Читать книгу: «Русские и японцы на Сахалине», страница 5

II

13-го апреля. – Наконец, наступило время, когда ясно должны были выказаться все предсказанные мною невыгоды занятия японского селения Томари. Вот уже 9-я сутки, как японцы высадились в Сирануси, и давно должны были бы у них начаться работы приготовительные для рыбных промыслов с помощью аинов. Но японцы нейдут, аины разбежались – несмотря на все ласки ваши и уговаривания тех и других, чтобы безбоязненно начинали свои работы.

Сколько действительно приехало судов и японцев, с какими намерениями они приехали – мы решительно не можем знать. Анны говорят розно – японцы говорят розно – от Березкина, посланного разузнавать, нет известий. Одни говорят, что пришло одних джанчинов 15 ч., другие говорят – трое, третьи – один. Аины толкуют, что пушки привезены, японцы отрицают это. Обращение с нами как японцев, так и аинов оставшихся при них, тоже изменилось. Японцы приходят к нам, но во всех их словах видно, что они что-то скрывают. Аины редко показываются, может быть потому, что японцы настращали их. Я хотел послать записку к Березкину, но не нашлось ни одного аина, который бы согласился доставить ее. Видя необходимость выдти из этого положения, я призвал к себе японца Асануя и сказал ему обо всем, что я заметил и что я из этого вывожу – или японцы, не доверяя русским, нейдут на работы, боясь, что мы их встретим враждебно, или японцы хотят драться с нами, и поэтому скрывают в каком числе пришли. В первом случае они худо делают, потому что должны были убедиться из обращения русских с ними, как мы хотим дружно жить с ними. Если же хотят драться с нами, то пусть идут, мы готовы, а обманывать нас и лгать не к чему, потому что это нисколько не поможет им. Бедный Асануя совершенно был ошеломлен моею речью и начал говорить, что японцы не хотят драться с русскими, потому что драться худо. Я на это ему заметил, что действительно это худо, потому что тогда наверно японцам придется уходить с Сахалина, между тем если они будут дружны с нами, то будут по-прежнему свободно продолжать рыбные промыслы. Потом я ему сказал, что я слышал, как японцы худо обращались с Березкиным, и хотя я знаю, что аины много врут, но так как и японцы последнее время розно говорили, то чтобы увериться, что Березкин свободен, я требую, чтобы японцы свезли ему письмо от меня и чтобы он не позже как через шесть суток или приехал сам или написал записку. Асануя с робостью взялся исполнить мое поручение. С тем мы расстались.

