Читать книгу: «Приходят сны из лабиринтов памяти», страница 3

НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ВЕРДИКТ, ИЛИ – КОЛОСКИ

(Списано с натуры)

Еще не старый, но уже обрюзглый, с плохо выбритой щетиной на лице, Никита – отец пятерых детей, когда все поели пшённую кашу, заправленную недоеденным борщом, обвёл взглядом своё семейство и остановился на девятилетнем Павлике.

Шёл 1936 год.

– Ты это, Павлик… возьми торбу и пойди в поле собирать колоски, пока их не запахали и птица всё не поела. —

Павлик в это время доедал положенный ему кусочек хлеба, растягивая удовольствие. Он насупился и сказал —

– Батько, я лучше пойду в ступе просо колотить на пшено.

– В ступе просо колотить пойдут Женька с Манькой, они уже большие – в поле с колосками они могут и батогов получить. —

В разговор вмешалась мать. —

– А что, Павлику батогов не дадут? Бригадир ваш как Дьявол! Позавчера Нюрку так исполосовал – а она меньше Павлика.

– Не дадут! Сегодня, с утра кастрировали лошадей в колхозе, то там начальство нажарило яиц конских, купили казёнки в лавке, а может и самогонка была, и будут пьянствовать. Самый раз ходить за колосками.

Здесь полагается пояснение. – Было ли такое постановление центрального комитета партии большевиков, или это выдумка придурков районного партийного начальства, чтобы выслужиться – деревня не знала. Но суть заключалась в том – не дать населению собирать оставшиеся после жнивья на поле колоски, дабы лишить повода богатеть.

Богатство Советской властью того времени, да и другого времени – презиралось. В почёте была бедность! – А дети, собирая колоски, могли увеличить продовольственный бюджет семьи за осень – килограмм на пятнадцать – восемнадцать пшеницы, или ржи. Учитывая тот факт, что, например, мать автора этого рассказа, работая целое лето на колхозном поле могла заработать всего килограмм пятнадцать пшеницы, то… это считалось богатством. (Чтоб не быть голословным – автор говорит о селе Плоском, Таращанского района) – Селяне, в основном, питались со своего огорода. Поэтому оставшиеся на поле колоски нужно было или сжечь, или сгноить, но ни в коем случае не отдать населению в качестве дополнительного дохода. Автор полагает, что если центральный комитет партии и не издавал такой указ, то не знать об этом – он не мог. Поэтому тенденция запрета на сбор колосков и существовала, говорили, что повсеместно.

Местным начальством того времени были выходцы из комитета бедноты, а они до прохождения ликбеза были полуграмотные, то такой акт запрета приобретал, к сожалению, уродливые формы.

На печи сидела бабушка Павлика. Ей кушать подали туда. Она опустила ноги с печи, отдала миску своей дочери, худющей Одарке, жене Никиты и тоже вставила свою лепту в общую семейную беседу.

– Раньше мы серпом убирали урожай! – Левой рукой захватишь горсть ржи, или проса, а правой чик его и аккуратненько в стопочку, пока на сноп не наберётся. А вечером уже на ток, на обмолот. Никаких колосков в поле не оставалось, мы их сразу подбирали. – Она немного помолчала, проследила глазами за мухой, что кружилась раньше над её миской, а сейчас над её головой – и продолжила рассуждать. Её не перебивал никто. – Традиция там всеобщая. – А сейчас сделали адскую машину. Косилка называется. Бога не боятся! Где это видано, чтоб лошади таскали это чудо, а оно само косило, да ещё огромными граблями в снопы делило. Вот и остаются колосочки разбросанные по всему полю. Дьяволу на пироги. —

Внеся в семейное обсуждение веский аргумент, она втянула ноги обратно на печь и закрылась занавесочкой. Так на печи она и доживала свою жизнь, делясь сама с собой, явно, только хорошими воспоминаниями. Старость её уважали и старались не возражать, потому что уже никакие возражения ничего изменить не могли. Она же, в свою очередь, считала, что навела в семье порядок и поставила последнюю, очень жирную точку, и будет так!.

