Читать книгу: «Реактор. Черная быль», страница 17

***

За стеклом, весь опутанный трубками, проводками, датчиками, лежал не похожий на ее «сыночка» скелет. Глядя на это изможденное тело, она с трудом сдерживала слезы. Левин осторожно тронул ее за локоть – пора.

Через несколько дней, когда из реанимации его уже перевели снова в палату, Леночка принесла запечатанный конверт без обратного адреса. «От вашей бабушки», пояснила медсестра. Он открыл конверт, с болью в сердце вчитываясь в каждое слово дорогого ему человека:

«Родной мой сыночек. В жизни я знала и радости, и горя хлебнула. Но один раз я была счастлива по-настоящему. Когда тебе, трехлетнему, в больнице вливали мою кровь и я знала, что спасаю своего ребенка. А теперь, увидев тебя, я несчастлива от того, что у меня нет столько крови, чтобы дать ее тебе и вернуть к жизни. Чужие люди дали тебе свою кровь, а я стояла и смотрела, как ее тебе переливают, и ничего не могла поделать, ничем тебе помочь.

Сыночек, Гелечка, нет для матери ничего страшнее, чем пережить смерть своего ребенка. И я знаю, что не переживу этого. Поэтому я уйду первая. И там, на том свете, буду за тебя молиться. Если есть Бог, а он есть, я знаю, я встану перед ним на колени и буду молить, чтобы он сохранил тебе жизнь. Живи, мой родной, умоляю, заклинаю тебя. Живи.

Твоя мама Аня.»

Через два месяца, как раз в тот день, когда Гелий лежал уже на заключительном, четвертом переливании, мамы Ани, Анны Яковлевны Заславской, не стало. Тогда, под наркозом, приснилась ему не как обычно выжженная до черноты чернобыльская степь, а привиделся реактор, который почему-то перемешивал кровь. Десятки, сотни, тонны литров крови. Он знал, что в этом густом потоке есть кровь мамы Ани… Но о ее смерти узнал не сразу – родители долго не решались сообщить ему об этом.

Глава двадцать вторая

Их выписали в один день – Леонида Телятникова и Гелия Строганова. До самого выхода провожали их профессор Левин, палатный врач Караханов и медсестра Леночка. Гелия встречали предупрежденные Левиным накануне родители. Лариса Петровна бросилась на шею смущенному сыну. У Леонида Петровича что-то запершило в горле, но он сдержался. Поздоровавшись с медиками, радушно пригласил: «Прошу всех к нам». Левин стал отнекиваться, ссылаясь на занятость, но все семейство Строгановых настаивало. Впрочем, профессору и самому хотелось поближе познакомиться с этим легендарным человеком, имя которого было овеяно ореолом тайны. Когда-то давно тогда еще молодому кандидату наук Левину один из его знакомых в Доме ученых указал на неприметного с виду человека и прошептал: «Это Строганов, любимый ученик Курчатова». Уступив настоятельным просьбам, Геннадий Семенович махнул рукой и несвойственным ему бесшабашным тоном заявил:

– А поехали. Такой повод – грех не отметить.

Подошли к строгановской «Волге» и в замешательстве остановились – вчетвером разместиться на заднем сиденье было сложновато.

– Геннадий Семенович, а давайте я нашу «скорую» вызову, мы на ней поедем, ну вроде мы больных сопровождаем, – предложил Караханов.

Левин еще ничего не успел ответить, как Телятников воскликнул:

– Нет уж, мне «скорых» на всю жизнь хватило.

В этот момент от подъезда больницы отъезжал «жигуль». Предприимчивый Игорь Гургенович метнулся к водителю, враз договорился. На двух машинах подъехали к дому. Гелий было удивился, когда, не доставая своих ключей, мама позвонила в дверной звонок. Но дверь мгновенно распахнулась, и гости застыли в ошеломлении. Перед ними, улыбаясь, стоял собственной персоной не кто иной, как сошедший с портрета знаменитый французский романист Оноре де Бальзак – адвокат Евгений Петрович Данилов.

