Читать книгу: «Как изгибали сталь. Путевые записки офицера», страница 3
Орден
Трудно отличить боевой орден от небоевого. Небоевые шумят громче. Если где-нибудь в автобусе или ещё где-то услышите чьё-то для всеобщего услышания, типа: «Я Харьков брал, я кровь мешками проливал» или «Мэймене, Баграм, Саланг, Афган», не верьте – дальше каптёрки не вылезал.
Вчера встретил своего друга с лейтенантских времён, офицера продовольственно-фуражной службы. Толик, был, как и раньше – кровь с молоком, только сейчас от мата не краснеет и водку стаканами пьёт. А на груди аж шесть боевых орденов. Посмотрел на мой взгляд и говорит:
– А чего сделаешь, командовал снабжением, вместе с продуктами боеприпасы везём, медикаменты, ложки, вилки, обмундирование и горюче-смазочные материалы, а обратно раненых и убитых. Для душманов мы такая добыча, что не проходило ни одного рейда, чтобы к нашим с боем не приходилось прорываться. Что эти ордена? Пять раз по госпиталям валялся с ранениями. Война давно кончилась, а как когтями вцепилась. Смотрю на бывших дружков, кто в олигархах, кто в бандитах, они и на войне такими же были: кто о деньгах думал, а кому кровушку пролить одно удовольствие. Со дня на день приказ на увольнение жду. Пойду в бизнес, а ты меня знаешь, если работать, так работать, и пусть только кто попробует встать у меня на дороге, я пальцы растопыривать не буду. Рад видеть. Заходи почаще. Один пить не могу, с кем попало, не буду, а ты человек спокойный, да ещё и знаешь, как меня утихомирить можно. Пока.
Пока, Толик. Время лечит. Но частный бизнес – это тоже война, и война беспощадная. Будь таким, каким ты был всегда. Только ой как трудно тебе будет.
Когда я сделал отцу орденские планки на утерянные нами в детстве награды и упросил, чтобы он их надел на праздничный костюм в День Победы, то все соседи и работавшие долгое время с ним люди изумились:
– Иван Семёнович, да ты оказывается у нас самый заслуженный ветеран.
Даже сейчас, после шестидесятипятилетнего юбилея Победы, у фронтовиков только одни разговоры о минувшей войне. А о чём ещё говорить людям, у которых война отняла самые лучшие годы, не дав взамен лучшей жизни?
Мой отец всегда говорил:
– Война – это такая грязь, о которой даже не хочется вспоминать.
Возможно, это он был такой, зато других рассказов о войне я наслушался предостаточно. Объективной оценки Отечественной войны до сих пор не сделано и вряд ли её кто-то будет делать до тех пор, пока жив последний участник этой войны.
Раньше в СССР выпускались и юбилейные медали, но сейчас историю, как обычно, начали писать с чистого листа, юбилеев вообще не осталось и, вероятно, в ближайшее время не предвидится, как и юбилейных медалей, которых не стало с тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Так всегда бывает, когда к Верховному главнокомандованию приходят «пиджаки».
Прослужил человек в армии лет двадцать-тридцать, должностей, подлежащих награждению государственными наградами, не занимал, честно исполнял свой долг, не был ранен, амбразуру дота собой не закрывал, самолётов не сбивал, а надел на праздник свой мундир и:
«На груди его могучей,
Болтаясь в несколько рядов,
Одна медаль висела кучей,
И та за выслугу годов».
Сейчас, правда, медали в форме государственных наград стали выпускаться всеми организациями, у которых есть деньги, даже какое-нибудь жилищно-коммунальное управление (ЖКУ) может выпустить медаль в связи с пятой годовщиной образования ЖКУ на пятиугольной колодочке государственного образца с цветной орденской лентой.
Недостаток того, что упустило государство, с лихвой восполняют предприниматели. На то они и предприниматели, чтобы предпринимать действия по заполнению пустующих ниш для получения прибыли. И в разворотливости им не откажешь. Сейчас в привокзальных киосках можно купить столько «наград», что диву даёшься изобретательности изготовителей знаков и значков по всем поводам воинской службы в любом роде войск.
