Читать книгу: «Для тебя эти горы», страница 2

V

В девять утра я проснулся. Три идиотских часа снилось ровным счётом ничего. Меня разбудил встроенный в голову будильник, индикатор ответственности за подготовку к дороге, бомба замедленного действия, электрошокер воспалённого мозга. Оставшейся со вчерашнего вечера тако несъедобен, как мозги осьминога – меня сейчас стошнит. Нужно срочно раздобыть завтрак и купить воду. В мотеле есть кухня и шведский стол. Я набрасываюсь на еду с решительностью великого чревоугодника. Наливаю кофе, насыпаю в миску кукурузные хлопья и заливаю их молоком, делаю сэндвичи и сажусь за стол. Листаю «The Los Angeles Times». За соседним столиком сидят пожилые голуби. За другим – чернокожая семья. Всем насрать на меня. И слава Богу.

Доедаю свой чревоугодный завтрак, забираю кружку кофе с собой и поднимаюсь на второй этаж, где расположилась открытая веранда. Десять утра, калифорнийское солнце зарядило свои лучи на 33 градуса изнурительной жары. Мне бы сейчас не воду, а галлон освежающей жидкости, не веранду мотеля, а бассейн. Я закуриваю сигарету и ловлю вай-фай: хочется кому-нибудь позвонить. Не знаю, почему, но начинаю набирать Асель.

– Асель, звоню тебе из Лос-Анджелеса, я тут курю-стою и пялюсь на Глендейл. Как ты?

– Ооооо! Я так рада тебя слышать! Как ты доехал? Рассказывай.

– Не без приключений, но доехал. Это ещё не конец. Впереди дорога до Окленда. Проведу в автобусе восемь часов.

– Офигеть! Ну как твои первые впечатления от Америки? Ещё не скучаешь по Россиюшке?

– Пока непонятно ничего, Америка огромная, Лос-Анджелес большая деревня, мне пока немного не по себе. А по Россиюшке жуть как скучаю. Я всю ночь не мог заснуть, мои биологические часы охуели. Мне мерещилась Москва и какие-то кошмары.

– Ну, ты уж сильно не скучай, у тебя впереди большие планы.

– Пожалуй, не стоит скучать, да. Но никуда от этого не деться. Посмотрим.

Посмотрим, Асель. Посмотрим, дорогая. А сейчас мне пора. Я спускаюсь вниз, заказываю такси. Выхожу на улицу, ищу магазин, нахожу, изучаю ассортимент, покупаю нормальную воду и напиток с каким-то дебильным вкусом, с кусочками кокоса, оказалось – полное дерьмо. Тошнотворное дерьмо.

Вещи собраны, я сижу в оцепенении, в ожидании такси. С минуты на минуту машину должны подать. Я весь дрожу от нетерпения и одновременно изнываю от жары. От нечего делать бегаю в сортир каждую минуту, напеваю песни, говорю фразы на английском языке. Всё слишком охренительно долго тянется.

Наконец, я не выдерживаю и выхожу с вещами к стойке администратора. Такси приезжает, и я прощаюсь с добродушным индусским старичком, хозяином мотеля, любезно одолжившим мне адаптер для американских плоских, прищуренных розеток.

Таксист оказался армянином. Ну, естественно. Я это понял, когда он заговорил по-армянски с оператором. Я ему сказал, что немного знаю армянский. Он посмотрел на мой значок с флагом Армении на джинсовой куртке и улыбнулся. Здесь, в Лос-Анджелесе, армяне делятся на две категории. Одни знают русский, поскольку приехали сюда из Советской Армении в сознательном возрасте. Другие – либо потомки армян, эмигрировавших в США ещё в начале прошлого века, спасаясь от геноцида, либо их перевезли сюда во время перестройки маленькими детьми. Русский язык им тут нахрен не сдался. Мой водитель – из последних. Мы с ним говорили на английском, он хвалил Глендейл, ругал пробки. Но больше всего он ругал бомжеватых и хамоватых парней, которые тусуются в Даунтауне, мы как раз его проезжали. Таксист оживлённо рассказывал, что это полный пиздец, и всем насрать, что происходит в душном центре, затянутом дымом травы и смрадом от человеческих тел, лопающихся на солнце как пузыри.