– О! Да нас, Петровичей, здесь сегодня аж целых трое, – балагурил адвокат, познакомившись с Телятниковым, – два Леонида Петровича и я, Евгений Петрович. Я сажусь между вами и загадываю желание.

– Пока женщины будут накрывать на стол, Гелий и Леонид Петрович успеют душ принять, – распорядилась мама Лара.

Гелий хотел проводить гостя в ванную, но Телятников, обращаясь к его матери, спросил:

– Лариса Аркадьевна, а можно мне в Киев позвонить? На одну минуточку.

– Леонид Петрович, ну что вы спрашиваете? – всплеснула руками мама Лара. – Звоните и разговаривайте без всякого стеснения, сколько вам надо.

Гелий вышел из ванной посвежевший, бодрый. Все расселись у стола, но не начинали, ждали появления Телятникова. Он вышел через несколько минут, переодевшись в присланный ему из Киева парадный мундир подполковника с золотой медалью Героя Советского Союза. Увидев мундир друга, Гелий метнулся в спальню, достал из шкафа пиджак отца, и, как тот ни сопротивлялся, все дружно настояли, чтобы он его надел.

– Вот это да, вот это я понимаю! – не сдержавшись, ахнул от восторга Телятников. На костюме академика сияли две звезды Героя Социалистического Труда, две лауреатские медали, множество других наград.

Импульсивный Игорь Гургенович стал настаивать на общем снимке, уверяя, что второго такого случая в жизни не представится. Гелий принес из своей комнаты фотоаппарат – благо в нем была заряжена пленка. Наконец уселись, вызвавшийся быть тамадой  («Застолье без тамады – пьянка!») Караханов хотел провозгласить первый тост за выздоровевших. Но Гелий решительно его оборвал. С наполненной рюмкой подошел к портрету Анны Яковлевны с черной ленточкой в уголке, сказал коротко: «За маму Аню. Светлая ей память». Все поднялись.

Потом, также стоя, выпили за всех тех чернобыльцев, что погибли на этой войне, где не прозвучало ни единого выстрела.Но грусть уступила место веселью, чему в немалой степени способствовал остроумный тамада. И так им всем хорошо было в тот вечер, в этом по-теплому гостеприимном доме! И пьянели они не от вина, а от улыбок, от ощущения того, что самое страшное позади и впереди всех ждет жизнь прекрасная и безоблачная. Ни о чем ином в тот вечер думать просто не хотелось.

Первым засобирался Леонид Телятников. Он хотел успеть во Внуково на ночной киевский рейс. За ним вскоре потянулись и остальные, пообещав нее забывать друг друга и видеться почаще. «Только не в больнице», – уточнил неутомимый Караханов. Строганов и Левин договаривались о встрече в ближайший выходной – Леонида Петровича чрезвычайно заинтересовало, что в домашнем кабинете профессора медицины все стены сплошь заставлены стеллажами из аквариумов. Воспользовавшись всеобщей суматохой, Лариса Аркадьевна шепнула Лене:

– Леночка, а вы не поможете мне со стола прибрать?

Она еще в больнице приметила, каким взглядом смотрит сын на эту симпатичную молодую женщину с грустными глазами.

– Кончено, с удовольствием, – зарделась от смущения Лена.

Когда Гелий, не понимая, куда делась гостья, зашел на кухню, он увидел ее, моющую тарелки. Лариса Аркадьевна, вытирая уже чистую посуду, стараясь казаться беспечной, пояснила:

– Вот Леночка согласилась мне помочь. К тому же время уже позднее, куда ей ехать, места полно, может у нас остаться.

– А я и не хотел ее отпускать, – неожиданно даже для самого себя произнес Гелий. – Вообще никогда.

У Леночки из намыленных рук выскользнула и со звоном разилась тарелка. Заглянувший на звон разбитой посуды Леонид Петрович, увидев осколки, сказал: «На счастье» и не понял, отчего это все так дружно и неудержимо смеются. А когда разобрался, озабоченно взъерошил все еще густые волосы и обратился к жене:

– Ну что, Лара, поспать мы еще успеем, а сейчас надо бы к столу вернуться, как-никак помолвка.