Павлик знал, что отцу возражать бесполезно, взял полотняную торбу, видавшую виды, повесил её на плечо и пошёл к своему другу и однокласснику Андрюхе. – За колосками ходить вместе не так боязно, да и веселей. Тем более, что скошенное поле было сразу за огородом Андрюхи. А в случае чего – можно спрятаться в бузине, что отделяла Андрюхин огород от колхозного поля.

Андрюха сидел на лавке за большим деревянным столом и старался щелчком послать по столу не совсем созревшую вишню так, чтоб попасть её в другую, такую же не созревшую вишню. – Бильярд называется. – Андрюхина мать сидела на топчане с зажатой между коленками макитрой. Она в макитре макогоном растирала мак для поливки маковой юшкой, коржей. По запаху чувствовалось, что коржи допекаются в печи, хоть печь и закрыта заслонкой.

Макитра большая, поэтому Андрюхиной маме пришлось широко расставить ноги, а для этого нужно задрать повыше юбку.

Павлика в душе что-то дёрнуло и он, как кролик на удава, засмотрелся на ноги Андрюхиной мамы. От них веяло ему не виданной новизной, негой и привлекательностью. Андрюхина мама перехватила его взгляд, чуть улыбнулась и постаралась как можно больше натянуть юбку чтоб закрыть ноги. А сама подумала: «Взрослеют наши мужички – но это хорошо!».

У Андрюхи отца не было. Вернее он, в общем-то был – как же без отца?! – Но он жил на сахарном заводе с другой тёткой в её, тёткином доме. Андрюха отца в живую не видел, а только на малюсенькой выцветшей фотографии, где трудно было понять где глаза, а где губы. Мать старалась о нём с Андрюхой не говорить. Видно обида была большая.

Андрюхина мать согласилась, чтоб её сын пошёл с Павликом собирать колоски. – Хоть и маленькая, но это подмога в доме. Андрюха уже два раза ходил за колосками и каждый раз получалось грамм по восемьсот чистого зерна.

– Ну, хорошо, идите – сказала Андрюхина мать – а прийдёте, как раз будут готовые коржи с маком. Полакомитесь. —

У Павлика потекли слюнки. Он хоть и пообедал, но молодой желудок требовал больше.

На поле, недалеко от Андрюхиного огорода уже были три девочки ихнего возраста и тоже собирали колоски. Увидев мальчиков они запротестовали.

– Это наш участок, потому что мы пришли сюда первыми! – Крикнула одна девочка. – Идите вот туда поближе к скирде, там и колосков будет больше! —

Явная конкуренция. Колосков на убранной пашне было строго определённое количество. – В смысле – они сами по себе не прибавлялись, а был лишь тот процент, что существующая технология уборки урожая, не желательно, но оставляла на поле.

По стерне босыми ногами ходить трудно и больно, но дети приспособились. Они как бы скользили. Раньше своей ножкой, движением вперёд, сгибали колючую стерню и потом лишь опирались полностью всем весом. – Тоже своеобразная технология, вызванная необходимостью. Павлик с Андрюхой собирали почти час. Сумки не совсем, но наполнились. Одна девочка ушла, две другие остались. Пожадничали. А напрасно.

В это время, в колхозе жареные лошадиные яички быстро были съедены, казёнка выпита и бригадиру хотелось поозорничать, или проявить рвение в служении Советской власти. Он вскочил в седло уже оседланной лошади, и галопом поехал проинспектировать подвластный ему участок поля. Чувствовал, что кто-то обязательно будет обворовывать государство и собирать колоски. Хоть те колоски и сгниют, но они государственные – а кому какое дело как государство обращается со своей собственностью. Не твоё – не трожь! – Прямо библейская постановка вопроса! – Хоть библию, как и всё «церковное мракобесие», Советская власть не признавала!

