечно! Не знаю никого, кто бы прочитал его до конца. Но это не значит, что «Двери восприятия» не имеют философского потенциала.
– Анна, не часто встретишь женщину, обладающую широтой вашего мышления. Я приятно удивлен.
– Это все йога, – улыбнулась она, – ну и немного ЛСД. Если я не ошибаюсь, а я уже кое-что разузнала о вас, то вы сами можете похвастаться нетрадиционными взглядами на науку и ее будущее. Вы первый серьезный ученый из всех мне знакомых, кто не связан с психологией и тому подобным, – Анна широко улыбнулась и покачала головой. – Платон Вальтер, профессор, специалист по крионике, звучит очень загадочно и высоконаучно.
Платон был доволен: она красива, несомненно умна, а кроме того, уже поинтересовалась его персоной. Это приятно ласкало эго.
– Криобиология, скажем так, тоже была довольно экзотической историей еще пару десятилетий назад, однако время не стоит на месте. Сейчас криобиология – наука абсолютно признанная. Но не путайте ее с крионикой.
– Так, Платон, с этого места поподробнее.
– Я не большой любитель говорить с красивыми женщинами о работе, – Платон сказал и запнулся, усмотрев в ее взгляде легкий укор. – Но обозначу общие положения. Криобиология занимается в целом изучением влияния низких температур на живые организмы.
– Это я понимаю, спасибо, а в чем ее реальные достижения? Расскажите мне доступным языком, я уже разучилась опираться только на теорию.
– К примеру, возьмем криоконсервацию: применение замороженной плазмы и клеточных элементов крови стало эффективной технологией при спасении раненых или людей, получивших серьезные ожоги. Мы воспользовались тем, что стволовые клетки могут десятилетиями храниться в жидком азоте, ожидая своего часа, когда для спасения жизни и здоровья они могут быть разморожены и возвращены в организм заболевшего ребенка. Или, например, женские яйцеклетки. Уже существует практика криоконсервации яйцеклеток, которые потом можно разморозить и ввести женщине, если она захочет родить очередного ребенка в зрелом возрасте, или сделать их донорскими для бесплодных женщин.
– Замороженные яйцеклетки, надо же!
– Мало того, сегодня стало вполне возможно заморозить костный мозг, и люди, которые работают в условиях повышенной радиации или других опасных ситуациях, в случае заболевания могут рассчитывать на эффективное лечение. Вы меня прервите, когда вам наскучит, я-то могу говорить долго, – Платон старательно вытер пальцы о тканевую салфетку.
– Наоборот! Мне очень интересно, а как применяют костный мозг?
– При необходимости костный мозг размораживается, очищается от криопротектора и вводится внутривенно. Таким образом у пациента восстанавливается кроветворная система, что позволяет ему вернуться к полноценной жизни.
– А что такое криопротектор?
– Вопрос по существу. Криопротектор – это самое интересное, это то, что позволяет нам замораживать почти без повреждения тканей и восстанавливать в первоначальном виде донорскую кровь, яйцеклетку, костный мозг и прочее. И в этом вся суть, без криопротекторов теряется возможность клеток к регенерации после низких температур. В природе криопротекторы синтезируют организмы некоторых живых существ, например лягушек, именно они способны…
– Впадать в анабиоз?
– Именно! И тут мы переходим из области криобиологии непосредственно к крионике, – Платон ощутил знакомое приятное покалывание вдоль позвоночника, вдохновение охватывало его всякий раз, когда он возвращался мыслями к своему проекту. – Скажу вам по секрету, я очень рассчитываю все-таки вывести крионику на положенное ей место в доказательной медицине. Это очень крутой проект, и я надеюсь, мои старания увенчаются успехом.
Анна уловила в его лице перемену, оно словно озарилось отсветами внутреннего пламени, азарта напряженно трудящегося интеллекта, на время утратило светское благодушие.
– Мне невероятно любопытно! Рассказывайте, я уже чую здесь великую интригу.