Ночью, лежа рядом с Леной, Гелий прошептал сам себе: «Снова реактор все перемешал…»

– Что ты там бормочешь? – спросила Леночка. – Постарайся ни о чем не думать, спи, тебе сил набираться надо. Хочешь, я тебе колыбельную спою. Ты же еще не слышал, как я пою…

***

Леночка Скворцова со школьной скамьи слыла первой певуньей и в хоре всегда солировала. Получив дипломы об окончании музыкального училища, девчонки решили после торжественной части пойти в городской парк. Сели на веранде летнего кафе, заказали мороженое, бутылку шампанского на всех. Рядом вовсю веселились молоденькие лейтенанты в новеньких мундирах. Похоже, они пили что-то покрепче шампанского. Один из них не сводил с Лены глаз. Самая озорная из подруг, Катерина, обратилась к лейтенанту:

– Молодой человек, если вам так наша Леночка понравилась, подойдите и познакомьтесь. А она вам песенку споет.

Лейтенант поднялся, держа одну руку за спиной, подошел к их столику, чуть щелкнул каблуками и произнес четко фразу, от которой все обомлели:

– Меня зовут Василий Иваненко. Лена, я прошу вас стать моей женой.

Молчание прервал задорный голос Катерины:

– Нет, товарищ лейтенант, мы не согласны. Кто же так предложение делает, без цветов?

И тут Василий достал из-за спины невесть откуда взявшийся небольшой, но очень яркий букетик цветов:

–А теперь пойдете?

Скромную свадьбу сыграли через неделю – отбывающих к месту назначения военнослужащих регистрировали вне очереди. Выпускника пожарного училища приравняли к военным.

Спустя время, Лена часто задумывалась, почему так легко и бездумно согласилась она уехать вместе с этим симпатичным, но практически незнакомым ей парнем. Что это было? Любовь или вспышка влюбленности? А может быть, просто желание вырваться из того опостылевшего мирка, в котором жила она в своем шахтерском поселке. Где после смены женщины, по вековой традиции, встречали из забоя мужей и стояли в сторонке, пока мужики «пропускали» по кружечке-другой пивка, а в день получки норовили забрать у благоверного деньги, чтобы не пропил с дружками за одну ночь. Где в выходные избить жену – не по злобе, а «для порядку» – считалось делом обыденным, где на танцплощадку подвыпившие парни приходили не потанцевать, а норовили девчонку в кусты затащить, облапить и обслюнявить… И где неизбежно уготована ей была судьба шахтерской жены.

Увидев белокаменные дома Припяти, причудливой архитектуры Дворец культуры, сияющий стеклом кинотеатр, Лена обомлела. Ничего подобного в их маленьком шахтерском Артемовске и в помине не было. А двухкомнатная малосемейка, ключи от которой им вручил комендант, привела ее в неописуемый восторг. Даже казенная мебель, стоявшая в квартире, и та казалась ей прекрасной. Молодой муж внешне восторга не проявлял, держался солидно, мол, знай, за кого замуж вышла. Он попробовал кровать на прочность, поманил жену и без лишних слов, содрав с не платье и трусики, овладел ею.

Опыт у Васи по этой части был невелик. В увольнительную курсанты, если удавалось, бегали к девчатам из общежития стройтреста. Малярши и штукатурши, все, как на подбор, коренастые и грудастые, курили не меньше мужиков, от вина не отказывались, были, за редким исключением, сговорчивы и непритязательны. Свои любовные утехи эти девицы называли почему-то «собачий вальс».

Главным «экспертом» у салаг был мордастый старшекурсник. «Запомните, щеглы, главное, – наставлял он. – Баба, она сю-сю ля-ля, только когда свет горит, любит. А когда темно и в койке, ей одно нужно – сила. Задрал ноги и гони ее, кобылу, пока пена не пойдет. Она тебе потом от благодарности пятки лизать будет. Прямо в сапогах», – добавлял он и громко гоготал.

