Читать книгу: «Приходят сны из лабиринтов памяти», страница 2
МЁД ДЛЯ ОБИТЕЛИ БОГА
(Списано с натуры)
Дед Трофим с очень жиденькой и уже седой бородкой и такими же, с темнинкой усами, смотрел на тридцати шести литровый алюминиевый бидон полный меда и думал: «Это ж сколько самогонки можно нагнать из этого мёда»!
Он только что пришёл с рыбалки и в небольшом цинковом, десять раз погнутом и столько же раз рихтованном ведёрке принёс три небольших карася и одного пескаря.
Не ловится проклятая рыба – ушла в глубину! А ты поди и докажи своей бабе, что рыба ушла в глубину. Он, на всякий случай, вынул из кармана плоскую, чуть согнутую по нужному радиусу, тёмно зелёную пустую бутылку, открыл пробку, понюхал, посмотрел по сторонам и поглубже засунул в копну сена, стоящего во дворе.
Может быть рыба потому и ушла в глубину, что его родная, много лет хранимая бутылка, вначале утренней путины была полная. И даже сейчас издавала приятный спиртовый дух.
В то время, когда он подсчитывал сколько самогона можно выгнать из такого количества мёда, скрипнула дверь и из хаты вышла ещё дебелая, хоть и вся седая баба Фрося.
Баба Фрося служила старостой в сельской ладно сложенной кирпичной церкви. Но так как здание церкви выполняло отнюдь не церковные функции, и служило то дровяным складом, или конюшней в стране Советов, то вся штукатурка вместе с нарисованными Богами внутри отвалилась, стены и сводчатый потолок хвастались лишь хорошо сложенной кирпичной кладкой. – Умели люди, хоть и давно это было!
Наловил?! – спросила баба Фрося.
– Наловишь тут! Всю рыбу разогнали проклятые сухогрузы! – То туда, то обратно! – А что осталось рыбке? – В глубину уйти!
Баба Фрося на его аргументы ничего не ответила, только посмотрела в ведро, поморщилась и определила —
– Разве что коту будет…
– Сдохнет твой кот! Уже четвёртый раз хожу на рыбалку, и хотя бы один жареный хвостик достался!
– А ну ка! – дохни на меня!
– Ладно, пусть будет коту…
– То-то! Заходи кушать борщ. – Любка сварила, только что ушла.
– А внука оставила?
– Нет, не оставила, он от тебя и так паршивых слов нахватался! Сдержаться не можешь при внуке чёрт лысый!
Дед Трофим погладил свою голову и подумал: «Да, лысый, но ты же мне эту плешь и проела… Однако борщ вкусный, но не тобой же сваренный!»
– Добавь ещё половник, а то и полтора —
Баба Фрося взяла миску и молча добавила. Налила и себе. Посмотрела как дед Трофим пополоскал в нём красный жгучий перец и откусил пол зубчика чеснока – поморщилась и подумала: «А крепкий же, чертяка, только не того… да оно и мне уже ни к чему».
Дед вытер полотняной салфеткой усы и начал сворачивать из домашнего, им же выращенного табака, самокрутку. Сигарет он не признавал. Говорил: «Сплошной яд!». Не докрутив самокрутку, остановился, глянул на свою жену и робко спросил —
– Ефросинья, а нельзя ли из того мёда, ну хотя бы из трёх килограмм сварить медовуху. Ты помнишь, когда я держал пчёл, какая хорошая медовуха была? —
Баба Фрося посмотрела на него и ничего не ответила, даже ничего не подумала. Она доедала борщ, стараясь его пережёвывать правой стороной – на левой стороне рта почти не осталось зубов.
Дед докрутил самокрутку, прикурил её от зажженной спички, пустил дым в потолок и подумал: «Нужно зайти с другой стороны». Потом спросил —
– Слышь, а тебе мёд по весу привезли, или на глазок? – Если на глазок, то там точно килограмма три будет лишнего.
