Читать книгу: «Русские качели: из огня да в полымя», страница 2
На удивление на вступительных экзаменах в МГУ профильные предметы я сдал на «хорошо». И вот экзамен по немецкому языку… Экзаменатор, женщина немолодых лет, стойко вынесла моё бормотание и под конец сочувственно спросила: «Юноша, в какой же школе вы учились?». На прощание, ставя в зачетку двойку, посоветовала: «Вы никогда никуда не поступите, если не займетесь немецким языком».
Этот совет крепко запал мне в душу. И будучи на флоте на срочной службе, я в течении двух лет ежедневно, после отбоя и до подъёма, зубрил немецкий язык по самоучителю. И это потом мне позволило легко сдать экзамены в Уральский госуниверситет на факультет журналистики.
Поездка в Москву с авантюрным желанием поступить в МГУ меня обогатила фантастическими впечатлениями. Столицу я воспринял как райское место, где всем хорошо и всем весело. В ту пору – а это был год пятидесятилетия Великой Октябрьской Социалистической революции – Москву обихаживали с особой тщательностью. Она была опрятна и цветиста. Её еще не донимали гигантские автомобильные пробки, а наплыв в Москву «мешочников» – гостей из всех областей и республик Союза – вовсе не портил картину городского быта, а добавлял своеобразного колорита.
Кроме меня, неудачниками на экзаменах оказались соседи по общежитию в Доме студентов на Ленинских горах. Один из них Михаил Великанов – уроженец Хиславичей Смоленской области. Это был высокий красивый парень, помешанный на поэзии серебряного века. Позже он работал в газетах Смоленщины, возглавлял пресс-службу Смоленской городской администрации. И вот он предложил: а давайте-ка кутнём на прощание!
И мы направились не куда-нибудь, а в самый центр столицы в ресторан «Националь». Это было в первой половине дня. Швейцар встретил нас с показным благодушием, и мы уселись за один из столиков, покрытых хрустящей белоснежной скатертью. Заказ наш был более чем скромен. Одна бутылка водки на четверых и горячее блюдо – «мясо по-марсиански».
Наш провинциальный вид, очевидно, о-очень забавлял официанта: он был подчёркнуто вежлив, улыбчив, обслуживал так, будто мы были важные персоны. А настоящие важные персоны для него находились поодаль. Мы украдкой поглядывали на столик, за которым сидел старик с породистой внешностью и молодая дама, разодетая и накрашенная для соблазна. Обхаживая старичка, она нет-нет, да и постреливала глазками в нашу сторону. Честно говоря, мы не понимали, зачем она это делает. Нам казалось это нечестным. Развлекается за счет престарелого ухажёра и смотрит ещё на сторону.
Гораздо позже, когда либеральные веяния окутали, как смог, всю страну, проституция стала таким же естественным явлением как закат или восход солнца. А тогда эта ресторанная картинка казалась нам экзотикой. И мы, покинув «Националь», долго обсуждали эту встречу.
Именно та Москва, с которой я познакомился в 1967 году, запала в моё сердце. В ней тогда было всё: красота и чистота проспектов и улиц, и приветливость москвичей, и относительный достаток, доступный едва ли не всем. На мой первый непросвещённый взгляд, это была самая настоящая демократичная обстановка.
Но, оказывается, была и другая Москва, недоступная случайному взгляду. В многомиллионных людских недрах столицы вызревали свои касты и сословия криминального и полукриминального типа. Крепла и множилась чиновничье-бюрократическая рать, которая при Хрущёве окончательно очнулась от испуга сталинских репрессивных времён. А при Брежневе, склонном к сибаритству и умиротворению, власть всё глубже и глубже погружалась в свои интересы, а не всего народа. Нефтедоходы второй половины шестидесятых и первой половины семидесятых годов создавали одурманивающую иллюзию вечного благополучия. Стареющее руководство страны уже не могло эффективно управлять народным хозяйством.