От первой брачной ночи у Лены остались только неприятные воспоминания. Ей было больно, муж сжимал ее так, что хрустели все косточки. И когда он, так и не произнеся ни слова, поднялся и пошел в ванную, она горько заплакала. «Стерпится-слюбится», – убеждала сама себя молодая жена. Онаи старалась готовить мужу обеды повкуснее, встречала его неизменной улыбкой, стирала, гладила, без устали возилась по хозяйству. Человеком Вася оказался добрым, по-своему внимательными заботливым. Но все равно – и не стерпелось и не слюбилось.

Когда Василия отправили в московский госпиталь, она не эвакуировалась вместе со всеми, а ринулась следом за ним. Устроившись санитаркой, день и ночь ухаживала за больными, при всяком удобном случае забегая к мужу. Она давала себе клятвы, что если только Вася выживет, у них с ним будет самая распрекрасная жизнь, она полюбит его, обязательно полюбит. Только бы он выжил. С Митинского кладбища Лена возвращалась опустошенная, с погасшим взглядом, виня себя невесть в чем…

К Гелию она прониклась сочувствием в первый же день – такой молодой, и такую дозу схватил, практически смертельную. Она не отдавала себе отчета в том, что Телятников и Строганов ровесники, и дозы облучения у них были одинаковыми. Но в двухместную «особую» ее теперь тянуло, как магнитом. По ночам она ругала себя самыми плохими, какие только знала, словами. «На могилке мужа еще земля не остыла, а ты уже на другого мужика заглядываешься», – кляла себя Лена, а утром мчалась кормить Лёню и Гелия с ложечки, ставить им градусники.

В тот день, когда их выписывали, она сказала себе твердо: «Все. Он сегодня уйдет, и ты его забудешь. Ты вдова, и вдовой останешься. Навсегда». А потом их позвали в гости, она поехала вместе со всеми и разом забыла про все свои клятвы. Лена сидела в просторной, но очень уютной квартире Строгановых, робела от золотых звезд Героев, но шуткам Караханова смеялась невпопад, ей отчего-то было невыносимо грустно. А потом, когда все уже разошлись и она стояла с намыленными руками у раковины с горой немытой посуды, Гелий сказал, что не хочет ее отпускать никогда. Пальцы разжались непроизвольно, тарелка выскользнула из рук и разбилась. Может, правда на счастье?..

***

Упорный адвокат Данилов своего добился – Гелия Леонидовича Строганова в итоге оправдали полностью. Перед законом он был чист. Но именно тогда, когда адвокат сообщил ему об этом, Гелия захлестнула все застившая обида.

– За что со мной так обошлись? Как могли поверить этому оговору? Что за страна такая, где тебя можно оболгать, а потом засадить за решетку без всяких доказательств? – восклицал он, обращаясь к Евгению Петровичу.

– Знаешь что, мой друг, – возразил Данилов. – Я, по роду своей деятельности, чуть не ежедневно сталкиваюсь с разного рода проявлениями несправедливости. Но причем тут страна? Страна – это мы с тобой, а не те, кто нами управляет. Да, тебя оклеветали, несправедливо осудили. Ну так что, теперь тебе и все вокруг черным цветом кажется? Я недавно слушал записи нового барда Тимура Шаова. У него в одной песнефраза такая есть: «я ж не путаю Отечество с ментами». Вот и ты не путай. Тебя не страна обидела, а три конкретных подонка. Поверь мне, они свое получат. Судьба еще разберется с ними, не сомневаюсь.

– Вы оптимист или фаталист? – угрюмо поинтересовался Гелий.

– И то, и другое. Но уж точно не пессимист, иначе мне бы пришлось менять профессию. Вот я тебе сейчас однуисторию расскажу. Может, тебе покажется, что она сейчас не в тему, но ты послушай.

После войны, я совсем еще пацаном был, по соседству с нами жил дядя Володя, все его называли «Володька-пьяница». И только много лет спустя я узнал, какая выпала судьба на долю этого человека и как он своей судьбой распорядился. В первые же дни войны выпускник московской школы Володя Сафонов, не дожидаясь повестки, отправился в военкомат. Восемнадцати лет ему еще не исполнилось, и парня направили научебу в разведшколу. Через год он уже был на фронте. Командовал разведротой, а в сорок четвертом получил звание Героя Советского Союза, уже под Берлином был ранен, но легко. Вернулся домой. Встал на партийный учет. Райком партии его, Героя, направил на работу директором кинотеатра – должность по тем временам завидная. Женился. Сразу после свадьбы приколотил на своих дверях подкову. «Жизнь у нас теперь пойдет только счастливая», – сказал жене.