Автобусная остановка находилась как раз в этом районе. Я заплатил таксисту 45 долларов, выскочил из машины и угодил в клоаку лос-анджелесского центра. Здесь был сумасшедший человекопоток. И все отчаянно напоминали убийц. Я видел целые ряды стрёмных парней с наколками на плечах. Я узнал татуировки – эти парни состояли в гангстерских группировках. Один из них – явно из банды M-18. Сейчас он не представлял опасности, он просто провожал семью. Я сел в зале ожидания и начал сходить с ума от жары, толкотни и суеты. Разноцветные люди слонялись вокруг. Я разговорился с соседом напротив – он оказался родом из Португалии, живёт здесь, и ему нравится Калифорния, а ещё он гордится Криштиану Роналду и хочет приехать на чемпионат мира в Россию. Я рассказал ему свою историю, а потом объявили посадку.

Я окинул взглядом людей, с которыми мне предстояло тащиться в одном автобусе. Одни латиноамериканцы и несколько чернокожих. Молодые парни и хип-хоп-девчонки. Мы стояли в очереди на посадку уже полчаса и обливались нескончаемым потом – вокзал почти затопило. В 12:35 автобус должен был тронуться, а на часах уже 13:00. Мне жутко хотелось курить, но я не мог оставить свои вещи среди всех этих подозрительных людей. Со мной заговорила мексиканская бабуля, она стояла в очереди впереди меня – женщина сразу поняла, что я не местный, порекомендовав мне быть внимательным и осмотрительным, следить за вещами и не терять их из виду. Обрадовалась, когда узнала, что я русский. Она стала вести себя со мной так, будто я был её внуком. Давала советы, подписывала за меня какие-то бумажки, докладывала о том, что говорят стюарды, предлагала последить за моими вещами, если я захочу в туалет. Мне хотелось не ссать, а курить – и я не выдержал и пошёл искать выход на улицу, чтобы достать сигарету и выпустить дым. Но я увидел компании подозрительных ребят, тусующихся в курилке, и решил, что лучше потерпеть. Вернулся к своей бабуле. Наш рейс по непонятным причинам задерживали. Это начинало действовать мне на нервы, так как я хотел во что бы то ни стало покинуть пропотевшую станцию и оказаться в Окленде со своими ребятами. Наконец, автобус подъехал, и мы заняли свои места. Было два часа пополудни.

VI

Мы вырвались из адского котлована Лос-Анджелеса и направились на север. Автобус принадлежит компании Greyhound, перевозящей американцев по всей стране. Не Гудзон 49, конечно, но и за рулем не Дин Мориарти. Иногда мы, начитавшиеся битников, представляем путешествие по Америке как психотропный трип. Но никто не предлагает бензедрин, и рядом нет разгорячённой мексиканки, которая отсосала бы на заднем ряду. Есть только чернокожие ребята на своей волне, хипстеры и пожилые люди, которым хочется домой, или в гости, или плевать куда, лишь бы прочь из ЛА.

Мы не успели выехать из города, как автобус остановился. Водитель копошился во внутренностях машины, мы переглядывались и каждые пять секунд проверяли время. Покатили дальше, но снова встали, на этот раз надолго и всерьёз. Мы все повылезали из автобуса на воздух. Пустая калифорнийская трасса, выжженная солнцем земля, зажатая в тиски между жёлтых гор. Замечательная перспектива – пропасть посреди Калифорнии, раствориться в горячем воздухе умирающего от духоты штата. У меня практически нет связи с внешним миром. Пути сообщения отрезаны, телефон разряжен, я ни в чём не уверен, особенно в том, что доеду до Окленда живым. Как это приключится? Смерть от прикосновения ядовитого удушливого солнца или погибель от укуса гремучей змеи? Это совсем не страшно, мне скорее хочется смеяться, чем просить о помощи.