Иногда посмотришь на иконостасы ветеранов и действующих офицеров и поражаешься тому, что рядом со знаками отличия, утверждёнными государством, висят медали, изготовленные по заказу коммунистической партии, постоянно действующего Верховного Совета СССР под руководством госпожи Умалатовой, Советов ветеранов различной тематики и прочее, и прочее. Ордена адмирала Кузнецова, генсека и председателя КГБ Андропова, председателя ВЧК Дзержинского, медали и ордена российских императоров…
В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году в возрасте пяти лет я попал под машину и сломал ногу. Бежала ватага ребят по узенькому тротуару и при проезде мимо нас автомашины несколько человек столкнулись друг о друга. По одному из законов Исаака Ньютона меня отбросило к заднему колесу машины. Двойное сальто, и я лежу на асфальте. Открываю глаза, водитель выходит из кабины.
– Ну, – думаю, – сейчас влетит.
Встаю, делаю два шага и падаю. Остальное всё в темноте. Но я отвечал на все вопросы и защитил дяденьку-шофёра, который меня видеть никак не мог. Потом он приходил ко мне в больницу вместе со своей семьёй, а я никак не мог понять, чьи это родственники приходили меня проведать.
Лечили меня в маленькой поселковой больничке на крутом берегу реки. Часто мама моя со мной сидела и что-нибудь рассказывала. По тем временам она была образованным человеком с семью классами образования. Об уровне того образования может говорить и тот факт, что в средней школе изучался такой предмет как логика. Кто-то слышал о таком предмете в нашей современной средней школе? В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году она не была доросшей до этого, а при сегодняшней реформе образования об этом лучше и не заикаться.
Однажды в больнице ей попался в руки отрывной календарь за тысяча девятьсот пятьдесят пятый год, и она читала его мне, как говорится, «от корки до корки». Где-то в третьем заходе я начал её останавливать и просил читать дальше, так как это уже помню. А ну-ка, расскажи. Пожалуйста. Изумлённая мама поделилась этим с лечащим врачом Ларисой Петровной. Та пришла проверить. Открывает наугад календарь и спрашивает: «Кто это?». Пятилетний мальчик отвечает: «Никита Сергеевич Хрущёв, Председатель Совета Министров СССР, Первый Секретарь Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза». «А это кто?» «Долорес Ибаррури, председатель Коммунистической партии Испании». Ещё и ещё. Безошибочно. С детства в память накрепко врезались фамилии Ворошилов, Будённый, Булганин, Шверник, Поспелов, Маленков, Каганович, примкнувший к кому-то Шепилов и другие. Сейчас мне и самому в это трудно поверить, но специально приезжал профессор из области посмотреть пятилетнего уникума, который «знает в лицо» всех руководителей партии, правительства и выдающихся людей тысяча девятьсот пятьдесят пятого года.
Пролежав два месяца в гипсе, я разучился прямо стоять. Поднимут меня с кровати, поставят под углом к стенке, и я пошёл. Вестибулярный аппарат восстановился быстро, и я снова стал прямоходящим (homo erectus). Отец сделал мне маленькую спецстальную полированную тросточку и я, «как денди лондонский», стал ходить в гости в соседние палаты. Оказалось, что я единственный пацан во всей больнице. Через двадцать и тридцать лет я встречал людей, лежавших вместе со мной в больнице, и мы общались как старые друзья. Правда одна, уже в возрасте матрона, всегда краснеет при встрече. Молодой штукатур, упавшая с лесов, научила пятилетнего мальчишку частушке:
«Вилки-носилки,
Топор-молоток,
Попросил я у милки,
Сказала – короток».
Хорошо, когда ничего не понимаешь. Ни один взрослый не остановил меня, улыбались. Моя мать поступила более педагогично. Треснула по затылку, сказала:
– Ещё раз услышу, язык вырву.