В пятидесятом, в год пятилетнего юбилея Победы, Сафонова пригасили выступить перед школьниками. Он стал собираться и, к своему ужасу, обнаружил, что невесть куда запропастилась золотая Звезда Героя. Орден Ленина на месте, в шкатулке, а звезды, хоть тресни, нигде нет. Весь дом с женой перевернули верх дном, но пропажу так и не нашли.

Сафонов отправился в военкомат. По наивности попросил выдать ему дубликат медали, звездочку, мол, найду со временем. Но раздули целое дело. Исключили его из партии, понятно, уволили с работы. От обиды и несправедливости он запил, ошивался по пивнушкам, не дойдя до дому, засыпал в придорожных канавах. Жена, устав бороться и выплакав все слезы, ушла. Руки у него были золотые, соседи частенько звали помочь – кому замок новый вставить, кому покосившийся забор поправить, утюг починить. Денег никогда не брал, расплачивались, как правило, продуктами, нет-нет и бутылочку подсунут. Человек он был кристальной честности. Соседи знали, что на комоде могут лежать деньги, часы, или там колечки какие – Володя никогда в жизни не тронет. На папиросы и другие мелочи подрабатывал тем, что в соседнем магазине ящики с продуктами разгружал. Тем и жил, от пьянства не просыхая. А когда какая-нибудь сердобольная соседка жалела: «Помрешь ведь, Володька, от пьянства беспробудного», – злобно огрызался: «Я еще на твоих похоронах насморк получу».

Дом его, ветшая год от года, пришел в полное запустение. На стенах лохмотьями свисала штукатурка, полы прогнили. Сквозь щели вылезали из-под пола мыши. Шуршали ночь напролет, спать мешали. Решил он заменить прогнившие доски, вот тут что-то и блеснуло. Пропавшая звезда обнаружилась. Муаровая ленточка, понятно, истлела, а может, те же мыши погрызли. А золотая звездочка только многолетней пылью покрылась, а так цела-целехонька. Сафонов пошел в баню, попарился, до красноты тер кожу скребком, гладко выбритый надел свежую сорочку – соседка постирала, выйдя из бани охотно показывал мужикам обнаруженную драгоценную пропажу, говорил, что завтра же пойдет в военкомат, в партии восстановится, работать станет. Мужики радовались, подливали в пивные кружки сорокаградусную «московскую». Утром болела голова, нужно было опохмелиться. Так никуда он и не пошел, продолжал пить, – завершил невеселый рассказ Данилов.

– К чему вы мне это рассказали? – не понял Гелий.

– А к тому, – назидательно ответил Евгений Петрович, – что жизнь человека согнула, на колени поставила, а потом судьба ему дала шанс подняться, а он этим шансом не воспользовался.

– Я не пью, – хмуро возразил Гелий.

– Да разве я об этом! Не сердись, если тебе мои слов покажутся банальными, но все же скажу. Споткнулся, упал – бывает, а вот подняться на ноги, выпрямиться во весь рост не всегда удается. Для этого другая сила нужна, духовная. У тебя сейчас другая жизнь начнется. Но ты не рассчитывай, что поначалу будет легко. Найдутся те, кто тебя еще не раз твоей судимостью попрекнет, хотя и получил ты полное оправдание. Вот я и хочу, чтобы ты ко всему был готов. Амне звони, не пропадай. Я теперь шахматами всерьез увлекся. Цель себе поставил – тебя обыграть, – засмеялся Данилов.

***

По поводу подонков, состряпавших дело Строганова и засадивших его в тюрьму, Данилов как в воду смотрел.