Ко мне подходит мужчина сорока лет. Говорит, что его зовут Алехандро, он из Сальвадора. Спрашивает, не из Польши ли я. Говорю, что нет, я из России. Алехандро обрадовался, похлопал меня по плечу, сделал комплимент моей стране. У него есть русские друзья, они милые люди. А вот поляков он не очень. Мне немного обидно за поляков, у меня были поляки в роду, но об этом я ему не сказал. В данную минуту гораздо важнее то, что меня тепло приняли как русского. К нам подошла моя бабуля со станции, они оба стали петь дифирамбы России. Как будто мы, русские, стоим на страже латинского мира и делим с ним стол и постель. Впрочем, я начал постепенно влюбляться в латиноамериканцев, принимать их за братьев, считать их самыми приятными людьми в Америке. Tenemos mucho en común⁵.

Бабуля принесла новость о том, что мы ждём рейсовый автобус другой компании, наша развалина неисправна, ехать дальше она не может. Вскоре рядом с нашим Грейхаундом остановился BOLT. Он был наполовину заполнен людьми, так что нам пришлось сильно постараться, чтобы найти свободное место. Я устроился в последнем ряду, слева у окна сидел молодой хипстер, справа – человеческая свалка с сумками и бутылками воды.

Дорога из Лос-Анджелеса в Окленд – словно табулатура любой из песен My Morning Jacket. Стаккато в начале песни «Circuital», гитарные глиссандо в теме для соло перед затишьем – это солнце закатывается за спины гор. Я ощущаю музыку в каждом пейзаже по ту сторону окна. Первый раз за бешеный день я почувствовал успокоение. Клавиатура клавиш и оркестровые вариации в «The Day is Coming» поглощают пространство, внутри которого мы катимся как шар. В каждой песне My Morning Jacket или The Flaming Lips, Kings of Leon или The National, Yo La Tengo или Built to Spill, Iron and Wine или The War on Drugs я слышу тёплое дыхание Америки, приютившей миллионы душ, уставших от Старого света. Европа по-прежнему закатывается на обочину, Азия бьётся в агонии, Африка копошится в собственных кишках, но Америка пока ещё подаёт признаки жизни. Не самой лучшей жизни, если следовать первоначальному замыслу Бога-энтузиаста. Но подходящей для того, чтобы проникать в чрево дьявола и подрывать его изнутри. Америка – это психоделическое тремоло, пульсация ломаного ритма, тектонический слом сознания, партитура великого торгового пути. Если миру суждено самоуничтожиться, Америка выскользнет в последний момент и образует новое космическое тело, чтобы продолжить жить вопреки здравому смыслу и логическому ходу истории. Америка похожа на многоголовое разнополое существо, в котором бесперебойно циркулирует кровь независимо от медицинского диагноза. И если на её теле появилась раковая опухоль – тем лучше для неё. Во время овуляции она выбрасывает раковые клетки в атмосферу. Из-за этого, прежде всего, страдает Европа – выгребная яма Земли, куда стекаются все нечистоты. Европа переболела всевозможными болезнями – от чумы до туберкулеза, поэтому от неё страшно смердит. Удивительно, но даже в таком плачевном состоянии ей удается быть привлекательной. Европа ненасытна, её пизда всегда зудит от нехватки семени. Она предпочла бы, чтоб в неё засунули огромные трубы и накачивали промышленной спермой без передышки, но ей всё равно будет мало. Когда все континенты заняты делом, Европа мастурбирует. Европа обожгла все пальцы, её клитор заражён радиоактивными веществами и поэтому раздут до размеров Юпитера. Единственный фаллос, способный его стимулировать, – это Америка. Но Америка слишком чистоплотна, чтобы подхватить европейский сифилис. У Америки исправно работает иммунная система – чем умело пользуются корпорации.

Я по-прежнему люблю Европу. Пусть она будет прокажённой, обезображенной, изнасилованной, я не перестану любить её. Роман с Америкой может быть бурным. Но недолговечным.