Баба Фрося и на этот вопрос ничего не ответила, но так посмотрела, что дальнейшей попытки задавать вопросы, уже не хотелось. Дед Трофим успокоился, только посмотрел через открытую дверь в сени, как там огромный рыжий кот уплетает его карася. Ну, что тут скажешь?!
Шла перестройка. Уже сложившиеся, или ещё начинающие бизнесмены и олигархи говорили: «Куй железо – пока Горбачёв!». И ковали – это железо! Прибирали к рукам, что плохо лежит, и даже то, что хорошо лежало! Прибирали всё к рукам, не брезгуя даже кровью. Скорее нужно было грабить – Горбачёв не вечен!
И как-то все новоиспечённые законные грабители стали глубоко верующими людьми. К кому не зайдёшь, на самом видном месте лежит библия! Да что там законные грабители! – У всех трёх секретарей горкомов и райкомов партии, у вчерашних стопроцентных атеистов – на столе лежит библия! – Стали верующими в мгновение ока!
А ведь такого закона сверху, от того же Горбачёва не спускали… Не приказывали! – Стали верующими самостоятельно! К чему бы?! – Грехи, что ли, замаливали? А раз так – то они у них были… эти грехи…
– Да какие грехи?! – Сказал Станислав Николаевич – мода такая пошла… на библии! – Разве наши грехи можно замолить?
Станислав Николаевич – хозяин и начальник одного городского предприятия, которое перешло от государства в его личную собственность… Так повелось. – Был директор – стал хозяин! Он сейчас ехал в, нами озвученную, церковь и вез с собой проектировщика и председателя строительного кооператива, чтобы обсудить восстановление оной.
Восстанавливать церковь его никто не уполномочивал – он это делал по личной инициативе. Проектировщик слушал и думал: «Видно есть за что в духовной ипостаси копаться. Почему-то никто не хочет восстановить городское гнилое водоснабжение, а туда же – в церковь!».
Автор не называет фамилий и географической точки – действующие лица, слава Богу, пока все живые.
Приехали. Их уже ждали. Баба Фрося – староста церкви, её дед – числившийся сторожем церкви, сам батюшка Николай, в длинной чёрной рясе, но еще с очень короткой бородкой и коротким волосом – не успели отрасти, пономарь в подряснике и тоже с короткой бородой и волосом, и… сама председательша сельсовета – женщина в летах, но не старая и её молоденькая секретарша – чтоб протокол вести. – Значит и в сельсовет тоже глубоко проникла Божья вера. Во всяком случае, Библии лежали на их рабочих столах. Здесь без никакого упрёка – председатель сельсовета должен знать, что в пределах его досягаемости и власти делается.
Конечно Станиславу Николаевичу нужно отдать должное, и вот в чём. – Он нашёл эту церковь, «воссоздал» священника, пономаря, старосту церкви – бабу Фросю, а уже баба Фрося устроила своего деда сторожем. И вообще проявлял бурную деятельность, тем, что везде, во всех кругах, во всех компаниях, на собраниях и при личных встречах говорил о ней, подчёркивая свой личный актив.
Уговорил бабу Фросю, уговорил священника и пономаря – того и другого из бывших коммунистов, потому, что оказывается, если притереть поплотнее, да покопаться, то и то, и другое является служением некоему культу. И уговорил же!
Церковный приход населённого пункта мог быть большим. Дворов было много и сама церковь могла вместить 500 – 550 прихожан. Она была рассчитана на полк донских казаков, раньше расквартированных и имеющих казацкие конюшни в этом населённом пункте.
Баба Фрося посчитала, а она умела считать, что если придет ежедневно только 60 процентов населения, то на одних восковых свечах можно в день заработать рублей 600, естественно в месяц – 18 000. В 1992 году – деньги не малые. На всех хватит!
Пока это были только маниловские мечты, но Станислав Николаевич сумел внушить такую маниловщину. Четвёрка служащих потирала руки и считала свои прибыли, хотя они пока были журавлём, высоко парящим в небе, и еле заметным невооружённым глазом.