Этот ползучий процесс деградации вызывал недовольство и сопротивление у мыслящих, критически настроенных людей. Диссидентское движение отражало эти протестные настроения, стремилось достучаться до Кремля. Но в ответ следовала репрессивная реакция, обвиняющая поголовно всех диссидентов в услужении Западу. Очевидно, под протестной маской скрывались и явные предатели, пособники иностранных разведок. Но здоровое ядро диссидентского движения составляли патриоты, болеющие за будущее страны в её социалистическом обличье.
Однако яростное отстаивание партийно-бюрократической верхушки своего статус-кво у многих посеяло сомнение уже и в правильности социалистического выбора. Так началась ревизия всей нашей прошедшей жизни после октября семнадцатого года. Но это случилось позже, когда после «гонки на катафалках» – после скоротечных смертей Брежнева, Андропова и Черненко генсеком стал Михаил Горбачёв, которого в народе окрестили Мишкой Меченым за большое родимое пятно на залысине.
После провала на экзаменах в МГУ я не захотел возвращаться в районный поселок Курманаевку – в газету, где состоялись мои первые журналистские шаги. Душа странника требовала новых впечатлений, знакомства с новыми людьми. Вместе с таким же несостоявшимся студентом ростовчанином Толей Курочкой мы узнали о вакансиях в районной газете Целиноградской области и решили двинуть туда.
Городок Державинск, где располагалась редакция газеты «Целинное знамя», в каком-то роде был для меня уже родным. Здесь проживали со своими семьями две моих старших сестры – Мария и Вера. Они и помогли нам обустроиться на первых порах. Толя Курочка, однако, не вынес спартанских условий местной жизни и вскоре укатил в Ростов-на-Дону. А мне было не привыкать к суровому быту, и я окунулся с головой в жизнь районного газетчика.
Район, по которому я колесил и днем и ночью, представлял из себя десятка два гигантских зерновых совхозов, несколько элеваторов, автобаз и строительных механизированных колонн. В них работали не только первоцелинники. Сюда съезжалось и свежее пополнение изо всех уголков Союза. Было много украинцев, белорусов, армян. Казахи жили отдельными редкими аулами и занимались в основном скотоводством. Взаимоотношения были мирными, если не дружескими. Во всяком случае никаких инцидентов на национальной почве не было и в помине. А молодёжные стычки случались исключительно из-за девушек или по пьяной лавочке.
Молодость и романтический склад характера определял тональность моих публикаций в «Целинном знамени». Я охотно писал зарисовки и очерки о первоцелинниках, отыскивал людей с интересными судьбами и рассказывал о них. Не помню, чтобы в газете были какие-то серьезные критические публикации. Редактор Николай Сергеевич Колинко, ставший впоследствии помощником или советником самого Нурсултана Назарбаева, исповедовал идею исправления нравов.
Конечно, проще было писать назидательные корреспонденции о брошенных стареющих матерях, об алиментщиках, мелких воришках, прогульщиках и пьяницах. О них газета и писала. Но капитальные проблемы жизни целинного района мы обходили стороной. Это и понятно. Газета, как орган райкома партии, не могла поднять голос против местного руководства. Да от этого руководства многое и не зависело.
В тот год, когда я приехал на целину, на село стали поступать мощные колёсные тракторы «Ка-700». В народе их называли Кировцами. Машины классные! Механизаторы их встретили с восторгом. Но первые же месяцы показали, что такому богатырю нужен большой шлейф широкозахватной сельскохозяйственной техники – сеялок, плугов, культиваторов, больших транспортных тележек. Иначе такому трактору нечего делать в бескрайних зерновых полях. Нуждалась в доработке и колесная база «Кировца», поскольку этот трактор своими колесами утрамбовывал пашню, наносил ей урон.
