Читать книгу: «Сувенир», страница 4
Клад
Вадим сидел на диване и изумленно глядел на исписанный ровным круглым почерком листок бумаги в своих руках. Выражение его лица было таким, будто только что он открыл не обычный почтовый конверт с письмом от своей тети Риммы, а заглянул под капот «Жигуленка» и обнаружил там двенадцатицилиндровый двигатель «Феррари».
«Дорогой Вадик, – говорил листок. – Пишу это письмо с надеждой, что ты не сменил адрес и прочтешь мое важное послание.
После смерти твоего дядюшки Бори, упокой Господь его гнилую душу, я весь год собиралась приехать в Алушту сама, чтобы выполнить его последнюю волю. Но здоровье мое расшаталось, как зубы тети Инны от поедания казинаков, и теперь я не езжу дальше нашей районной поликлиники.
Писать о таком деле в письме, конечно же, опасно. Но звонить нынче очень дорого. Ты же знаешь, как тяжело живется твоей бедной тете Римме?
Так вот, слушай внимательно: когда черти уже волокли дядю Борю в преисподнюю, он подозвал меня и признался, что в свою бытность ювелиром в Алуште спрятал шкатулку с драгоценностями недалеко от нашей старой дачи. Ты знаешь, какие опасные были времена? Поэтому он собрал самое ценное, запаял в металлическую шкатулку и зарыл у старого дуба на пляже под тем утесом, с которого ты когда-то свалился.
В этой шкатулке, мой золотой Вадюша, целое состояние! И это состояние дядя Боря завещал тебе.
Если его история – не плод воображения старого маразматика, и шкатулка до сих пор лежит на глубине полутора метров, на расстоянии пяти шагов от дуба в сторону скалы, то ты, Вадюша, будешь самым завидным женихом для любой крымской крали.
Надеюсь, что тогда ты не забудешь и о бедной тете Римме.
Целую тебя крепко и с нетерпением жду вестей.
Твоя тетя Римма».
Перечитав письмо пять раз, Вадим, наконец, свернул его и спрятал в конверт. Тетя Римма была та еще шутница. Истории о ее проделках ходили в былые времена по всей Алуште.
Но что, если она не обманывает? До переезда дядя Боря, действительно, много лет работал ювелиром в Алуште. Он вполне мог скопить приличное состояние и спрятать его поглубже от расточительной жены и любопытных глаз. Должно быть, тете Римме совсем плохо, раз она решилась поделиться таким секретом!
Вадим не мог решить, принять ли на веру необыкновенное послание, а предательское воображение уже рисовало собственный автосервис. Подпольная мастерская, которую он оборудовал в своем гараже, конечно, приносила неплохой доход, но собрать на настоящее большое дело никак не получалось. В ближайшие годы на это не стоило и надеяться.
Так или иначе, он никогда не сможет спать спокойно, если не проверит поведанное тетей Риммой. Недолго думая, Вадим отправился в гараж и нашел видавшую виды лопату. Родом она была с той самой дачи у моря, которая когда-то принадлежала дяде Боре. На всякий случай, прихватил с собой небольшой лом и садовые перчатки, прикрепил все «кладоискательское» снаряжение к велосипеду и поехал на пляж.
***
Когда за поворотом показался памятный утес, солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая землю и небо оранжево-розовым, отчего ландшафт походил на марсианский. Несколько отдыхающих нежились на пляже, и поначалу Вадим смутился. Что подумают эти люди, когда он станет орудовать лопатой под дубом? Однако пляж опустеет лишь к ночи, а ночью с лопатой он вызовет гораздо больше подозрений у случайного бдительного прохожего.
Поборов смущение, Вадим слез с велосипеда и повел его по пыльной тропинке. Через минуту он уже стоял под старым ветвистым дубом, знакомым с детства.
– Пять шагов в сторону скалы, – повторил он про себя и отмерил нужное расстояние.
Копать было тяжело. Лето выдалось непривычно дождливое, глинистая почва набрала влаги и потяжелела, а руки и без того болели после двух утренних заказов – смены диска сцепления и выжимного подшипника. Не прошло и пяти минут, как с пляжа прибежал мальчонка лет шести:
– Дядя, а зачем вы копаете? – спросил он, держась на безопасном расстоянии.