Станислав Николаевич перекрестился, обнялся с отцом Николаем и не своим, а каким-то гундосым голосом певуче проговорил: «Спаси нас Господи и царица небесная, оцени и окропи успехом наше начинание»! – Отец Николай снял с шеи увесистый крест, повернулся к фасаду церкви, перекрестил её и на распев, очень протяжно протянул писклявым голосом – «Ам-и-и-и-и-нь!». Пономарь, баба Фрося и её дед перекрестились. Остальные от любого, даже церковного жеста, воздержались.
Говорить начал Станислав Николаевич —
– Господа, все мы собрались здесь, чтоб делать одно доброе дело – возвращать заблудшую паству в лоно церкви и под покровительство нашего Господа Бога и Иисуса Христа. Много грехов накопилось у нашего народа, пока это здание, где концентрировалось всё светлое и прозрачное как слеза матери над убиенным сыном – здесь он прервал свою речь, обвёл всех взглядом и продолжил – пока это здание по велению некоторых товарищей являлось конюшней, а иногда и свинарником… Здесь его прервал проектировщик и сказал – Станислав Николаевич, пока вы здесь толкаете свою речь, а она, похоже, будет длинной, я залезу наверх и проверю кровлю, перекрытие и, заодно звонницу. Чтоб успеть. —
Станислав Николаевич недовольно изобразил жестом руки – «иди». Проектировщик ушёл и Станислав Николаевич, откашлявшись намеривался продолжить свой спич! Уже даже сказал с какой-то новой проникновенной окраской голоса – «Господа!» – как будто новая окраска голоса должна проникнуть в самое сердце каждого слушателя… Но не проникла – окраска голоса. Его прервал новоиспечённый священник. —
– Стас! Чего ты дурью маешься, опять заговорить нас хочешь?! Ты обещал сегодня привезти зарплату мне и моему другу, в данном случае – пономарю, за те шесть месяцев, что мы здесь гной вытаскивали и утвердить мой сан священника епархиальным архиереем в Ростовской Епархии… Где это всё?!
– Постой, постой! – Не кипятись! Во первых уже лёд тронулся! – Не так давно, а дней десять назад я уже прислал бидончик мёда! – Тридцать шесть литров! —
У бабы Фроси ёкнуло сердце в каком-то предчувствии, и она незаметно шепнула своему деду, чтоб бежал домой и перепрятал бидончик. Дед незаметно исчез. Станислав Николаевич продолжал —
– Вот и староста церкви подтвердит – и он глянул на бабу Фросю. —
– Было дело – пробурчала баба Фрося и скрестила руки на груди как невинная козявочка.
– Вот – тридцать шесть литров – а это килограмм пятьдесят – я тебе скажу! Ты, отец Николай, не кипятись! Обойди приход свой, внуши прихожанам Веру Христову, и они копеечки понесут, а из копеечки… там и рублики сложатся – сам понимаешь! – Сколько лет на руководящих, хоть и сельских, должностях торчал при Советской Власти!!! Ну кончилась Советская Власть! – Похоронили! А тут у тебя и приход свой… Бац – и есть. Благодаря моему рвению! За тебя же, дурака, стараюсь и за прихожан чтоб в грехах не варились.
– Свои грехи, Стас, хочешь отмолить?! – Не получится за бидон мёда! – Кто сюда молиться придёт… в бардак этот? – кипятился отец Николай – ни иконостаса, ни тебе икон! Всё разрушено, с потолка кирпичи валятся, до сих пор конским навозом воняет! Ты обещал всё отремонтировать! Конечно, и твоя доля была бы, если б всё пошло… договорились же!
– Так зачем же я сюда привез председателя строительного кооператива! – Вот он всё – чин чинарём! – Да и проектировщика подцепил. Он там всё меряет, считает, работа пойдёт! – Я ещё мешка полтора сахарочка подкину! – Председатель кооператива чуть заметно улыбнулся. Вставил слово пономарь —
– Это чтоб кишки слиплись – сахарочка?!