– Приведу вам любопытный пример: это опыты японского криобиолога Исаму Суда. Еще в 1966 году он утверждал, что смог зафиксировать электрическую активность в кошачьих мозгах после месяца заморозки при -20! В целом это никакой не секрет, что ученые давно пытаются освоить технику погружения людей в анабиоз. Сложность заключается в отсутствии в наших организмах криопротектора. Поэтому мы не можем пережить криоконсервацию. Ведь что происходит при замораживании крупных биологических объектов? Тело млекопитающих состоит в основном из воды, у взрослого человека почти на 70%. При серьезном охлаждении вода увеличивает свой объем, причем при падении температуры ниже нуля и образовании льда объем возрастает резко, скачком на 10%. Таким образом, ткани тела рвутся.
– Боже мой! Это как бутылка с водой лопается, если забыть ее в морозилке?
– Да! Примерно так. Тело буквально растрескивается.. Клетки деформируются, иссушаются…
– Платон! Я уже почти утратила нить, – улыбнулась Анна. – Из всего безумно увлекательного и научно обоснованного, произнесенного вами за последние две минуты, я поняла, что клетки человеческого тела в процессе криоконсервации разрываются от кристаллов льда, сформированного из жидкости, из которой мы состоим при жизни. Так?
– В целом можно и так сказать, – Платон наконец оставил салфетку и бросил ее на стол. – Простите за занудство, я вас сразу предупредил, чтобы вы не стеснялись меня останавливать. Я – фанат своего дела.
– Так, а в чем ваш план? У вас же определенно есть план?
– Большинство моих коллег утверждают, что необратимые повреждения при замораживании и размораживании биологических объектов размерами больше нескольких миллиметров очевидны, проблема не имеет решения, а значит, и обсуждать нечего.
– Но вы не таков.
– Нет, я не таков. И я намерен синтезировать идеальный криопротектор, который позволит эффективно и безопасно вводить и выводить человека из криоанабиоза.
* * *
Через четыре дня после их встречи в Балтиморе он сел и взял в руки телефон.
– Я не хотел ей звонить. Честно. Да вы и сами понимаете, как бывает со взрослыми людьми. Мы обычные идиоты, которые привыкли жить с комфортом, жить для себя, ради своих целей и своего труда, не отвлекаясь ни на что. Мне было неохота ввязываться.
– Но, судя по всему, вы все-таки позвонили.
Как биограф профессора, я была рада этому обстоятельству.
– Ну да. Правда, пришлось напиться среди бела дня. А дело было так…
* * *
Платон в задумчивости откидывается на спинку кресла. В лаборатории прохладно и тихо. Чистое пространство для концентрации и продуктивной работы. Сейчас он попусту тратит здесь свое драгоценное время. Он не может сосредоточиться и, раздосадованный, прикрывает глаза.
Четыре дня. Это много или мало? Мало, конечно, мало. Какие верные выводы можно сделать за такой короткий срок? Очень много, с точки зрения того, сколько часов он потерял за эти дни в бесплодных попытках взяться за работу. Невероятно много, если учесть, что все это время он думал о женщине.
После обеда в Феллс Пойнт они пошли прогуляться по набережной, не переставая разговаривать. Разве так бывает, что ты говоришь и видишь отсвет своей мысли в ее глазах? И даже больше! У нее в голове эта мысль словно дорабатывается, преображается, и она отдает тебе ее обратно в еще более совершенном виде, именно в том, в котором ты хотел бы измыслить ее самостоятельно. Анна, словно трансформатор вдохновения, облекала любую идею в идеальную форму, будто за ниточку ведя тебя коридорами твоих же фантазий и приводя все к независимому и чистому порядку. К ясности мышления.