– Буду строить замок, – ответил Вадим, не прерывая своего занятия.
– Но ведь замок строят из песка! – засомневался мальчик.
– А я построю из глины и земли.
– Но зачем вам так много глины и земли?
– Это будет большой замок, мальчик. Иди, не мешай.
Через четверть часа после мальчугана наведалась пухлая тетка в широкополой соломенной шляпе и огромном цветном полотенце, обернутом вокруг бедер.
– Что это вы здесь роете? – взвизгнула она.
– Могилку, – ответил Вадим, отерев лоб рукой.
– Для кого это? – она инстинктивно попятилась назад.
«Для тебя», – хотел сказать он, но благоразумно сдержался и ответил:
– Для моего сенбернара Бориса. Он умер. От старости.
Вадим скорчил скорбную мину, а тетка понимающе закивала и ретировалась.
С каждой лопатой мокрой земли надежда найти дяди Борины сокровища исчезала, как медуза, выброшенная волной на горячий песок. Над пляжем повисли теплые маслянистые сумерки. Вадим выбрался из ямы, снял мокрую футболку и уселся на большой камень у края своей злополучной ямы. Придушить бы тетю Римму за ее глупые шуточки!
– Добрый вечер!
Приятный девичий голос отвлек Вадима от тяжелых дум. Он обернулся и увидел смуглую невысокую девушку в широких джинсовых шортах и майке-боксерке со смешным рисунком.
– Простите, что отвлекаю вас, но мне кажется, ваши труды каким-то образом связаны с двумя молодыми людьми, которые уже давно наблюдают за вами из кустов на соседнем склоне.
Вадим завертел головой, но девушка быстро проговорила:
– Не смотрите туда. У них бинокль. И пиво. И им, судя по всему, очень весело.
– А как они выглядят? – спросил Вадим, с трудом сдерживая ярость.
– Один очень крупный, темноволосый.
– С реденькой бородкой?
– Да. А второй…
– Второй рыжий, мелкий, с крысиной мордой, – перебил ее Вадим.
Девушка кивнула.
– Сволочи! – от досады он едва дышал.
– Они вас разыграли, да?
– Не то слово. Я ведь тут клад ищу!
Он плюнул в яму, повернулся спиной к пункту наблюдения своих горе-друзей и достал из кармана конверт.
– Конечно! Адрес ведь не тети Риммы. И как я сразу не догадался посмотреть? Сам ведь рассказывал им про нее и дядю Борю. И про скалу, с которой сорвался в детстве. Идиот! Ну, я им сейчас…
Вадим схватил лопату с твердым намерением проучить шутников.
– Постойте! – девушка подошла и присела рядом с ним. – Расскажите мне все подробно. Меня, кстати, Диана зовут.
– А я Вадим.
Пока он, превозмогая желание сломать черенок лопаты о спины своих друзей по автотранспортному техникуму Родика и Вовика, рассказывал свою историю, новая знакомая улыбалась, а в ее красивых темных глазах все больше разгорался авантюрный блеск.
– Знаете что? – сказала она, дослушав до конца. – У меня есть идея. Полезайте копать дальше, чтобы они ничего не заподозрили, а я вам кое-что предложу…
***
С огромным трудом скрывая горькую досаду, Родион и Владимир ходили вокруг новенького «Мерседеса» и заглядывали в тонированные окна.
– Этого не может быть! Какой клад в наше время?! – воскликнул Родион, с недоверием глядя на Вадима, который стоял рядом, побряцывая ключами от авто.
– Вот, смотри, – Вадим протянул ему лжеписьмо. Родион сконфуженно взял листок и сделал вид, что читает.
– Правда, есть одна странность, – сказал Вадим, смакуя месть. – Тетя Римма написала о драгоценностях в шкатулке, а я нашел большой ящик со столовым серебром девятнадцатого века: стопки, пашотницы, ликерные наборы и все такое.
Вадим и Родион переглянулись, и оба тяжело сглотнули.