Перелистнула страницу.
Летом мы бегали на реку. Почему бегали? Да просто дети в то время не ходили, а бегали. Если будешь ходить, то никуда и не успеешь. Городок наш стоит на слиянии двух рек. При проведении дноуглубительных работ были намыты большие пляжи и места для купания с неожиданными ямами. Купались, загорали, бывало, и тонули, рыбачили на отмели с помощью полулитровой или литровой банки. В жестяной крышке прорезаешь дыру, края загибаешь внутрь, снаружи крышку обмазываешь размягчённым слюной хлебом и снасть готова. Вроде бы и ерунда, но за пару часов мы налавливали по двадцать-тридцать рыбёшек и приносили их домой жарить. Вкус изумительнейший.
Фильмы шли в основном о войне. О нашей войне и войне китайского народа против ненавистных им гоминдановцев. Кто это такие, никто не знал, но понимали, что очень нехорошие люди, такие же, как фашисты. Всюду победоносные сражения, люди умирали красиво и с достоинством. Офицеры, все как один, отличались высокой культурой и беспримерным мужеством, и каждый солдат считал своим долгом вынести его с поля боя. Китайский Матросов, обязательно с каким-то холщовым пакетом с взрывчаткой, который он никак не может приладить к амбразуре дота. Или девушки с маузерами из «Хунсэ нианцзыцзюнь» («Красный женский батальон»), уходящие в воду и дальше в неизвестность или во славу.
После больницы зимой я поправлялся у бабушки с дедом в деревне. Помню вечерние посиделки мужиков при свете трёхлинейной керосиновой лампы. Курящие сильно ядрёный самосад садились поближе к двери, так как на них шумели не только женщины, но и сами курильщики. Разговор шёл о проделанной работе и о том, что будут делать на следующий день. К концу месяца приходили по одному, по двое, приносили какие-то бумажки. Говорили о шерсти, яйцах, шкурах. Один сдаёт за другого овечью шерсть, другой ещё что-то. Как я потом узнал, сдавали натуральный налог.
По деревням ходили пимокаты. Останавливались у кого-то на постой и начинали катать валенки. Натягивали на стену кожаные струны, закладывали туда шерсть и начинали «играть на гитаре» – взбивать шерсть. Потом парили шерсть, катали из неё «блины», обворачивали колодку валенка, гладили, приглаживали, сушили, и получался валенок. Пим. Мягкий, лёгкий, тёплый. Сам в таких маленьких валеночках бегал. В наших местностях никто валенки пимами не называл, а вот тех, кто дела эти валенки, называли не по-местному – пимокатами.
Дед мой был коммунист фронтовой закваски и старался быть в курсе всех дел. Первым в деревне у него появился радиоприёмник «Новь» на батарейках, которые были раза в два больше самого приёмника (анодная и катодная батареи, подсоединявшиеся к приёмнику при помощи колодок, похожих на основание радиолампы). Так как батареи быстро разряжались, дед всё лелеял мечту купить пятилинейную керосиновую лампу, на которую надевался радиатор термопары, вырабатывающий электрический ток, необходимый для питания радиоприёмника.
Мужики приходили к деду послушать новости. Их мало интересовали внутриполитические новости, хотя слушали их очень внимательно, зато международные новости слушали вполуха, но регулярно клеймили проклятых империалистов, не дающих житья нашим африканским и латиноамериканским братьям.
В отношении событий в СССР мужики старались ничего не говорить, а, если кто и пытался начать обсуждать какую-либо тему, то дед его обрывал и говорил, что на эту тему пусть парторг говорит или приезжий лектор из города.
Я играл с погонами деда и его наградами, а иногда и надевал их на своё пальто. Старшинские погоны с артиллерийскими эмблемами, орден «Красной Звезды», медали «За отвагу», «За боевые заслуги». Ходил героем по деревне, собирая ватагу таких же пацанов в отцовских погонах и медалях, устраивая «брестские крепости» на развалинах сгоревшей кузницы. Хотя мы и были маленькие, но к наградам относились бережно, сдавая после игры их хозяевам.