Целую ночь после он не спал: так много было явлено ему нового, на столько идей он взглянул с неочевидной ему прежде стороны, как будто ему добавили добрую половину мозга. И конечно же, он полюбил ее сразу и бесповоротно. Они стояли, не в силах распрощаться, как бывает в сладкой юности, провожая глазами закат, встречая первые отсветы рассвета на бледных, усталых от бесконечной нежности лицах. Лицах изумленных, опешивших перед нахлынувшими чувствами, лицах взрослых людей, которым не удается постичь правила незатейливой детской игры. Он придерживал ее за плечи, и его пальцы словно погружались в электромагнитное поле ее тела. Он с трудом сдерживал себя. Было уже совсем светло, и через три часа у него был рейс в Калифорнию, а он все еще боялся выпустить ее из рук.
Любовь – одна из тех глупостей, что делают мир чище и невероятнее. А также намного сложнее и опаснее. Платон втайне надеялся избежать этой стороны жизни. Он знал, что всё всегда происходит одинаково: сначала – химическая реакция. Гормональная буря и неадекватные реакции на запах и тело другого человека. Затем – прилив сил, куча времени, попусту упущенного в отрыве от плодотворной деятельности, потраченного на бессонные ночи, бесконечный секс, глупые разговоры. Потом – отрезвление, досада на себя и неловкое объяснение. Профессор Вальтер был доволен жизнью, которую вел, он был из тех, кого называют убежденными холостяками. Ему нравилась свобода выбора, свобода действовать по своему разумению. Он выбирал своей темп: много работать, мало отдыхать. Платон не представлял себе семейную жизнь, так же как и совместное планирование чего бы то ни было. Идеальный вечер для него был – вечер в собственной компании, с бокалом бургундского и хорошей книгой. Или, что случалось чаще, – в лаборатории.
Сейчас все было иначе. Платон попытался отрезвиться сразу, чувствуя, что на сей раз затягивать не стоит, иначе это быстро заведет его слишком далеко. Прошло два дня, и он старался даже не смотреть в сторону телефона. Анна слишком хороша, чтобы отравить ей пару лет жизни своим присутствием. А у него нет времени ни на что, кроме работы. Прошло четыре дня. Платон по-прежнему сидит в лаборатории, но его дух и помыслы все еще бродят рука об руку с Анной по набережной в Феллс Пойнт. Он открывает ее данные в контактах, чтобы стереть. Затем встает и, плеснув в бокал виски, набирает ее номер.
* * *
На дороге ее жизни, не такой уж и длинной, но весьма извилистой, Анне встречались разные мужчины. Была и первая любовь, ранняя, настоящая, с украденными в темноте подъездов поцелуями, с запретными и оттого еще более горячими встречами в раздевалке школьного спортзала. Был порочащий обоих роман с женатым мужчиной, довольно известным и отчаянно пестовавшим свое инкогнито. Те длинные зимние ночи доводили ее до исступления то полным одиночеством, то судорожным обладанием, которое под утро оборачивалось иллюзией, то бесконечным прощанием. Были предательства, когда она полоскала свое тщеславие в чужих слезах, были раны, нанесенные ей в спину. Какие-то заколдованные годы взаимной любви-ненависти. Всякое было за тридцать лет.
Душевное спокойствие, с трудом восстановленное и тщательно оберегаемое, пошатнулось, когда она увидела Платона. Он стоял в очереди за кофе, что продавали в бумажных стаканчиках в кампусе Университета Джона Хопкинса. Странное место, слишком странное. Он стоял к ней спиной, и она могла видеть только его затылок, волнистые волосы и широкие плечи под шерстяным пиджаком в мелкую клетку. Он, должно быть, обжегся об одноразовый стакан с горячим напитком, потому что внезапно вздрогнул. Когда он обернулся, Анна уже знала, какое у него будет лицо. Очень мужское. Таким оно и оказалось.