– Я с батюшкой разговариваю – огрызнулся Станислав Николаевич. Председательша сельсовета чуть отошла в сторону, давая понять, что она здесь лишь орбитр.
Тем временем вернулся проектировщик и уже открыл рот, но его одёрнул за полу Станислав Николаевич —
– Тебе дадут слово. Мы пока решаем организационные вопросы. – Однако проектировщик был не из разряда заговорщиков и продолжил —
– На прикидку – проектно изыскательские работы потянут на сто тысяч, строительно-восстановительные работы – чуть больше миллиона в ценах на январь 1992 года, помножьте на вечно меняющийся коэффициент. Я вынужден написать предписание, чтоб мне не отвечать как человеку проведшему исследование, что во внутрь заходить опасно. Может обрушится кровля, хоть она и куполообразная. – Это он сказал председательше сельсовета, как гаранту власти данного посёлка!
– Ты что такое буровишь?! – Крикнул Станислав Николаевич. – Ты что, сговорился с кем-то? Я тебя выведу на чистую воду! – И обратился к председателю кооператива – Леонид Петрович, дай своего проектировщика, а то здесь какая-то мафия. – Обещаешь? – Вот приедет другой проектировщик и запоёт по-другому. —
– Если я буду работать, то только по проектам проектного института – это не частная квартира и… при перечислении на мой счёт пятьдесят процентов оговоренной суммы. – ответил председатель кооператива.
– Да вы что, все против меня?! – Так!.. Я вас здесь не держу! Очистите двор святой обители! – Вон! —
Председатель кооператива не возмущаясь, позвал проектировщика в свою машину, заурчал мотор и они уехали.
Во дворе церкви осталось шесть человек как облитых холодным душем. Отец Николай уже не церемонился и стал выражаться матом. И он, и пономарь поняли, что их обвели как котят, плюс они ещё за свой счёт пошили себе рясы. Станислав Николаевич чуть опомнился, пришёл в себя и заговорил —
– Так, ребята, без хипиша! – Обойдёмся малой кровью! Найдём маляра, пусть он из пульвелизатора все стены и потолок покрасит известью. Будет беленькая – как заиграет святым солпышком! Отец Николай – вы пройдёте с пономарём по домам, попросите взаймы хоть полтора десятка икон, да и у меня пару штук где-то валялось. Развесите по науке и всё будет как в лучших домах! И повалит народ свечечки покупать. Я вам гарантирую! – Но вмешалась председательша сельсовета. —
– Никто не повалит! Я здесь повешу амбарный замок, до приезда строительной организации, если она приедет. Я отвечаю за жизнь людей! Баба Фрося, замок на твоей ответственности.– И они с секретаршей ушли.
Осталось четыре человека. Все кипели и мужики выражались матом. Баба Фрося молчала. Станислав Николаевич обратился к бабе Фросе —
– Так, мёд никуда! – им будем рассчитываться с малярами. Он ещё хотел развить какую-то судьбоносную мысль, но баба Фрося его перебила.
– Ты, милок, хоть и большой начальник – по рассказам сам про себя, но для меня наша председательша главный авторитет. Слыхал же – амбарный замок повесить!
– Это я ещё поеду в епархию и там посмотрим кто кого! А сейчас раздай мёд святым отцам. Бидон мне вернёшь.
– А мёда-то нет уже, милок, кончился…
– Как это понимать?
– А так понимать. Я работаю шесть месяцев, и дед мой сторожем – шесть месяцев. Итого двенадцать месяцев – день в день. По три литра мёда в месяц – вот твои тридцать шесть литров! – Баланс! —
Станислав Николаевич, отец Николай и пономарь широко открыли глаза и что-то кричали.
Не будем их слушать! – Тем более, что отец Николай – бывший председатель небольшого совхоза, и самый яростный безбожник в прошлом, схватил Станислава Николаевича за грудки!..