В деревне мне впервые пришлось столкнуться и с религией. Бабушка учила меня правильно креститься перед иконой и читать молитву «Отче наш». Что взять с ребёнка пяти лет? Я повторял за бабушкой молитву и показывал язык маленькому ребёнку, сидящему на руках у женщины на иконе, украшенной блестящей фольгой. У одной маленькой иконы открывалась задняя крышка, и я ею «фотографировал» всех домочадцев под их улыбки.
В то время в деревнях сохранялись патриархальные традиции, касающиеся жизни общиной в замкнутом мирке одной деревни. Каждая деревня – это как отдельное микрогосударство, осуществляющее свою внутреннюю политику и внешние сношения с соседями, волостями и уездом.
У каждого жителя деревни были, естественно, фамилия, имя отчество, но не было паспортов, а по фамилиям в деревнях никто друг друга почти и не знал. Людей отличали по имени хозяина семьи и данной ему кличке по профессии или по какому-то курьёзу, произошедшему с ним или с его родственниками ещё в незапамятные времена.
Например, Вася Баран. Отчего их всех зовут баранами, никто уже и не помнил, но кличка прилипла намертво. Жена Васи прозывалась Васихой (Пети – Петихой, Тимофея – Тимофеихой и т.д.). Дети прозывались как Васихины дети. С уточнением, что дети Васи Барана, так как Василиев было немало.
В разговоре присутствовали старинные слова, типа лопотина – верхняя одежда, стахан – стакан, бахорить – разговаривать или баять – красиво говорить. Очень похоже на убаюкивать.
Довелось самому увидеть, как в деревню проводили электричество. У всех настроение праздничное. Каждому мужчине было определено место для копки ямы под столб. Столбы ошкуривались и ставились коллективно. Затем приехали весёлые ребята электрики. Размотали катушки с алюминиевым проводом, подвесили его на изоляторы на столбах, сделали отводы в каждый дом. Когда вечером и утром пользуешься «лампой-коптилкой», то свет сорокаваттной лампочки сравним со светом солнца. К электричеству привыкли очень быстро, как будто всю жизнь им пользовались. Появились свои специалисты в области электричества.
Не обходилось и без несчастных случаев. На одном доме трактором оборвали электрический провод. Нам было лет по двенадцать-тринадцать, а для деревни это уже вполне зрелый возраст для работы на лошадях, на сенокосе. Наш одногодок решил в отсутствие отца соединить порванные провода. Видел, как это делают взрослые, сам играл с обрывками проводов. Я отговаривал его как мог. Реакция обыкновенная: вы городские ничего не умеете и ничего знаете, лошадей боитесь. Босиком стоя на земле, он взялся за провод и упал. Я хотел палкой сбросить с него провод, но мне не дали это сделать подбежавшие женщины. А ведь парня можно было спасти. Потом за спиной стали говорить, что это городской надоумил его за провод взяться, «наши-то пеньки до этого бы не додумались». Додумались.
У меня у самого к этому времени уже был опыт осторожного обращения с электричеством. В то время в ходу были электроплитки, в большинстве своём кустарного производства, у которых постоянно отваливался токоподводящий провод – ломался от перегибов. При соединении двух проводов возникает маленькая электрическая дуга, и провода на какое-то время соединяются. Неужели сын электрогазосварщика с этим не справится? Синие отцовские очки на лоб, провод в руку, а провод оказался подключённым. Шрамы от электрического ожога руки остались на всю жизнь.
Человека при поражении электротоком трясёт, он не может ни говорить, ни кричать. Мама моя это вовремя увидела и отключила меня от сети. Сразу в больницу. Там без разговоров сделали укол противостолбнячной сыворотки. После укола я упал в обморок. Плохо стало и моей матери, а вместе с ней и доктору. Я пришёл в себя первым и очень быстро. Смотрю, медсестра чего-то ищет на столе с медикаментами. Спрашивает меня, – ты нашатырный спирт не видел? А он в такой же бутылочке, как и у нас дома. Взял его и дал всем понюхать. Меня же потом ругали, что по моей вине в больнице всем стало плохо. Домой шёл как герой, правда, мой геройский поступок получил своеобразную оценку со стороны отца. Но запомнилось накрепко.