У Осокина жена была существом безропотным, молча сносила оскорбления мужа, даже рукоприкладство. Подрастал сын, пытался защищать мать, отца день ото дня ненавидел все больше. И когда однажды он ударил мать так, что она, стукнувшись об угол шкафа, потеряла сознание, четырнадцатилетний подросток схватил охотничье ружье и с двух метров выпустил патроны из обоих стволов. Один из них попал Осокину в сердце.

Фролов после дежурства зашел в бар пропустить рюмочку. Настроение было паршивым, все вокруг раздражало. Особенно бесила его компании молодых людей, гулявших за соседним столом. Длинноволосые парни гоготали во все горло, под стать им визжали их размалеванные подружки. Выходя из бара, Фролов нарочно споткнулся, у одного из парней выпал из рук и разбился стакан. Недолго думая, он запустил пепельницей в спину обидчика. Завязалась драка. Численное превосходство соперников было очевидным. Повалив на пол, его стали пинать ногами. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, майор дотянулся до наплечной кобуры, судорожно рванул предохранитель на табельном «пээме». Стрелял, пока не разрядил всю обойму. Два трупа и четверо раненых «потянули» на двенадцать лет строгого режима. В Пресненской пересылке, той самой, где в свое время, не без его стараний, ждал своей участи Гелий, он оказался по чьему-то недосмотру не в специальной камере, в которой положено содержать работников правоохранительных органов, а в камере с уголовниками. Тюремный телеграф сработал безотказно: «в хате мент». В первую же ночь его, основательно избитого, с выбитыми зубами, изнасиловали – «опустили» со всеми возможными извращениями, отогнав отныне пассивного педераста Фросю туда, где ему быть надлежало, – к параше.

По сравнению со своими милицейскими дружками разжалованный подполковник КГБ Слащинин отделался «легко». Томимый бездельем, стал частенько захаживать в гараж к отцу, где помогал ему по мере сил. Не обладая навыками, он небрежно, как следует не закрепив домкрат, поднял микроавтобус РАФ. Едва он оказался под машиной, она рухнула на него всей своей трехтонной тяжестью. В Центральном институте травматологии и ортопедии, куда его определили стараниями бывшего начальника, даже волшебные руки главврача Мироновой ничего уже поделать не смогли. Чрез год, изуродованный, он вернулся домой, с постели без посторонней помощи подняться не мог, враз состарившаяся мать ухаживала за сыном, меняла ему постель, кормила, выносила судно.

***

Вскоре после того, как Гелий зарегистрировался с Леной в загсе, он побывал в клинике – подошло время обследования. Игорь Гургенович встретил бывшего пациента радостными восклицаниями. А после того, как Строганов сдал все анализы, сообщил, что его хочет видеть профессор Левин.

Геннадия Семеновича он застал в кабинете. После общих приветствий Левин прямо заявил, что пригласил Гелия для разговора не самого приятного.

– Мне ваш батюшка, по моей просьбе, один справочник передал. И я с удивлением узнал, что период полураспада урана равен четырем миллиардам лет. Ну, вам-то это наверняка известно.

– Четыре миллиарда четыреста шестьдесят миллионов лет, – уточнил Гелий.

– Так вот, уважаемый Гелий Леонидович. Почистили мы ваш организм основательно, но какие-то частицы урана, стронция, цезия все равно остались. А вы теперь человек женатый. Понимаете, к чему я веду?

– Не совсем.

– А веду я к тому, что никто пока вам не определит, как эти частицы скажутся на вашем потомстве. И вовсе не обязательно, что в первом поколении. Представьте себе такую невеселую картину: лет эдак через триста рождается ваш пра-пра-правнук с двумя, допустим, головами или еще с какими-то отклонениями…

– Можете не продолжать. Все ясно. А Лене вы, Геннадий Семенович, об этом уже сказали?

– Как вы могли подумать? – возмутился профессор. – Сначала вам самому надо все обдумать, решить, а потом уже о своих выводах Леночке сообщать.

Несколько дней он ходил мрачный, как в воду опущенный.

– Рассказывай, что случилось, – с тревогой в голосе, но твердо потребовала Лена. – Ты из больницы сам не свой явился. Что-то с анализами не так?