Бригадир увидел детей и душа его возликовала! Вот сейчас он проявит революционно пролетарскую бдительность: «Ишь, кулачьё недобитое на государево добро зарится»! – С негодованием крикнула его душа. Чтоб дети не могли сбежать в заросли бузины, у него тут же сработал план и он отрезал им дорогу к отступлению. Остановил коня возле бузины и направив его морду на детей, крикнул. —

– Все с торбами ко мне! Быстро! —

Одна девочка со страха бросила свою торбу.

– Поднять торбу! – Все сюда! – Догоню и батогом исполосую! – Дети подошли.

– А теперь высыпайте из торбы всё в одну кучу!

Дети высыпали.

– Свои торбы положите на общую кучу!

Дети повиновались. Душа бригадира, сдобренная казёнкой, ликовала! – Он пресёк контрреволюционную деятельность! Потом заставил детей назвать свои фамилии. Они назвали. Девочки плакали…

– Я запомню! – Отвечать будете! А теперь смотрите! —

Он слез с лошади, вынул спички и поджёг общую кучку колосков. Всё было сухое и огонь тут же поднялся вверх.

– Ещё суньтесь за колосками, то и вы можете сгореть – не ровен час! – Все дети заревели. —

– Не реветь! Марш по домам! Завтра будут отвечать ваши родители! —

Было бы всё терпимо. Отделались бы испугом! Но ветер дул в сторону скирды. Огонь по стерне побежал как бешеный, окутываясь чёрным дымом, и вырываясь языками пламени, то, минут через десять пылала уже скирда.

Дети убежали, а бригадир на лошади постоял, и минут пятнадцать проследил за огнём.

– Чёрт! Не рассчитал! – «Ладно – побочное явление подавления контрреволюционной деятельности! Главное ростки её я пресёк»! – подумал он и уехал.

Андрюха с Павликом пришли к Андрюхиной маме расстроенные. Она обняла их обоих и прижала к своей груди.

– Ладно – сказала – может пронесёт и поставила на стол полную миску коржей с маком.

На следующий день собралось правление колхоза, пришёл председатель сельсовета, и позвали директора школы. Если б сгорели только собранные колоски, тут бы про всё забыли! Но сгорела скирда соломы – а это корм для скотины. Позвали родителей детей.

Председатель колхоза предоставил слово бригадиру, как самому осведомлённому лицу.

– Товарищи! Чему нас учит революционная сознательность?! – Революционная сознательность нас учит в корне пресекать контрреволюционную деятельность! Потому, что враг не спит! Враг затаился и только ждёт момента … – Его перебил председатель сельсовета. —

– Ты давай по делу!

– А… по делу – ответил бригадир – сейчас! – Товарищи, как же так! – Сегодня он украл у государства колосок, а завтра он украдёт колесо от трактора в нашем колхозе. А он государственный и у нас единственный… Но не выдержал тракторист —

– Ты что буровишь?! Да чтоб украсть колесо от трактора, его прежде нужно снять! – А для того, чтоб снять нужно поддомкратить. А домкрата нет! Да и ключей нет таких, чтоб всё открутить – нужно ехать в район, в МТС – только там есть ключи. —

Конечно, тут же вмешался председатель колхоза – его прислали из центра. Он был проверенный член партии, настоящий ленинец и раньше работал на заводе слесарем. Почти год он уже председательствует в колхозе.

– У тебя что на самом деле нет ключей? – А если что случится – тогда как?!

– Да ничего не случится, товарищ председатель, колесо железное и прикреплено намертво. А потом… ну украдут… и что с ним делать? —

Бригадир тут же перехватывает инициативу —

– Да ножей наделают, а потом отдадут их цыганам для продажи по сёлам!