Деревенские воспоминания эпизодические, не похожие на то, что происходило в городе (очень была тогда сильна разница между городом и деревней).
Однажды, когда дед с бабушкой поехали в город в гости к моим родителям, моя младшая тётя по матери, ей тогда было лет семнадцать, устроила с подругами дома вечёрку. Я, во всяком случае, видел, что молодёжь плясала и пела песни. На следующее утро тётя меня стала осторожно уговаривать, чтобы я ни о чём не рассказывал деду. Исполняла все мои прихоти. А я попросил кусочек варёного мяса с сахаром. Почему именно мяса с сахаром? Наверное, потому, что мясо в деревнях ели редко, а сахар кусковой и песок был «с выдачи». Ну и отвратительное же это мясо с сахаром. До сих пор вкус помню. Хотя, как-то у китайцев ел красные помидоры с сахаром. В целом, вкус неплохой.
В этот же период началась целинная эпопея, когда Казахстан был укрупнён за счёт целинных и залежных земель ряда областей России, РСФСР, которая числилась только на бумаге республикой и не имела никаких прав.
Молодёжь гурьбой ринулась на целину. Первое – получение паспорта и возможность не быть крепостным крестьянином, не имеющим права никуда выехать без паспорта, которого у него на руках не было; второе – получение образования, специальности и возможность устроиться на работу и жительство в городе.
С этого времени надо вести точку отсчёта развала российского сельского хозяйства. Всё бросалось на целину, огромные деньги уходили на борьбу с эрозией почв, с травопольной системой, строительство новых городов и поселков и тому подобные мероприятия. В городах обстановка складывалась более или менее нормально, а за городом прежде цветущие села и большие деревни стали уменьшаться. Дети перевозили родителей в город, дома стояли заколоченные досками, сокращались площади посевов.
В это же период на побывку в деревню приехал Коля Васихин. Одет в новеньки костюмчик как обыкновенный стиляга, о которых писали в юмористических журналах? Однобортный темно-синий пиджак на одной пуговице, узкие брюки-дудочки, белая рубашка с тоненьким галстуком самовязом, на ногах туфли на толстой микропористой подошве. Он заходило к моим дядьям, сводным братьям отца от третьей матери. Стоял у стены перед осколком зеркала, вращательными движениями ладони превращал короткостриженые черные волосы в кучеряшки и напевал, приплясывая: «Эй, мамбо, мамбу талияна». Первый парень на деревне, но он исчез так же быстро и незаметно, как и появился.
Ночь
В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, когда мне было пять лет, отец взял меня и моего старшего брата в гости в деревню к деду. Ехать надо было километров сорок на поезде, а затем с маленького полустанка восемь километров идти пешком.
Стоял март месяц. Днём уже пригревало солнце, а ночью примораживало, и достаточно сильно. Мы с братом были одеты в зимние пальто с цигейковыми воротниками и яловые сапожки, которые отец регулярно смазывал очищенным дёгтем, чтобы они не рассыхались и не пропускали влагу.
Как ехали в поезде, помню смутно, так как я всю дорогу спал. Вспоминается полутёмный вагон плацкартного типа, освещённый фонарём с вставленной в него свечой.
На полустанок прибыли ближе к полуночи и сразу пошли в деревню отца. Шли не быстро. Ночь была тихая, ясная, звёздная. Дорога, а вернее тропинка, была хорошо натоптана, и шлось по ней легко.
Учитывая наш возраст, отец решил спрямить путь, и пошёл прямо на огоньки деревни, видневшиеся где-то вдалеке. Сойдя в низинку, мы начали проваливаться в снегу, и потеряли избранное направление.