– Как раз с анализами все в полном порядке, на удивление даже, – горько усмехнулся Гелий. – Проблема в ином, – и он передал жене разговор с профессором Левиным.

– А теперь выслушай меня, – потребовала Леночка. – Я очень хочу от тебя ребенка. Но еще больше я хочу, чтобы ты был здоров, счастлив и спокоен. И раз нам нельзя иметь детей, то к этому разговору мы с тобой никогда больше возвращаться не будем.

«Случайностей в этой жизни нет, а есть служба совпадений, работающая круглосуточно», – вспомнил Гелий, прочитав полученное из Киева письмо Лёни Телятникова. Стремительно поднимающийся по служебной лестнице полковник Телятников среди всяких-разных новостей писал о том, что их пожарная часть шефствует теперь над детским домом в Бородянке, где живут преимущественно дети чернобыльцев, умерших от радиации. Лёня сообщал, что они с женой и сами решили кого-нибудь из этих детишек усыновить. «Где двое, там и трое, вырастим, не обидим», – писал Леонид.

– А что если и нам поехать в Бородянку, – начал Гелий, ножена не дала ему закончить, осыпав поцелуями.

– Я и сама думала, что нам надо взять ребеночка из детского дома, но не знала, как ты к этому отнесешься, – призналась Лена.

Через два дня Леонид с женой Оксаной встречали Строгановых в киевском аэропорту, а следующим утром на «Волге» полковника они уже мчались в Бородянку. На светловолосых малышей, мальчика и девочку, они обратили внимание сразу. Их сходство друг с другом не оставляло сомнений – двойняшки.

– Это наши любимцы, Леночка и Лёнечка. Все ими любуются, только брать сразу двоих ребятишек пока никто не решается, – вздохнула заведующая детским домом. – А уж какие они славненькие!.

– Никто не решался, а мы уже решились, – твердо заявил Гелий за двоих, – тем более что мама у них теперь будет Лена, а дедушка – Лёня.

– И крёстный Лёня, – веско добавил Телятников. – От родства с Героем Советского Союза не откажетесь? – шутливо спросил он.

Некоторая заминка произошла с оформлением документов – Гелий пока еще нигде не работал, но веское поручительство легендарного чернобыльца в итоге решило исход дела. В Москву они возвращались вчетвером. В Московском аэропорту, нагруженные игрушками, внучат встречали дедушка Лёня и бабушка Лара, светящиеся от счастья.

***

Опытный Данилов оказался прав. Устроиться на работу Гелию не удавалось. Под разными предлогами ему отказывали всюду, куда он только не обращался, а в Курчатовский институт не взяли даже лаборантом. К тому же он сам умудрился себе изрядно испортить репутацию. По просьбе отца коллеги пригласили Строганова-младшего на научную конференцию, где, в том числе, обсуждались проблемы атомных электростанций. Сидя в зале, Гелий, наполняясь гневом, недоумевал: как можно утверждать, что советские АЭС самые совершенные в мире, когда пример Чернобыля, о котором здесь не было сказано ни слова, доказывал прямо противоположное. И когда ему предоставили слово, начал с места в карьер.

Он говорил о том, что вынужденная спешка привела к тому, что станция была построена с чудовищными конструктивными и технологическими нарушениями и именно это в итоге привело к катастрофе невиданного масштаба.

– Не надо сгущать краски, – попытался одернуть его председательствующий и звякнул колокольчиком, но тем самым только масла в огонь плеснул.