На другой день утром в 5 часов он пришел ко мне в сопровождении аинов Пенкуфнари и Испонку и сказал мне, что последний был послан отвезти Березкину мою записку и встретил на пути Пенкуфнари, ехавшего из Тиотомий от японского начальника с известием во мне, что он упросил Березкина ехать с ним на судне в Томари, чтобы быть уверенным, что русские не будут стрелять в их суда, что суда эти в этот же день надеются прибыть к нашему селению. Как ни странно было это объяснение, но я решился удовольствоваться им, так как развязка дела должна была скоро наступить. В час пополудни, когда я обедал, часовые дали знать, что в направлении в Тиотомари показалось четыре паруса. Я взошел на башню и довольно ясно рассмотрел в подзорную трубу один большой и три малых конкаса. Конкас, это – большая палубная лодка, в роде тех, на которые финляндские крестьяне привозят дрова в Петербург. Ясно было, что на подобных четырех судах (одно из них немного более было других) нельзя перевезти больше 200 или 250-ти человек; а еще яснее, что японцам и в голову не может придти, чтобы с подобным числом можно было аттаковать 60 русских матросов с 8-ю пушками. Поэтому приказав дать мне знать, когда можно будет различать людей на судах, я пошел отдохнуть. В 5 часов мне дали знать, что видны люди на судах. Я поднялся на башню с Рудановским. Я принялся рассматривать приехавших гостей. С башни нами был виден и прием приготовленный японцам на берегу. Храмы их были расцвечены флагами с надписями. От того места, где должны пристать суда, была огорожена с двух сторон аллея посредством матов, поддерживаемых кольями. Человек 30 аинов поместились на коленях; – до приходя русских, по 300 человек встречало японского джанчина, но теперь аины разбежались, боясь, что будет сражение. Я приказал выдти песенникам, чтобы встретить японцев не пушками, как они полагали, а веселою русскою песнею. Суда приблизились, так что видно было людей простым глазом. Тогда отчалила гребная лодка с 2-мя японцами и 12-ю или 14-ю аинами гребцами. Большой конвас обогнал других и первым прошел мимо нашей крепости. Песенники взошли на нижнюю башню – и «Ах вы, сени, мои сени, сени новые мои» раздалось по заливу. Видно было, как на конвасе японцы с напряженным вниманием смотрели на нас. Их было на судне не более 20-ти человек, а на маленьких конвасах человек по 10-ти. На первом из малых конвасов приехал младший офицер. Когда он сошел на берег, все аины и японцы встали на колени и преклонили головы; он отвечал на ходу легким поднятием рук. За ним шло пять человек, из которых только трое, кажется, были солдаты – и из них двое держали ружья вольно на правом плече, в чехлах, а третий нес высокую пику; остальные двое, кажется, имели за поясами сабли, – я хорошенько не мог рассмотреть в зрительную трубу. В следующем конкасе приехал старший офицер – седой старичок. За ним шло 8 человек – двое с ружьями, один с пикой, один со щитом, один с подушкой и трое с саблями. Прежде вышедший на берег дажанчин пошел на встречу к старику и потом направился к дому впереди его, как бы указывая дорогу. Оба они вошли через особенные вход в дом, которым никто кроме их не имеет права ходить. Только конвой следовал тоже за ними. На последнем конкасе приехали казаки (Березкин и матрос Алексеев). Второй по старшинству джанчин тотчас же пошел с ними ко мне, взяв с собою двух японских солдат, японца Яма-Мадо и одного работника тоже японца, который нес за ним ящик, а также и аина Пенкуфнари. Я спустился с башни в свою комнату, чтобы принять японцев. После обычных приветствий уселись и начались уверения во взаимной дружбе. В это время из принесенного ящика они вынули чайник и чашки и начали готовить чай. Странное обыкновение ходить в гости с своим чаем. Я велел подать нашего чаю, чернослив и экстракт пуншу, единственные угощения, которые мы имеем на Сахалине. Японский офицер объяснил по-аински, что он здешний местный начальник над промышленными заведениями. Он был одет в довольно богатую шелковую одежду и имел за поясом две сабли, одну большую, другую малую, обе заткнутыми у левого бедра. От меня он зашел к Рудановскому. Простившись с нами, он сказал, что старший начальник еще не приехал, а когда приедет, то придет ко мне. Он нас обманывал, но для какой цели? Может быть, он хотел зазвать меня к себе отдать визит и завести к старшему офицеру, заставив меня таким образом сделать первым ему визит. Мне не хотелось даться в обман, потому, что мое поведение в настоящем случае имело бы большое значение и для японцев и для аинов. В шесть часов вечера я послал с гостинцами к посетившему меня офицеру – фельдфебеля Телепова и казака Дьячкова. Они отнесли голову сахару и несколько фунтов черносливу и изюму. Их приняли с большими ласками и угощали чаем. Гостинцы отнесли в комнату офицера. Бывший у меня офицер вышел и сказал, что его начальник (он вероятно уже решился признаться, что он здесь) еще не видел русского начальника и потому не может принять гостинец. Сидевший тут Мару-Яма что-то сказал ему, и он возвратился опять в комнату, откуда вышел снова, объявив, что джанчин принял гостинец и благодарит. Телепов и Дьяков возвратились домой. Между тем я расспросил казака Березкина про встречу его с японцами на зап. берегу Анивы. Казак Березкин и матрос Алексеев были посланы мной к мысу Сирапуси с приказанием караулить приход японских судов и наших, с тем, что если японцы придут в силах и с оружием, то тотчас же возвратиться самим; с известием об этом; если же придут, на Сахалин собственно только рабочие и в небольшом числе, то оставаться там, не обращая внимания на японцев. Вместе с тем они были мною предупреждены, что так как неизвестно, с каким намерением придут японцы на Сахалин, то чтобы они были осторожны и в случае нужды пошли бы обратно горами, нисколько не полагаясь на аинов.