Отец протаптывал дорогу, далее шёл брат, приминая снег, а последним плелся я, чувствуя уже достаточную усталость.
Внезапно мне показалось, что сзади кто-то идёт. Повернувшись, я никого не увидел. Через некоторое время мне снова показалось, что кто-то идёт. Повернувшись, я увидел сзади огоньки и сказал отцу, что мы идём совершенно не туда, так как огоньки деревни у нас за спиной.
Отец остановился и начал всматриваться в темноту. Результатом осмотра был громкий хохот и громкий крик на меня и брата о том, что мы разгильдяи, придумываем всякие огоньки, чтобы не идти, хотя до деревни осталось всего триста метров, для этого надо сосчитать до трёхсот, и мы будем возле дома дедушки.
Почувствовав твёрдый наст, отец поставил меня и брата впереди, и практически погнал нас вперёд, выкрикивая всякую чушь и матерные слова. Действительно, только мы вышли на пригорок, как открылась деревня, а до ближайшего дома было всего метров сто.
Я хотел побежать, но был остановлен отцом, который сказал, что в гости надо входить все вместе, а не так, кто быстрее добежит, тот и впереди.
Подойдя к ограде, отец буквально перебросил нас через забор и перескочил сам. Подойдя к дому, стал барабанить в окно. Кто-то выглянул в окно и через несколько секунд дверь открылась. Отец затолкал нас в тёмные сени и вошёл сам.
Это не был дом деда. Нас напоили горячим молоком и уложили спать. А отец ещё долго сидел с хозяином, дымя сельским самосадом, и разговаривая о разных вещах. Сквозь сон я слышал обрывки разговора:
– Понимаешь, малой волков увидел. Говорит, пап, огоньки сзади, и кто-то за нами идёт. И я сам их увидел. Четыре волка. А у меня только перочинный ножик. А ну-ка напугай я ребят или пойди быстрее, сразу обезножат или сил лишатся от большой нагрузки. А возьми их на руки, и я сил лишусь. Бежать, значит, волков спровоцировать. Ну и начал я кричать и материться, чтобы волки голоса слышали и чувствовали, что люди их не боятся, может быть, даже с оружием. Так и до дома дошли. Хорошо, что ты быстро открыл, а то ребята сильно устали.
Утром нам позволили спать столько, сколько нам хотелось. Днём нас хорошо накормили, а хозяин запряг кошёвку и довёз нас прямо до дедовского дома.
Помню, бабушка наша, всё нас гладила по голове, целовала и плакала:
– Ой, соколики вы мои дорогие, да наконец-то к бабушке с дедушкой приехали. Ой, как я заждалась вас, ой да чем вас покормить-то попотчевать.
А отец с дедом так напились самогона, что я ни разу в жизни не видел их такими пьяными.
В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году я пошёл в школу. Моя мать умела шить и из старого отцовского костюма сшила мне приличный костюмчик. По одежде первоклассников можно было судить о социальном положении и достатке родителей. О моде тогда вообще не говорилось.
У людей достаточных – дети в гимназической форме, существовавшей до тысяча девятьсот семнадцатого года: суконная мышиного цвета гимнастёрка, перепоясанная ремнём с латунной бляхой с перекрещёнными лавровыми (а, может, берёзовыми) вениками, такого же цвета шаровары навыпуск, черные ботинки. Всё это великолепие венчает фуражка военного образца под цвет формы с кокардой в виде двух перекрещённых веников.
Люди попроще – дети в шароварах, вельветовых куртках с обязательным белым воротничком поверх воротника, кепочках-шестиклинках.
Девочки в коричневых фартуках для повседневного ношения или белых фартуках для парадных построений.
До нижнего уровня дотягивали все.
На торжественном вечере, посвящённом началу учебного года и проходившем в Доме культуры энергетиков, меня вывели на сцену перед полным зрительным залом и сказали, что я прочитаю стихи о Ленине:
«Жаль, что я родился с опозданием,
Повстречаться с Лениным не смог.
Жаль, что над Разливом утром ранним,
Не видал костра его дымок».