Это была серьёзная общесоюзная проблема. О ней уже говорили в кабинетах разных уровней. Писать об этом в районке не было смысла. Тем временем бюрократическая говорильня об этой проблеме затягивалась, казалось, не будет ей конца. И тут наш коллега из областной газеты «Целиноградская правда» Олег Степаненко выдал в центральной «Правде» статью под заголовком «Богатыри теряют силу».
И тут в верхах зашевелились. Статья, рассмотренная на Политбюро ЦК, стала сильным толчком к созданию производства специальной почвообрабатывающей техники для таких тракторов как «К-700». С автором этой публикации позднее я встретился в Москве в редакции газеты «Правда», куда меня пригласили работать собкором по Ульяновской, Пензенской областям и Мордовской АССР.
Наши взгляды на многое, что происходило в стране совпадали. Корень управленческих злополучий мы находили в неповоротливом исполнительном механизме, в неумышленном, а нередко и умышленном, саботировании прогрессивных технических, технологических и организационных решений. При этом какая-либо суровая неизбежная ответственность как при Сталине, уже не грозила.
Хрущёвская так называемая оттепель имела не только благие последствия. Да, в обществе постепенно стал исчезать страх, прикусили языки доносчики и клеветники, народ стал более раскрепощённым. Но вместе с этим у многих людей проявилось чувство вседозволенности. Стала заметно падать трудовая дисциплина. Страх исчез, а личная ответственность не появилась.
Не забудем и такой момент. Сталинский каток политических расправ прокатился по жизням и судьбам миллионов людей. Родственники репрессированных, прежде всего тех, кто пребывал во власти, в её верхнем эшелоне, затаили фигу в кармане. Кто-то уехал за границу, но многие остались в СССР, занимали немаленькие должности в управленческих, плановых структурах, культуре, образовании.
Обида за прошлое глодала их. Не все же они были, как Полина Жемчужина (урожденная Перл Соломоновна Карповская, жена Вячеслава Молотова), которая отсидела пять лет по обвинению в преступных связях с еврейскими националистами и тем не менее осталась до конца жизни верной, убеждённой сталинистской. А вот озлобленные потомки репрессированных представителей партийно-советской элиты во весь голос проявили себя уже при Горбачеве и, заняв управленческие высоты в ельцинском правительстве, в СМИ повели разрушительную работу против социалистической государственности.
Работа в целинном крае усилила мое критическое восприятие жизни. Меня поражал и возмущал неустроенный быт первоцелинников, отсутствие элементарных удобств. Дома, в которых жили сельские люди, были либо саманные, либо щитовые, насквозь продуваемые степными ветрами. Воду пили из реки Ишим. Общественных бань не было. Более-менее сносные дороги были только к элеваторам.
Районный городок Державинск больше напоминал забытую Богом деревню, чем административной центр. Жители свой досуг проводили в основном за стаканом самогона. Это пойло гнали едва ли не в каждом доме из зерна, украденного с поля. Самогоноварение было доходным и в общем-то безопасным делом. Из соседнего воинского городка приходили солдаты и офицеры, покупали самогон или обменивали на него армейское снаряжение.
Вот такая была «светлая жизнь». Почему так происходит? – задавался я этим вопросом. Что заставляет людей так жить? Зачем вместо того, чтобы нормально работать, те же водители машин занимались несусветными приписками? И почему люди, которые это творят, сами же это и осуждают? Неужели, думал я, мы не доросли ещё до социализма? Неужели, чтобы оценить достоинства и неизбежность социалистического мироустройства, нужно вернуться на столетие назад и пройти все девять кругов капиталистического ада?
Подобные мысли всё чаще одолевали, видимо, не только меня. При этом некоторые из моих знакомых безапелляционно считали, что социализм – это тупик, он не поддается реформированию. Такие настроения в конце восьмидесятых годов стали в открытую насаждаться через либеральные сми. И как подкрепление этих взглядов в советской экономике стали происходить невероятные явления. То стали массово исчезать из торговли предметы первой необходимости. То вдруг разом закрылись в стране на ремонт табачные фабрики и миллионы курильщиков готовы были выйти на улицы с протестом. Из магазинов стали исчезать привычные продукты. И в то же время на окраинах Москвы в железнодорожных отстойниках обнаруживались целые составы с этими же продуктами. Абсурд нарастал, но за этим абсурдом угадывались умелые регулировщики.