ЧУЧЕЛО
Из сеней в комнату открылась дверь и повеяло холодом, так как уличных дверей тоже никто не закрыл. На пороге появилось нечто ростом под сантиметров семьдесят, похожее на огородное чучело, отпугивающее ворон, только очень маленькое. Хотя всё на нём было отрицательно полуотталкиваюшим, но самым отталкивающим была огромная капля зелёных соплей свисающих с носа на верхнюю губу. «Чучело» шмыгало носом, стараясь втянуть сопли обратно, но они активно сопротивлялись. Из угла комнаты послышался неопределённый по половым признакам голос —
– Мама, да закройте же дверь – весь дух выйдет! —
Согнутая старуха с веником, а это и была мама просившего закрыть дверь, сказала: «Сейчас, сейчас!» – прошла мимо «Чучела» и закрыла обе двери. Она, с веником, ещё больше склонилась над «Чучелом» так, чтоб заглянуть ему в мордочку и воскликнула —
– О, господи! – взяла грязный мешок, что валялся у печки, нашла самое чистое место и убрала у «Чучела» сопли. Потом ещё поискала чистое место мешка, схватила за носик и приказала —
– Сморкайся! – Послышался звук булькающих соплей, а потом что-то среднее между посвистыванием и визжанием поросёнка. – Во, слава Богу – носик чистый! – Чего ты пришла в такой холод? —
На «Чучеле» были большие рваные опорки на босу ногу и окутывал голову рваный но шерстяной платок, с переходом через подмышки на спину, и завязан сзади. «Чучело» очень замёрзло и посиневшими губами пролепетало что-то. Баба Ася подставила ухо и всё прослушала. Она знала язык «Чучела» и перевела его так: «Чтоб ты сдохла, век бы тебя не видеть, уходи отсюда!». Потом баба Ася ещё спросила за что её мама прогнала и перевела его лепет так: «Пришёл дядя с наганом и они в каморе на топчане кувыркались, а я надъела его сало, зашла и смотрела».
– Ну понятно! – Резюмировал с угла комнаты тот же голос неопределённой половой принадлежности. Это был горбатый сын бабы Аси с отсутствием двух передних верхних зубов. Поэтому он говорил немного с шипением и посвистыванием. Он сидел за сапожным столиком и ремонтировал чьи-то сапоги. – Сапожник!
– Мама, может вы Верку раскутаете и посадите на лежанку, чтоб согрелась … (значит знакомые) – а потом тихонько ругаясь, продолжил своё. – Как тут их отремонтировать весь верх возле подошвы сгнил. Дратве не за что зацепиться. – Они думают что я волшебник!
– А ты союзки поставь – вмешалась баба Ася – она ж принесла тебе черевики на союзки.
– Мама! Вы что не видели эти черевики?! – Там только один кожаный, а второй парусиновый! И оба возле подошвы сгнили. А потом, вы что – хотели, чтоб я на кожу поставил парусиновые союзки?! – Кто меня тогда за сапожника посчитает? А тут ещё эта проклятая дратва – вся в узлах! Мама, у кого вы эти нитки брали? Они ж не из мужских особей конопли, а из женских, грубых, да ещё и костра в нитках попадается.
– Так ты ж проверь нитку когда дратву делаешь, а после просмоли, да повощи её, чтоб легче ходила.
– Мама, может вы сядете чоботы ремонтировать, если с таким разумом.
– А что, и сяду. Вот проедет жид с барахлом, я у него за дрянные мешки очки выменяю – и сяду! – Как мы с отцом твоим!
Говоря это баба Ася посадила Верку не раскутывая на тёплую лежанку, только приказала чтоб не двигалась до вмурованного в лежанку котла. Там сейчас распаривалась сечка нарубленная топором из старого соломенного покрытия покосившегося сарая. Кормить скотину нечем – беда! На земельном полу валялась колода, на ней баба Ася рубила сечку, топор, выщербленный с одной стороны и почти гнилая солома с покрытия сарая.
– Ты бы мне, Адамчик, хоть топор наточил, чтоб солому рубить. Сдохнет же корова.