И так пять четверостиший. Волновался сильно. Стихи учил со слуха, повторяя вслед за мамой.
1957 год. Первоклассник
В октябре этого же года запустили первый искусственный спутник Земли. В памяти это не отложилось, но все дети знали, что в космос летали собаки Белка и Стрелка. В нашем понимании они были разумными существами и после полёта рассказывали людям, что они видели в космосе. Детская фантазия играла во всю ивановскую.
Начальная школа, может быть, и не запомнилась бы ничем, если бы не обидная несправедливость, дважды проявленная по отношению ко мне.
Один раз меня подозвала преподавательница из соседнего класса и стала ласково уговаривать сказать ей, от кого я услышал слова «ать-два». Сейчас я догадываюсь, какие идиоматические слова русского языка созвучны с этими «ать-два». Мне было сказано, то же было сказано и моим родителям, что я научил этим словам мальчика из района частных домов, примыкавших к старому поселковому кладбищу и исправительно-трудовой колонии. Пожалуй, это они учили нас премудростям русского мата. Тем не менее, в моем понимании слова «ать-два» были бранными, подкреплённые наказанием дома.
После коллективного просмотра фильма «Суворов» я, второклассник, подошёл к стыдившему меня учителю и спросил, почему в фильме солдатам постоянно говорят «ать-два». Мне кажется, до преподавателя дошло, чего она добилась своим внушением и что я до сих пор не понимаю, причём здесь «ать-два». Это очень уважаемый преподаватель, учила она меня географии и в другой школе в старших классах, но при общении со мной её, по моему представлению, преследовало чувство неловкости. Требовательная и не скупившая на резкости к ученикам, игнорирующим её предмет, со мной она была более мягкой, хотя и меня надо было бы поругать.
Любое событие в нашей жизни нужно воспринимать как урок, который пригодится в жизни и мне, и вам, прежде чем сделать внушение зависящему от вас маленькому человечку, нужно подумать, а действительно ли этот человек сделал то, за что вы собираетесь его пристыдить или указать на что-то.
Во второй раз, уже в третьем классе, вошедшая классная руководительница с начала урока приказала мне встать, и я стоял весь урок, не понимая в чём дело. Оказалось, что тот же мальчик (доносчик с детства), будучи застигнут во время рассказа о сексе (это слово я употребил, чтобы как-то понятнее довести суть рассказа), сказал, что он это слышал от меня и просто лишь повторяет.
Первый опыт сваливания на меня прошёл удачно. Хотя классный руководитель в начальной школе – это единственный преподаватель по всем предметам на все четыре года и ему было прекрасно известно о прошлогоднем случае с тем же самым мальчиком, но заявление маленького матершинника снова было принято на веру.
Опять родители, опять наказание. Мать пыталась выяснить, что я рассказывал «деревенскому». Что я ему мог рассказать, если я с ним вообще не общался, так как они держались своей группкой и на контакт с «городскими» и «поселковыми» не шли.
Мать мне поверила. Я человек не мстительный, но по истечении определённого количества лет я с долей юмора напомнил своему первому учителю об этих случаях, чтобы у неё не оставалось обо мне мнения, как о развращённом малолетке.
Можно было и не напоминать об этом, простить, как записано в Божьих заповедях, но после этого разговора у меня исчезло чувство обиды и отложился ещё один уро о том, что человек должен защищаться.
Все мы личности и в любом возрасте должны уметь защищаться. От любого, кто бы это ни был. От родителей, от преподавателей, от властей. Человек, не умеющий защищаться, достоин быть рабом. Для другого он не пригоден.
Всегда я в чём-нибудь виновен,
То встал не так, то взгляд не тот,
И не по тем лекалам скроен,
И что душою не урод,
Что не маячу пред глазами
И не пою молитв богам,
Не куплен златом и щенками,
И каждый день я сам с усам.
Таких, как я, на свете много,
Мы родились не в этот век,
Там впереди видна дорога
И ждёт нас добрый человек.