ХХХ
Весной 1968 года меня призвали на флот нести срочную службу. Целинная глушь стала меня угнетать, хотелось вырваться из этого круга, и повестку из военкомата я воспринял чуть ли не с воодушевлением. И другие призывники, с которыми я познакомился на сборном пункте в Целинограде, предстоящую службу рассматривали как романтическое путешествие в неизведанное.
Это потом, много лет спустя, молодежь, напуганная рассказами о дедовщине, стала пачками уклоняться от призыва. Страх перед армейской службой подогревался постоянными публикациями о развале Советской армии, о её боевой немощи, о различных злоупотреблениях со стороны офицерского и генеральского состава. Это был ещё один клин, который вбивался в тело советского государства. О том, как проходила моя служба на флоте, я не стану рассказывать в детальных подробностях. Воспроизведу лишь свою публикацию в 2023 году в электронной газете «Петербургский публицист». Она называется «Крейсер моей юности» и, как мне кажется, достаточно точно передаёт моё настроение того времени.
… Июнь 1971 года. Моряков-дембелей собрали в один эшелон и состав под марш «Прощание славянки», медленно огибая Южную бухту Севастополя, направился в Симферополь и далее – на Харьков, где нам предстояло пересесть каждому на свой поезд.
Два чувства боролись тогда в моей душе. С одной стороны, было радостно от предстоящей встречи с родными, грезились новые жизненные планы, новые горизонты судьбы. С другой стороны, расставание с Севастополем, с крейсером, с флотскими друзьями- товарищами наводило грусть. И мне даже в голову не приходило, что спустя много-много лет, уже на склоне жизни, я снова поднимусь на палубу «Михаила Кутузова».
И это произошло! Во многом потому, что я сам к этому стремился, не полагаясь на волю случая, возобновлял связи со своими сослуживцами, наводил справки о самом крейсере, о его дальнейшей жизни. На сайте «Одноклассники» была создана группа «Крейсер Михаил Кутузов». Зарегистрировано почти триста человек. Через сайт я нашел своих знакомых по службе. Среди них – старшина первой статьи комендор Мирон Геленидзе.
Года три назад мы встретились с ним в Сухуми, где он жил… Увы, приходится говорить об этом в прошедшем времени. Год назад его не стало. Доконали болезни. Я помню его настойчивую просьбу ко мне. Не поленись, говорил Мирон, заверни в Новороссийск, там наш крейсер. И вот осенью прошлого года я поднялся на палубу «Михаила Кутузова». На удивление многое узнал сходу. Без труда нашел свой кубрик. А на камбузной палубе, как мне показалось, висел всё тот же огнетушитель.
Долгой была дорога к встрече с флотской юностью. В начале девяностых годов дошла до меня весть, что крейсер продают в Индию «на иголки», то есть на металлом. Не удивился этому. В истории нашего флота бывали и не такие казусы. Как известно, Н.С. Хрущёв, будучи руководителем страны, в оборонной стратегии делал ставку исключительно на ядерные силы в ущерб развитию других родов войск. И больше всего от этого пострадал военно-морской флот. В 1959 году были отправлены на слом сразу семь практически готовых, стоящих на стапелях крейсеров. А вскоре он распорядился безвозмездно передать Индонезии целую эскадру кораблей, состоящей из 12 подводных лодок, шести эсминцев, отряда сторожевиков и крейсера «Орджоникидзе».