– Где ты видел цыган? – спросил бухгалтер колхоза. – я после голодовки ещё не видел ни одного цыгана. – А потом… кто наделает ножей, наш кузнец? – Он мне тяпку отремонтировал – стала ещё хуже. Не тяпка, а посмешище! – Критики кузнец не выдержал. —

– А тебе что, Савелий Савельевич, красота нужна? – Так почаще ходи к соседке – она очень красивая (все засмеялись) … или тебе огород тяпать нужно?

Бухгалтер махнул рукой и отвернулся. – Кузнец продолжал

– Не обязательно же цыганам, у многих сельчан хороших ножей нет! Но, вы себе представляете как в наших колхозных условиях разрезать это колесо на ножи?! – Председатель колхоза опять решил проявиться как специалист.

– Можно порезать ножовкой по металу. Правда это долго, но порезать можно.

– Это да, – сказал кузнец – Только какие будут ножи из этой стали? – Одну картофелину почистишь и точить нужно! За месяц весь нож источится. – Бухгалтер опять не выдержал и решил блеснуть дополнительными познаниями.

– А ты сталь кальцинируй, дурья голова! – Не кузнец, а так…

– Люди добрые, чего он несёт?! Может он хотел сказать цементируй и превращай в углеродистую сталь, так в нашем горне это не получится. – И он обвёл взглядом всех присутствующих, ища поддержки. Его поддержала только Андрюхина мама. – Она похвалилась, что кузнец так наточил ей лопату, что сама огород копает. Не все присутствующие ей поверили, но кто-то съязвил – «это он только тебе так точит – а может и огород по ночам копает!». И началось толковище – уже про что угодно, только не про колоски! Говорили все одновременно. Их перекричал председатель сельсовета —

– Товарищи, мы что обсуждаем, как калить сталь, или незаконно собранные колоски? – Собрание мгновенно затихло. Председатель продолжил – Моё предложение такое – нужно было не сжигать колоски, а доставить их в колхоз, в общую копилку. Но здесь я частично поддерживаю и бригадира! – Не могла его душа, истинного адепта революционного движения, смотреть на такое безобразие – как растаскивание государственной собственности, вот он и не выдержал. И здесь виноваты все пять человек, со всех и спрос. Но слово взял директор школы. —

– Товарищи, школьников – будущих большевиков и строителей социализма, а сейчас они пионеры, я беру под свою защиту. Они неподсудны, потому, что никому не исполнилось двенадцать лет. В сентябре, когда они придут в школу для продолжения учёбы, мы на общем школьном собрании вынесем им соответствующий вердикт. А сейчас я, как член партии большевиков… повторяю – как член партии большевиков и член районного совета большевистской организации, иногда председательствующий, предлагаю на свой риск и под свою ответственность разрешить собирать колоски всем школьникам, приучая их к труду, но пятьдесят процентов собранных колосков отдавать колхозу. От этого семьи их не разбогатеют, а колхоз получит солидное пополнение хлеба. – Директор школы сел.

Его предложение было похоже на взрыв бомбы! Как же так?! Чтоб вот так запросто да разрешить. Воцарилось гробовое молчание. Через пять минут молчание нарушил председатель сельсовета.

– Товарищи, предложение директора школы умное и своевременное, но я не могу во вверенном моей власти селе позволить такое нововведение, без высшего согласования. Я сделаю запрос в область. Согласуем вопрос и тогда… если область одобрит – то пусть собирают. Только кто будет проверять сколько они оставили дома и сколько принесли в колхоз? – Вы, товарищ директор школы?

– А это доверим совести собирающего колоски – ответил директор.

– Это ж как?! – Я как бухгалтер – не позволю! Ещё товарищ Ленин сказал – «Доверяй, но проверяй!».

– Вот вам и карты в руки! – Бухгалтер успокоился.

Сделал ли такой запрос председатель сельсовета, и пришёл ли ответ – никто не знает. Но пошли дожди, колоски сгнили и это уже было не актуально.