Нас разбросало злое время
По полкам лет, ларям эпох,
И мне досталось чудо-племя,
Где каждый есть и царь, и бог.
Но я молчу про то, что знаю,
В молчанье скрыт огромный смысл,
Налью себе стаканчик чаю
И усмирю свой страстный пыл.
К этому времени относится и осознанное соприкосновение с миром открытым, и с миром закрытым. Я имею в виду криминал. Взрослые старались держать нас в неведении о тех происшествиях, что происходят под покровом ночи и о которых иногда пишут в газетах. Всё это приходило к нам в рассказах обыкновенных вербовщиков от преступного мира. Они собирали пацанов около кинотеатров, гладили по головам, обещали защиту от всех хулиганов, рассказывали про злых «мусоров» (мы раньше думали, что это дворники) и благородных ворах, которые во сто раз умнее и хитрее любого «мента» и которых ни за что, ни про что садили в тюрьму. Рассказывали про Лёньку Пантелеева, который представлялся нам как «Николка-паровоз» из одноименного фильма или как Лёня Голиков – герой-партизан неполных двенадцати лет, о нем и песню пели: «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца…». Немало ребят поддавались на интересные байки, которые не прочитаешь ни в одной книге, и связывали свою жизнь с нарушением закона, иногда вырываясь оттуда сильно поломанными жизнью.
Начальному образованию уделяли очень большое внимание, как основе дальнейшего обучения в школе. Тогда обязательным было восьмилетнее образование. Потом перешли на обязательное десятилетнее образование. Много с нами занимались чистописанием по прописям перьевыми ручками. Чернильницы часто загрязнялись местными вредителями или опрокидывались в самый неподходящий момент. На среднем пальце правой руки у всех было несмываемое чернильное пятно и вмятина от ручки, оставшаяся на всю жизнь.
Очень внимательно преподаватели относились к нашему внеклассному чтению. Проверяли, какие книги ученик читает дома, в какую библиотеку записан. На уроках мы пересказывали содержание прочитанных книг. Помню, как мой приятель Витька Рыжов сказал, что он читал книгу «Чапаев», но содержание не помнит, так как книга очень толстая. А на вопрос показать толщину книгу, бедный Витя, как рыбак, развёл руки на всю ширину плеч. От смеха все падали с парт.
Мне в то время очень нравился Жюль Верн и, особенно, его «Таинственный остров». Я представлял, что нахожусь на необитаемом острове, при помощи подручных средств, например, стёкол от часов развожу огонь, нахожу селитру, смешиваю её с углём и делаю порох для охоты, и так далее. Познавательная ценность этих книг для развития ребёнка неоценима.
В детстве я прочитал почти все книги в собрании сочинений французского писателя-фантаста Жюля Верна и приключенческие романы Майн Рида.
Книг издавалось очень много и очень хорошего качества. Что можно плохого сказать о старых книгах, если в некоторых из них в качестве иллюстраций использовались оригинальные гравюры, а не фотокопии с них. Это высший мировой класс, особенно в произведениях классической литературы.
Старые книги давно стали раритетами и не совсем корректно говорить о том, что мы были зашоренными в то время. В политике – да, в других областях – нет, хотя, если говорить честно, то политика была во всём.
А ещё нас доставала арифметика. Примеры на сложение и вычитание, деление и умножение; заучивание таблицы умножения наизусть; задачи с яблоками и грушами, бассейнами, в которые одновременно кто-то наливал воду, а кто-то в это же время с другой стороны выливал её; путешественниками, которым не сиделось дома, и они пешком, на велосипедах, на поездах то ехали навстречу друг другу, то разъезжались в разные стороны. То мы делили три яблока на семь человек, то три четверти яблока делили на пять человек (а кто взял отсутствующую четвертушку, об этом в задаче не сообщалось). Иксов и игреков не было, необходимо было думать логически, зато и сейчас мало кто из нашего поколения прибегает к калькуляторам, в уме быстро решая все житейские и математические задачи.