– Ага, наточишь тут! Я сапожный нож еле-еле точу, все бруски заилены.
– А ты их с водичкой точи!
– А вы думаете с чем я их точу – с самогоном? Так вы ещё, мама, не выгнали самогон. Вы ещё даже брагу из бураков не заквасили… Вы же здесь возле моего стола не подметайте. Тут могут железные гвозди попадаться, что я из старых черевик вытаскиваю. А то чем я буду набойки на подборы прибивать? Если б был магнит, то я бы их мигом собрал.
– Зачем тебе самогон, ты даже не лижешь его! – Весь в отца… С того – тоже никакого толку… А из бураков я не собираюсь брагу делать. Там есть пол мешочка буряков – для чая будет. – Цукру-то нету. А так испечёшь его и с чаем в прикуску. —
– Во, видите мама, я уже два согнутых гвоздя нашёл, а так бы вы, мама, вымели – сказал Адамчик.
– От горе! При НЭПе можно было хоть гвоздей в лавке купить! – А сейчас – ни тебе ситца, ни тебе гвоздей! Ни тебе лавки! А ещё говорят, что весной корову заберут в колхоз. Вот забирали бы сейчас, да и кормили там! – А то – нет! – Да ещё говорят, что если сдохнет корова, то это будет саботаж против Советской власти.
– Мама! Вы лучше помалкивайте! – Что, в Сибирь захотели?!
– Да может оно в Сибири и лучше! Там в тайге хоть орехов наберёшь… и говорят… бесплатно.
– А вы, мама, что, за ту картошку, что садите в огороде деньги платите, когда соберёте её?
– Да мы и при царе за неё не платили, и при НЭПе не платили, и сейчас не платим.
– Так чем же вам плоха Советская власть? – У вас же огород не отобрали и из халупы не выгнали. А что корову заберут, так где ж колхозу коров набрать?!
– Вот дам тебе пшённой каши без молока, посмотрим что тогда запоёшь? – Ладно, разболталась тут с тобой! Наберу воды в баняк, поставлю в печь согреть да Верку искупаю в деревянных ночвах, а то мордашка её – как будто она сажу трясла.
– А ночвы-то с трещиной – вода убежит! – вы что не видели? – Поиздевался Адамчик.
– Видела, Адамчик, я ту трещину давно законопатила, даже в ночвах твои портки постирала, что ты сегодня одел. Небось хорошо в чистеньком?!
– Какие чистенькие, мама, без мыла стиранные, все серые какие-то.
– Так я ж с золой их стирала, а зола-то хоть и серая, но щелочная. Где мыла взять? Когда был НЭП – пошёл и выменял за яички.
– Что вы, мама, всё НЭП, да НЭП, вы ещё где-нибудь похвалите НЭП – и борща сварить мне будет некому.
– Типун тебе на язык! – И баба Ася стала купать Верку, да приговаривать, чтоб росла да не болела. Тельце её хорошенькое гладила рукой. Приятно руке стало. Хорошо, хоть чужая приходит! – думала баба – С Адамчика, с его горбом – не дождёшься. Хотя вот Никита, что живёт за вербами – горбатый, но троих детей имеет. Правда, там и она – горбатенькая…
Одела после купания баба Ася Верку во всё своё, давнишнее, еще при царе приобретённое, посадила на лежанку чистенькую, согретую, уже улыбающуюся и дала ей в кружечке тёпленького молочка с кусочком хлеба. И как будто в хате солнышко засияло!
Даже Адамчик оторвался от рваных чужих чобот и залюбовался. Так хорошо стало – и Верке, и бабе Асе, и Адамчику! И даже паук в углу, в своей паутине не стал на какое-то время издеваться над мухой! – Минута благоденствия!