– И на сколько все затянуло? – спросил Владимир. Его и без того длинная крысиная мордочка вытянулась, словно мокрый шерстяной свитер на бельевой веревке.
– Два лимона. Жаль, конечно, было продавать все это добро. Такая красотища! Но «Мерс» мне нужнее.
Вадим погладил блестящую крышу машины, которую недавно взял в кредит родной брат Дианы.
– Ну, ничего. На следующей неделе пойду еще покопаю в тех местах. Здесь ведь когда-то жили Раевские. Может, это их серебро? Кто знает, чего там еще закопано.
***
Зубастый утес проглотила ночная мгла. Двое велосипедистов, остановившихся у обочины, наблюдали, как под старым дубом две человеческие фигуры – крупная, плечистая и маленькая, сутулая – старательно орудовали лопатами. Мелкий дождь то и дело грозился перейти в ливень.
– Не хочешь помочь друзьям клад искать? – игриво спросила Диана.
– Не хочу. Я свой клад уже нашел. – Вадим подмигнул ей. – Поехали, Диана. Не будем мешать товарищам трудиться.
Они снова сели на велосипеды и поехали по серебряной дороге, прочь от утеса.
Чтоб ты сдох!
Посвящается неизвестному байкеру, который
не давал мне спать все жаркое лето 2015.
Дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни!
С тех пор, когда стараниями великого русского ученого Лодыгина человеческое жилище озарилось лучами персонального электрического солнца, люди не на шутку возненавидели сон. Досадная повинность пребывать целую треть и без того короткой жизни в пасленовом состоянии угнетала и повергала в панику мощные умы ученых мужей и больно ранила чувствительные души деятелей искусства. Каких высот могли бы достигнуть мыслители, естествоиспытатели и всяческие изобретатели, если бы каждую ночь их тела не сковывали панталоны, а мудрые головы – согревающие колпаки с милыми кисточками? Каким множеством бессмертных шедевров пополнились бы музеи, библиотеки, улицы городов и городишек, избавься все творцы от пижам, перин, подушек, пледов, покрывал и прочих ночных пут? Не раз группы выдающихся ученых разных стран проводили интереснейшие и сложнейшие эксперименты с целью сократить время сна до возможного нижнего предела, но все попытки были тщетными: едва плотный ужин и бокал вина согревал замученную исканиями душу, как светлые головы погружались во тьму до самого полудня следующего дня. Делали они это непременно обреченно и безрадостно, осознавая всю тяжесть бремени, наложенного на них природой.
Мария Алексеевна Зубкина, инженер отдела логистики фирмы «Пустошев-Промтрест», с самого утра не могла дождаться того момента, когда наступит поздний вечер. Бережно, с любовью она раскладывала диван-книжку, застилала велюровую обивку ароматной простыней в нежный сиреневый цветочек и укладывала на разглаженную поверхность высокую красивую подушку. Потом, сбросив с усталых плеч шелковый халатик, она выключала свет и самозабвенно растягивалась на постели, раскинув в стороны руки и ноги так, будто была не тридцатипятилетней женщиной среднего роста, а маленькой морской звездой, лежащей на дне прозрачного теплого океана. За окном загадочно шумела листва каштанов, время от времени ухала ночная птица, изредка на дороге, протянувшейся недалеко от дома, тихо урчало такси. В эти сладкие минуты Мария Алексеевна напрочь забывала о сметах, накладных, актах, отчетах, ведомостях, служебных записках, спецификациях, сыпавшихся на нее весь день шершавым ливнем. Будто и не было раскаленного телефона, душного кабинета, верениц подчиненных, каждый из которых хотел от нее что-то срочное, важное, без чего весь «Пустошев-Промтрест» непременно лопнул бы и забрызгал весь город расходными материалами. Спрятавшись под легким лоскутным одеялом, Мария Алексеевна представляла, как поедет в отпуск на море, как купит себе белый трикотажный сарафан, как встретит новую любовь, а Ночь согласно кивала и тихо шептала на ухо: «Конечно, так будет. Обязательно все будет. А сейчас нужно спать, чтобы к лету не появились лишние морщинки».