Так что на фоне такой предыстории продажа крейсера «Михаил Кутузов» на иголки не выглядела, как сказали бы сейчас, фейком. Тем более, что уже были прецеденты и в новейшей истории нашей страны. Большие противолодочные авианесущие корабли «Москва» и «Ленинград» были разоружены и проданы, как устаревшие, на металл.
Неужели и «Михаила Кутузова» ожидала такая участь? Крейсер был устаревшей модификации и практически не подлежал модернизации. Наступало время конструктивно иных кораблей. Значит, на лом? Но в защиту крейсера подняли свой голос флотская общественность, ветераны флота, авторитетные офицеры, среди которых был и контр-адмирал Карл Иванович Жилин, являвшийся командиром «Кутузова» как раз в годы моей срочной службы.
И крейсер отстояли. В августе 2001 года он вошёл в состав Новороссийской военно-морской базы. Разумеется, не в качестве боевой единицы, а как корабль-музей, чего, в принципе, и добивались ветераны флота. И действительно, «Михаил Кутузов» имел полное право стать музейным экспонатом-реликвией. Его судьба в полной мере отражает судьбы многих кораблей Черноморского флота. Построенный на Николаевском судостроительном заводе, корабль в 1955 году был зачислен в состав флота, и с этого момента началась его боевая, насыщенная разными событиями жизнь.
Наверное, мне повезло, что моя срочная служба в основном была связана с экипажем «Михаила Кутузова». После учебного отряда в Кронштадте меня направили на Черноморский флот. Два месяца служил на берегу под Феодосией. А поскольку во мне играла журналистская жилка, я написал несколько репортажей и зарисовок во флотскую газету «Флаг Родины». Там заинтересовались мною, через политуправление флота вызвали на стажировку в редакцию газеты, где в то время главным редактором был капитан первого ранга Георгий Афанасьевич Бутиков.
Помню, как меня, рядового матроса, завели в кабинет главного редактора. И он как-то осторожно, мягко, не по-командирски, спросил: а не хочу ли я попробовать свои силы во флотской печати? Так я оказался на некоторое время в кругу опытных журналистов флота. Моими опекунами стали Виктор Ткачёв, Александр Плотников, Анатолий Марета, Василий Потужний, Павел Башмаков, Александр Суворов…
Стажировка во «Флаге Родины», общение с мастерами военной журналистики стали для меня настоящим университетом. И когда вскоре меня направили на крейсер «Михаил Кутузов» ответственным секретарем корабельной многотиражной газеты, я чувствовал себя вполне уверенно. Но при первой же встрече замполит корабля капитан третьего ранга Иван Гончар меня огорошил. Придется, сказал он, поработать и за редактора. Смотри, не подкачай! Оттиски приноси вовремя!
Оказывается, на крейсере долго не было редактора газеты. Предстоял поход в Средиземное море, к этому времени обещали прислать офицера-новобранца, а пока за редактора пришлось отдуваться мне, ещё толком не разобравшегося, что к чему.
Типографская команда, которую я принял, состояла из двух наборщиков и метранпажа-печатника. Типография размещалась в кормовой части крейсера в небольшом трюмном помещении, которую мы между собой называли шхерой. Спали в кубрике под шкафутной палубой, там же кормились, по очереди исполняя роль бачкового.
Типографская команда, надо признать, отнеслась ко мне настороженно. И наборщики, и печатник были уже старослужащими, им не нравилось, что подчиняться придется новичку-салаге. Потихоньку, не без стычек и перепалок, отношения наладились, и к выходу в Средиземное море на боевое дежурство мы стали, как говорится, единой семьей.
К моей радости на крейсер прислали наконец-то редактора. Радость оказалась двойной, когда высокий стройный лейтенант назвал своё имя – Михаил Крушинский. Фамилию Крушинских я знал из газет. Это была известная в стране журналистская династия. Сергей Константинович Крушинский – военный корреспондент «Правды» и его сыновья Андрей и Михаил. Андрей как собкор «Комсомольской правды» изъездил всю юго-восточную Азию и Европу, делая репортажи и аналитические статьи из горячих точек.