Анна улыбнулась. Она была уверена, что он позвонит. Глупо бежать от собственных желаний. Еще глупее не признавать их. Это же так просто. Она лишь немного нервничала в первый день после того, как они расстались. Слишком уж подвижным был его разум, неизвестно, куда он мог его завести. Но его лицо, красивое, умное живое лицо, чьи черты она впитала в себя за часы, проведенные вместе, его лицо каждой своей тенью, каждой улыбкой заверяло ее в расцветающем чувстве. Тут было невозможно ошибиться. Он показался ей невероятно уверенным, его напористость напоминала ей напористость молодых овчарок, что упрямо дергают поводок, учуяв игру.
* * *
– Все развивалось настолько стремительно, что я даже не понял, как так получилось, все происходило будто само по себе, без усилий, напряжения или недопонимания. Скажем так: начало нашего пути не было сложным или драматичным. Тут мне нечем вас удивить.
Мы договорились встретиться. Откладывать не хотелось, мне нужно было побыстрее разобраться в себе. Через неделю я собирался на международный конгресс в Женеву, а Анна в это время гостила у друзей во Франции, так что была отличная возможность увидеться на нейтральной территории. Скоро, очень скоро я встречал ее на вокзале Корнавин…
Поезд скользил, перерезая залитый солнцем лазурный берег, прокладывая себе путь через внутренности гор. Утесы словно наступали на ласковое тело побережья, одновременно защищая его от ветров и угнетая своей грубой тяжестью. Все вокруг было пронизано почти эллинистическим ощущением радости и силы. Здесь бытие праздновало самое себя каждый миг и по праву, ибо эти места Бог явно создавал с особым любовным умыслом.
– Она сошла с поезда одной из первых, но я успел потомиться в ожидании. Она была такой же, как я ее запомнил: ослепительное лицо под копной вьющихся волос, тонкое тело и очень ухоженные руки. Не сочтите меня за фетишиста, но я действительно придаю большое значение холеным женским рукам. Не думал, что такое возможно, когда твоя профессия – копаться в земле…
В моей сумке лежала бутылка шампанского и пакет с еще теплым кебабом, который я всегда покупал на углу площади недалеко от вокзала. Это был мой самый любимый на свете кебаб из тысячи и одной ночи с тысячью оттенков потрясающего вкуса. Я хотел посмотреть, как она расправится с ним. Я хотел посмотреть, как она ест.
Анна вышла из вагона и поискала глазами. Платон выхватил ее из толпы, стремительный и огромный, как викинг на фоне других людей. Крепко обнял.
– Боже! Откуда ты, такой гигант? – рассмеялась Анна.
– Ооо, я редкий антропологический материал! Давай немного ускоримся, еще надо успеть на другой поезд. Пойдем, нам на третий путь, – Платон потянул ее за руку, другой рукой подхватив ее чемодан. Сам он был налегке, ужасно модный, в английском тренче, блейзере и с щегольской дорожной сумкой на плече. – Я расскажу тебе о своих родственниках чуть позже, если позволишь. А ну-ка! Вот наш вагон!
– А куда мы едем? Я думала, мы остановимся в Женеве, – Анна едва поспевала за ним.
– У меня есть предложение получше, если ты не против. Женева – это просто город.
– Да, и весьма недурной.
– Но я придумал кое-что поинтереснее, – он протянул ей руку, чтобы помочь подняться в вагон.
Они разместились у окна, он достал из сумки шампанское, пластиковые стаканчики и развернул пакет с кебабом. Запахло пряностями и чесноком.
– Ого! Ты полон сюрпризов! Что это?
– Я помню, ты говорила, что любишь хороший стритфуд, так вот этот – отличный.
– Шампанское и кебаб, да ты бунтарь, мой дорогой друг, – Анна засмеялась и с удовольствием принялась за трапезу. – Расскажи пока о своей семье, добавь, так сказать, исторический привкус этой пище богов. – Она жевала и улыбалась одновременно, нисколько не заботясь, что соус уже блестел на фалангах ее мизинцев. Остановилась, слизнула с пальца убегающую каплю и сделала большой глоток шампанского. Платон залюбовался ее плотоядностью. – Расскажи, потому что твоя фамилия сводит меня с ума.