И Марья Алексеевна послушно отдавалась тягучей дремоте день за днем, год за годом, вплоть до того злополучного вечера, когда на мирной дороге, что пролегала недалеко от ее дома, появился неизвестный мотоциклист. Случилось это уже за полночь, когда в окрестных домах не горело ни одного окна, и даже местные алкоголики, частенько выяснявшие отношения в кустах у мусорных баков, успокоились и разошлись. Если приезд Царевны-лягушки сопровождался стуком, громом и сотрясением дворцовых стен, то приближение пустошевской «лягушонке» можно было сравнить разве что с налетом реактивной авиации. У байкерской «коробчонки», по всей видимости, отсутствовал глушитель, и она издавала ужасающий, адский, нестерпимый рев. Казалось, что, если врата ада разверзнутся навстречу наезднику, сами привратники испугаются, закроют их и передвинут на обочину, позволив этой нелепице мчаться дальше в мир спящих людей.
Кто знает, может быть, такое невероятное происшествие имело место, так как ревун стал появляться каждую ночь. И если в первые дни после своего появления он пролетал в какое-то «туда» и минут через десять в свое «обратно», то к концу недели стал отмечаться с прилежностью часовой кукушки и периодичностью в половину, а иногда и четверть часа. Едва только Марья Алексеевна начинала планировать фасон будущего белого сарафана, как воображаемое одеяние в клочья разрывало громогласное «БРРРЯУ!» Тогда она хватала свою красивую высокую подушку, взгромождала ее на голову и прижимала рукой. Дышать становилось трудно, но появлялась надежда, что следующий набег всадника с пустой головой не помешает ей окунуться в желанное забвение. Однако подушка имела крайне слабые звукоизолирующие свойства, и очень скоро в сознание, словно тупой топор, врезалось незначительно смягченное «ПРРРЯУ!»
Уже через неделю вынужденных бдений вокруг глаз Марьи Алексеевны обозначились внеплановые морщинки, о которых предупреждала Ночь. Она стала нервозной и несчастной, делала серьезные ошибки в документах и впервые в жизни ругалась матом на подчиненных. Прямо в коридоре, акустика которого не уступала, пожалуй, самому Ла Скала. По совету подруги Зубкина купила набор чудных беруш, казавшихся очень удобными во время примерки в аптеке. Но, попав вечером в утомленные, надавленные очками уши, они мешали нестерпимо и выпадали при каждом сглатывании. А от самого этого факта глотать хотелось гораздо чаще, чем обычно. Кроме того, в берушах Марья Алексеевна чувствовала себя маринованным огурцом, которого затолкали в бочку вместе с такими же несчастными овощами и запечатали до самой зимы. Несколько ночей подряд Зубкина принимала снотворное. После таблеток мечтать, как прежде, не получалось – мысли становились путанными, образы – нелепыми. Вместо набережной с витой белой оградой в воображении вставал цех «Пустошев-Промтреста» – громадное сооружение с крошечными пыльными окошками. Марья Алексеевна сидела посреди цеха, а на замасленном полу перед ней лежал белый сарафан и стояли открытые баночки с принтерной краской. Медленно окуная в них кисточку для губной помады, Зубкина рисовала узоры на белом трикотаже, а за ее спиной стоял начальник, Владимир Ермоленко, в мотоциклетном шлеме и все время повторял из-под закрытого забрала:
– Я вас спрашиваю, зачем вы попусту расходуете расходные материалы?
– Чтобы сосчитать калории, – отвечала она, и на грудь сразу же наваливался тяжелый беспокойный сон.
В течение всего рабочего дня Марья Алексеевна мысленно возвращалась к подлому ревуну и с удовольствием представляла, какой конец уготован ему судьбой. В понедельник на него наезжал автобус, во вторник дорогу адской машине преграждал самосвал, в среду его загрызали одичавшие собаки, в четверг – разбивал паралич, а в пятницу Аннушка разливала масло на трамвайные рельсы.