Стемнело. Я глушу виски и вспоминаю друзей. Валера – настоящий художник. Для этого ему необязательно писать. Он художник по своей сути, хотя со стороны кажется, что он паразитирует, как микроб. Другое дело – Вадим. Он старательно пытается быть художником, но ему не хватает собранности и решительности. Вадим удачно мимикрирует под художника, он всегда старается выглядеть лучше, чем он есть. У него это получается, поэтому он так привлекает к себе женщин. Они слетаются на него, как мотыльки на свет. Я жалею, что у Вадима не вышло задержаться в Москве. Он всегда говорил, что Одесса стала для него мала, словно детские штанишки. Он вырос и нуждается в более широком пространстве. Но Москва оказалась для него слишком велика. А вот Валера идеально вписался в интерьер спального района на юго-западе Москвы. Здесь он обрёл свою Калугу. Настоящему художнику комфортно везде. Особенно там, где земля гноится и кишит клопами. Это самая благотворная среда обитания для них. Чем хуже условия, тем сильнее их потенциал. Валера – идеальный сожитель. Он легко принимает форму мебели, когда тебе не нужна компания. Но если тебе хочется поговорить, лучше собеседника не найти. Его присутствие в соседней комнате не тяготит, даже если у тебя на коленях сидит женщина и прямо сейчас лезет тебе в штаны. Март 2011 года. Мы смотрели футбол: Валера, я и Н. на моих коленях. Она брала мою руку и клала себе на грудь. Пролила вино на белую футболку. Когда она закидывала её в стиральную машину над сортиром, ей пришлось встать на стульчак и потянуться. Её гладкие, золотистые ноги были идеальны. То, что она сломала стульчак, ещё больше меня раззадорило. Она – божество, которое в любви не знает пощады. Я писал это для неё:

я ничего у тебя не прошу

это всё – бесполезный шум

не надо сомнений.

упрёков – не надо

я знаю и так,

что ты мне

рада.

я знаю, что всё это нам

сгоряча:

шутить, развлекаться

рубить с плеча

не просить руки

не говорить лишнего

не давать обещаний

во дворце всевышнего

нам это – неважно.

неважно, что дальше

в безудержной страсти

не может быть фальши

я хочу тебя целовать

и я – буду

плевать на дожди

плевать на простуду

плевать на контроль и взывания к рацио

плевать на мораль и её декларации

плевать, что нам светит:

награда, беда

я возьму тебя

прямо

в зале

суда.

и

даже если есть у тебя мужчина –

это не будет, не будет причиной

того, чтобы дрогнула вдруг рука

я хочу тебя. тчк.

Я вспомнил о ней, потому что всё могло случиться иначе. И тогда не было бы ни Америки, ни побегов, ни М.

VII

В то время, когда я должен был уже встретиться с Русом в Окленде, мы только въехали в Сан-Хосе. Здесь автобус сделал первую остановку: треть пассажиров вышла. Мой телефон разряжен, но я заранее предупредил ребят, что задерживаюсь. Было трудно что-либо понять в этой темноте, если посмотреть в окно. Но я видел огни небоскрёбов, я наблюдал их силуэты, узнаваемые силуэты Америки. После Сан-Хосе следовал Сан-Франциско, такой же подсвеченный мириадами огней. Сердце выпрыгивало, чтобы прямо сейчас добежать до Золотых ворот и грохнуться в Тихий океан с моста, искупаться и окоченеть. Но Золотые ворота находились далеко от трассы, а сердце я научился ставить на место ещё в юности.

Наконец, мы добрались до Окленда. В зале ожидания томились Рус и ещё два чувака: они ждали меня три часа. Мы увиделись с Русом впервые. Мы знаем друг о друге лет шесть – ровно столько нам потребовалось, чтобы наконец-то увидеться. Мы познакомились там, где обычно знакомятся люди в 21 веке, – в интернете. Мы состояли в одном сетевом сообществе, где говорят о музыке и стебут инакомыслящих. Позже многие из нас перезнакомились в реальности, часто собирались вместе, в основном, в Москве, и стали очень близкими друзьями. Руса с нами не было, он жил в Казахстане, а потом уехал в США. Мы постоянно поддерживали связь, он рассказывал о своей жизни в Америке и служил наглядным примером спонтанной эмиграции. Нет никаких надежд на будущее, кроме призрачных, и ты решительно бросаешь всё и уезжаешь практически в никуда – вот что нам тогда виделось в истории Руса. Он иногда появлялся, иногда исчезал, потом вовсе оказался в Чикаго после Миннесоты, и вот Рус уже рассказывает о том, как сходил на концерт Пола Бэнкса. Начинался 2013-ый, мы с М. собирались в Париж, и у нас были билеты на концерт Пола Бэнкса.