СОРОКОТЯГИ

По дорогам развёрнутого социализма шёл 1953-й год. Уже не было товарища Сталина, но ещё был товарищ Берия, объявивший амнистию. Поэтому по той же дороге шел и двадцатитрёхлетний молодой человек, пропахавший в местах не столь отдалённых восемь годков, начиная с пятнадцати лет от роду. Он по весям страны развёрнутого социализма, искал работу. Но если у развёрнутого социализма все документы были чин-чинарём, то у юноши в паспорте имелась приписка: «И положение о паспортах».

Хоть она и была затеряна между печатными буквами паспорта, но… сволочи кадровики на них обращали внимание и, не глядя в глаза, говорили: «Нет, не пойдёт – поищи в другом месте! У нас таких вакансий нет!» – Срабатывал синдром Сталинизма.

Доходило до отчаяния! – Хоть петлю на шею! Или разбей магазинную витрину, чтобы вновь уйти в места не столь отдалённые на казённые хлеба. Но в самые тяжкие минуты – Бог миловал. Подворачивалось частное лицо, которому нужно было покрасить забор, или почистить навоз в коровнике. – Тоже работа, но… разовая.

Таким образом его занесло в Сорокотяги. – Село в стороне от большака Белоцерковского района, Киевской области.

Парень слез с попутки и грунтовой дорогой, заросшей посредине бурьяном, пошёл в сторону синеющего марева. Марево чем-то влекло. О том, что дорога ведёт в селение, затерянное меж, ждущих созревания хлебов – ему подсказал шофёр грузовой разбитой таратайки. В напутствие он сказал —

– Давай парень! – Должно повезти. К сожалению я тебе помочь ничем не могу. Закурить я дам – хочешь? Но парень был некурящий. Шофёр, похлопал паренька по спине, заревел старым двигателем и скрылся в дорожной пыли.

Километра через три «пилигрим» входил в деревню, утопающую в зелени. По двум сторонам дороги примостились небольшие домики, или совсем без заборов, или со следами былых изгородей. Не нужны, значит, были заборы. Домики ориентировались к дороге торцами с одним, или двумя небольшими чернеющими окошками. Протоптанная дорожка вела во двор, к входной двери, но ни у одного домика не было видно людей, только шастали куры и кошки. Метров через пятьсот дорога разветвлялась. – Вправо через пятьдесят метров от разветвления дорога очень расширилась и образовалось что-то вроде площади.

Справа от площади примостились два одноэтажных, закрытых на висячий замок, обшарпанных здания неопределённого назначения. На фасаде ни одно строение не имело окон – второе строение не имело окон вообще. Слева от площади красовался двухметровый по высоте забор, из фасонной кирпичной кладки. – Не забор, а кружево, выложенное на просвет небольшими крестами. За забором, вторым ограждением, густо росла уже отцветшая сирень, а за сиренью возвышалось культовое строение – церковь.

Парень, назовём его Сашей, подумал: «Тридцать шесть лет Советской власти, а церковь уцелела. – не дошла, знать, сюда Советская власть, затерялась в бесконечных своих просторах».

Из ворот церкви вышел пожилой мужчина в чёрной сутане – знать священник. – Первый человек встретившийся путнику в этом селе. К нему Саша и обратился

– Прошу прощения, Вы не подскажете, где у вас клуб и магазин. —

– Так вот же они перед тобой. Только магазин открывается утром часа на два, и то не каждый день, а то и совсем не открывается, потому, что там ничего нет, а клуб открывается когда привезут кино.

– Но в клубе наверно ведутся какие то работы. Или как?

– Приходит иногда уборщица, она же и заведующая клубом. А тебе зачем клуб, танцевать собрался? – Так здесь народ не танцует.

– Я хотел поработать. Написать афиши, может быть задник написать для сцены, оформить что-то…

– Ты художник?

– Да.

– Что заканчивал?

– Видите ли, я отбывал наказание и там у художников брал уроки рисования.