Ночь третьей субботы мучений выдалась особенно тяжелой. В город пришло бабье лето, воздух загустел и наполнился запахами последнего цветения. Посмотрев вечернее шоу, Марья Алексеевна устроилась на балконе с чашкой холодного чая и стала ждать. В сумерках слух ее теперь неожиданным образом заострялся, как у ночного хищника. Теперь она с точностью до марки определяла любое запоздалое авто еще тогда, когда оно находилось за версту от ее дома. Вот продырынчали «Жигули», через минуту прошелестел «Форд», за ним сразу де последовал какой-то из китайских джипов – эти все бурчали одинаково.
И вот, наконец, вдали послышался мотор ночного недруга. Марья Алексеевна со звоном поставила чашку на блюдце, подскочила на ноги и прильнула животом к холодным пластиковым перилам. Глаза ее горели ненавистью, руки дрожали, светлые волосы развивал осенний ветер. Когда на короткий миг мотоциклист поравнялся с домом, она набрала полные легкие воздуха, перегнулась сколько могла через перила и крикнула голосом, полным отчаяния и гнева:
– ЧТОБ ТЫ СДОООХ!
Возглас слился с ревом мотора, и пугающее эхо заплясало по дворам спального района. В нескольких окнах дома напротив зажегся свет, скрипнула старая рама, и где-то внизу завыл бездомный пес. Марья Алексеевна, измученная и охрипшая, опустилась на балконное кресло, уронила голову на мягкую спинку и забылась глубоким сном.
***
Утро воскресенья разразилось неистовой бурей, совсем необычной для пустошевского бабьего лета. Будто старая колдунья, живущая где-нибудь на окраине города, узнала из новостей о повышении коммунальных тарифов, раздосадовалась и состряпала в чугунном котле настоящий ураган. Ливневые потоки разъяренно били по стеклам, клубы черных облаков неслись наперегонки, молнии сверкали часто и зловеще, будто над городом стоял страшный судмедэксперт и фотографировал следы чьего-то преступления.
Марья Алексеевна проснулась с первыми раскатами грома, и, согнувшись, как древний шадуф, доковыляла до дивана. После сидячего ночлега на холодном балконе тело нестерпимо ломило, поясница горела огнем. По телевизору, который трудился в одиночестве до самого утра, передавали кулинарное шоу. Щеки ведущего румянились вместе с уткой, помещенной в красивую чистую духовку. Он бодро и ловко шинковал салат для гарнира и сыпал глуповатыми шутками. От его здорового упитанного вида и звонкого голоса Марье Алексеевне стало хуже, и она переключилась на местное телевидение. Каналы пустошевских производителей были вялыми и потому переносились легче, когда болела голова: аккуратная пенсионерка с высокой блестящей прической рассказывала о двухсотлетнем ковре, доставшемся ей от прадедушки, усатый дядька ощупывал желтые скалы, в которых до нашей эры жили древние пустошевцы. Иногда показывали конкурс красоты «Маленькая мисс Пустошев»: крошечные девочки расхаживали в кринолинах, забавно складывали губы, накрашенные алой помадой, отчего рты их казались чужими, приклеенными.
Однако Марье Алексеевне снова не повезло. Местное телевидение оповещало о несчастных случаях, потрясших Пустошевскую область в минувшие сутки:
– А теперь перейдем к сводкам ДТП, – с профессиональной удрученностью заявил диктор. – Сегодня ночью на объездной мотоциклист врезался в самосвал. Мужчина был доставлен во вторую городскую больницу в тяжелом состоянии. Врачи до сих пор борются за его жизнь.
Марья Алексеевна выпрямилась, словно кукла-грелка, которую натянули на горячий заварной чайник. Позвоночник громко хрустнул, но она не заметила резкую боль. Даже жуткая вспышка молнии, на миг озарившая темную комнату, не привлекла ее внимания.
Страшные, о, какие страшные чувства и мысли сплетались змеиным клубком в голове Марьи Алексеевны! Могло ли случиться так, что она – безобидная работящая женщина – своим злобным напутствием убила человека? Настоящего живого человека, пусть даже бессовестного и вредоносного.
Нееееет. Конечно, это совпадение. Несчастное стечение обстоятельств. Просто, узколобая «лягушонка» не учла, что дорога мокрая, тормозной путь длиннее.