«О! Бэнкс – офигенный человек!» – говорил Рус. «Он так по-простому себя ведёт. Концертик был в зале человек на 100, наверное. Мы стояли прямо у сцены. Выбор места меня удивил. Будь это в России/Казахстане, его бы лапать полезли. То есть, они стояли на расстоянии вытянутой руки от нас. Так он перед выступлением сам вышел всё настраивать. Тупо вышел, что ему нужно подкрутил, поулыбался над выкриками (ну обезьян-то везде хватает), поприветствовал всех. Он пол сета точно Пленти исполнять будет. Если застанешь «On the esplanade»⁶ – советую вместе с ним закрывать глаза и ебашить сквозь Вселенную!» – подытожил мой восторженный товарищ по сети.

Именно так и случилось в Париже. Мы с М. провели в этом городе четыре счастливых дня. Терялись на Монмартре, бегали от дождя в подземку, игнорировали Лувр, стонали и кричали в тесном номере с тонкими стенами, пили дешёвое и вкусное вино, говорили на смеси французского, русского, английского и армянского, откровенничали в Люксембургском саду, покупали пластинки, сидели за столиком Ромена Роллана в Клозери-де-Лила, восхищались элегантными парижанами средних лет, целовались под Эйфелевой башней, говорили «je suis un couchon⁷», ели круассаны и блинчики с шоколадом, угощали русским «Gitanes» француженок и арабов. Трудно было придумать лучшее завершение парижского отпуска, чем концерт Пола Бэнкса, музыканта, который свёл нас, как брачное агентство. «Каждая песня Interpol – моя любовь к тебе», – говорила она. И мы действительно закрыли глаза и поплыли через Вселенную, когда заиграла «On the esplanade». Я обнимал её и целовал в затылок, так сильно сжимая в своих объятьях, будто чувствовал, что рано или поздно она все равно ускользнёт.

Мечты сбываются, сказал я Русу, когда мы обнялись. Судьба благоволила нам, мы вывернули её наизнанку, позади Россия и Казахстан, несколько тысяч километров разделяют нас от Москвы и Петропавловска, но мы здесь, в Окленде, стоим друг напротив друга и улыбаемся, как идиоты, потому что это всё нужно ещё осознать. Рус существовал для меня как неведомый человек из интернета, теперь он существует в реальной жизни, модно одетый, англо-казахский джентльмен, подтянутый Рус, который так же, как и я, ждал нашей встречи, хотя несколько лет назад это казалось практически невозможным.

Рус представил парней. Вот этот чувак в красной кожаной куртке, в очках и кепке автопилота – Макс, он москвич, мой земляк. Вот этот парень в шароварах и тельняшке – Мариан из Кишинева. У Макса и Мариана относительно всё в порядке с документами и лучшая из всех в этой компании кредитная история, поэтому дом оформлен на них. До дома ехать всего 20 минут, мы садимся в тачку и, не спеша, катимся по ночному пустому Окленду, богом забытому, если верить тишине.

В доме была одна Ханна, и она ждала нас. Ханна родилась и выросла в Харькове, уехала в США несколько лет назад по программе «Work and Travel». Недавно она подалась на политическое убежище, так что домой в Украину ей будет сложно попасть. Ханна – самый веселый человек в нашей коммуне. Шумная, болтливая, невероятно добрая. Мы подружились сразу. Я могу рассказать ей всё, что угодно, и это уровень доверия, который утвердился между нами с самого первого дня. Когда мы вошли, на кухне играл The Smiths, и это был хороший знак. There is a light that never goes out⁸. Каким ангелам взбрело в голову привести меня в дом, где играет моя любимая песня в тот момент, когда я в него вселяюсь? Они всё знали заранее.