– Насколько мне известно, точнее, насколько мой отец, любитель искать родственников по всему миру, сумел разобраться в нашей родословной, семья наша – из испанских евреев. В XV веке они бежали от преследований Изабеллы Кастильской, но в отличие от большинства соплеменников, что отправились в Марокко, мои предки бежали на север и осели в Германии, – Платон долил шампанского. – И как раз там-то им удалось купить эту замечательную фамилию.
– Купить?
– Именно. Это была распространенная практика, потому что евреи, как и другие народы Ближнего Востока, фамилий никогда не имели, их звали по именам, прозвищам и по профессиям.
– Это мне, разумеется, известно, однако следует принять во внимание, что я со своими раскопками и артефактами упустила многое из лекций по истории. Моим преподавателям было бы за меня стыдно, а ведь они меня предупреждали. Но, что делать, я увлекающаяся натура, – Анна засмеялась. – Ой, прости, что перебила, расскажи, пожалуйста, подробнее.
– Я поясню: как ты наверняка знаешь, фамилии у евреев появились лишь в XVIII веке, и, конечно, самые благозвучные стоили немало денег. Это дело быстро обросло коррупцией. Но, судя по всему, мой дальний родственник не ударил в грязь лицом и сторговал нам неплохой вариант. А то могли бы называться сейчас капустной головой или еще как-нибудь. Впрочем, после Германии Вальтеры перебрались в Данию, непосредственно перед Первой мировой. И там уже как-то ассимилировались.
– Поэтому ты – представитель прекрасного коктейля генов. Это всегда выигрышный вариант.
– Видимо, мои пращуры тоже так считали и не стали пренебрегать любовью местных дам. Чему я весьма рад.
Они проехали несколько станций. Тем временем на улице быстро темнело. Анна обернулась к окну и вместо пейзажа увидела их с Платоном отражения, выступившие на темном стекле. Она достала фотоаппарат, одной рукой обняла Платона за шею, притянув к себе, и сфотографировала их очертания.
– На память. – сказала она, убирая камеру в сумку.
* * *
– Поезд шел часа полтора или два, потом еще одна пересадка. Мы болтали всю дорогу, как старые друзья, как люди, знающие друг друга сто лет. Я знаю, это банальные слова, но я до сих пор помню и эту поездку в поезде, и ту фотографию в оконном стекле…
Поезд мягко подошел к станции, освещенной старинными фонарями. Перрон был заснежен, в воздухе медленно таяли редкие снежинки. Но больше всего Анну удивил экипаж, запряженный двумя лошадьми. Лошади, как положено, прядали ушами и выдували из ноздрей облака пара, тихонько позвякивала сбруя.
– Ты усадил меня в поезд Делориан, доктор Эммет Браун?
– Вот ты и выдала свой возраст, дорогая.
– Я даже старше. Я еще помню Цвейга, и мне кажется, мы где-то в его новеллах. Черт, я, похоже, не захватила свои ожерелья и веер!
– Сейчас я тебя, вероятно, разочарую, но экипаж не для нас. Видимо, тут нашелся кто-то посообразительней меня в романтическом плане. Я вызвал такси. Ну или скорее вагонетку, машин тут нет. – Платон взял чемодан и помог Анне выйти из вагона.
Анна увидела в удаляющемся полумраке перрона название станции: Zermatt.
* * *
– Вы когда-нибудь бывали в Церматте? – вдруг, отвлекшись от повествования, спросил меня доктор Вальтер.
– К сожалению, нет. Но я не любитель горных лыж.
И это святая правда! Я никогда в жизни не полезу на вершину горы с тем, чтобы лететь вниз сломя голову, имея все шансы свернуть себе шею.