Но самосвал! Именно о борт самосвала Марья Алексеевна мысленно швыряла ночного всадника. В ее грезах на дорогу выезжал не какой-нибудь автокран, бетономешалка или, наконец, мусорная машина, которые чаще прочих сновали по городу ночью, а именно самосвал.
– Беда, какая беда! – вслух проговорила Марья Алексеевна и принялась ходить по комнате, потирая горячие виски вспотевшими пальцами.
Удрученный диктор тем временем уже попрощался со зрителями, и его место в эфире заняла полная женщина в блестящем пепельном парике.
– Настоящую ведьму, – говорила женщина, потряхивая синтетическими кудрями, – то есть родимую ведьму, можно отличить по ряду признаков. У черной ведьмы, простите за интимную подробность, всегда есть маленький хвостик.
Марья Алексеевна остановилась перед экраном и схватилась за поясницу. Копчик отозвался приступом ноющей боли, но был приятно гладок, без выступов.
– Расскажите нашим зрителям о способах наведения порчи, которые используют черные ведьмы, – попросил ведущий где-то за кадром.
– Вы не поверите, но здесь я не открою вам ничего нового. Все, как в старину. Например, очень популярна порча через лягушек. Ловите лягушонку и…
– Это уж слишком! – крикнула Марья Алексеевна и с силой дернула шнур телевизора. Колдунья с блестящими локонами замолчала и погасла, а комната погрузилась в сумерки.
Совладав со сбившимся дыханием и посидев двадцать минут в позе лотоса, чтобы успокоиться, Марья Алексеевна приняла душ и отправилась на кухню жарить яблочные оладьи. Жирное и сладкое одинаково успешно отгоняет от женщин дурные мысли и кавалеров.
– Сейчас мы вас пожарим, сложим в тарелочку, скачаем старую комедию и будем смотреть ее, запивая вас горячим чаем, – мысленно говорила Марья Алексеевна оладьям.
– Ввввведьма, убииииийца, – шкворчали в ответ оладьи и плевались горячим маслом на ситцевый фартук.
– А потом сделаем маникюрчик, масочку из огурчиков, – уговаривала себя Марья Алексеевна, игнорируя обвинения.
– Душшшегубица, мокрушшшница, – продолжали нашептывать ежиковидные кружочки на сковородке.
– Чер-чер-чер-товка, – выговаривала спичка, соприкасаясь с коробком.
– И ножки побреем обязательно, – упорствовала Марья Алексеевна.
– Полетаем? – предложил вдруг веник, стоявший до этого молча в углу.
Совесть кололась все нестерпимее, будто была вовсе не совестью, а озверевшим дикобразом.
Уже к обеду Марья Алексеевна накрыла нетронутые оладьи бумажным полотенцем, положила в сумочку внушительную часть своих сбережений, надела дождевой плащ и отправилась во вторую городскую больницу.
«Скажу родственникам, что я – его знакомая и хочу помочь», – думала она, шлепая по стремительному потоку дождевой воды.
«Нет. Нельзя. Вдруг там будет его жена. Еще хуже сделаю. Правду говорить тоже нельзя: решат, что сумасшедшая. А за миллионершу-благотворительницу меня и близорукий не примет».
Только лишь стоя у двери в приемный покой, Марья Алексеевна нашла единственный безопасный способ наврать: она скажет, что несколько лет назад ее сводный брат (несуществующий, кстати сказать, потому, на всякий случай, сводный, а не родной) попал в такую же аварию. Случилось это в другом городе, далеко от Пустошева, и ее не было рядом, чтобы помочь. Тогда брата спасли совершенно незнакомые люди, и теперь она, Марья Зубкина, хочет сделать добро другому человеку, попавшему в беду.
Хитрость была продумана тщательно, до имени брата и марки мотоцикла, на котором он якобы разбился, но необходимости врать так и не возникло:
– Ну наконец-то! – рявкнула медсестра, когда бледная от переживаний Зубкина сообщила, что пришла к мотоциклисту. – Жена?
– Нет, – испугалась Марья Алексеевна.
– А кто вы ему?
– Знакомая. Мне бы переговорить с его родственниками.
– Мне бы тоже! – грубо парировала тетка. – Еще ночью сообщили семье – до сих пор никого нет. А ему знаете сколько всего надо?