Михаил после журфака МГУ начал свою карьеру корреспондентом ТАСС в Бухаресте. Вскоре по новому закону призвался на флот офицером и был распределен редактором многотиражки на крейсер «Михаил Кутузов». Наши отношения продолжились и на гражданке. Михаил Сергеевич по окончании срочной службы вернулся в Москву, работал в газетах «Комсомольская правда», «Советская Россия». И когда он летал в командировки на север страны, всегда останавливался у меня в Новосибирске, где я был собкором той же «Советской России».
…В Севастополе наш крейсер стоял в Южной бухте на бочках, на которых когда-то стоял и линкор «Новороссийск», трагически погибший в октябре 1955 года от внешнего взрыва. В спасении линкора участвовали и моряки с крейсера «Кутузов». Будущий командир крейсера Карл Иванович Жилин служил в это время на линкоре командиром одной из артиллерийских батарей. Он подробно описал в своих воспоминаниях ту роковую ночь, в деталях показал, как экипаж боролся за живучесть корабля до последней минуты… Спустя годы Карл Иванович был назначен командиром «Михаила Кутузова».
К.И. Жилина на крейсере уважали и любили. Лично на меня он производил впечатление мужественного, немного загадочного благородного героя. Высокий ростом, стройный, с тонким породистым профилем. Когда на крейсер по праздникам приезжали концертные бригады, то, казалось, все женщины-артистки смотрят только на нашего командира.
Он был, несмотря на внешнюю приветливость, строгим командиром. И не просто строгим, а фанатично требовательным, при этом никогда не раздражался и не повышал голоса. Подготовка к боевой службе в Средиземном море и последующему участию в крупномасштабных учениях «Океан» занимала все его мысли, и он эти мысли внушал всему экипажу. Каждодневная учеба, постоянные учебно-боевые тревоги не давали расслабляться. Тревоги объявлялись и ночью, и ранним утром, и во время обеда, и во время большой приборки.
Жилин думал и действовал по-суворовски: тяжело в учении, легко в бою. И эта командирская установка стала ведущим мотивом каждого выпуска многотиражной газеты. Конечно, нам хотелось как можно больше рассказывать не только о корабельных буднях. Мы завели в газете литературный уголок, придумали рубрики «Письма с Родины» и «Свидания с Родиной». Иногда публиковали адреса девушек, желающих познакомиться с нашими моряками. Стали думать над сатирическим разделом газеты. Но замполит Иван Гончар остудил нас: а над кем собираетесь смеяться? Нет уж, давайте лучше больше стихов.
И тогда мы выдали очередной номер газеты исключительно в стихах. Огромный репортаж о действиях экипажа по боевой тревоге был сносно зарифмован с сохранением подлинных фамилий матросов, старшин и офицеров. После этого нас в шутку стали называть корабельными Гомерами.
Для нашего крейсера и других кораблей Черноморского, Северного и Балтийских флотов Средиземное море в шестидесятые годы стало хорошо обжитой акваторией. Это раздражало шестой флот США и их союзников по блоку НАТО. Уже на Босфоре нас демонстративно встречали турецкие военные катера, сканируя фото- и кинокамерами каждый квадратный метр нашего корабля.
Проливы мы проходили в режиме боевой тревоги. И уже в Средиземном море чуть-чуть расслаблялись, хотя корабли НАТО постоянно находились в зоне радиолокационной и зачастую визуальной видимости. Нередко бывало, что мы паслись прямо под боком авианосной группы шестого флота США. В этих случаях над нами сразу же зависали чужие вертолеты или барражировали разведывательные и наблюдательные самолеты.