– И ты так запросто признаёшься. – Не боишься? Как попал в наше село? – Хорошо ли рисуешь?!

– Рисую… Хорошо ли? – Судят другие.

– И икону можешь нарисовать?

– Икону не пробовал, но думаю что смогу. Сам может быть не придумаю, но по иконописным материалам – почему же нет.

– В клубе ты едва ли найдёшь работу. А если и найдёшь, то там платят трудоднями через колхоз. – Зарплата только к осени. А вот в церкви кой-какая работа есть – если сможешь и согласишься.

– У меня нет выбора! Я вынужден смочь и согласится, и был бы очень признателен.

– Тогда по рукам!

– По рукам! Теперь мне нужно здесь найти ночлег.

– Пойдём к нам. Матушка накормит и спать уложит. Я тебе поверил. – У Саши отлегло от сердца.

Утром после яичницы и чая Отец Сергей (Священника звали Сергеем) повёл новоиспечённого художника в церковь. Показал, что по-возможности нужно реставрировать, плюс изготовить четыре хоругви. Он же назвал и цену, которую церковь может заплатить. – Не густо, подумал Саша, но если на всём продовольственном обеспечении – то терпимо.

Отец Сергей собрал прихожан и дал задание кормить живописца.

Кормление на удивление было обильное. Как будто кормили роту солдат. Утром – литр молока и шесть пирожков. В обед – наваристый борщ, затолчённый старым салом, булка домашнего хлеба и варёная курица, плюс пол литра самогона. Вечером – яичница из восьми яиц и десять блинчиков. Плюс ко всему – одна живая курица и десять сырых яиц передавали матушке, как бы для живописца. – Для разведения красок.

Прихожанам продовольственный гнёт не был накладен, потому что за сорок пять дней, которые он там проработал, верующим приходилось снабжать его только один день. Отец Сергей так распределил.

Саша шутил про себя. – «Они наверно думают, что ко мне приходят ангелы и мы вместе пируем». – Если так думали, то были не далеки от истины. Перед вечером приходил отец Сергей, проинспектировать проделанную за целый день работу, выпивал бутылку самогона и уже вместе с Сашей доедали курицу и блины. Живописец не пил. Шли домой на ночлег сытые. Матушке не нужно было заботится. А тех кур и яички, что приносили вживую, матушка возила в Белую Церковь и сбывала на рынке.

Отец Сергей Саше поверил. И уже через неделю батюшка с матушкой уехали к родственникам в Белую Церковь, а его оставили на хозяйстве.

В день их отъезда Саша заработался, кушать было что, и он остался в церкви ночевать. Однако, почему-то было жутковато. Высоко расположенные окошки пропускали узкие пучки синеватого тусклого света Луны и рисовали на полу фантастические картины. На иконах выделялись только глаза, Они казались огромными, и будто горели чёрным огнём, сверлящим душу, ища в ней греховное начало и хоть какой-то выход из воспалённого разума. Самое страшное – в этих глазах горели белки, то вспыхивая, то потухая. Непонятно был ли это сон, или бред! Саша знал, что это галлюцинации воспалённого ума, но по всему телу пробегала дрожь. Он подумал зажечь спичку, а потом испугался такой мысли. – Ведь он выдаст себя! Почудилось, что из-под купола опускается и крутится как юла огромный глаз и проникает в его душу. Что-то как будто толкнуло его. Он вскочил и, не контролируя своих действий, выскочил на улицу. На улице, как тяжёлый груз, страх свалился с его души. Но вовнутрь сейчас он уже не пойдёт. Постоял у двери, закрыл её на потайной засов и вышел за ограду.

Неожиданно возле калитки слабый женский голос просил помощи. Саша испугался и побежал, но его догнал тот же, еле слышный голос, и он как будто прирос к земле. Голос просил помощи. Саша Вернулся. – Возле калитки лежала женщина.

– Помогите дойти до дома священника, вам за это заплатят – слабым вымученным голосом сказала она.