– Сколько? Я все куплю!
Марья Алексеевна с готовностью ухватилась за свою сумочку. Медсестра смерила ее лукавым взглядом.
– Знакомая, говорите? Ну ладно, знакомая. Сейчас вынесу список, пойдете в аптеку.
Она повернулась нерасторопно, но с достоинством, скрипнули подошвы белых дерматиновых шлепанцев.
– Постойте! А как он сейчас? – взволнованно обратилась Зубкина к округлой спине в голубом халате.
– Плохо. Все очень плохо, – ответила медсестра, не повернув при этом головы.
Получив целую стопку листочков, которые выглядели так, будто назначения писал не врач, а энцефалограф, Марья Алексеевна побежала в ближайшую аптеку. Симпатичная девушка, владеющая умением расшифровывать магическую графику рецептов, собрала несколько огромных пакетов.
– Быстро же вы, – удивилась медсестра, охотно принимая «искупительные дары» Зубкиной.
– Он в сознании?
– Да вы что? Еще под наркозом, конечно.
– А что врач говорит?
Медсестра вдруг благоговейно закатила глаза к потолку и черты ее лица на миг потеряли угрюмую непроницаемую твердость.
– Теперь одному Ему известно. Хирург сделал все, что мог. Так что, молитесь, знакомая!
– А можно я еще тут посижу?
– Зачем это?
– Подожду.
– Кого? Барабашку? Оставьте телефон, я вам лично позвоню, когда очнется. Ну, или если…
Она снова закатила глаза. Марья Алексеевна часто заморгала и, забывшись, спросила:
– А как его зовут?
– Кого? Врача?
– Мотоциклиста?
Медсестра тоже заморгала.
– Георгий Щерба.
– Я его только по имени знала, – опомнилась Зубкина. – Фамилию не знала.
Медсестра осуждающе покачала головой, глядя вслед Марье Алексеевне.
К ночи дождь совсем стих, но смытое им тепло бабьего лета уже не возвращалось. Сырой холодный воздух щипал в носу и портил завитые локоны женщин.
Съев две холодные оладьи, Марья Алексеевна включила камин и поставила озябшие ноги поближе к его электрическому сердцу. Она все думала и думала про несчастного Георгия Щербу.
Вот ведь, как бывает! Злишься на человека, ругаешь, мол, жизнь тебе портит. И не думаешь, что делает он это, может быть, совсем не от злонравия или черствости, а потому что сам – несчастный и одинокий.
«Подумаешь, спать она не могла! Тоже мне, барыня! – мысленно упрекала себя Зубкина. – Человек в такой беде оказался, а к нему никто не пришел. Нет у него близкой души, оттого, наверное, и мотался ночами, как кузькин хвост!»
Вот случись подобное с ней, Марьей Алексеевной, куча народу сразу сбежится на помощь!
Она стала формировать «кучу». Во-первых, придет подруга Алена… Если, конечно, предполагаемое несчастье не постигнет Марью Алексеевну в субботу или воскресенье. Тогда Алена, скорее всего, не снимет трубку. Сама подруга – домохозяйка, и в будни звонит Зубкиной не менее двух раз в день: когда на фирме «Пустошев-Промтрест» – обеденный перерыв и обязательно вечером, до возвращения мужа с работы. Но в выходные дни, когда супруг Анатолий дома, Алена трубку не снимает. По довольно частым и недвусмысленным намекам самой Алены, снимает она квартиру, дабы уединиться там от троих детей и свекрови. Тут уж ясно, не до подруги, которая истекает кровью!
Хорошо, что есть еще Наташа. Она придет в любом случае, как только узнает. У Наташи мужа нет. Дружат они уже лет пять, не меньше. Это срок. Однако Наташа, скажем так, женщина бережливая. Марья Алексеевна вспомнила сумму, которую потратила днем на мотоциклиста. Да эта скупердяйка и третьей части таких деньжищ не выложила бы даже за собственную мать! А добрым словом страшное кровотечение Марьи Алексеевны не остановишь!