Зачем мы были в Средиземном море? Наши корабельные отцы-командиры объясняли незатейливо: а затем, чтобы защитить Отечество на дальних подступах к нему. В этом пропагандистском штампе был большой реальный смысл. Средиземное море, замыкающее на себе три континента, стало в пятидесятые и шестидесятые годы средоточием военных конфликтов. Беспокойство в этом стратегическом регионе усиливалось присутствием в нем шестого флота США. После окончания второй мировой войны американцы отказались выводить свои боевые корабли из Средиземного моря, зацепились за него, создав там специальную эскадру, состоящую как минимум из одной авианосной группы и подводных лодок. А на подхвате у них были корабли Италии, Франции, Греции и Турции.
СССР не мог оставаться безучастным в такой взрывоопасной обстановке. В 1967 году была создана Средиземноморская эскадра, в которой флагманом, когда он выходил на боевую службу, назначался крейсер «Михаил Кутузов». Средиземноморские походы были довольно продолжительными и имели конкретную цель – не спускать глаз с кораблей НАТО. Особенно с авианосной группы. В случае боевого столкновения наша задача была сложна и смертельна – залпами главного орудийного калибра взломать взлётную палубу авианосца, не дать ему поднять в небо целую дивизию самолетов. Нечего и говорить, что многочисленный эскорт авианосца в те же минуты потопил бы и нас. Но о такой роли камикадзе мы даже не думали.
Несмотря на изматывающую напряжённость, обе стороны сохраняли благоразумие. И когда наш крейсер или другие корабли эскадры бросали якоря на рейдах сирийских или египетских городов, боевые действия между арабами и израильтянами на это время затухали. Во всяком случае авиационные налеты со стороны Израиля прекращались. Так что только одно присутствие советских боевых кораблей у африканского и малоазийского побережья сдерживало агрессию.
Египтяне и сирийцы, понятное дело относились к советским морякам с большой симпатией. Когда случались увольнения на берег, там нас ожидали толпы любопытных приветливых людей. Чаще всего «Михаил Кутузов» швартовался в сирийских портах Латакия и Тартус, где находился пункт материально-технического обеспечения Средиземноморской эскадры. Нам удавалось даже отдохнуть на берегу, побродить по рынкам, искупаться на местном пляже.
Однажды в Египте на внешнем рейде Александрии произошел очень неприятный, можно сказать, трагический эпизод, о котором, конечно же, в СМИ в ту пору не рассказывалось. Один из адмиралов Арабской Республики Египет решил нанести визит на наш крейсер. Неудачный был выбран час. Дул свежак. Ходили волны. Приближаться к крейсеру на торпедном катере было опасно. Вахтенный офицер выкрикивал в мегафон одно предупреждение, другое… Но катер лихо подвалил к трапу. И в тот момент, когда адмирал пытался перескочить на трап, набежавшая волна подняла и резко накренила катер, припечатав человека к бронированному борту. Очевидно, этот несчастный случай обсуждался на военном и дипломатическом уровне, но на дружеские отношения с Египтом он не повлиял.
В 1970 году состоялись самые крупные в истории советского ВМФ учения «Океан». В нем приняли участие корабли и морская авиация всех четырех флотов. И зона учений охватывала почти весь земной шарик. Мне не известно, какая роль в этих манёврах была отведена нашему крейсеру. Но нам пришлось, по плану учения, выйти из Средиземного моря в Атлантический океан и пройти до экваториальной части побережья Африки.
По итогам учений «Михаил Кутузов» был признан лучшим кораблём Черноморского флота. Многие моряки были удостоены государственных наград. Мне тогда тоже вручили медаль «За воинскую доблесть». Наш командир Карл Иванович Жилин досрочно получил звание капитана первого ранга и переведен на должность командира крейсера «Адмирал Ушаков». Вот как пишет об этом в своих воспоминаниях Карл Иванович Жилин.
«В январе 1971 года командующий флотом вызвал меня к себе на совещание и объявил, что принято решение вывести из консервации крейсер «Адмирал Ушаков». Возглавить это мероприятие придется мне и, как выразился адмирал Сысоев, «вдохнуть в него кутузовский дух»». На что я ответил, что готов перейти на «Адм. Ушаков» с кутузовским экипажем. Командующий согласился и разрешил взять с собой на крейсер «Адмирал Ушаков» часть необходимых людей с крейсера” Кутузов”».