Луна вышла из-за туч и осветила женскую фигуру, явно беременную со страдальческим лицом.

– Кто вы? – спросил Саша.

– Помогите, я вам всё расскажу.

Оказалось – женщина была свояченица отца Сергея и ехала к нему в деревню чтобы в тиши рожать. Водитель коммунист и ярый атеист, узнав, что она родственница священника, выбросил её у развилки, сказав: « Пусть тебе Бог поможет!» – и уехал.

Но уже в машине у неё начались схватки и она попросил Сашу пригласить фельдшерицу, пояснив, где та живёт. Саша нашёл дом и постучал. Мужской голос через форточку рявкнул. —

– Кого там чёрт принёс в такое время?! – Саша объяснил.

– Жена спит – рявкнул ещё более сердито тот же голос, – пусть ждёт до утра! – А нет – так через два дома живёт бабка повитуха. Иди туда. – Ещё раз постучишь – спущу собаку.

Повитуха шла рядом охала и ахала и читала какую-то молитву. Пришли. У ног женщины уже пищал ребёнок, а она сама лежала без сознания. Повитуха перегрызла пуповину и приказала бежать в сельсовет, – там есть телефон, чтоб вызвать из Белой Церкви скорую помощь. А сама развела огонь, чтоб согреть воды и помыть ребёнка.

Скорая помощь приехала часов в десять утра, забрала обоих. Женщина была без сознания. Через час, после отъезда скорой помощи пришла фельдшерица.

– Это такой тяжёлый случай, я бы всё равно ничем бы не помогла. – Сказала и ушла. Повитуха поохала и тоже ушла.

Саша чувствовал себя побитым и почему-то виноватым. В этот день в церковь он не пошёл – лёг отсыпаться. Во сне увидел тот же огромный глаз, что почудился в церкви. Проснулся расстроенным.

Приехавшие из Белой Церкви батюшка с матушкой уже всё знали и сообщили что малыша назвали Сашей, в честь спасителя, хотя малыш оказался девочкой.

Отец Сергей по вечерам, отхлёбывая из бутылки самогон, любил поговорить: «Из искры возгорится пламя! – говорил он. – Церковь ещё покажет свою силу и необходимость в её существовании! Такие очаги, как наша церковь, для того и затерялись по всей России, чтоб как Феникс, возродится из пепла!» – Нужно заметить, что описываемые события происходили на Украине, но в общем, для всех было ясно, что это Великая Россия!

Однажды, при какой-то дискуссии Саша сказал – Сила вашего Бога, отец Сергей, находится в большом пальце человеческой руки. И только лишь в нём! —

Отец Сергей подумал и ответил —

– Очень странное место ты отвёл для Бога! – Даже не хочу дискуссировать… Объясни.

– Наверно в какое то далёкое историческое время, во времена катаклизмов, или катастроф, произошла мутация и у примата один палец, как уродство, оказался противостоящим остальным четырём и сгибался в противоположном направлении!

– Допустим… ну и что?

– А то, что такой рукой, уже человек, благодаря большому пальцу мог привязать камень к палке. С лапой тигра, или даже с рукой обезьяны камень к палке не привяжешь! Примат получил преимущество и дополнительное свободное время от добычи пищи. Благодаря этому у него появилась творческая мысль, а потом пошло поехало, вплоть до самолётов!

– Возможно я с тобой соглашусь! – Но это тоже промысел божий, устроить такой катаклизм!

– Тогда другой пример. – Наверно вы читали, или слышали про случаи, когда человек воспитывался в зверином прайде, или стае.

– И читал, и слышал – бедные дети!

– Тогда объясните мне, почему такие дети, даже со своим большим пальцем, остаются зверьём, и руководствуются звериным инстинктом. – Всего лишь!

– И как ты это объясняешь?

– Для того, чтоб стать человеком нужен социум, а социум – это принуждённая мера для выживания! Его организовывает человек и Бог здесь не при чём!