Это был двухэтажный дом, и его строение противоречило логике. Ванная комната с туалетом находилась на первом этаже посередине, зажатая двумя комнатами, и только через них можно было пробраться к сортиру и раковине. Лестница на второй этаж вела исключительно из ванной. В доме будут жить 10–12 человек, и каждому нужно в душ или посрать. И пока они заняты своими делами, ни спуститься, ни подняться по-человечески невозможно. Есть только один способ: с лестничного пролёта пролезать через узкое окно, складываясь вдвое, и выпрыгивать в кухню. Точно также подниматься. Мне рассказали историю этого дома. До нас его занимала чернокожая старуха, помешанная на кошках. Она приютила сорок уличных кошек, а потом бездомного мужика, который помогал ей ухаживать за животными. Недавно старуха отдала концы, а бродяга продолжал гнить в пустом доме с кисулями, которые ссали где попало и линяли. Дом покрывался язвами, запах экскрементов выбивал стёкла соседских домов, так что срочно требовалось вызвать санэпидемстанцию и спасти район от кошачьей чумы. В дом явилась настоящая хозяйка и приказала бездомному выметаться к чёртовой матери. Мужик почему-то уверовал в то, что жилище оставили ему, это всё привело его в дикую ярость, и он устроил хаос, разбив всю мебель. Безумца скрутили и вывели вон вместе со всеми кошками, однако, запах кошатины стоял в доме до сих пор, что могло довести меня до аллергического припадка.

В саду перед мангалом развалился грязный оборванный диван, над ним с дерева свисал зонтик. Рядом с диваном примостились кожаное чёрное кресло, как у топ-менеджера в кабинете, и грязно-жёлтая сидушка, как у бомжа на улице. Места хватит всем. Уже ночью мы расположились в саду и жарили сосиски. К нам присоединились американцы Билл и Зое. Билл напомнил мне Валеру. Высокий, как секвойя, в интеллигентских очках, за которыми прячутся саркастические глазки. У Билла калифорнийский акцент. Он растягивает гласные, когда говорит «yeah, man, cool, man». Мы заговариваем о Генри Миллере, о битниках, и Билл предлагает поехать на Биг-Сур. Просто взять палатку, положить в тачку, и выехать в ближайшие выходные. Он пока здесь, но скоро отправится путешествовать в Норвегию, так что у нас остаётся совсем немного времени на задуманное.

В сад буквально запрыгивает Алекс, он идёт так быстро, словно под амфетаминами, идёт, раскачиваясь, будто в его мозгу дискотека. Алекс – комок грува и смеха. Его шляпа и жёлтые очки выдают в нём питерца. Алекс похож на рейвера, сбежавшего с Крестовского острова. Он только что пришёл с тусовки стартаперов, поэтому он такой заведённый, и рассказывает об уникальных возможностях втянуться в деловую компанию Сан-Франциско и получать заказы. It’s a big deal, guys⁹, говорит он, и его зрачки расширяются. История Алекса – безумие. Он уже шесть лет живёт в Америке нелегалом. Четыре года он прожил на Гавайях. Спал на пляже, серфинговал, жрал насекомых, превратился в туземца и затерялся между Кауаи и Молокаи, пока не переехал в Чикаго. Алекс не вспоминает о Питере и радуется, что оборвал с Россией все связи. Его место – здесь. Теперь его, как и многих других обездоленных или слишком весёлых, приютила Калифорния. Она вытянулась вдоль побережья Тихого океана, выпрямив стан, как женщина. Её лоно способно вместить в себя целый континент. Ноев ковчег с Арарата держал путь сюда и бросил якорь у Золотых ворот. В этом штате распылены воспоминания о рае. Запретный плод легализован. Благополучие человека зависит от его самоконтроля. Ты можешь ходить по улице голым и трахаться в подворотне, но не подцепишь сифилис, потому что калифорнийское солнце продезинфицировало твои чресла. Вливай струи жизни в танцующие улицы Сан-Франциско, города, где бродит вирус гедонизма. Open your mind¹⁰, говорят тебе здесь, это необходимо понять.