Зубкина нервно поежилась в кресле. Ладно! Черт с ними, с Аленой и Наташкой. Вот сотрудники очень ценят ее. На память пришел случай пятилетней давности. Тогда Марья Алексеевна сломала ногу. В первый же день начальник и двое подчиненных привезли ей целый пакет бананов, апельсинов и бутылку отличного шампанского… Хлеб, масло, мясо и овощи ей покупал сосед – добрый алкаш дядя Женя. Сдачу он оставлял себе на бутылку.
«Куча», казавшаяся поначалу большой и кипучей, вдруг высохла и рассыпалась, как древняя мумия, на которую упал саркофаг. От досады захотелось разбежаться и удариться лбом о самосвал. Или мусоровоз, на худой конец.
Но рабочей техники, к счастью, поблизости не наблюдалось, да и лба было жалко. Поэтому Марья Алексеевна только занесла в черный список своего телефона номера двух подруг, гипотетически отказавших ей в помощи, и улеглась спать.
Уже перед самым рассветом, за полчаса до того, как из больницы позвонила медсестра, Зубкиной приснился ужасный сон. С поразительной ясностью, в мельчайших подробностях, будто она покинула школу не восемнадцать лет назад, а только вчера, в сознании встал кабинет химии, полный бывших одноклассников. Последние, однако, больше не были детьми. За партами сидели весьма почтенные дяденьки и тетеньки. Химичка, Марта Георгиевна, возвышалась у доски, расставив ноги широко и уверенно, словно Эйфелева башня. Она по своему обыкновению оглядывала класс ледяным взглядом, способным в секунду ингибировать любые реакционные действия «выучней», как она величала всех своих учеников. В правой руке химичка крепко сжимала огромный пробиркодержатель, металлические лапки которого обхватили Марью Алексеевну за талию так, что она висела в воздухе, конвульсивно болтая маленькими голыми ножками.
– Итак, – процедила химичка тоном охрипшего генерала, – кто мне скажет, как правильно сжигать ведьму?
По классу прошелся легкий шепот, но руку никто не поднял.
– Неучи, – подосадовала химичка, и на голове ее злобно задрожали многочисленные перья, уложенные по моде восьмидесятых. – Значит, так. Перед тем, как обжигать ведьму, нужно убедиться, что вся ее поверхность совершенно сухая. Если хоть самую малость вспотеет, может прогреться неравномерно и растрескаться раньше времени.
Марья Алексеевна вновь забрыкалась, но держатель сомкнулся намертво.
– После того, как закрепили ведьму в слегка наклоненном положении, убедитесь, что ее горлышко не направлено на соседа или на вас самих, чтобы под действием высокой температуры она не изрыгнула на вас смертельное проклятье. И тогда можно начинать сжигание. Для начала проведите ее сквозь пламя несколько раз…
Марья Алексеевна исхитрилась и повернулась в держателе вниз лицом. Прямо под ней разверзлось адское пламя спиртовой горелки. Она открыла рот, чтобы крикнуть, но тут же проснулась от телефонного звонка.
– Ну что, знакомая, очнулся ваш Георгий Щерба. Прогнозы очень утешительные. Можете приехать, – сообщила медсестра голосом сонным, но довольным. Было слышно, что объявить приятную новость ей самой было в радость.
– Слава Богу! – выдохнула Марья Алексеевна, все еще мокрая от висения над горелкой.
– В восемь можете подходить.
– Ну, я не знаю, наверное…
Зубкина замялась, не зная, что сказать. Мысль о том, что придется увидеться с почти убиенным ее злыми чарами мотоциклистом, испугала не меньше Марты Химички.
– Его жена и дети так и не пришли, – заговорщически уверила медсестра. – Можете приходить. Он вас ждет.
Ну и намеки! Марья Алексеевна совсем растерялась.
– Да мы с ним едва знакомы. Он меня и не вспомнит. Наверное.
– Так и есть! – обрадовалась почему-то медсестра. – Он, действительно, не помнит никакой Марии. Это и не мудрено после такого приключения. Но я ему все рассказала: что, мол, подруга, красивая женщина, сильно переживала, лучшие лекарства купила и все такое. Так что, приезжайте, не бойтесь.
И с этими словами она повесила трубку.