– Я с тобой не хочу спорить – у нас разный сан! Но я тоже кое о чём задумываюсь. Так вот твой социум и создает церковь, значит она нужна как воздух, не зависимо от того кто из нас прав! А раз так, то общество будет вынужденно прийти к помощи церкви! … Тогда… когда, к сожалению, вырастут у него большие клыки… у этого общества!.. Чтоб не быть зверем… и чтоб избавится от очень больших клыков, и нужна будет церковь! И возродится она!

Такие дискуссии повторялись. Однажды в церковь зашли председатель сельсовета и милиционер, в звании младшего лейтенанта. – Донесли, что в церкве и селе – чужой человек. Младший лейтенант проверил документы Саши и сказал —

– В уголовном аспекте ты ничего не нарушил – претензий нет. А вот в идеологическом, ты не советский человек. Ты помогаешь выращивать дурман для народа – помогая церкви. Иди в клуб и пиши плакаты про превосходство Советской власти! Мы тебе спасибо скажем!

– Я рад! Но клуб не кормит. А мне, чтоб работать, нужно есть —

– Аргумент? … – и милиционер посмотрел на председателя сельсовета.

– Я здесь первый раз – ответил председатель – но, всё что я увидел – перестало удивлять, почему сюда народ валом валит, а в клуб не ходит. Здесь уютно, чисто и красиво! А в клубе… того… ну нет у меня денег на клуб, я даже схитрить не могу. Всё проверяется до единой копейки! – Я лишь могу через колхоз оплатить трудоднями, а за них расчёт только осенью. И то если везде баланс.

Председатель и милиционер, постояли минут пять, повернулись и ушли. При этом присутствовал батюшка, но он не проронил ни слова.

Саша рассказал батюшке о своём страхе, оставшись в церкви ночевать. Батюшка молчал долго, потом ответил —

– А знаешь, я бы не решился ночевать в церкве один.

– Интересно… Почему же?

– Дай собраться с мыслями…

– Хорошо, я пока загрунтую место рисунка на хоругви.

– Было давно – начал рассказ батюшка – больше двухсот лет назад. Белоцерковщина являлась территорией польского воеводства. Кажется господствовал на ней польский магнат Браницкий. Польская шляхта считала местный народ обыкновенной скотиной и быдлом. Мало кто мог выдержать их гнёт, но деваться некуда. В то время здесь были сплошные леса.

Однажды, вначале 1700-го года, нашёлся предводитель, фамилия не сохранилась, врать не буду – организовал несколько семей и они ушли в леса, но угнали с собой сорок лошадей. – Сорок тяг. Вначале построили землянки. А в течение пяти лет обустроились, завелись домишками. Обрабатывали свободные от леса земли и мирно жили. Вот на этом месте соорудили из брёвен церквушку. – Ведь нельзя без Бога!

Через пять лет их обнаружили поляки и послали солдат. Для них бежавшие – были гайдамаками. – Угонщиками скота. Подстерегли, когда весь маленький посёлок поголовно молился в церкви во имя Иисуса Христа. Польские солдаты закрыли двери и подожгли церковь. В те времена так делали многие. Сгоревшие мученики здесь и остались. Дожди, морозы и зной стёрли их с лица Земли! Но! – дух, видимо остался!

Только лет через сто пятьдесят, а то и больше, когда вырос вновь и окреп посёлок, уже без поляков, построили на общие народные сборы эту церковь, где ты реставрируешь иконы. Может те, кто на этом месте поплатились своей жизнью и приходят ночью помолиться и пожаловаться человеческой живой душе, в это время здесь присутствующей. – Вот такие дела.

В день когда батюшка рассчитался с Сашей, приехала из Киева его дочь. Она там училась в сельхозинституте.

Уехала из Сорокотяг она вместе с Сашей. Явно друг-другу симпатизировали.

Эпизод не выдуманный.