Тем временем сам «Михаил Кутузов» был направлен на плановый капитальный ремонт. Часть экипажа осталась для обеспечения ремонтных работ в доке. Меня же откомандировали на крейсер «Феликс Дзержинский», который готовился к атлантическому походу с последующим дружеским визитом во французский порт Гавр.
Служба на флоте прошла для меня, прямо скажем, в идиллических условиях. Правда, в Кронштадте, в учебном отряде, была изнурительная муштра. Но я перенес её легко, тем более, что меня грела мысль, что начинаю свою службу не где-нибудь в тьмутаракане, а в легендарном Кронштадте. В этом городе-крепости меня ожидали и приятные сюрпризы.
В один из воскресных дней нас, бритоголовых матросов, повели на спектакль гастролировавшего в Кронштадте Ярославского театра имени Волкова. Ставили комедию Лопе Де Вега «Дурочка». Просматривая программку, увидел фамилию своего земляка Анатолия Баукова, который был старше меня лет на шесть и с которым я был хорошо знаком. Мы, сельские подростки, с удовольствием были на побегушках у будущего артиста Анатолия Баукова, приезжавшего на летние студенческие каникулы из ГИТИСа.
И вдруг такая встреча! Я застал его в гримёрке как раз перед началом спектакля. Он совершенно искренне обрадовался моему появлению, и мы изъяснились сплошными радостными междометиями. К несчастью, актерская карьера талантливого земляка продолжалась недолго. Как мне потом, через тридцать лет, рассказал народный артист РФ Алексей Дуров, служивший вместе с Бауковым в Ярославском театре, Анатолий в начале семидесятых годов трагически погиб в какой-то загадочной бытовой истории.
А второй сюрприз преподнесли мои родные люди. Моя мама Ефросинья Тимофеевна и старшая сестра Лидия вместе со своим четырехлетним сыночком нежданно-негаданно нагрянули в Кронштадт, чтобы повидать меня. В то время Кронштадт был закрытым городом, гражданскую публику не пускали. И когда замполит учебной роты капитан-лейтенант Н. недовольно сообщил мне о приезде матери и сестры, я не поверил, пока мне не выписали увольнительную. Видимо, тот же замполит, хоть и рассерженный был, похлопотал о нашем свидании на пару часов.
Три годы флотской службы прошли для меня незаметно и главное – в удовольствие! И когда пришла пора «сушить весла», то есть уходить на гражданку, мне было предложено остаться на сверхсрочную с присвоением звания младшего лейтенанта. Но я переборол соблазн и решил поступать на факультет журналистики.
ХХХ
В Свердловск (ныне Екатеринбург) я заявился как дембель для поступления в Уральский госуниверситет не в военной форме, как обычно это делали абитуриенты, прошедшие армейскую службу, а в гражданском костюме, как бы подчеркивая, что не нуждаюсь ни в каком снисхождении на приёмных экзаменах.
Вообще самомнения в то время у меня хватало. На других абитуриентов я смотрел снисходительно. Ведь у меня за спиной было больше трех лет низовой журналистской работы (полтора года в районной газете и два года в крейсерской многотиражке). И это, как я тогда легкомысленно думал, давало мне право старшинства.
Но таких ухарей, как я, набралось среди абитуриентов, наверное, с десяток. Помню, выделялись Анатолий Джапаков, Саша Пашков, Коля Кузьмин, Михаил Чирков, Юрий Ермаков, Коля Володарский (он пришёл на экзамены в солдатской форме) и другие парни, считавшие себя едва ли уже не студентами. И напрасно! На экзаменах срезали безжалостно, если видели слабые знания, и никакие рекомендации не могли помочь.