Вместо конфетки баба Ася давала Верке по кусочку запечённого буряка. – Сладенький! – А конфет?! – где их взять?! – Так и растут малые детки без конфеточек…
Верка освоилась, искала Адамчику гвозди в мусоре, что валялся на глиняном полу, а бабе Асе подавала картофельную, немного сыроватую ботву, для поддержания огня в печи. Сыроватая ботва вначале трещала, а Верке так хотелось посмотреть, что там трещит. Баба Ася подхватывала её как пёрышко и подымала, чтоб та смогла заглянуть в печь. Ботва горела плохо, окутывалась чёрным дымом и из печи заворачивала в дымоход. Иногда, видимо от порыва ветра, тяга менялась и вонючий дым вместо дымохода нахально прорывался в светлицу. От него слезились глаза и Верка убегала, пряталась за сапожный верстак Адамчика. Так мирно и хорошо они прожили два дня.
На третий день дверь открылась и зашла Веркина краснолицая мама.
– О, а у вас хоть дымно, но тепло. – Сказала она.
– А ты что – печь не топишь? – спросил Адамчик.
– А чем топить? – Ботва картофельная мокрая, а за соломой вон куда надо ходить. А там если поймают – лиха не оберёшься.
– А что твой ухажёр не посодействует? – С наганом же ходит…
– А! – Он по другой части.
– Да оно понятно.
– Я чего зашла… когда ты, Адамчик мои чоботы залатаешь?
– Когда союзки принесёшь.
– Так я ж принесла тебе черевики на союзки!
– Ты смотрела на те черевики? – они ешё больше рваные, чем твои сапоги.
– Мне их Митька принёс, говорил, что пригодятся.
– Засунь своему Митьке их в одно место! Вон они валяются, посмотри на них. —
Галина, так звали Веркину маму, подошла подняла черевики, покрутила их и бросила.
– От гад, а сказал что пригожие, а я не посмотрела! – Она повернулась и хотела уходить.
– А ты больше ничего не хочешь спросить – сказала баба Ася.
– Вы про Верку? – Так я ж вижу, вон она под рядном прячется на лежанке.
– Так-так! – мама называется! Ну про Верку – ладно! А вот что тебе до сих пор Митькина жена зад не налатала, да пакли на голове не оборвала?!
– Не имеет право! Не то теперь время! – Колонтай сказала – всё общее и мужчины и женщины, и любовь свободная.
– Рассказывали мне про Колонтай, но она далеко, а Манька, жена твоего Митьки, живёт через две хаты – заметила баба Ася. – Галина махнула рукой.
Шёл 1934 год. Ещё не было Сталинской конституции, ещё не было развёрнутого троцкизма, значит и расстрелов троцкистов пока не было. Но уже ушёл из жизни товарищ Ленин, уже свернули рога НЭПу, который провозгласил тот же Ленин. Уже пережили страшную голодовку из-за неурожая, и продразверстки. Уже вовсю организовывались колхозы и они давали, примерно, по девять центнеров зерна с гектара. Люди отдавали своих коров и лошадей в колхоз… не по согласию, конечно! Но, с чего-то ж нужно начинать. Уже комбеды послали своих комбедцев в ликбезы, чтоб ставить их начальниками! Главное – чтоб каждый начальник был революционно настроенный, и сжимая в своих руках холодную рукоять нагана, мог бить безжалостно контру! До мировой революции, о которой мечтали товарищ Ленин, товарищ Сталин и товарищ Троцкий, было ещё очень далеко, однако страна становилась на рельсы социализма.
Но подкладка под шпалы, на которые ложились рельсы социализма, была ещё царская. И как бы не укреплялась эта прокладка расстрелами троцкистов и псевдотроцкистов в 1937 году, страна всё равно летела в 1941 год – страшный год!
Верка была ещё маленькая, но так и осталась у бабы Аси, и помогала Адамчику собирать на полу железные, хоть и ржавые, сапожные гвоздики. Конфетами ей служила вкусная запечённая сахарная свёкла. А Адамчику ещё долго прийдётся делать дратву из нитей конопли, изготовленными вручную.
Когда Верка подрастёт, то на её хрупкие плечи ляжет 1945 год – чтоб выбираться из послевоенной разрухи на те же рельсы социализма.