– У меня и в мыслях не было сгущать краски. Я хочу здесь озвучить то, о чем думаю не я один, а многие ученые-ядерщики. Да, мы сумели кое-что понять в использовании мирного атома. Но не надо обольщаться, а надо дать возможность ученым и дальше продолжать исследования, не гнаться за сиюминутным результатом и мнимым престижем. И сегодня в этом зале, где собрались специалисты, давайте хотя бы сами себе признаемся, что конструкции атомных электростанций еще очень несовершенны. И не только у нас. Пока еще ни одна страна мира не может признать, что имеет проект такой АЭС, которая полностью гарантирует безопасность. Многие страны уже подумывают о том, чтобы полностью отказаться от ядерной энергетики и вплотную заняться разработкой проектов так называемой «зеленой энергии». И это такие развитые страны, как Германия, Китай, Дания, Испания и даже Япония, которая на себе испытала весь ужас ядерной бомбардировки. А наши современные АЭС – это не что иное, как ядерная бомба замедленного действия. Известно ли вам, что большинство участников ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС уже умерли, многие стали инвалидами? А сколько еще умрет, сотни, тысячи или десятки тысяч?! – запальчиво воскликнул он, но, несколько сдержавшись, продолжал уже более спокойно. – Медики с тревогой отмечают резко возросшую в нашей стране смертность от раковых заболеваний, они зафиксировали общее ослабление здоровья наших граждан. И я напрямую увязываю это с тем, что эвакуация из пораженных радиацией населенных пунктов была проведена с преступным опозданием. Вот к чему привело попустительство и желание официальных лиц скрыть от граждан своей страны и от мировой общественности истинные размеры катастрофы, – гневно завершил он свое выступление.

На банкет по поводу окончания конференции Строганова не пригласили. Прохаживающийся меж столиков с бокалом коньяка, ученый секретарь Академии наук сетовал: «Гласность гласностью, но нельзя же так. Да и кто он такой, этот мальчишка, чтобы судить о столь глобальных проблемах».

У выхода из Дома ученых Гелия остановил элегантно одетый мужчина:

– Господин Строганов, позвольте пару минут вашего внимания.

Слово «господин» резануло слух.

– Кто вы? – спросил Гелий.

Незнакомец представился:

– Крис Уэзби, корреспондент английской газеты «Дэйли миррор».– А также я сотрудничаю с весьма авторитетным научным журналом. Проблемы использования мирного атома меня интересует чрезвычайно. – На русском языке Уэзби изъяснялся свободно, иностранца в нем выдавал лишь легкий акцент. – Все, что вы сегодня говорили, невероятно интересно. Не согласитесь ли вы написать на эту тему статью для нашего журнала? Поверьте, наш журнал имеет в научных кругах Европы и даже за океаном весьма солидную репутацию. И мы сумеем по достоинству оценить вашу публикацию. Не отказывайтесь сразу, подумайте. Вот вам моя визитная карточка.

В тот момент Гелий и предположить не мог, как круто изменит его судьбу эта мимолетная встреча. А тогда ярлык диссидента приклеили ему намертво, и о том, чтобы работать по специальности, ему и мечтать теперь не приходилось.

***

Страна стремительно катилась в пропасть, люди нищали на глазах, большинство продуктов и алкоголь продавали по талонам, сигареты можно было достать только по блату. Деньги обесценивались с каждым днем. Профессорской пенсии Леонида Петровича и Ларисы Аркадьевны, включая скромную зарплату медсестры Леночки, хватало только на то, чтобы едва концы с концами сводить. Гелий пробовал заниматься репетиторством, но людей, у которых была возможность оплачивать частные уроки, становилось все меньше и меньше.

О встрече с английским журналистом Гелий рассказал отцу. По своему вечернему обыкновению они сидели за шахматной доской. Леонид Петрович долго не отвечал, казалось он просто обдумывает очередной ход, потом сказал:

– Имеешь право, – и повторил: – Именно ты – имеешь право. Но дело даже не в этом. Говорить о проблемах атомных станций надо, просто необходимо. Но здесь тебя никто не услышит. Ты же видишь, что творится вокруг.

Гелий позвонил Крису Уэзби. Англичанин звонку обрадовался, договорились о встрече.

Через месяц статья была опубликована. В научных кругах Европыона произвела настоящий фурор. Предусмотрительный Крис выписал гонорар на свое имя и деньги добросовестно передал в Москве автору. Очень они пришлись кстати. А вскоре, через того же Уэзби, пришло приглашение «сэру Строганову принять участие в международной конференции», которую организовывал научный журнал. Из столицы Великобритании Гелий вернулся с кучей подарков и приглашением поработать в одной из лабораторий. Приехать можно было с супругой.