– Однако вам определенно стоит это исправить. Я не о лыжах, – он сделал знак рукой, давая понять, что не собирается спорить. – Это личное дело каждого, хотя я бы рекомендовал сначала попробовать, чтобы составить мнение, основанное на опыте. И все-таки Церматт – действительно прекрасное место. Это пир для любителей воздуха, пейзажей и отличного сервиса. Даже летом маленькие горные тропы отлично подходят и для пеших прогулок, и для хайкинга, – с этими словами он порылся в айпаде. – Взгляните, на этих фотографиях – ледник. Летом это особенное зрелище!
– Вы очень вдохновляюще рассказываете, Платон.
– Да, пожалуй, если ничего не выйдет с наукой, стану турагентом.
* * *
Мы провели незабываемые семь дней на этих склонах. Аня (я звал ее на русский манер, мне казалось это очень сексуальным) отлично каталась, стремительно и отважно, очертя голову. Это был рай. Днем мы несколько раз поднимались в горы, эти хрустящие вершины нельзя было пропустить. Ранним вечером в ресторане с эмблемой оленя ели фондю, его там подают с маленьким картофелем и трюфельной пенкой, запивали глинтвейном; грелись у камина, забирались в постель уже в восемь вечера и не выбирались оттуда до полудня. Она была как сгусток сладости, ею было невозможно пресытиться.
Я обожал засыпать рядом с ней. Я ощущал тепло ее тела, краем глаза видел, как она листает какой-то альбом, поправляет очки, мизинцем сдвигая их вверх по переносице, чувствовал запах ее волос. Мне было очень хорошо.
А потом я сделал ей предложение.
– О, и как это произошло?
– Довольно быстро. Мы были вместе примерно полгода, когда наш сын впервые намекнул о своем скором появлении. Анна так растерялась, когда обнаружила себя беременной! Это было очень забавно, взрослая женщина, а такое впечатление, что не знала, как дети появляются на свет. И, как ни странно, нас обоих это привело в восторг! Я полагал себя безнадежным эгоистом, однако мир не только не рухнул, но даже приобрел свежие краски. Пришлось расширяться, что-то решать, думать по-новому… Собственно свадьбы не было, мы расписались в ратуше и пошли обедать в пиццерию через дорогу. Так… вот, нашел… – Платон ткнул пальцем в клавиши ноутбука, нажал на кнопку проектора. На стене появился небольшой экран. – Вот, посмотрите, наши первые месяцы в Беркли. Это декабрь, в марте уже появился Давид. Мы тогда сняли домик побольше, и Анна бесконечно выбирала какие-то пледы и сервизы. Мне потом приходилось слышать об этом синдроме «гнездования» у беременных, но в те дни я не уставал удивляться, чего только не придумают женщины…
Я ехала домой в такси. В голове, словно красивое кино, крутились десятки чудесных моментов из домашнего архива профессора Вальтера. Вот Анна в длинном пальто имбирного цвета стоит на берегу озера, ее глаза тоже цвета имбиря, а в руках – половина багета, и она кормит хлебом птиц. А вот Анна с маленьким Давидом, похожим на сноп радостного смеха, сидят в одинаковых растянутых футболках за столом и рисуют что-то в большом альбоме, вокруг разбросаны карандаши. Давид то отвлекается и хохочет, то внимательно выводит что-то синим, а она подняла голову и счастливо улыбается в лицо тому, кто за кадром. Платону. А вот – теплая калифорнийская зима: Платон и Анна в одинаковых плащах стоят на берегу залива. Он обнимает ее, почти утопив в объятиях, и они смеются.
* * *
– Профессор, давайте поговорим о желаниях. Вы успешный ученый, многого достигли, вы всегда мечтали об этом?
Мы сидели с профессором Вальтером на лавочке в одной из боковых аллей кладбища Пер Лашез и кормили птиц. Я уже привыкла к его оригинальным и порой даже маргинальным идеям и к тому, что от случая к случаю мы встречались в самых неожиданных местах. В прошлый раз я забирала его из подозрительного вида салона, где он приводил в надлежащий вид одну из своих татуировок. Сегодня он изъявил желание прогуляться среди склепов и памятников.
